Текст книги "Тополь стремительный (сборник)"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

"Шутка ли! Знаменитый московский ученый самолично написал письмо нашему классу. Нам поручен важный научный опыт. Уже идет посылка с драгоценными, редкостными растениями!"

Письмо Кондратенкова обсуждалось на классном собрании пятого класса "В". Шесть черенков быстрорастущих решили распределить между отличницами. Один достался Вере, один – Тоне Каблуковой, один – Гале Минц, один Марусе Данченко, один – Лиде Григорьевой, а последний – Кате Маловой и Кате Алексеевой, один на двоих.

И как только пришла посылка, весь класс вышел в поле, и к пионерскому участку было добавлено шесть тополей.

С той поры каждый месяц – пятого числа и никогда не позже чем шестого – на имя Андрея Ивановича Кондратенкова приходило письмо, написанное все тем же круглым, крупным и на редкость разборчивым почерком.

"Дорогой Андрюша! Пишет тебе по поручению девочек пятого класса "В" Вера Дмитриева. Я живу хорошо. Папа и мама кланяются твоему папе. Передай ему, пожалуйста..."

И дальше следовал подробнейший отчет о том, как растут тополя.

Иногда Андрюша, по поручению своего отца, отвечал на эти письма. А однажды Иван Тарасович сам взялся за перо. Он предложил своим аккуратным сотрудницам поставить опыты по ускоренному черенкованию, когда деревья станут старше. Теперь оставалось ожидать, чтобы питомцы подросли скорее.

Девочки следили за посадками всемером. По понедельникам дежурной была Вера, по вторникам – Тоня и так далее до субботы, принадлежавшей обеим Катям. А по воскресеньям они приходили все вместе, иногда даже с учительницей Марией Евгеньевной.

Еще издалека они видели на склоне холма, среди нежной зелени прорастающих посадок, тоненькие хлыстики быстрорастущих и взапуски бежали к своим питомцам, чтобы измерить, сколько прибавили они за неделю.

– У меня ровно двадцать два сантиметра!

– А у меня на три миллиметра больше!

– А ну-ка, покажи... Мария Евгеньевна, это нечестно: она приминает землю линейкой.

Мерили с азартом, со спорами, проверяли, зарисовыва_ли, а потом Вера заносила все цифры в специально купленную тетрадку с золотым обрезом, на первой странице которой среди переводных картинок красовалась разукрашенная цветными карандашами надпись: "Агротехнический дневник пятого класса "В". Наблюдатели: В. Дмитриева, Т. Каблукова..." – все семеро столбиком.

Раньше всех зазеленел и потянулся вверх тополь Гали Минц. Потом его начал догонять, сровнялся и вышел вперед Маруснн тополь. Деревцо Тони было ростом невелико, зато лучше всех кустилось. А две Кати заметно отстали от подруг. Тезки были в полном отчаянии и готовы были тянуть свой стебель руками, чтобы он догонял товарищей.

Потом наступили каникулы. Кое-кто из девочек уехал на юг, другие – в деревню. И Веру родители хотели отправить к бабушке на Волгу, но староста пятого "В" категорически воспротивилась. Поспорив немного, папа с мамой согласились. Ведь они тоже гордились, что их дочь состоит в переписке с московским ученым.

Здесь-то и вмешались в дело зайцы.

Однажды часов в девять yтра Вера отправилась на пионерский участок с "Агротехническим дневником" и простыней (простыня натягивалась на кольях, чтобы затемнять растения в полдневные часы). С утра был туман; обрывки его еще не растаяли в высоте, и солнце, расплываясь в капельках влаги, насыщало воздух сверкающим золотом.

На небо больно было смотреть – так оно сияло. Вера долго не могла различить грядку быстрорастущих.

Все ближе и ближе подходила она. Вот угловой столбик, вот полоса, отведенная яблоням, и пологий склон с дубовыми гнездами. А где же тополя? Не могла же oнa заблудиться!

Вера не сразу поняла, что она не заблудилась. Место было именно то, но опытного гнезда на нем не существовало. Вместо стройных стеблей с бархатистыми листьями на земле лежали какие-то ободранные объедки, лохмотья сорванной коры, обрывки листьев.

