Текст книги "Тополь стремительный (сборник)"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)

Остались позади многокрасочные леса, луга, скалы, обросшие подводной живностью. Теперь машина шла по голому дну – то песчаному, то каменистому. Попадались и крабы, и губки, и актинии, верхом на раках, и моллюски... но уже не колониями, а в одиночку. Зрелище становилось однообразным, утомительным. Гости начали позевывать, зато на лице Ходорова сияла торжествующая улыбка. Впрочем, он имел право торжествовать. Машина сдала экзамен на "отлично".

Но вдруг улыбка исчезла, уголки рта опустились, глаза забегали растерянно...

Я посмотрел на экран. Прямо на нас из синей тьмы глядели выпученные глаза, почти человеческие, со зрачком, хрусталиком, радужной оболочкой, только очень уж холодные, жестоко-бесстрастные. А под этими разумными глазами торчал громадный черный клюв.

– Спрут?

– Нет, кальмар.

– И какой громадный. Гораздо больше нашей машины.

Действительно, шупальцы виднелись на всех экранах: верхнем, заднем и боковых. Они походили на толстые темные канаты, а присоски были с чайное блюдце. На каждом экране умещались три-четыре присоска. Кальмар держал нашу машину в объятиях и подтягивал к жадно раскрытому клюву. И нам показалось, что и наша комната движется к этой страшной пасти.

Женщина-гидролог взвизгнула и закрыла лицо руками. Сознаюсь, и мне стало не по себе, когда я увидел глаза впереди, а кончики щупальцев за спиной. Послышались взволнованные голоса:

– Какое страшилище!

– Неужели кальмар сильнее машины?

– А зачем ему машина? Ведь она несъедобная.

– Алексей Дмитриевич, неужели вы не предусмотрели ничего?

На Ходорова жалко было смотреть. Он беспомощно оглядывался, смотрел то на правый экран, то на левый...

– Это же не водоросли! – вырвалось у него. Трагическая битва под водой была основана на чудовищном недоразумении. Кальмар не понимал, что машина не съедобна. Он хватал все движущееся и, как ребенок, тащил прямо в рот. В свою очередь, и машина не понимала, что в ее глазах экранах отражается живой противник. Она действовала по программе "борьба с гибким препятствием" – стояла на месте и стригла ножницами.

А страшный клюв все приближался. Сколько же кальмар наломает, напортит, прежде чем до него дойдет, что это все ненужный ему металл.

Как и в подводном лесу, некоторое время спустя машина дала задний ход, а затем сделала рывок для всплытия. Но ее маломощный двигатель не мог пересилить упругих мускулов кальмара. Кальмар чуть-чуть вытянулся, но по-прежнему крепко держался двумя щупальцами за скалу, а прочими тащил машину к себе.

– Алексей Дмитриевич, сделайте же что-нибудь. Неужели нельзя увеличить скорость?

Но здесь неразумный кальмар совершил ошибку. Своим длинным щупальцем он ухватился за крутящийся вал. Мгновение, и кончик щупальца был прихвачен шестернями. Кальмар побурел от ярости, рванулся, чуть не опрокинул машину и ударил клювом куда-то под экран. Мелькнула ослепительная вспышка. Мы вздрогнули, отшатнулись, невольно зажмурившись.. И когда открыли глаза, на всех экранах было черно.

– Что случилось? Испорчен передатчик?

Но Ходоров довольно улыбался:

– Ничего страшного. Кальмар испугался разряда и выпустил чернила. Теперь удирает в свою пещеру.

Все вздохнули с облегчением, разом заговорили, делясь впечатлениями. Казакова-гидролог смеялась. Сысоев держал за пуговицу изобретателя и убеждал его:

– Вы должны предусмотреть какие-нибудь средства против таких нападений.

– Но мы предусмотрели электрический разряд, – оправдывался Ходоров.

– А почему он так запоздал?

– Это же машина, она не соображает. Пока кальмар держал ее, она исполняла программу: "Борьба с водорослями". А когда, он стал грызть, последовал защитный разряд по программе "Борьба с хищником".

– Но ведь она видела, что это не водоросли.

