Текст книги "Три нью-йоркских осени"
Автор книги: Георгий Кублицкий
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Американские газеты обычно не печатают предвыборных выступлений кандидатов, хотя ими вполне можно было бы заполнить всю газетную площадь. Никсон произнес 180 больших речей и несчетное число малых. Но даже если бы газеты пожелали напечатать все это, читатель не стал бы затруднять себя: речи кандидатов удивительно шаблонны. Арт Бух-Бальд, возможно, лучший из американских газетных юмористов, рассказал об этом так. Один корреспондент спрашивает другого:
– Марк, а что сказал Никсон в Ла-Кроссе?
– То же самое, что в Кливленде.
– Я не был в Кливленде.
– Но ты же был в Филадельфии?
– Да.
– Так вот, он сказал в Ла-Кроссе то же, что в Кливленде, и то же самое, что в Филадельфии.
– Сколько народу, по-своему, вышло встречать его в Рочестере?
– Я проверял. Четыре процента. Еще четыре процента остались дома, так как они – за Кеннеди. А девяносто два процента населения отправились охотиться на уток.
– По-моему, в аэропорту в Денвере его ожидало человек двести.
– Его ожидали сто двадцать человек. Остальные восемьдесят ждали самолет на Сан-Луис…
Речи Кеннеди отличались от никсоновских несколько большим разнообразием и юмором. Позднее Никсон, придя к мысли, что юмор не повредит и ему, для сочинения острот нанял комика телевидения Джека Паара.
Есть несколько общих стандартов американских предвыборных речей, и составлен даже полушутливый путеводитель по их обычному пустому многословию.
Вот кандидат выступает перед ветеранами;
– Я горжусь тем, что могу присутствовать здесь, среди моих бывших товарищей по оружию. Я не занимал в армии высоких постов, но я думаю, что понимаю мысли и чувства простого солдата.
Так говорит кандидат, тогда как на самом деле его военная карьера не выходила за пределы закупочных операций для армии.
Речь перед фермерами:
– Мой дедушка Ричард со стороны матери имел небольшую ферму, как и многие из вас. Немало дней я провел там, познавая тяжелый труд за плугом.
Так говорит человек, знакомство которого с сельской местностью ограничивается тем, что однажды он прожил не без приятности месяц в уединенной сельской гостинице с некоей дамой.
Речь перед собранием членов тред-юниона:
– Я счастлив присутствовать здесь, в среде рабочих. Я горд тем, что в моем кармане лежит членская книжка одного из великих профсоюзов нашей страны!
Так говорит он и действительно извлекает из кармана книжку почетного члена профсоюза каменщиков, полученную за речь при закладке первого кирпича нового здания в каком-то захудалом городке.
Завоевав подобным способом аудиторию, оратор некоторое время держится на поверхности с помощью спасательного пояса готовых фраз. Он разглагольствует о «маленьком человеке», «простом человеке», «мелком предпринимателе». Затем наклеивает несколько ярлыков на своих политических противников и сдабривает все это набором стереотипных возгласов, резиновых штампов и перегретых метафор…
Никсон, например, иногда останавливался на дорогах возле мелких ферм, чтобы взгромоздиться на трактор и поведать слушателям о своем простом происхождении. Его мать вставала в 5 часов утра, чтобы приготовить паштет, которым он, маленький Никсон, торговал в их собственной, совсем небольшой лавочке, типичной лавочке мелкого предпринимателя. Он-то, Никсон, хорошо понимает, как трудно хозяйкам сводить концы с концами! Ему понятно, что значит жевать жесткое старое мясо вместо сочного бифштекса. И Пэт тоже понимает, да, да! Она сама зарабатывала, чтобы платить за ученье в колледже. И если говорить по правде, то Пэт больше заслуживает чести быть выдвинутой на пост президента, чем он. И так далее и тому подобное…
От шаблона отступил, пожалуй, лишь бывший президент Трумэн, отличающийся несдержанностью языка. Выступая в поддержку демократов, он подогрел аудиторию:
– Если вы отдадите голоса Никсону, вам уготовано место в аду! Пусть тот, кто хочет голосовать за него, идет ко всем чертям!