Онемевшая Вера, опустив руки, глядела на страшное разрушение. Шорох за спиной заставил ее оглянуться.

И девочка увидела шагах в двадцати серого зайца, поджарого, с растрепанной, взъерошенной шерстью. Пригнув к себе лапами молодую яблоньку, косой с аппетитом обдирал кору. Заметив девочку, он остановился, вопросительно поднял ухо и вдруг, ощерив зубы, словно усмехнувшись, неторопливо скакнул в сторону.

Если бы собрать все слезы, которые пролили две Кати над своим погибшим питомцем, наверное хватило бы на поливку десяти гнезд. Мстительная Тоня Каблукова составила сложный план, как приманить на пионерский участок волка, чтобы "зайцев глотал живьем". Верочка не плакала и не злилась – Верочка винила себя, и это было гораздо тяжелее.

Она представляла себе 1 сентября, школьную лужайку и сад, где листья уже тронуты красноватым вечерним отблеском осени. Шумные стайки школьниц, блестящие глаза на загорелых лицах. Бурные восклицания подруг, не видавших друг друга три месяца:

– Галя!.. Маруся!.. Тебя не узнать, ты совсем взрослая...

– Ой, девочки, если бы вы видели восход на море! Девочки, а я ловила рыбу неводом, честное слово!..

– Вы были уже в классе? У нас всё покрасили заново...

– А кто видал Веру Дмитриеву?.. Верочка, как наши

посадки? Вера, почему ты не отвечаешь?.. Что? Не уберегла!

И сразу молчание. В центре круга Вера стоит пунцовокрасная и молча смотрит на носочки туфель. Что ей сказать этим глазам, сотне осуждающих глаз! Да, не уберегла. Да, не оправдала доверия.

Или задолго до сентября подойдет пятое число. В далекой и замечательной Москве, в квартиру 108 дома 9/13, позвонит веселый почтальон: письмо Андрею Ивановичу Кондратенкову из города Ртищева.

– А ну-ка, читай вслух, сынок! – скажет Иван Тарасович, поглаживая бороду (Вера представляла его себе почему-то седобородым стариком, похожим на академика Павлова). Сначала все будет обыкновенно: "Дорогой Андрюша, я живу хорошо. Папа и мама кланяются твоему папе. Передай ему, пожалуйста, что посадки я не уберегла – их съели зайцы..."

– Фу, какая легкомысленная девчонка! – скажет Андрюша.

– А я-то хотел сделать из нее ученого! – вздохнет Иван Тарасович.

Больше он ничего не добавит. И молчание его будет хуже всякой ругани. Потом он положит письмо в портфель, пойдет в академию или в Ученый совет, и там перед самыми знаменитыми профессорами ему придется сказать про зайца и про ртищевскую неудачницу Веру Дмитриеву.

– Ага! – скажут ученые. – Мы говорили вам, что нельзя серьезное дело доверять школьницам!

Вероятно, даже в газетах будет написано: "Все опыты были удачны, кроме одного, который провалил пятый класс "В". Об этом прочтут все наши люди, а может быть, даже и за границей. И рабочие покачают головой, а капиталисты обрадуются: "Все-таки у них еще не все сознательные!"

Так раздумывала Вера, сидя у стола над начатым письмом. Этот провал был первым настоящим горем в ее жизни, и никто не мог ей помочь. Мама предложила написать Ивану Тарасовичу письмо с извинениями. Вера отказалась. Она вела взрослую работу и отвечала за нее, как взрослая. Папа сходил с нею на посадки, вбил в землю деревянный костыль и привязал к нему веревочками тополь Гали Минц, более или менее уцелевший. Но это не помогло: уже на следующий день измятый стебель стал подсыхать. А остальные нечего было и привязывать – от них остались пеньки да клочья...

Наступило воскресенье – утраченный праздник итогов. Унылые девочки собрались у Веры. Кто-то предложил пойти гулять "совсем в другую сторону". Но ноги сами собой повернули на привычную дорогу.