– К сожалению, это только мы видели. Машина не видит, она лишь отражает... как зеркало.

– Надо предусмотреть, чтобы машина видела, – упорствовал Сысоев.

4.

СПУСК продолжался. Светящиеся цифры оповещали, что машина побивает один рекорд за другим. Далеко позади остались рекорды ныряльщиков за жемчугом, рекорды водолазного колокола, подводных лодок, водолазов в жестком скафандре. На 200-метровой глубине в темно-синей воде еще плавали черные силуэты водорослей. Но когда они попадали в луч прожектора, оказывалось, что водоросли эти не черные, а красные. Красные лучи не доходили сюда с поверхности, поэтому красный цвет был здесь защитным. Мы видели багровые заросли в темно-синей воде и алые стайки рачков над ними.

Вечерняя синева вскоре сменилась фиолетово-серой тьмой, потом угольной чернотой запертого погреба. Прожекторы светили под гусеницы. Навстречу плыло однообразное голое дно – то илистое, то песчаное. Мелькали створки моллюсков, сидячие черви со щупальцами, голотурии, похожие на мешочки, морские ежи с прямыми твердыми иглами. На ходу трудно было рассмотреть всю эту мелочь, и мы не разделяли восторгов биологов, которые то и дело щелкали фотоаппаратами, выкрикивая латинские названия.

Цифры дошли до 650, затем начали уменьшаться. Теперь машина шла вверх, взбираясь на подводный хребет Витязя, открытый не так давно – в 1949 году – океанографическим судном "Витязь".

На глубине 500 метров машина остановилась.

– Ну теперь дошла очередь и до вас, товарищи геологи, – обратился к нам Ходоров. – Наблюдайте. Здесь первая станция. По программе бурим для вас колонку.

Как только машина остановилась и погасила свет, океанская тьма ожила. Так бывает и на земле. Пока сидишь в комнате, кажется, только и свету, что от настольной лампы, а снаружи все черным-черно. А выйдешь, и тьма расчленяется. Различаешь и мерцающие звезды, и ясные планеты, и прозрачное сияние Млечного пути, голубоватую тьму неба, стеклянный блеск реки, вспыхивающие искры светлячков, причудливые силуэты деревьев.

Итак, когда погасли прожекторы, подвижные цветные созвездия окружили машину. Мелькнула подводная Кассиопея – рыба с пятью голубыми пятнами в виде буквы "М". Проплыло что-то вроде океанского парохода – более крупная рыба со светящимися желтыми точками на боковой линии, напоминающими огоньки кают. Осмелевшие обитатели глубин тыкались мордами в экран. У одних светились глаза, у других плавники или оскаленные зубы. Проплыла огромная пасть на махоньком вертлявом тельце, плыли рыбы, круглые, как шар, и плоские. словно платок, с развевающимися плавниками, как бы разорванными на лохмотья, – существа, с нашей сухопутной точки зрения, невероятные. Но здесь на глубине иные законы – однородная среда, вечное спокойствие, и не столь нужны обтекаемая форма и крепкие мускулы, без которых не уцелеешь на бурной поверхности, среди волн.

Мы видели также хаулиода – живоглота, который способен заглатывать рыб, в три раза больших, чем он сам, надеваясь на них, как перчатка. Видели глубоководного удильщика со светящейся приманкой над головой. Рыба эта таскает на своей спине приросшего мужа, чтобы не потерять его в темных глубинах.

Но пусть о рыбах расскажут ихтиологи. Они были рядом с нами в той же комнате, записывали, снимали, делали зарисовки, спорили о семействах, родах и видах. У нас с Сысоевым были свои переживания. Зажегся свет на одном из продолговатых экранов, и мы увидели ползущую снизу вверх колонку – пробу грунта.

– Песок, Юрий Сергеевич. Я сказала бы, вулканический.

– Ничего нет удивительного. На островах вулканы. Во время извержений пепел падает в море.

– Ил, Юрий Сергеевич.

– Вот как, ил?

– А это, если не ошибаюсь, сланцы...

– Нет, вы не ошибаетесь.

– Сланцы, так и записать?