И бывший президент, предрекая Никсону неминуемый провал, нарисовал дальнейшее развитие его карьеры. Никсон откроет увеселительный парк вроде знаменитого «Диснейлэнда». В этом «Никсонлэн-де» будет много забавных аттракционов: ведь у Дика определенные склонности к циркачеству и искусству иллюзиониста. В «Никсонлэнде» будет очень чисто. Так чисто, как бывают чисты зубы собаки. Аттракцион «поезд Никсона» предполагает поездку сквозь пятьдесят стран, где пассажиров встречают улюлюканьем, но в конце концов их выручает американская морская пехота.
В ряды республиканцев неожиданно внес некоторое смятение… кандидат в вице-президенты Кэбот Лодж. Его предвыборный маршрут краешком зацепил негритянский Гарлем.
– Сограждане! – сказал там Лодж. – Если мы победим на выборах, в правительство будет включен негр. Это не пожелание, это обещание. Среди республиканских министров будет представитель черной расы!
Негр-министр! Но что случилось с республиканцами? Ведь было известно, что, когда г-н Никсон владел домом в Вашингтоне, он отказывался сдавать в нем квартиры неграм и евреям. Значит, Никсон переменился?
Нет, Никсон остался Никсоном. Узнав о неосторожном обещании Лоджа, он тотчас назначил ему свидание. Репортеры при встрече не присутствовали, но потом Лодж заметил им как будто вскользь, что его, кажется, не совсем правильно поняли во время выступления в Гарлеме. Он не давал обещании, а в печати его слова исказили, и теперь он пользуется случаем…
Но тут почувствовали себя задетыми представители прессы. Черт возьми, они готовы поклясться, что Кэбот сказал именно то, о чем они написали в газетах! Но что думает по поводу негра-министра г-н Никсон?
А тому что думать? Сказать «нет» – значит оттолкнуть избирателей негров. Сказать «да» – значит рискнуть голосами расистов Юга. И Дик промямлил, что министрами он будет назначать лучших мужчин и женщин.
Замешательством в республиканском стане тотчас воспользовался Линдон Джонсон, демократический кандидат в вице-президенты.
– Я вижу, – сказал он, – что мы накануне новых «великих дебатов». Давайте на этот раз поставим лицом к лицу Никсона и Лоджа, и пусть они публично выяснят свои расхождения относительно негра-министра!
Как раз в это время сенатор-республиканец Джавитс выпустил книгу о расовых проблемах Америки. Он пошел дальше Лоджа. Джавитс допускал, что в будущем негр может стать даже президентом Соединенных Штатов. Когда? Не исключено, что уже в XXI веке. Но осторожности ради сенатор тут же оговорился: «Возможно, я буду обвинен в чрезмерном оптимизме…»
В давние годы, когда юноша Владимир Ульянов носил гимназический ранец, вышла рекомендованная для внеклассного чтения книга Гельвальда «Иллюстрированное путешествие по Америке». Там говорилось о войне между Севером и Югом, приведшей к отмене рабства. Автор писал в приподнятом тоне, что разница в цвете кожи со времени победоносного окончания междоусобной войны не имеет никакого значения: «Теперь негру открыт путь даже в президентское кресло». И, написав это, он не считал себя чрезмерным оптимистом.
Если бы он мог заглянуть почти на столетие вперед, увидеть кровь на улицах городов Юга, полицейских собак, рвущих негров, пылающие негритянские церкви!
У финишаВ Нью-Йорке появился г-н Эйзенхауэр.
Сначала президент говорил, что он не примет в избирательной кампании никакого участия. Потом стал при каждом удобном случае напоминать журналистам, что Никсон и Лодж – кандидаты, лучше которых нечего и желать. Потом, говоря на политическом жаргоне, далеко «высунул подбородок» из Белого дома и начал выступать на митингах в поддержку Дика и Кэбота.
Третьего ноября я пошел на большой митинг в Геральд-сквер. Был хмурый, ветреный день, темные тучи неслись с океана. На Тридцать четвертой улице толпа казалась лишь немного гуще обычной. Репродукторы разносили чью-то речь, и время от времени ее прерывал протяжный звук «а-а-а», исторгаемый в знак одобрения сотнями глоток.