– Может быть, он еще не совсем засох? – вздохнула Катя Малова.

Но он – тополь Гали Минц – не захотел подниматься. Крученой серо-желтой плеткой вился он вокруг березового костыля. Грядка превратилась в квадрат с сухой черной землей, она была похожа на забытую могилу. И уже трудно было различить, где был тополь Веры, где – Тони, где Лиды...

А что это с тополем Лиды?

Вера первая заметила тоненький, как булавка, росток крошечный язычок зеленого пламени на выгоревшем квадрате. Он поднимался на ровно срезанном заячьими зубами стебле Лидиного тополя. Деревцо проросло – оживало!

Девочки уже не решились оставить возрождавшийся тополь в гнезде. Вместе с солидным пластом земли они перенесли его к Вере на дом. Папа сколотил ящик и, сдвинув в угол герань и фикусы, поместил Лидин пенек на почетном месте, в южном окне.

Все эти дни Вера жадно читала книжки по лесоводству – все, которые она смогла достать и сумела понять. Она узнала, что с Лидиным тополем не произошло ничего чудесного. У многих растений на поверхности ствола имеются так называемые спящие почки, из которых могут развиваться новые стебли, если дерево сломано или срублено. Кусты ивы, например, специально срубают к концу первого года жизни – это называется "посадкой на пень". На следующий год из пенька вырастает сразу три-четыре стебля. И еще Вера прочла про девочку Тоню Козлову, которая, обрезая и отсаживая стебли, вырастила из одной картофелины двести пятьдесят кустов. Правда, там был картофель, а здесь тополь – редкий, экспериментальный и единственный оставшийся.

И все же Вера решилась.

Ровно через неделю, когда росток вытянулся сантиметров на восемь и завязал один за другим три кругленьких листочка, Вера созвала подруг.

– Девочки, – сказала она, – Лида, Галя и Маруся поручили нам свои деревья. Мы должны к их приезду вырастить по крайней мере три тополя.

– А для нас? Чем мы хуже?-воскликнула Тоня.

Затем Вера взяла новенький бритвенный ножик, прокипятила его, чисто вымыла руки и осторожно взяла, росток двумя пальцами.

– Верочка, не надо! – просили обе Кати. – Пусть у нас будет хоть один на всех, но живой.

– Не говорите под руку, глупые! – прикрикнула на них Вера и одним взмахом обезглавила Лидин тополь.

Обе Кати вскрикнули – они почувствовали боль, как будто бритва порезала их собственную кожу.

Молча, сжав губы, безжалостная Вера нарезала стебель на кусочки, так что в каждом был только один листик с молодой почкой, опустила нижние срезы не надолго в корнеобразующий раствор, присланный Иваном Тарасовичем, а затем посадила черенки в чисто промытый речной песок и прикрыла их стаканами.

Этой ночью в городе Ртищеве четыре девочки не спали.

В четыре часа утра три из них постучали в ставни к четвертой.

– Нет еще, – сказала Вера.

В шесть часов утра все они снова были в сборе.

– Нет еще, – повторила Вера опять.

– Видишь, что ты наделала! – сказала Тоня в восемь часов.

Четыре девочки в городе Ртищеве в этот день не завтракали и не обедали.

Тополя проросли на третьи сутки: всё вместе – и пенек и черенки.

Через неделю операция была повторена. Через две недели на окошке у Веры зеленело пять ростков, через месяцтринадцать. Снабдив тополями всех отличниц, четыре девочки готовили теперь ростки для хороших учениц, потом для отстающих, потом для двоечниц, потом для параллельного класса – пятого "А". Папа Веры не успевал сколачивать ящики.

Четыре девочки терпеливо"'работали целые дни, перeтаскивая ростки то на солнце, то в тень под навес, то в комнату, то из комнаты... А сейчас, в пензенской гостинице, Вера рассказывала Ивану Тарасовичу о том, что в Ртищеве зеленеют уже сорок семь потомков Лидиного тополя – вплоть до девятого поколения.

– И они хорошо растут? – спросил Кондратенков.