– Конечно, запишите. Или вы своим глазам не верите?

– Нет, я верю. Но все же странно. Почему же сланцы?

– А вы верьте глазам, а не теориям. Ведь рядом на Шикотане сланцы. Раз видите, так и пишите.

5.

ВЕРОЯТНО, для окружающих непосвященных наши восклицания казались странными. Сланцы, ил, какая разница? Стоит ли волноваться из-за этого?

Но дело в том, что мы решали задачу и получили ответ. Ответ, естественно, не интересовал тех, что не ставил вопроса. Помните, как бывало в детстве? Сидите вы над трудной задачей, ломаете голову час, два, получилось 22 и 3/4. Волнуясь, ищете ответ в конце задачника. Вот он – ровно 22. Вы недоумеваете, обескуражены, обижены. Почему же ровно 22? Куда делись 3/4? Хватаясь за соломинку, смотрите список опечаток. Нет и здесь трех четвертей. Неужели начинать сначала? А по комнате в это время бегает, размахивая игрушечной саблей, ваш маленький братишка, трубит в жестяную дудку. Он не решал задачи, не ставил вопроса и ответ его не волнует. Ему совершенно безразлично – 22 или 22 миллиарда.

Задача у нас, у геологов, всегда одинаковая: во что бы то ни стало найти его – полезное ископаемое: руду, строительный материал, горючее, драгоценные камни, даже пресную воду, иногда.

Но земной шар велик. Прежде чем отправиться на поиски, нужно подумать, где искать.

Сосна любит сухой песок, а клюква – болото, финиковые пальмы предпочитают пустыни, а кокосовые – тропические побережья. У растений свои вкусы, обычаи, привычки. Так и у минералов. У каждого своя история, свое происхождение, свои излюбленные места рождения. Отсюда извечный геологический вопрос: как оно возникло? Как появились на свет эта гора, это озеро, этот обрыв, эта впадина? А затем уже следует второе практическое: какие полезные ископаемые стоит искать здесь?

И когда машина вступила на хребет Витязя, мы с Сысоевым должны были понять: как произошел этот хребет, что могло быть полезного здесь?

За спиной у нас были Курильские острова. Хребет Витязя тянется рядом с нами, тоже от Японии до Камчатки, только на Курилах вершины над водой, а на Витязе – под водой. Но происхождение Курильского хребта известно, он рожден вулканами. Земная кора лопнула здесь, из трещин проступила лава – горячая кровь Земли. Острова все целиком сложены застывшей лавой и вулканическим пеплом – они извержены из недр. Можно сравнить их с запекшейся кровью на царапине.

А что такое хребет Витязя? Соседняя царапина? Но океанографы и раньше знали, что хребет этот плоский. Почему? Высказывалось предположение, что вершины его разрушены волнами, вулканы как бы сбриты под основание. Тем интереснее для теории... На островах мы видели вулканы снаружи, а здесь увидим изнутри – посмотрим, как устроено основание. Тем интереснее и для практики. Вулканические страны – Япония, Италия, например, – не очень богаты ископаемыми. Там встречаются сера, пемза, мрамор, минеральные источники. Руды ценных металлов находятся глубже, они обнажаются в старых разрушенных горах, таких, как Урал. Но если хребет Витязя – размытая вулканическая цепь, тогда мы найдем там рудные жилы на поверхности. Чем порадует нас хребет Витязя? Вот как ставили мы вопрос.

– А какой получили ответ? Сланцы! Но сланцы – это слои слежавшейся глины. А глина – не вулканическая порода. Она рождается на дне морей из ила. Стало быть, хребет Витязя не был затонувшей цепью. Это было древнее дно моря – неповрежденная кожа Земли, которая растрескалась рядом – на Курильских островах. И недра вулкана изучать здесь не приходилось, и ценные жилы искать не стоило. Вот какой ответ преподнесла нам первая колонка, а прочие подтвердили его.

