Текст книги "Возвращенное имя"

Автор книги: Георгий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

РЫЖИК

В лесной глуши возле небольшого холодного родничка стоит каменный крест с затейливой резьбой. Возле креста стенка из грубо обитого камня. В стенке железная труба, а под ней неглубокий, выложенный камнем бассейн. Чистая родниковая вода по трубе стекает в бассейн, а из него через круглое отверстие – вниз по склону. Не знаю, кто сделал это нехитрое сооружение, но мы не раз поминали его с благодарностью. Жаркими летними вечерами приходили сюда помыться, напиться вкусной холодной воды, посидеть и поболтать в тени. Однажды мы обнаружили в бассейне маленького лисенка. Он, видно, решил напиться, упал в бассейн и после долгих попыток выбраться совсем уже обессилел и закоченел от холода. Саня Барабанов осторожно вытащил лисенка и растер его своей майкой, приговаривая при этом:

– Эх, Рыжик, Рыжик! Разве так можно!

Рыжик был уже совсем сухой, но лежал на Саниной майке совершенно неподвижно. Он был очень красив: маленький, с большими ушками и пушистым хвостом, рыженький, с благородной проседью на спинке и черными лапками. Внезапно, без всякого предупреждения, лисенок подпрыгнул и укусил Саню за палец.

– Нет, Рыжик, ты неправ! – укоризненно сказал Саня, стряхивая выступившую на пальце кровь.

Однако Рыжик, видимо, оставался при своем мнении, так как тут же извернулся и тяпнул Саню за ногу. После этого без всякой передышки Рыжик куснул меня за руку. Укус его тоненьких острых зубов был как удар электрическим током. Мы стали всячески стыдить его. Это подействовало, и Рыжик, видимо почувствовав угрызения совести, решил от стыда бежать куда глаза глядят. Сане пришлось надеть ему ошейник из собственного брючного ремня. Рыжик брыкался и прыгал на ремешке, как акробат. Под конец устал и даже позволил Сане завернуть себя в майку. Наружу торчала только мордочка с ушками. Саня принес его в лагерь, держа в одной руке, а другой поддерживая сползавшие штаны. По дороге Рыжик вел себя очень спокойно и никого не пытался укусить, даже если его гладили. В лагере при появлении лисенка начался переполох. Собаки залаяли, все кошки, кроме Клеопатры, тут же взлетели на деревья. Пистолет целился с ветки в Рыжика своей изуродованной лапой.

Саня соорудил из ящика для макарон вполне приличную конуру для Рыжика, надел ему мягкий брезентовый ошейник; взамен своего брючного ремня раздобыл где-то длинную цепочку. Один ее конец прикрепил к ошейнику, а другой – к колышку возле конуры. Рыжик тут же спрятался в конуру и на протяжении всего вечера из нее не показывался. Постепенно успокоились и вернулись к своим обычным занятиям все собаки и кошки и вообще все пернатые и четвероногие обитатели лагеря, все, но не Клеопатра. Она не закричала дурным голосом и не забралась на дерево при виде Рыжика, как другие кошки. С того самого момента, как Рыжик на руках у Сани торжественно въехал в лагерь, и до того, как спрятался в своей конуре, Клеопатра молча, на расстоянии всего нескольких шагов лежала и смотрела на лисенка. Вначале лисенок, еще на руках у Сани, тоже пристально посмотрел на Клеопатру. Глаза у обоих были одного и того же зеленого цвета, только у Рыжика узкие и длинные, а у Клеопатры круглые и огромные – гораздо больше, чем у Рыжика, хотя сама она была раза в три меньше лисенка. Сын нашего фотографа восьмилетний Коля и мой Миша поставили перед конурой Рыжика миску с молоком, а на фанерке положили кусочки сырого мяса. Клеопатра медленно, но очень непринужденно подошла к конуре, в глубину которой забился лисенок, и, грациозно полакав немного молока и отведав мяса, так же не спеша удалилась.