– С каждым разом все лучше, – сказала Вера. – Как будто они торопятся наверстать время. Последние поднимались на десять сантиметров за шесть дней.

Кондратенков, волнуясь, прошелся по комнате.

– Этакая живучесть! – сказал он. – Этакое богатство жизненной силы! А мы в учебниках пишем: "Черенки тополя лучше всего брать с трехгодичных деревьев". Вот тебе и трехгодичный! Да знаешь ли, что ты, курносая, наделала? Ведь ты же решила головоломку, над которой я бьюсь уже полгода!.. А твои родители знают, что ты поехала в Пензу? Смотри у меня, я спрошу их! А когда идет обратный поезд?

Так был открыт простои и легкий способ, позволяющий быстро размножать новые породы быстрорастущих. Ртищевские девочки выяснили, что тополь Кондратенкова можно черенковать на третий день крошечными, совсем короткими черенками. Позже новый способ сыграл большую роль, и Кондратенков мог с полным основанием сказать родителям Веры, Тони, Кати и Кати: "Можете гордиться своими девочками: они сделали нужное дело".

Нет, это был не случайный успех. Не верьте в детские рассказы о мальчике, который поглядел на кипящий чайник и понял, что это паровая машина, или о философе, открывшем закон всемирного тяготения, потому что ему на парию упало яблоко. Открытия приходят к тем, кто их ищет, Десятки тысяч зайцев в Советском Союзе обгрызли сотни тысяч деревьев, и во всех областях ругали этих зайцев и ставали на них капканы. Но открытие сделали ртищевские девочки, именно те девочки, которые изо дня в день следили за ростом своих деревцев, аккуратно вели дневник, читали все книги по лесоводству, какие только могли достать и понять, – маленькие прилежные девочки, которые искали и знали, чего ищут.

Приблизительно через месяц то же самое открытие одновременно сделали в двух лесопитомниках Кондратенкова Черниговском и Краснодарском. Когда же Иван Тарасович вернулся в Москву, Борис Ильич сказал ему здороваясь:

– Знаете, Иван Тарасович, я тут без вас пробовал ускоренное черенкование. Работал с годовалыми и даже с трехмесячными саженцами. С отдельными экземплярами хорошо получается, честное слово!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

СНОВА В БУДУЩЕМ

ГЛАВА 11

Я СТАНОВЛЮСЬ БИОХИМИКОМ

С той поры прошло много лет. Ртищевский метод позволил уже через два года начать массовые посадки скоростных пород. Еще через год Кондратенков создал новую, трехметровую породу, потом четырехметровую, пока не дошел до тех растений, которые были посеяны у меня на глазах.

Но рассказывать про всю работу от этапа к этапу – это значит снова и снова говорить о поездках, беседах и спорах, о письмах, опытах, ошибках и находках, вместо главы о тысяче двухстах биографиях написать про двенадцать тысяч и еще и еще раз рассказывать о школьниках, горожанах и колхозниках, увлеченных благородной задачей улучшения растений.

Создавая новые породы, Кондратенков передавал их на поля для массового изучения, и обширный актив помогал ему совершенствовать породу. Улучшенная порода опять направлялась на поля, и так много раз.

Все это потребовало не один год. Сын Кондратенкова, Андрюша, когда-то в детском саду сажавший веточки на песочке, теперь уже сам мечтал о лесотехническом институте. Окончательно смирившись с победой ученика, профессор Рогов целиком отошел от селекции, посвятив себя изучению физиологии дерева, а ртищевская школьница Вера Дмитриева за это время превратилась в студентку Зеру Николаевну, любимую сотрудницу Кондратенкова. И это она постучала в дверь, прервав воспоминания Ивана Тарасовича.

– Иван Тарасович, можно? Мы с Левой хотим поговорить с вами.

Она потянула из-за двери своего нерешительного товарища. Я подумал, что у него слишком несчастный вид для жениха, собирающегося объявить о помолвке.

Лева вытер ладонью лоб и, глядя куда-то в угол, с отчаянной решимостью в голосе произнес;

– Иван Тарасович, я знаю, из-за чего погибли деревья. Дело в том... дело в том, что я добавил в удобрения бамбукидин.