Вывод сложился у нас к концу рабочего дня, когда машина остановилась на скалистой площадке и погасила прожекторы. Только теперь мы ощутили усталость. Шестичасовой сеанс в кино – вещь утомительная. А ведь мы не просто смотрели на экраны, мы ловили мелкие детали, узнавали, определяли, описывали, не отводя глаз, боясь пропустить важное. От напряженного смотрения болели глаза, шея и лопатки. Но покидали экранную мы с удовлетворением. Получен ответ. Целый ответ и всего лишь за день. Для науки – это щедро. Впрочем, Сысоев не считал, что ответ уже получен.

– Не надо записывать, что здесь нет вулканизма, – предлагал он. Напишем, что мы не обнаружили.

– Хорошо, напишем, что мы не обнаружили.

– Не обнаружили на нашем маршруте...

– Но это само собой разумеется.

– Ведь мы пересекли хребет в случайном месте. У нас и результаты случайные, – сомневался Сысоев.

– Возможно случайные, но вероятнее средние.

– Наши предшественники придерживались иной точки зрения. Были же у них какие-нибудь основания. Не глупее нас люди.

– Не глупее. Но такой машины у них не было, чтобы шла по дну и бурила разведочные скважины.

– Нет, все-таки нужно проверить, прежде чем составить мнение, настаивал Сысоев.

– А по-моему, прежде нужно составить мнение, а потом уже проверять. Что же вы будете проверять, если у вас нет мнения? Впрочем, насчет проверки я согласен...

6.

РАЗГОВОР этот происходил по дороге в столовую и в столовой, пока все мы рассаживались за столиками. Возле Ходорова оказалось свободное место. Я решил не откладывать дела на завтра и подсел к изобретателю.

– Ваша замечательная машина, – сказал я ему, – с первого же дня вносит сумятицу в науку, опровергая установившиеся взгляды. Мы предполагали встретить одно, а нашли совсем другое. Нельзя ли завтрашний день посвятить проверке. Нам хотелось бы пересечь хребет Витязя еще раза четыре зигзагами.

К моему неудовольствию, Ходоров отказался:

– Машина пересечет хребет еще раз на обратном пути. Так записано в ее программе.

– А разве нет никакой возможности изменить программу?

– Нет, возможность есть. Правда, это хлопотно и займет немало времени. Но нам просто не хотелось бы задерживаться на малых глубинах. Представьте – какая-нибудь мелочь, случайность, машина застрянет на хребте Витязя, а получится впечатление, что она неспособна идти глубже. Нет, уж мы хотим дойти до самого дна впадины.

Я пытался спорить:

– А не лучше ли обследовать первую ступень и вернуться, потом сделать другую машину... покрепче и ее уже отправить на следующую ступень, где давление больше.

Ходоров улыбнулся с превосходством:

– Наша машина рассчитана на любую глубину, на любое давление.

– Но все же есть предел? Ведь у каждой машины свой расчет. Даже пушки разрываются, даже дома рушатся, когда предел прочности пройден.

– Тут совсем другой принцип, – сказал Ходоров. – Когда человек спускается под воду, он везет с собой воздух – частицу привычной атмосферы и старается сохранить ее под водой. Толстые, стальные стенки, бензиновая оболочка, иллюминаторы, похожие на орудия, герметичность, необыкновенная прочность – все это требуется, чтобы уберечь воздух. Но машина ведь не дышит. И мы решили: пусть она живет в воде, как рыба, пусть все части ее работают в воде. Пусть на ней не будет ни одного цилиндра, никаких воздушных камер, ничего такого, что можно было бы раздавить. Вы же видели нашу машину. Все плоское, все омывается водой. С одной стороны давление 700 атмосфер и с другой стороны – 700. А давление само по себе не страшно, опасна разница давлений. Если бы сверху было 700 атмосфер, а снизу – одна, машина расплющилась бы, как под прессом.

– Но неужели все плоское? А двигатель? В нем же есть камеры сгорания?

– У нас электрический двигатель и работает он от атомных аккумуляторов.

– А все эти телевизионные установки, аппаратура управления. Там же тысячи пустотных ламп.

– Ни одной. Кристаллы, полупроводники. И вода для них не страшна и давление не страшно.

Я представил себе мысленно, какую работу надо было проделать, чтобы каждую деталь приспособить к воде...