Работавший в экспедиции зоолог и остеолог профессор Чалкин сказал, чтобы мы не трогали лисенка, что он должен здесь адаптироваться, привыкнуть, и тогда можно будет постепенно начать его приручать. А еще, что на людях он все равно не будет есть, по крайней мере первое время. Поневоле пришлось оставить лисенка в покое, но через несколько часов, ночью, он сам задал нам жару. После того, как совсем стемнело и лагерь затих, Рыжик, видимо, выбрался из своей конуры и, после безуспешных попыток освободиться от цепи, стал жалобно тявкать. На это тявканье прибежали из леса еще лисицы, не знаю уж сколько, но мне показалось, что их было множество. Они уселись вокруг Рыжика и стали, выражая ему сочувствие, тоже тявкать, да еще как громко! Во всяком случае, когда я выскочил из своей палатки, то увидел в лунном свете, как бесшумно скользнули в темноту несколько изящных силуэтов. В погоню за ними припустились наши щенки – толстый, неповоротливый Шарик и более ловкий, хотя и кривоногий Пиля. Только никого они не догнали.

Зато другие обитатели лагеря реагировали на появление лис очень бурно. Куры и утки с криком выскочили из палаток и разбежались кто куда. Саня, Чалкин, Зденек, Георге и я принялись их ловить. Поднялся страшный шум. В довершение всего откуда-то из глубины лагеря раздался истошный вопль петуха и чьи-то глухие проклятия. Я пошел на этот шум и, посветив фонариком, увидел Робеспьера, запутавшегося одной лапой в дремучей бороде Вадима, все еще спросонок не понимавшего, что же тут, собственно, происходит. Вадим, наконец, выдернул лапу Робеспьера из своей бороды и вскочил на ноги. Даже при свете электрического фонарика было видно, каким мрачным, мстительным огнем горят его глаза. Робеспьер тут же исчез в темноте и затих. Мы вместе с Вадимом побежали помогать ловить кур и уток. Все куры оказались уже на месте, а вот палатка, в которой жили утки, почему-то повалилась. Уток нам пришлось временно сажать в экспедиционный фургон. Так как утки отчаянно крякали, то находить их даже в темном лесу было не так трудно. Вдруг Чалкин спросил меня:

– Скажите, пожалуйста, как вы предполагаете, какое количество уток живет в нашем лагере?

– Не знаю точно, – ответил я, – но примерно десятка два, два с половиной.

– Я тоже так думал, – неуверенно проговорил Чалкин, – но вот что странно. Я сам лично поймал не менее двадцати уток и посадил их в фургон. Даже если у других ловцов производительность ловли и ниже, что в общем-то очень маловероятно, то все равно нас шестеро, значит, все утки уже давно должны были быть пойманы.

Я тоже удивился. Мы с Чалкиным довольно долго обсуждали это загадочное явление, пока не догадались подойти к фургону и обойти его со всех сторон. Тут все и выяснилось. Мы ловили уток и сажали их в фургон, приоткрыв задний тент, а они сразу же перебегали по полу через весь фургон и выскакивали в плохо закрытое оконце в передней стенке. Пока мы его закрывали и окончательно переловили всех уток, стало рассветать. Я довольно сурово предложил Сане отнести лисенка в лес и там выпустить, но Саня так умоляюще на меня посмотрел, что пришлось согласиться оставить Рыжика в лагере, при условии, что он больше не будет затевать никаких ночных скандалов. Это решение всех удовлетворило, особенно Саню и мальчишек. Саня недолго думая взял Рыжика на руки, причем вид у лисенка был самый безмятежный и ласковый, и вместе с конурой перетащил его к себе в палатку. Коля и Миша, между прочим, преспокойно проспали весь этот первый ночной переполох и потом очень сердились, что мы их не разбудили. Коля даже решил, что мы их разыгрываем, а на самом деле ничего и не было. Убедили его только поваленная палатка да сидящие в фургоне утки.

Рыжик постепенно приручался, однако назвать его поведение последовательным было никак невозможно. То он был ласковым и веселым, то вдруг становился угрюмым и совершенно неожиданно начинал кусаться. Многие из нас на руках и на ногах имели следы внезапной смены Рыжикиного настроения. А верховный шеф – Саня был весь покрыт укусами. Руки у него были такие, как будто он поиграл в волейбол ежом вместо мяча. Это, впрочем, не мешало лисенку и Сане быть очень довольными друг другом. Если Саня уходил надолго – в село или на разведку, лисенок отчаянно скучал, ничего не ел, а ночью жалобно тявкал. Когда Рыжик капризничал, Саня, разговаривая с ним совершенно как с человеком и тратя на это уйму времени, обычно все же убеждал Рыжика или приходил с ним к компромиссному решению.