Должен сознаться, что только, по многозначительному виду окружающих я понял, насколько важно было сообщение Левы. Сначала я не сообразил, что речь идет о давнишнем изобретении профессора Рогова – о сильно действующем составе, который иногда ускорял рост бамбука, а иногда отравлял растения. Но об этом я подробно говорил раньше, когда описывал поездку Кондратенкова в Самтредиа.

Лева сам целиком не знал забытую историю бамбукидина. На Курильских островах кто-то из сотрудников показал ему старые, незаконченные и давно оставленные опыты.

Лева пришел в восхищение, раздобыл склянку "чудодейственного" вещества и всюду возил с собой. Об этой склянке он думал, обещая мне показать "не менее удивительное". И за ней же поехал на станцию, когда тополя Кондратенкова остановились в росте.

Мы еще удивлялись тогда, отчего Лева проявляет такое равнодушие к общему делу, а парень, оказывается, веря во всемогущее лекарство Рогова, поскакал за ним на железнодорожную станцию. И затем, составляя удобрение перед "тепловой баней", Лева тайком обрызгал наши растения раствором бамбукидина. Он понимал, что Кондратенков запретил бы это, но, безгранично веря в каждое слово Рогова, юноша решился действовать на свой страх и риск, заранее смакуя нашу радость, удивление и свое торжество.

На деле вышло иначе. Под действием бамбукидина отдельные ткани деревьев начали усиленно разрастаться за счет соседних клеток, листья съели ствол, и растения погибли.

Но все это мне напомнили позже. А сейчас только по багровеющему лицу Кондратенкова я увидел, что Лева совершил что-то ужасное.

– Мальчишка! – загремел Борис Ильич. – Как же вы cмели! Да вы понимаете, что вы наделали?

– Но ведь я же хотел возобновить рост! – горестно воскликнул Лева. – Я думал... да что тут оправдываться! Он махнул рукой и замолк.

Иван Тарасович в волнении забегал по комнате:

– Поразительное легкомыслие! Вмешаться в важный опыт! Ну что мне с вами делать теперь? Сторожа к вам приставлять, да?.. Верочка, скажи ты, что мне делать с твоим приятелем?

– Зачем вы спрашиваете именно меня, Иван Тарасович? – с упреком произнесла Вера. – Что я скажу? Торопов совершил большой проступок. Придется сообщить в институт декану. Комсомольская организация будет разбирать этот вопрос особо. А может ли Торопов продолжать работу здесь, это вы должны сами решать. ("Чего там раздумывать! Гнать-и никаких!" вставил Борис Ильич.) Правда, он находился под влиянием профессора Рогова...

Она произнесла это глухим голосом, с опущенной головой и с выражением такой усталой безнадежности во всей фигуре, что я понял, как трудно было ей сказать эти слова. Но она думала, что так нужно и что нужно сказать то, что она думала, хотя бы эти слова навеки поссорили ее с Левой.

Лева вздрогнул, когда Вера сказала о Рогове.

– Профессор Рогов здесь ни при чем, – сказал он, вскидывая голову. – Я виноват один, и я должен быть наказан.

И вдруг Кондратенков заразительно рассмеялся. Мы все оглянулись.

– А ну вас совсем!-воскликнул он.-Здесь научный институт, а мы устроили судилище. Подумаешь, парень сделал глупость, так надо возводить ее в принцип! Конечно, он чересчур увлекался работами профессора Рогова. Что с того! Мне самому пятнадцать лет понадобилось, чтобы избавиться от влияния Иннокентия Николаевича. Ошибки нужно исправлять, а не носиться с ними. Покаянные слова ничего не стоят, пусть Лева покажет работу. В конце концов, ему только двадцать один год, у него есть время показать, что он может не только портить, но и создавать. А вы говорите – писать декану, гнать отсюда...

Вера робко улыбнулась. Лева все еще хмурился.