– Но это же гора проблем, – воскликнул я. – Когда вы успели все поднять? Ведь вы так молоды.

Если хотите распознать человека, похвалите его в глаза. Тут он весь раскроется перед вами. Один ответит смущенной улыбкой, другой самодовольной, этот – распетушится, а тот спрячется за общие слова.

– При чем здесь я? – сказал Ходоров. – Машина создана целой лабораторией. Правда, идея моя, но ведь идеи тоже не падают с неба. Учась, мы получаем в наследство достижения всего человечества, и самый великий изобретатель прибавляет только кроху. Ведь атомный двигатель изобретен до нас, подводный мотор – до нас, телевидение, в том числе и подводное, – тоже до нас. До нас были созданы вычислительные машины, саморегулирующиеся и самоуправляющиеся устройства. Нам пришлось только соединить, скомпоновать, кое-что проверить и приспособить для воды. На это ушло четыре года ... Больше, чем мы предполагали.

И я понял, что этот молодой человек сделает еще очень много в своей жизни. Так часто встречаешь людей, которые додумаются до какого-нибудь пустячка и кричат везде о своих заслугах. А Ходоров умалял действительные заслуги, значит он мог уйти далеко вперед. И так ли важно, что он относился к породе неумелых, не привыкших колоть дрова, не научившихся распоряжаться людьми. У него была своя задача в жизни, и он справился с ней прекрасно.

– Машины не боятся среды, – продолжал Ходоров. – В этом их главное достоинство. В дальнейшем мы сделаем машины для безвоздушного пространства, для огня, для сверхвысокого давления. Можете быть уверены – и в глубинах Земли и на окраинах Солнечной системы вскоре будут работать самодвижущиеся машины, действующие по программе.

Но здесь интересный разговор прервала Казакова, та женщина-гидролог, которая так переживала столкновение с кальмаром.

– Товарищи, сейчас ужин, отдых. Хотя бы за ужином забудьте о делах.

Сысоев поддержал ее:

– Да-да, рабочее время истекло. Оставим дела до утра.

Я замолчал. Никогда я не понимал этой застольной вежливости. Почему не говорить о делах, разве работа – скучная обязанность? Я, например, бывал в экспедициях, могу рассказать о них бездну поучительного. В геологии я знаток, тут меня можно слушать с пользой. О музыке, о стихах, о любви и прическах я рассуждаю, как все. Кому же это нужно, чтобы я повторял общеизвестные истины?

И сразу после ужина я ушел. Я лег в постель, укрылся чистой простыней, с удовольствием вытянул ноги, закрыл глаза. Перед глазами сразу возникли впечатления дня: треугольный нос, погружающийся в воду, красно-буро-зеленые подводные заросли, морские звезды с растопыренными лучами, рыба, похожая на далекий пароход, присоски кальмара, величиной с блюдце. Это было сегодня ... И праздничный ужин в столовой, шумные веселые голоса тоже были сегодня... И я подумал – вот сейчас, когда мы отдыхаем, в холодной черной глубине стоит героиня нашего торжества машина. Вокруг черно, как в погребе, слепые рыбы тычутся в нее мордами, крабы царапают острыми ногами. И мне стало немножко грустно за нашего посланца... Хотя я и знал, что машина ничего не чувствует, все-таки было жалко ее, как всаднику жалко коня, а шоферу – автомобиль.

7.

КАК вы думаете, где океан глубже всего?

Напрашивается ответ: вероятно, в самом центре, вдали от берегов.

Не угадали. Как раз наоборот. Величайшие в мире впадины примыкают к суше, жмутся к прибрежным горам, к островным дугам.

Посмотрите на карту, без карты вы меня не поймете. Вот голубой простор Тихого океана. Мелкие места белесые, как утреннее небо. Чем глубже, тем гуще синева. И самое синее по краям океана, словно картограф синим карандашом подчеркивал берега. Узкие удлиненные впадины вытягиваются вдоль Америки, Алеутских островов, Курильских, Японских, Рюкю, Филиппин. Еще одна синяя ветвь, отходя от Японии, очерчивает острова Бонин, Тонга, Кермадек. Эти подводные ущелья километра на три врезаются в дно океана. Здесь рекордные глубины – 8, 9, 10, почти 11 километров. Океан подобен каменному бассейну с каменными же бортами. Но дно его неплотно пригнано к бортам. Между плитами остается щель, залитая водой.