Я стал протискиваться к трибуне, установленной напротив универмага Мейси. Над ней рвались на ветру огромные связки неярких воздушных шаров. Толпа, окружавшая трибуну, размахивала щитками с портретами республиканских кандидатов. Низко пролетел самолет, белые хлопья листовок стали оседать на улицу, на крыши.
Выступал Никсон. Похудевший, темный от загара, он надсадно выкрикивал что-то охрипшим голосом. Разобрать слова было почти невозможно. То и дело свистели полисмены, регулирующие движение на торговом перекрестке. Очередной поток покупателей, толкая слушателей острыми углами коробок, шурша пакетами, прорывался сквозь толпу. Такой же поток двигался навстречу, к стеклянным вратам универмага.
Никсон передал слово Эйзенхауэру. Все-таки он чем-то напоминал рождественского деда-мороза, который снял парик и бороду и переоделся в обычный костюм. Его встретили долгими, протяжными криками. Со всех этажей окрестных домов полетело нью-йоркское конфетти: страницы, вырванные из пудовых телефонных книг, сменяемых к каждому новому году.
Айк говорил недолго. Смысл речи сводился к тому, что мистер Никсон «о’кэй» и мистер Лодж тоже «о’кэй».
Мистеры Никсон и Лодж преданно смотрели на оратора. В сторонке в расстегнутом плаще, без шляпы щурился на ветру Нельсон Рокфеллер.
Потом выкрикивали что-то деятели более мелкого калибра. Их уже вовсе не слушали, оркестр вступал совсем не к месту, заглушая выкрики. Толпа быстро редела. Площадь была завалена тут же брошенными портретами и плакатами. По ним ходили. Под ногами хрустели «пуговицы». Старик, разгребая их палкой, выбирал уцелевшие и клал в шляпу. Юркие парни – боссы демократов не зря едят хлеб! – раздавали людям, идущим с митинга, еще пахнущую краской карикатуру: Никсон верхом на согбенном Айке, поспешающем старческой рысцой. На пиджаке Айка – надпись: «Политическая предвыборная кампания Эйзенхауэра». В руках у Дика – плетка. «Скорее, черт возьми!» – кричит он.
Скорее? Поздно! Да и зря. Я понял это вечером того же дня.
Вдоль всей Сорок второй улицы нагородили полицейские барьеры. Они должны были сдерживать восторженные толпы, когда здесь на митинг в Колизей поедут в открытой машине Айк и Дик.
Я не знал точного время проезда. Пока что на улице все было как всегда. Полицейские скучали, Я зашел в книжный магазинчик. Вдруг завыли сирены, затрещали мотоциклы. Вместе с другими я выскочил на улицу.
Посредине двигался кортеж. Прохожие останавливались на тротуарах. Эйзенхауэр привычно поднимал обе руки в приветствии и улыбался своей фарфоровой улыбкой. Ей-богу, он вызывал сострадание в этот вечерний час на равнодушной улице со зря нагороженными полицейскими барьерами. Никсон не улыбался. Он казался обескураженным. Все вокруг так мало напоминало приближение триумфа. А до финиша оставались ведь считанные дни!
В эти последние дни Нельсон Рокфеллер пешком ходил по улицам, заглядывал в магазины и конторы. Пожимая руки, он выражал надежду, что знакомится с людьми, которые будут голосовать за республиканцев. Губернатор завернул даже в дамский салон красоты, вызвав переполох среди завиваемых и массажируемых модниц.
В эти же дни вернулись в Нью-Йорк Кеннеди и Джонсон.
Я уже видел сенатора в его первый приезд в Нью-Йорк. Жаклин Кеннеди ожидала ребенка и не путешествовала с мужем по стране. Для Нью-Йорка было сделано исключение. Оба проехали по городу в открытом автомобиле. Встречали их не столько торжественно и бурно, сколько приветливо и сердечно.
Хочу напомнить, что прогрессивные организации Соединенных Штатов поддерживали миллионера Кеннеди, а не сына мелкого лавочника, хвалившегося тем, что он с детства зарабатывал каждый цент своими собственными руками. Будущее показало, что они не ошиблись.