– Предстоит большая работа,-добавил Кондратенков обыкновенным, будничным голосом. – Торопов объяснил нам, отчего погибли деревья в бане, но нам все еще неизвестно, отчего засыхают все остальные. Я предполагаю, что им нехватило каких-нибудь редких веществ, может быть радиоактивных. Нужно будет произвести детальное исследование... Вы, Борис Ильич, берите лабораторию номер один и сажайте всех за микроскоп. Верочке поручаю золу и почву, из тепловой бани и из контрольных гнезд отдельно. Вы, Торопов, тоже займитесь химическим анализом. Имейте в виду – это тонкая и трудная работа, требующая большого внимания и терпения. Будем считать, что первый опыт не удался. Теперь у нас начинаются будни, Григорий Андреевич.

– И мне дайте тоже какую-нибудь работу, – попросил я.

* * *

Работая в газете, я долгие годы вел кочевую жизнь.

Мне приходилось встречаться с разными людьми на разных концах Советского Союза, и все они – профессора, шахтеры, математики, грузчики, певцы, хлеборобы и оленеводыс любовью и гордостью говорили мне о своей профессии.

Я старался понять, старался прочувствовать поэзию их труда, старался рассказать читателю, как приятно, например, собрав в таблицу итоги многомесячных вычислений, построить по точкам плавную кривую и сразу обнаружить простой и ясный закон, легко объясняющий все непонятное и даже наперед предсказывающий то, что еще не испробовано.

Потом я писал о шахтере. Я рассказывал, как интересно, работая в лаве, умелым взглядом нащупать в угольной стене слабое место, всем телом налечь на дрожащий отбойный молоток и сразу отвалить под ноги глыбу антрацита.

Я писал с увлечением о знатоках своего дела, и мне тоже хотелось быть знатоком и мастером: через слюдяное окошко поглядывать на кипящую сталь, в прозрачный паутиновый осенний день вести комбайн по золотистой ниве, рассчитывать вал на кручение в сложном автоматическом станке или в полевом штабе разгадывать замыслы противника по синим стрелкам и ресничкам, нанесенным на карту разведчиками. Есть тысячи способов быть полезным Родине, и будь у меня тысячи жизней, я бы испробовал все.

Сейчас я жил с селекционерами, и мне очень хотелось быть селекционером: из воздуха, земли и воды творить зеленую жизнь, подгонять ее рост теплом и азотом, гянуть вверх темнотой, укреплять светом, закалять, воспитывать, кровью других растений исправлять недостатки, скрещивать и лечить, делать операции садовым ножом. Мне тоже хотелось лепить растение, радоваться не за людей, а с людьми. И сейчас, когда подошли трудные дни и все кругом были так заняты, встревожены и озабочены, я не мог спокойно уехать, или, так же спокойно, сидеть и ждать, поглядывая: получится или не получится? Мне тоже хотелось приложить руки, работать до изнеможения, вместе со всеми напрягать силы, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки.

Время у меня было. Отослав очерк в Москву, я мог ехать в дом отдыха. Но что такое отдых? Для корректора, который восемь часов в день читает газеты, ходьба – это отдых. Для почтальона, который восемь часов в день ходит по лестницам, отдых – чтение газеты. Где, собственно, сказано, что журналист должен отдыхать, обязательно стуча костяшками домино на каменистом пляже Крыма? Почему нельзя отдыхать в цветущих степях Зауралья, где– так приятно пахнет теплой землей, листвой и полынью? Почему нельзя провести отпуск в хорошо оборудованной химической лаборатории, переливая цветные жидкости по пробиркам?

И я сказал:

– А мне что вы поручите?

Так литературная судьба привела меня в сложную область науки, которая называется биохимией растения.

В химической таблице Менделеева девяносто два элемента. Нам предстояло начать с тех десяти, которые остро необходимы всякому растению.

Первый из них, углерод, – основа жизни, элемент, обладающий удивительным талантом соединяться в цепочки и кольца с разветвлениями, создавая хитросложные молекулы, в которые входят тысячи атомов. Углерод – это костяк сложных органических соединений, основа сахара, крахмала, клетчатки, жира, белка, листа, стебля, корня, крови и мозга. Растение добывает его из воздуха, собирая углекислый газ зеленым веществом листьев – хлорофиллом. Наличие углерода в почве полезно, но необязательно. Мы в лаборатории на всякий случай подсчитали и углерод.