Почему же возник этот великий всемирный разлом по краям Тихого океана? Всегда ли был здесь океан или когда-нибудь была и суша? Как образуются здесь горы, все ли горы на Земле возникают близ океанских впадин? И не встретим ли мы в глубочайших впадинах какие-нибудь редкие и ценные минералы из самых глубоких недр? С надеждой ожидали мы, что наша машина прояснит эти важные вопросы. И с нетерпением поглядывали на табло, где сменялись четырехзначные числа.

Вторую ночь машина провела на глубине 7 километров, а утром начался спуск во впадину.

Склон был здесь круче всего. То и дело он обрывался отвесной стеной. Для земных машин склон был бы непроходим. Но вода тормозила падение, наша машина удачно сползала по кручам, а с выступов прыгала, как лыжник с трамплина. Прыжки получались плавными, словно в замедленной съемке. Летящий лыжник опускает пятки, иначе он врежется носками в снег и перевернется через голову. Так же снижалась и машина. Она становилась на грунт задней частью гусениц, потом всей подошвой... и тогда уже продолжала путь.

На склоне было бесконечное разнообразие трамплинов. Машина преодолевала их с неизменным искусством. Местами ей приходилось делать двойные, даже тройные прыжки. Только прикоснулась к грунту и снова парит... в воде.

Восьмой километр, за ним – девятый. Люди еще не бывали так глубоко. На суше нет восьмикилометровых шахт, нет даже буровых скважин. Только глубоководные лоты и драги, влекомые стальным канатом, изредка появлялись здесь, чтобы промерить глубину или зачерпнуть грунт.

Таинственная, недоступная область! Робкие лучи прожектора выхватывали из черной маслянистой воды смутные очертания скал. Мерещились башни, крепостные стены. В памяти всплывали страницы из читанных в детстве романов. Как интересно было бы наткнуться на каких-нибудь атлантов, живущих под прочными сводами в вечной тьме.

Но замки подплывали ближе и оказывались обычными скалами. Жизнь была и тут, но увы, не разумная, а убогая, нищая, как и полагается на пустынной окраине. А черные воды глубин и были пустынной окраиной, как бы Заполярьем для прогретого солнцем теплого поверхностного слоя. Пища шла сверху, оттуда падали отмершие остатки животных и растений. И обитатели глубин ловили жадными ртами этот пищевой дождь, океанскую манну небесную, или рылись в иле, подбирая объедки.

Нам попадались морские лилии, распластанные морские звезды, а чаще крошечные мешочки голотурий и погонофоры – жители самых больших глубин – тоненькие трубочки с кишечником в щупальцах. Трубочки эти десятками наматывались на валы и оси. Машине приходилось состригать их, как водоросли в первом подводном лесу. Рыб мы уже не встречали. Исчезли плавучие созвездия и рачки, вспыхивающие, как бенгальские огни. Здешние животные были прозрачными, слепыми, даже безглазыми. Зрение было ни к чему в этой кромешной тьме.

Но слепая анемичная живность плодилась и процветала здесь при давлении в 900 атмосфер, смертельном для любого из нас.

Десятый километр. Спуск стал положе, но еще труднее. Машина пробиралась среди просевших, отколовшихся, скатившихся глыб. То и дело заходила в тупики. Ну, кажется, нет выхода. Застряли. Нет, отыскала дорогу, сворачивает вправо, влево, дает задний ход, и снова – перед нами чистая вода. Вот качающаяся глыба. Не опрокинется ли машина? Не рухнет ли вместе с неустойчивой скалой? Нет, проползла, нет, увернулась.

Нам с Сысоевым приходилось тяжко. Крутизна не позволяла задержаться, пласты сменялись, как в кинофильме. Что-то мы подмечали и записывали на ходу и, конечно, не успевали проверить.