Слово «миллионер» совсем по-разному звучит у нас и за океаном. В стране, где культ доллара пронизывает все и вся, это слово означает не только богатство, но и удачливость, умение в делах. Так, во всяком случае, кажется американцу. Нельзя забывать и о хитроумном маскараде «народного капитализма», подновившем истрепанную легенду о чистильщике сапог, запросто ставшем миллионером, о гигантской пропагандистской машине, вдалбливающей американцу, что «делать деньги» – благородно, что это придает смысл жизни, является ее целью. А раз так, то разве не достоин уважения человек, преуспевший на пути к этой вожделенной цели?
В свое время Ильф и Петров очень точно подметили растлевающее влияние культа доллара на психологию американца. Помните человека, который требовал:
– Надо отобрать у богатых людей их богатства… Отобрать деньги и оставить им только по пяти миллионов!
Зачем же оставлять пять миллионов? В глубине души этот американец надеется, что сам когда-нибудь станет миллионером, пояснил писателям их спутник, мистер Адамс. «Американское воспитание – это страшная вещь, сэры!» – добавил Адамс.
Противники Кеннеди довольно вяло упрекали его в том, что он миллионер. Вероятно, эти упреки мало изменили отношение к нему избирателей. Уж, наверное, боссы республиканцев не упустили бы такого козыря, если бы думали, что это действительно козырь.
Нью-Йорк и во второй приезд хорошо встретил Кеннеди. Я видел его проезд по Бродвею и мог сравнивать настроение толпы с тем, что было при проезде Айка и Дика по Сорок второй улице.
Вечером Кеннеди выступал вместе с Линдоном Джонсоном.
Они стояли рядом. Все-таки это были разные люди – внешне, во всяком случае. Разница в возрасте у них не была особенно значительной, но младший казался еще моложе своих лет, тогда как старший – старше. Непринужденность и свободные манеры одного были особенно заметны рядом с подчеркнутой сдержанностью другого. Но в их поведении не было и намека на недавнее соперничество, каких-либо остатков неприязни.
Республиканцы утверждали, что в отличие от полных единомышленников Никсона и Лоджа демократическая пара, если ее выберут, никогда не сможет сработаться: ведь при поименных голосованиях законопроектов в конгрессе сенатор Линдон Джонсон и сенатор Джон Кеннеди 264 раза голосовали друг против друга.
Однако, к большому неудовольствию республиканцев, во время предвыборной кампании Джонсон во всем поддерживал Кеннеди. И этим были недовольны не только боссы республиканцев.
Перед самым приездом в Нью-Йорк Линдон Джонсон летал в родной Техас, где он одновременно баллотировался и на новый срок в сенат. Джонсон намеревался выступить с речью в городе Далласе – в том самом Далласе, которому три года спустя суждено было опозорить Америку. Выступление намечалось в зале отеля «Адольфус». Машина с кандидатом подошла к отелю и тотчас оказалась в гуще орущих и размахивающих плакатами демонстрантов.
На плакатах было написано: «Побьем Джонсона дважды – нам не нужен такой сенатор», «Джонсон предал нас!», «Джонсон – иуда!», «Джонсон перекинулся в лагерь янки», «Янки, гоу хоум!»
Предвижу недоумение читателей. «Перекинулся в лагерь янки», «Янки, убирайтесь домой»?! Ведь так пишут на плакатах в тех странах, где американцы – непрошеные гости. Разве Техас не Америка?
Техас – это Юг. Когда рабовладельческий Юг воевал против Севера, южане называли северян «янки». Лишь значительно позже так стали называть американцев вообще. Теперь Даллас напоминал Джонсону, что, поддерживая Кеннеди, он может стать для «бешеных» Юга почти таким же ненавистным «янки», как и сам Кеннеди.
Побледневший кандидат в вице-президенты едва ли ожидал такой встречи. Взяв под руку жену, он направился ко входу в отель. Но вестибюль был полон молодыми людьми, которые скандировали хором:
– Джонсон, убирайся, мы хотим Никсона!
Джонсон оказался перед живой стеной. Один из помощников сенатора бросился было за полицией – конечно же, возле отеля этих бравых ребят не оказалось. Но Джонсон остановил его и тихо, однако так, чтобы кругом слышали, сказал:
– Подождите, мы уладим все без полиции. Не хочу верить, что у моих сограждан настолько плохие манеры, что они не пропустят жену и меня.
Толпа нехотя освободила узкий проход. По нему под вой и крики будущий вице-президент прошел в зал, где его, напротив, встретили аплодисментами.