Однажды Зденек осторожно спросил Саню:

– Как у тебя хватает терпения столько уговаривать Рыжика?

– А ты как думал? – отозвался Саня. – Силой, что ли, с ним надо? Вот один поэт писал, что он зверей, как наших братьев меньших, никогда не бил по голове. Так-то. А если будешь бить по голове, ничего, кроме вреда, не получится, хоть и убеждай, что для их же блага. И меньший брат и зверек возненавидят тебя и будут правы.

– Это все у вас так думают? – осведомился Зденек.

– Все, кто вообще умеет думать, – довольно неопределенно ответил Саня.

Как бы там ни было, Рыжик становился все более ручным, но, к сожалению, скандалы в лагере не прекратились.

ПРИМЕРНЫЙ ДРОЗД

Один из самых загадочных и часто повторяющихся скандалов был связан со щенком Шариком. Шарик пришел в лагерь неизвестно откуда. Это был тощий щенок, серый, с большим светло-желтым пятном на морде. Таким желтым, что на его фоне один глаз, находившийся как раз в центре пятна, казался чуть ли не вдвое больше другого.

Как пришел Шарик, так сразу же разлегся у печки под навесом, как будто всю жизнь провел в нашем лагере. Вскоре он разъелся, стал толстым и еще более добродушным. Шарик и другой щенок – Пиля с важным видом по утрам провожали нас на городище, где велись раскопки, вечером встречали на опушке леса. Несколько раз щенки сердито гавкали, как будто принимая нас за чужих, чтобы показать, что они службу знают, и только потом с радостным визгом кидались навстречу. Шарик был очень добрым, но невоспитанным. Если к нему наклонялись, то он подпрыгивал и норовил лизнуть в щеку, а то и прямо в губы.

Васька тоже появился в лагере неожиданно. Как-то под вечер в терновнике, у одной из палаток, раздался отчаянный писк. Коля вытащил из куста взъерошенного подраненного дрозда. Может быть, ему удалось удрать от кошки или ястреба, а может, подбили его из рогатки какие-нибудь ребята. Коля и Миша перевязали ему крыло, а потом целыми днями ловили кузнечиков и наперебой мизинцами засовывали их дрозду глубоко в горло. Дрозд таращил глаза, давился, однако поглощал кузнечиков в неимоверном количестве. Скоро крыло у него зажило, перья стали гладкими и блестящими, но дрозд не улетал. Жил в лагере. Весело распевал, сидя где-нибудь на ветке. Когда мы завтракали или обедали, Васька-дрозд помещался на плече то у Коля, то у Миши. Вежливо ждал, когда и ему что-нибудь перепадет. Очень любил, когда я печатал на машинке. Васька тогда садился на металлическую мерную линейку каретки и, пока я печатал, переезжал вместе с кареткой то вправо, то влево. Он никогда не мешал мне печатать, гордо катаясь на каретке, наблюдал за моими пальцами и лишь иногда, склонив голову набок, круглым своим глазом, как мне казалось, то с иронией, то с одобрением поглядывал, что там за черные буквы получаются на белой бумаге.

Подружился дрозд и со щенками, особенно с Шариком, с которым порой и ел из одной миски.

Но вот случилось нечто загадочное. Как-то ранним утром, часа в четыре, когда до подъема остается совсем немного и особенно хочется спать, Шарик с лаем и визгом ворвался в одну из палаток. Тут началось что-то несусветное! Шарик бегал по головам Сани, Чалкина и Георге, рычал, лез под подушки, отгребал лапами края одеял. Его шлепали, швыряли в него чем попало, а Саня даже запустил в щенка со злости свои очки. Потом он долго их искал и ругал Шарика на чем свет стоит. Успокоился он только тогда, когда нашел их под раскладушкой, возле забившегося туда Рыжика.

Шарик безобразничал так каждое утро. Его стыдили, приводили в пример дрозда, который был так хорошо воспитан, что даже свою утреннюю песню заводил после подъема.

На щенка ничего не действовало. Было решено убрать его из лагеря.

Однажды я отправился в разведку. По дороге договорился с одним колхозником из соседней деревни, что он возьмет щенка.