– Юрий Сергеевич, вы не ошиблись? Вы диктовали – пологий пласт. Посмотрите, какой уклон...

Да, верно. На этот раз замечание справедливое. Как же это я спутал? Пласт красноватого песчаника стоит дыбом... Запрокинулся... Что такое? Обвал, оползень, подводная лавина?

Только что красноватый пласт был внизу, а грязно-белый – наверху. Теперь они поменялись местами.

Но это был не обвал. Опрокинулся не склон, а машина. Она не промахнулась, подвела природа. Прыгая с очередного трамплина, машина нацелилась на широкий уступ. Но он был непрочен. На расстоянии этого нельзя было определить. Под одной гусеницей грунт обрушился. Вода смягчила падение, поломок не было, во всяком случае передача изображений сохранилась. Но машина лежала на спине, беспомощная, как перевернутый жук, и баламутила воду гусеницами.

– Алексей Дмитриевич, а на перевертывание есть программа?

Оказалось, что есть. Имеется специальный маховик, он должен раскрутиться, создать опрокидывающее усилие...

На заднем экране побежали струи, закипела вода, взбитая лопастями. Ну же, ну!

Нет, все на прежнем месте, красноватый пласт наверху, белый – внизу.

– Сейчас она повторит и перевернется, – сказал Ходоров не очень уверенно.

Опять потекли спиральные струи, муть застлала экран. А когда она осела... красноватый пласт был по-прежнему наверху, а белый внизу.

И третья попытка была неудачна, и четвертая, и пятая.

Лица у нас постепенно вытягивались. Чувствовали мы себя как путник, который упал в грязь и не может выбраться. Сначала он смущенно посмеивается, потом досадует, сердится, а под конец приходит в ужас. Он уже не жалеет одежды... лишь бы выбраться как-нибудь.

Рывок... Без результата.

Цифры неизменны. Маячит на табло все та же глубина – 9276 метров. Остановился спидометр. Только неумолимые минуты ползут непрерывно.

Сколько мы уже стоим?

И подкрадывается опасение: не закончилось ли наше путешествие? Что-то нужно предпринять серьезное. Но что именно? Машине можно задать лишь то, что ей по силам. Она не сумеет перевернуться, какие приказы ни посылай. Были бы в ней люди, они бы вылезли, навалились плечом, приспособили бы какой-нибудь рычаг, переложили груз на один борт. Одним словом – придумали бы и смастерили что-нибудь.

Но машина не способна придумывать и мастерить. У нее свои возможности, своя программа:

Рывок... Муть... Без изменения...

Светится все то же роковое число – 9276. Глубина свыше 9 километров. Просить помощи? Но никакие подводники не спасут машину. Нет таких водолазов, чтобы работали при давлении около тысячи атмосфер.

– Алексей Дмитриевич, как же быть?

– На плавучей базе есть электромагнитный кран. Придется послать им радиограмму.

Что же выходит? Путешествие прервано? Конец? Споры повисли в воздухе. Мы так и не узнаем, есть ли что-нибудь небывалое на самом дне. Вопросы поставлены, ответа нет и не будет.

И вдруг, – красноватое внизу, а белое наверху.

Ура! Машина перевернулась сама. Раскачала край выступа, он обломился... И вот машина плывет вниз гусеницами, носом вверх, как и полагается.

8.

СНОВА на экране сменяются цифры – 9277, 9278, 9279... И еще сто метров, и еще... Когда машина не стоит, цифры так и мелькают. Сысоев опять ворчит, но уже не всерьез. Излишек работы лучше безделья. И вот первое пятизначное число – единица с четырьмя нулями – 10 километров.

В этот момент никто не смотрит на экраны. Все ждут, когда появится знаменательное число. Его встречают аплодисментами, рукопожатиями, объятиями.

Скоро дно. Освещенный круг все теснее, свет прожекторов упирается в мутный туман. Машина плывет во взвешенном иле. Под гусеницами не то слякоть, не то кофейная гуща. Это тоже ил, уже осевший, но не слежавшийся.

– Алексей Дмитриевич, мы не завязнем в этой грязи?