Три года спустя в Даллас приехал с женой президент Кеннеди. «Кажется, нас ждет здесь дружеский прием», – сказала Жаклин Кеннеди. Пуля убийцы помешала президенту согласиться с ней.
* * *
Словно герои жюльверновского «Завещания чудака», носились главные действующие лица кампании в сумасшедшей гонке из штата в штат. Только не жребий гонял их, а потные азартные стратеги «накуренных комнат», не брезгающие и крапленой картой. Это они, партийные боссы, определяли, куда еще в погоне за голосами полетит самолет Кеннеди, где, в каких местах должны еще увидеть улыбку Никсона.
Скорее! Скорее! И грохочет никсоновский поезд, кидая на стрелках из стороны в сторону вагоны, где осунувшаяся Пэт кладет грим, где девяносто советников возятся над сводками с мест и перелицовкой, освежением никсоиовских речей, где скучающие репортеры режутся в покер.
Грохочет поезд. Что там впереди? Смитборо? Сколько жителей? Полторы тысячи? Обойдутся без митинга! Замедлим ход, пусть Дик с сожалением разведет руками, высунувшись из окна. Митинг будет в Смитсоне: семь тысяч жителей, много сторонников Кеннеди. Митинг на полчаса, речь о маленьких людях в маленьких городах. Пэт может остаться в вагоне…
Носятся поезда, с ревом взлетают реактивные самолеты. Оба кандидата измотались до последней степени. Никсон стал заговариваться. «Мой соперник Лодж мелет чепуху», – сердито брякнул он вдруг на одном митинге. Конечно же, он хотел адресовать эту реплику Кеннеди.
Кандидат демократов, кажется, все же лучше сохранил силы для последнего рывка, научившись мгновенно засыпать в самолете. И потом – строгая диета спортсмена: чашечка томатного супа, несколько галет, фруктовый сок.
Никсон объехал все пятьдесят штатов, покрыв 64 тысячи миль. Кеннеди не успел побывать в шести штатах. Последние дни не обошлись у него без неприятностей. На митинге в Чикаго охрана заметила двух подозрительных людей. Полиция арестовала их. Один назвался Крусом, другой – Дэбни. Оба были вооружены револьверами. «Пустяки, отпустите их», – попросил Кеннеди.
Кажется, ничто не доставляло таких страданий кандидатам, как рукопожатия. Никсон применял «двуручную технику» – здоровался с избирателями двумя руками сразу, – и тем не менее его правая рука сильно распухла. Правая рука Кеннеди висела как плеть. Кандидатов утешали тем, что тому из них, кто попадет в Белый дом, не станут докучать рукопожатиями.
И тут я сделаю небольшое отступление
«Сорок сторожевых псов»– Там каждый может пожать президенту руку. Любой чиновник или фермер. Даже мастеровой.
Это я узнал в детстве от своего крестного, лесного ревизора Аксакова. Он слыл большим либералом «Я плохо понимал тогда, что такое либерал (да, признаюсь и сейчас не очень понимаю). Бабушка, наслушавшись речей либерального крестного, сулила мне, что когда я вырасту, то буду «празидентом русской республики». Бабушка говорила «празидент», потому что была она рыбачкой из низовьев реки Томи и грамоте ее обучил дед, пришедший в Сибирь по этапу.
Так и запомнилось: пожать американскому президенту руку – проще простого. Захочешь – пожимай, не хочешь – как хочешь…
Как-то в Нью-Йорке я спросил, трудно ли попасть к президенту и большие ли очереди у кабинета. Мне ответили, что старый обычай отменен, и обещали навести точные справки. «Последним президентом, который принимал для рукопожатий, был Кулидж, – сказали мне на другой день. – Теперь, конечно, тоже можно пожать президенту руку, но это стало несколько сложнее».
Кулиджа я помнил. Летом 1927 года в нашем городе босоногие мальчишки-газетчики орали на перекрестках: «Сакко и Ванцетти приговорены к смерти!» Потом были демонстрации. Члены союза совторгслужащих несли плакат: толстяк в цилиндре замахивается окровавленным топором. Это был президент Кулидж.