Водород и кислород – неизменные спутники углерода в органических веществах. Они входят в соединения сами по себе и в виде воды – необходимого растворителя, источника движения и клеточного давления. В природе растение добывает воду из почвы, и наш гибрид не нуждался в воде, мы поливали его аккуратно. Когда воды нет, растение сохнет, но не болеет так странно. Наши деревья высохли, но, видимо, не от недостатка воды.

Азот – элемент, с которого начинается жизнь. Азот входит в состав белка, а жизнь, по определению Энгельса, это форма существования белковых тел. У азота странное свойство: его сколько угодно в воздухе, растение купается в азоте и может погибнуть от азотного голода. Дело в том, что растения не умеют дышать воздушным азотом и должны добывать его из .немногочисленных почвенных солей. Поэтому главное удобрение на поле – азотистое. Его, как правило, вводят искусственно. Кондратенковцы, составляя питательные растворы, никогда не забывали об азоте.

Вместе с азотом в состав бе^ка обязательно входит сера. Кроме того, она в растениях играет еще одну, своеобразную роль. Это сера щиплет наш язык, когда мы пробуем хрен, редьку, горчицу, это она заставляет нас плакать над сырым луком. Обычно серы в почве достаточно, да, кроме того, она входит в состав суперфосфата, так что мы волей-неволей добавляли ее в почву.

В клеточном ядре важную роль играет фосфор. И так как ядро заведует жизнью клетки, без фосфора не может быть развития и размножения. Мы, люди, обязаны фосфору еще больше, чем растения. Фосфор необходим в зубах, костях, в каждой нервной клетке и в мозгу. Без фосфора не может быть ни жизни, ни чувства, ни мысли. Но наше растение болело не из-за фосфора, потому что фосфор попадал в почву с тем же суперфосфатом.

Калий заведует ростом. Без калия получаются карлики. Поэтому необходимо калийное удобрение. И, конечно,удобряя почву, мы обязательно вносили и калий. Какая связь между этим элементом и ростом, до сих пор неизвестно. Многие полагают, что главную роль играет радиоактивный изотоп(И зо т о п ы– атомы одного и того же химического элемента с одинаковыми химическими свойствами, но с различной массой.) калия.

Кальций – элемент прочной формы, основа костей, скорлупы и ракушек. Он находится в почве в виде извести. Кальций нужен растению для развития листьев, стеблей и корней. Кроме того, ученые считают, что он обезвреживает отбросы, образующиеся в клетках и вредные для растения.

И, наконец, в число необходимых для растения элементов входят магний и железо, которые участвуют в важном процессе улавливания углекислого газа, причем магний входит в состав хлорофилла непосредственно, а железо только помогает его работе. Без железа листья желтеют, сохнут, растение блекнет и умирает. Интересно, между прочим, что зеленый хлорофилл листа химически похож на красный гемоглобин крови. Да, в сущности, и работа у них сходная: хлорофилл улавливает углекислый газ, а гемоглобин – кислород. Обычно и железа и магния в почве достаточно, и в удобрения их не вносят.

Кроме, десяти элементов, необходимых для каждого растения, встречаются и другие, роль которых или не важна, или неясна, или необязательна: алюминий, кремний, бор, иод, цинк, марганец, медь, иногда ванадий и хлор и, наконец, немногочисленные и не совсем еще понятные по своему действию радиоактивные элементы. Все это нам предстояло отыскать, взвесить, измерить, чтобы узнать в конце концов, чего же нехватило нашему гибриду.

Эту трудоемкую работу Иван Тарасович поручил Верочке, и я испытывал большое удовольствие, наблюдая, с каким умением распоряжалась бывшая ртищевская школьница. Безукоризненная чистота, точность, двойная проверка, на каждый опыт – карточка. Молоденькие лаборантки боялись своей сверстницы-начальницы, и даже шумная Зоя Павловна жаловалась, что у нее начинают дрожать руки, когда Верочка, подходя вплотную, спрашивает ледяным голосом:

– Почему, Зоя Павловна, у вас расхождение на семь тысячных?.. А где вы были сейчас? Я не видела вас уже девятнадцать минут.