Дно впадины плоское – первая равнина сегодня. Пожалуй, дном его можно назвать только условно. Это просто уровень более плотной мути. Из нее, как обломанные зубья, торчат полузасосанные скалы. Когда машина проходит мимо них, мы с Сысоевым определяем – эта глыба скатилась с 7200 метров, а этот серо-зеленый песчаник из ближайших мест, с 9 километров. Все знакомое, все прибывшее сверху. Лавы мы не видим, не видим древних вулканов. Никаких неведомых глубинных пород. Все знакомое, все прибывшее сверху. Разочарован я? Пожалуй, нет. Дороже всего достоверные факты. На них можно опираться твердо, чтобы идти вперед. И в голове у меня всплывает обычное: "Так вот она какая, океанская впадина. Почему же она возникла в таком виде? И что полезного стоит искать здесь?"

Из желтой мглы выдвигается серая тень. Гуще, отчетливей, придвинулась вплотную. Машина остановилась перед крутой матово-черной базальтовой стеной. Это противоположная грань впадины – край океанского ложа.

Если бы океан внезапно высох, удивительная картина предстала бы перед нашими глазами.

Мы увидели бы узкую долину, почти ущелье, шириной не более 5 километров, занесенное красноватым илом. А с обеих сторон его – горные массивы, не хребты, а скорее каменные стены. На востоке стена в 3-4 километра высотой, серо-черная, угрюмая, почти отвесная. На западе стена полосатая, пестрая, разбитая трещинами на причудливые глыбы узкие и плоские, остроконечные и округлые, похожие на рыцарей в шлемах и на солдат в касках. Полнеба заслонила бы эта стена. И высоко-высоко на горизонте на 11-километровой высоте над ней вились бы дымки Курильских вулканов.

Мы увидели бы... Но океан не высох. Прозрачная вода вовсе не так уж прозрачна. На глубину 10 километров она не пропускает ни одного луча. Подводное ущелье было заполнено черной, как смола, жидкостью, и никто не мог полюбоваться его суровой красотой.

9.

"ГОРЯЧО поздравляем замечательным успехом. Желаем новых творческих достижений на пользу Родине.

Коллектив работников лаборатории N 4".

Машина дошла до рекордной глубины в 5 часов вечера по курильскому времени, а по московскому в час ночи, и утренние газеты успели поместить короткое сообщение о нашей победе. А когда утро пришло на Итуруп, к нам дождем посыпались поздравительные телеграммы.

Поздравления присылали знакомые и незнакомые: сотрудники лаборатории, где создавалась машина, рабочие опытного завода, где она была изготовлена, студенты – однокашники Ходорова, профессора, некогда ставившие ему отметки, коллективы и отдельные лица. Самую длинную и восторженную телеграмму прислал некто Волков – непосредственный начальник Ходорова. Прочтя ее, Алеша иронически улыбнулся и сказал:

– Конечно, теперь он поздравляет. А раньше на каждом совещании твердил: мы не имеем права разбазаривать народные средства на никому не нужные прожекты, вроде подводной машины.

Потом пришли поздравления от "съезда океанографов", от Института вычислительной техники и от пионеров школы N 7 города Нижнего Тагила. "Мы обещаем учиться только на хорошо и отлично, чтобы в будущем делать такие же умные машины, как ваша", – писали ребята. И еще какая-то Людмила Стороженко-Петрова прислала прочувствованную радиограмму из Сочи. Ходоров долго тер себя по лбу, вспоминая, где они встречались. "Да это же Люся Петрова! – воскликнул он. – Я был страшно влюблен в нее в 8 классе, даже хотел топиться. А она рвала мои записочки, не читая".

Но беспрерывно прибывающие приветствия отрывали нас от экрана, где происходили волнующие события. И как ни приятно было получать поздравления, Ходоров приказал радисту самому просматривать почту, передавать только деловые сообщения. Часа полтора никто не тревожил нас, потом радист все же постучал и вручил еще одно послание от того же Волкова:

"Сообщите точные сроки выхода машины на берег. К вам выезжают для встречи представители научных учреждений, общественности, центральной печати. Обеспечьте прием, питание, помещение..."