Вернулся я в лагерь на третий день утром. Все еще спали. Шарик тоже спал, свернувшись калачиком, на своем обычном месте около печки. Васька вертелся вокруг него. Вдруг он подскочил и клюнул щенка прямо в самый кончик носа.

Шарик засопел, лениво отмахнулся лапой.

Васька взлетел, но тут же опустился и снова клюнул щенка прямо в нос, на этот раз посильнее.

Шарик закрыл морду лапами, перевернулся. Не помогало.

Васька всюду находил самый кончик его носа и без промаха бил в него острым клювом.

Наконец Шарик не выдержал. Он зарычал, прыгнул на дрозда. По челюсти его захлопнулись впустую, а ловкий Васька умудрился даже в это самое мгновение клюнуть щенка в нос.

Окончательно рассвирепевший и обиженный Шарик с визгом погнался за дроздом.

Васька убегал вприпрыжку по земле. Только когда, казалось, Шарик совсем настигал его, он слегка подлетал, но тут же снова опускался. Это еще больше выводило из себя Шарика. Наконец Васька вскочил в одну из палаток, а Шарик за ним. Через несколько секунд я увидел, что Васька преспокойно вылетел в окно. А из палатки раздавалось злое рычание щенка, ругань разбуженных, крик Турчанинова, известного московского журналиста, работавшего у нас землекопом: «Когда же, наконец, уберут этого урода!» – и визг. А Васька-дрозд тем временем как ни в чем не бывало сидел на ветке высокого бука, чистил перышки, охорашивался и дожидался подъема, чтобы запеть свою утреннюю песню.

Я вошел в палатку, вытащил щенка и рассказал товарищам обо всем, что случайно увидел. Так из-за проделок хитрого дрозда Шарик чуть не лишился места. Мы, в том числе и Турчанинов, ласкали Шарика, которому так часто ни за что доставалось. Щенок, конечно, остался в лагере, но теперь спал в палатке.

А Васька-дрозд каждое утро, после подъема, запевал свою веселую песню.

ДИНГО

Турчанинов однажды вернулся из Кишинева, куда он ездил по своим журналистским делам, чем-то очень возбужденный. Когда перед обедом мы мылись у лесного источника, он оживленно шептался с Георге и Вадимом. Георге явно возмущался и несколько раз пытался перейти на крик, от чего Турчанинов его с трудом удерживал. Под вечер Чалкин на больших листах оберточной бумаги разложил найденные за день по всем раскопкам кости животных. Как обычно в это время он занимался их определением. Кости были уже тщательно промыты и высушены. Необычным было только то, что почти все сотрудники отряда собрались вокруг Чалкина. Он морщился от непривычного внимания, но молча делал свое дело. В одной рубашке и брюках на помочах, в сандалиях на босу ногу, Чалкин, сдвинув одни очки на лоб, а другие водрузив на переносице, ловко перебрасывал кости, складывая их в различные кучки. Вдруг он изумленно пробурчал:

– Австралийский страус эму! – и схватил какую-то огромную кость.

С минуту он, лихорадочно меняя очки, рассматривал эту кость, то приближая ее к себе, то отдаляя. Потом, повернувшись ко мне, подняв одни очки на лоб, а другие спустив на кончик носа, глядя мне в глаза помимо очков, сказал:

– Мой уважаемый коллега Григорий Турчанинов допустил существенную оплошность, вполне, впрочем, для него простительную, ибо он не является специалистом в данной области.

«Уважаемый коллега», впервые за время пребывания в лагере покраснев, спросил:

– А как же вы узнали, Вениамин Иезекильевич?

– В этом нет решительно ничего сложного, – все так же спокойно отозвался Чалкин, – именно вы ездили в Кишинев, откуда и привезли эту кость. По характеру и вкусу сама шутка свойственна именно вам. Кроме того, кость имеет тончайшее пластиковое покрытие, которое не применялось в Древней Руси ни в десятом веке, ни позже, да и нашими коллекционерами стало применяться всего десять – пятнадцать лет тому назад.