Сакко и Ванцетти, рабочих-революционеров, облыжно обвинили в грабеже и убийстве. Пока они сидели за решеткой, был пойман гангстер, сознавшийся, что именно он и его соучастники совершили преступление, за которое посажены двое невиновных. Но суд вынес смертный приговор революционерам.
Буря возмущения всколыхнула мир. Все ждали, что Кулидж, канцелярия которого была завалена просьбами, протестами, мольбами, отменит несправедливый приговор. Кулидж не отменил. Сакко и Ванцетти были казнены на электрическом стуле.
После этого нашлось немного желающих пожать руку президента. Зато возникло опасение, что ему отомстят за расправу. И на Кулидже оборвался старый обычай, такой соблазнительно-демократичный в век, когда во многих странах монархи появлялись лишь на балконах дворцов, чтобы милостиво-небрежным поднятием руки приветствовать своих верноподданных.
При Кулидже охрана Белого дома, которая существовала с 1901 года, после убийства президента Мак-Кинли, была заметно усилена. С тех пор она росла и росла.
Из описаний вездесущих репортеров я узнал, что теперь обычная поездка президента на «уикэнд» куда-нибудь поближе к морю – сложная стратегическая операция. В ней участвуют как наземные, так и воздушные силы.
Наземные – это личная охрана, всегда сопровождающая президента, а также полицейские в форме и тайные агенты, которые стягиваются к дорогам, где президент поедет на пляж.
Воздушные – четыре самолета. Тот, на котором летит президент. Запасный на случай, если первый почему-либо придется менять в последнюю минуту перед взлетом. Самолет, где мирно сосуществуют запасные агенты охраны и представители прессы. Наконец, связной, готовый в любую минуту лететь с бумагами или за бумагами в Белый дом. К воздушным же силам относятся несколько вертолетов, несущих патрульную службу над пляжем и дорогами к нему.; С президентом путешествуют также связисты, которые должны в любом пункте, где он остановился или задержался, наладить прямую связь с резиденцией в Вашингтоне, с государственным департаментом и ФБР.
Мои познания о том, как готовятся поездки президента и как он охраняется, этим и ограничились бы, если бы не дебаты в конгрессе осенью 1962 года. Конгресс просили дать согласие на то, чтобы секретная служба наняла 58 дополнительных агентов и 80 полицейских для охраны Белого дома. Республиканская оппозиция задала несколько ядовитых вопросов: например, не намеревается ли секретная служба охранять все имения, принадлежащие семье президента? Или, может, дополнительные агенты нужны для того, чтобы ухаживать за любимым пони маленькой Каролины, дочери президента?
Попутно стали вспоминать, как охранялись президенты прежде. Теодор Рузвельт, оказывается, совершенно изматывал агентов охраны длиннейшими пешими прогулками. Вудро Вильсон подвергал испытанию их целомудрие: он энергично ухаживал за дамой, которая должна была сделаться его второй женой. При Франклине Делано Рузвельте, который, как известно, был парализован и передвигался в кресле, агенты следили за тем, чтобы везде были устроены безопасные скаты. Гарри Трумэн имел обыкновение вставать на рассвете, и агентам пришлось срочно приспосабливаться к сложившемуся в Белом доме новому распорядку дня.
Но больше всего забот было с Эйзенхауэром, увлекавшимся игрой в гольф. Вероятно, для здоровья президента это было хорошо, но у агентов охраны совершенно расшатывались нервы. Площадка для гольфа устраивается на возвышении; и игроки видны издалека, а вокруг нее – кусты, густые кусты, в которых может спрятаться злоумышленник с оружием.
Снимки президента на площадке для гольфа печатались в газетах и журналах довольно часто: улыбающийся Айк, двое впереди с сумками, набитыми палками для гольфа, еще двое с такими же сумками – по бокам, а сзади, как на стадионах, – моторизованная тележка с принадлежностями для игры.
Но лишь первые двое действительно несли палки, хотя никакого отношения к спорту не имели. Это были агенты, которые зорко поглядывали по сторонам. Двое других, напротив, имели прямое отношение к спорту, но к стрелковому: в их сумках вместо палок были скорострельные ружья. А на полу невинной тележки, катящейся по зеленой травке за президентом, находился совершенно готовый к действию пулемет.