Только Леву юная начальница обходила сторонкой. Леве она стеснялась делать выговоры, в крайнем случае попадало его лаборанту:

– А почему, Григорий Андреевич, столы не вытерты? И когда вы намерены сдать таблицы – в полночь или завтра к утру?

Анализом почвы занималась вся лаборатория No 2.

С шести утра до позднего вечера в тесной комнате на втором этаже гудели газовые горелки, в колбах бурлили кипящие растворы, звенели стеклянные трубочки, распевал вентилятор в вытяжном шкафу, отсасывая едкие пары, от которые першило в горле.

Петя Дергачев, которому нечего было делать на автомобиле, кряхтя, таскал аккумуляторы, – ему поручили работу с электролитами. Лева Торопов, не поднимая головы, выписывал столбиками цифры, а рядом, в белом халате, с завязанными за спиной тесемками, трудился прикрепленный к нему внештатный лаборант, то-есть я.

По правде сказать, это была долгая, однообразная и довольно-таки скучная работа, особенно для меня, неспециалиста, который мало что понимал в тонкостях химического анализа. Но, набравшись терпения, я растирал в ступке, мыл пробирки, взвешивал на аптекарских весах, выпаривал, растворял, осаждал белые порошки, взбалтывал цветные жидкости, гнул стеклянные трубочки на огне, обжигал пальцы кислотой, собирал кристаллики и крупинки, накаливал их в газовой горелке и записывал окончательные итоги, которые диктовал мне Лева.

Лева работал с упорством и ожесточением, выматываясь сам и выматывая своего единственного помощника. Лева очень изменился за эти дни. Черты лица у него заострились, глаза ввалились, голос стал резче и деловитее. Даже Борис Ильич смягчился и сказал, что Лева работает мастерски, но юноша не улыбнулся, слушая похвалу.

Он, видимо, очень тяжело переживал свою ошибку и однажды, далеко за полночь, когда все уже разошлись из лаборатории, как-то спросил меня:

– Григорий Андреевич, а бывали у вас дни, когда жизнь казалась неинтересной?

Я понял, что Лева высказал свою затаенную мысль, и поэтому ответил очень резко:

– Да, иногда в ранней молодости, когда я думал, что жизнь – легкое дело. Тогда мне случалось падать духом, а сейчас я уже не помню, из-за чего.

Я с удовольствием отметил, что Лева внимательно обдумал мои слова. Прежде он возражал не задумываясь.

– Тут гораздо сложнее, – вздохнул он. – Я вам поясню на примере... Представьте себе, что вы начали новый рассказ... или, скажем, не рассказ, а картину... или чертеж. Вы дали себе слово обязательно сделать этот чертеж на пятерку. И вдруг в самом начале работы – клякса. Ее можно стереть, счистить ножичком, так что не будет видно, но бумага уже испорчена. И до самого конца вам придется думать не о качестве, а о кляксе, обходить опасное место сторонкой и снова и снова подчищать расплывающиеся на ворсинках линии. Я говорю о том, что мне не хочется жить на три с минусом.

– Лева, голубчик, – сказал я ему, – послушайтесь доброго совета. Меньше раздумывайте о самом себе. Имейте в виду: слово "единоличник" вымирает в русском языке. Пореже говорите "я", "мне", "мой", "личный", "собственный". Это устаревшие понятия. Важен результат, а не аплодисменты. Тополь Кондратенкова создан сотнями тысяч людей: трактористками Голубцовой, комсомольцами Сталинграда, колхозником Щекиным, девочкой Верой Дмитриевой и многими другими. Их имена не упомянуты в ботанических каталогах, но важен факт-порода существует. И она будет расти для наших потомков, когда о нас с вами исчезнет память... У вас есть возможность вложить свой труд в это нужное дело – так работайте же щедро, не думая об отметках! Отметки вам поставят в свое время. К счастью, мы живем довольно долго и успеваем сделать не один чертеж. Следующий раз вы уже не начнете с кляксы.