Взяв злополучную кость в руки, я вдруг вспомнил, что вижу ее не впервые. Да, именно эту кость видел я на квартире своей ученицы Тани в Кишиневе, в кабинете ее отца, известного зоолога и писателя. Кость лежала там рядом с огромным страусовым яйцом. Все понятно. Турчанинов выпросил эту кость у Тани и подкинул ее Чалкину. Рассчитывал он, что Чалкин тут же определит, что это кость эму, а потом будет долго ломать голову, как на славянское городище в междуречье Прута и Днестра в десятом веке мог попасть австралийский страус. Но не тут-то было. Нашего старика оказалось не так легко провести. «Уважаемый коллега» смущенно извинился и вдруг почему-то попросил Чалкина рассказать об этих самых австралийских страусах. Неизменно любезный Чалкин очень интересно описал жизнь и особенности этих огромных птиц. Вечером у костра оживленно обсуждалась неудача Турчанинова. Вспоминали и разоблачение козней дрозда Васьки, и страдания ни в чем не повинного Шарика. Может быть, сочетание этих событий и вызвало в моей памяти одну историю. Она произошла в те отдаленные, почти археологические времена, когда я был еще школьником. История эта связана также с австралийской фауной. Когда до меня дошла очередь, я и рассказал эту историю.

Проработав три года в кружке юных биологов Зоопарка с черепахами и рыбами, я посчитал себя вполне солидным человеком и решил завести собаку. Я знал, что очень хорошие собаки, да еще к тому же и помеси с волком, имеются у Льва Владимировича – директора Зоопарка, и обратился к нему. Как старый юннат я много раз бывал у Льва Владимировича и надеялся, что он мне не откажет. Это был тощий старик невысокого роста с пышной седой шевелюрой, страстный любитель животных. Его имя – Лев – совершенно не вязалось с его внешностью. В особенности неподходящим это имя казалось при сравнении Льва Владимировича с настоящими львами, которые были в Зоопарке. Но это только казалось.

О его бесстрашии и находчивости ходили легенды.

Один случай был даже описан в газетах. Как-то воскресным утром, когда Зоопарк был полон посетителями, из клетки вышел огромный хищный красавец Аполло – помесь льва с тигром. Видимо, служитель плохо закрыл дверцу. Поднялась страшная паника. К счастью, в соседней клетке зарычал леопард и Аполло принялся с ним драться сквозь прутья решетки. Но ему могло прискучить это занятие, и в любую минуту разъяренный зверь мог кинуться на людей. Положение было отчаянным. Вызвали пожарных. Однако они боялись подъезжать близко, струя из шланга только слегка поливала Аполло, он не обращал на нее никакого внимания.

В это время прибежал Лев Владимирович. Он бросился прямо к Аполло, схватил его за загривок и ласково, как домашней кошке, говоря: «Брысь, брысь!» – повел его в клетку. Самое странное, что Аполло и послушался Льва Владимировича так, как будто и был маленькой домашней кошкой.

Я пришел к Льву Владимировичу на работу рано утром, еще до открытия Зоопарка для посетителей. Он выслушал мою просьбу и сказал:

– Конечно, я могу тебе дать хорошую собаку. Только лучше возьми динго. Эти дикие австралийские собаки очень умны, смелы и легко приручаются. У меня сейчас как раз есть подходящий щеночек.

Предложение показалось мне очень соблазнительным, и я с восторгом согласился. На другой день, также рано утром, прихватив с собой для компании школьного приятеля Артема Григорьянца, потом ставшего физиком, я пришел за щенком.

Лев Владимирович провел нас в один из внутренних, закрытых для посетителей загонов. Посредине его стоял большой серый кулан – дикий осел – и неодобрительно поглядывал на нас. А в глубине загона в большой клетке с рычанием прыгал на железные прутья решетки какой-то бледно-желтый зверь с большой тяжелой головой.

– Вот твой щенок! – сказал Лев Владимирович и, видя, как я изменился в лице, добавил: – Ты не удивляйся, что он такой рослый, ему всего десять месяцев, это еще щеночек.

Потом он спохватился, что забыл сворку в кабинете, и ушел. Мы с Артемом переглянулись, но не успели ничего сказать, потому что к нам двинулся кулан и притом явно с враждебными замыслами. Мы выскочили из загона и все время до прихода Льва Владимировича, навалившись, держали дверь, так как проклятый кулан не переставая брыкал ее ногами, а ключ Лев Владимирович унес с собой.