Надо ли говорить, что кусты вокруг площадки скрывали достаточное число постоянных «зрителей», меньше всего наблюдавших за тем, как удаются удары президенту.
Агенты секретной службы охраняли также внуков Эйзенхауэра. Многоместный полицейский фургон всегда стоял возле помещения, где резвились малыши. Если бы кто-либо пробрался во двор, фотоэлементы тотчас дали бы в фургон сигнал тревоги. Очевидно, президент опасался «киднапа» – похищения детей с целью выкупа – не менее простых смертных американцев. Внуки президента так привыкли к агентам секретной службы, что, к общему смущению, один из малышей упорно называл своего охранителя «папочкой».
Во время дебатов и споров – прибавлять или не прибавлять агентуру – сторонники ее увеличения ссылались на то, что у ФБР 6 тысяч агентов, а у секретной службы – только 350. Кончилось тем, что конгресс разрешил нанять дополнительно 30 агентов вместо 58 и всех просимых для охраны Белого дома полицейских.
Я читал репортаж о «сорока сторожевых псах президента». Это бравые ребята, умеющие прыгать с движущегося автомобиля, стрелять без промаха, нырять, как тюлени, водить вертолеты, оказывать первую помощь. Они прошли также курсы японской борьбы и курсы «ABC» – на последних обучают всему, что необходимо знать при атомной, биологической и химической войне. «Сторожевые псы» с помощью счетчиков Гейгера должны определять, как велика радиация в местности, где находится президент. Они умеют также обнаруживать скрытые приборы для подслушивания. В случае необходимости «сторожевой пес» должен отдать жизнь за президента.
Репортеры писали, что «сторожевые псы» считают свою службу у г-на Кеннеди не особенно тяжелой. Это президент без причуд. Правда, он любит управлять яхтой на море и плавать с гостями в бассейне Белого дома. Но в бассейн не пускают посторонних, а в море легко установить заслон. Когда президент ездит по стране, охране помогают специально натасканные парни из местной полиции, которые проверяют, не появились ли в отелях новые подозрительные служащие и не завели ли старые служащие знакомств с подозрительными людьми. Эти парни смотрят, все ли люки вдоль дороги опечатаны и не проник ли кто туда в засаду. Они проверяют, не расшатался ли крюк люстры над столом, за которым президент будет обедать, и нет ли где трещин в штукатурке на потолке.
Однажды в Милуоки некий весельчак, выпив для храбрости два стаканчика виски, вышел из толпы, собравшейся на улице, и, протягивая руку, направился к проезжавшей машине президента. Не успел он, однако, сделать и нескольких шагов, как четверо «сторожевых псов» выскочили на ходу из второй машины и сбили его на землю. Изрядно помятый и испуганный, он бормотал, что у него были лишь самые хорошие намерения. Местный судья счел возможным ограничиться наиболее мягким наказанием нарушителя спокойствия: он был оштрафован на 50 долларов.
И, вспоминая теперь все это, я снова думаю о выстрелах в Далласе. Нет, лишь в лучшем случае далласовская полиция нарушила долг; но трудно исключить предположение, что ее роль была гораздо более мрачной и преступной…
А теперь – об отголоске старого обычая, которым когда-то гордилась Америка.
Часть исторических комнат. Белого дома, отделенная от третьего этажа, где живет президент, доступна для осмотра. И вот однажды мистер Спрэйберри, скромный турист из Джорджии, был остановлен в дверях, и ему объявили, что он является миллионным посетителем Белого дома и что его, мистера Спрэй-берри, желает видеть мистер Джон Кеннеди.
Мистер Спрэйберри сказал, что с ним трое детей, которые являются миллион первым, миллион вторым и миллион третьим посетителями исторического места. Мистеру Спрэйберри велели подождать минуту, а затем сообщили, что президент готов его принять вместе с детьми и будет рад с ними познакомиться.
И мистер Спрэйберри прошел в кабинет, пожал президенту руку и получил от него фотографию с автографом. Дети тоже пожали руку, потом им было разрешено погладить собачку Пушинку, которую маленькая Каролина Кеннеди получила в подарок из Советского Союза. А Пушинка была прямым потомком знаменитой русской собачки, слетавшей в космос и вернувшейся обратно на Землю…
Но я сильно забежал вперед. Вернемся к выборам.