Наконец он вернулся, отогнал кулана, вывел динго из клетки, нацепил ошейник, торжественно вручил мне конец сворки. Мы отправились по пустынным дорожкам Зоопарка в помещение дирекции, чтобы оформить мое новое приобретение.

Динго брел медленно, с любопытством обнюхивая все встречные деревья, насторожив стоячие, слегка закругленные уши. Я усердно старался приноровиться к его шагу. Лев Владимирович, несмотря на маленький рост, шагал очень быстро, не оборачиваясь. Вскоре между нами образовалась порядочная дистанция. Артем, сохраняя нейтралитет, держался посредине. Вдруг динго заинтересовался моей особой и, встав на задние лапы, передние положил мне на плечи, стал с любопытством разглядывать мое лицо.

– Артем! – тихо позвал я, опасаясь, что слишком громкий звук голоса может не понравиться динго. – Артем, Артем!

Он наконец услышал, обернулся и спросил:

– Ну, чего тебе? – продолжая, однако, оставаться на месте.

– Артем, – взывал я, – ну не будь свиньей, подойди сюда! Ты же видишь, что получилось!

– Послушай, пожалуйста, какой хитрый! – ответил Артем. – Что мне, жизнь надоела! – И бессердечно добавил: – Твой щеночек, вот ты с ним и возись, а я человек горячий, мне эти звери на нервы действуют.

Не знаю, чем бы все это кончилось, но Лев Владимирович наконец случайно обернулся, восстановил порядок, и мы пришли к зданию дирекции. Пока в бухгалтерии оформлялись документы, динго сидел рядом со мной тихо, как мышь. Выражение у него было мирное и даже умильное. Но я решил, что с меня хватит, и лихорадочно изыскивал в уме способы, как бы отделаться от собаки, не теряя при этом собственного достоинства.

– Скажите, Лев Владимирович, – с надеждой спросил я, – а что, динго хороший сторож?

– Отличный! – последовал категорический ответ.

– Так что если придет чужой, можно надеяться, что он залает? – вопрошал я упавшим голосом.

– Да нет, чего ему лаять, он и сам справится. Кроме того, динго вообще редко лают, они чаще воют.

– Ах вот как! – с преувеличенным восторгом, а внутренне похолодев, заявил я. – Это замечательно.

Исчерпав на этом все попытки приличным образом отделаться от страшной собаки, я приуныл. В голове моей рождались видения вроде истории с сэром Генри Баскервилем. Я примирился было со своей горькой участью, когда пришла помощь, да еще с самой неожиданной стороны. Все документы были уже оформлены, деньги уплачены, как вдруг Лев Владимирович спросил меня:

– Да, кстати, а как ты думаешь доставить собачку домой? Вести на сворке не стоит. Она никогда не была на улице, мало ли что может случиться!

– Действительно, ах, какая досада! – сказал я, с трудом сдерживая ликование.

– Везти в такси тоже, пожалуй, не стоит, – продолжал рассуждать вслух Лев Владимирович, – это все же существо дикое, хотя и щенок. Шоферу такси может не понравиться – это ведь такие привереды!

– Да, да. Черт знает что за люди! – лицемерно вздохнул я.

– Подожди-ка, – сказал Лев Владимирович, – у тебя, наверное, есть знакомый приятель шофер. Вот ты с ним и договорись о перевозке.

– Да у меня их сколько угодно, – с готовностью согласился я, – только вот неприятность, они ведь сейчас все на работе. Так что придется как-нибудь в другой раз.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказал Лев Владимирович, – значит, завтра ты его заберешь. Пока посажу его в клетку к нашим подопытным собакам.

– Чуть свет я буду у вас, – радостно пробормотал я, чувствуя вместе с великим облегчением и некоторый стыд от твердой уверенности, что бессовестно обману этого почтенного и уважаемого мной человека.

Лев Владимирович повел динго в один из внутренних загонов, в клетку для подопытных собак, а мы с Артемом легким прогулочным шагом пошли за ним, чтобы бросить прощальный взгляд на динго.

По дороге Артем, глядя на меня своими страстными черными глазами, тихо сказал:

– Дешево отделался. Дуракам счастье. У нас в Армении тебе бы это так не сошло. Ты большой мошенник. Нехорошо обманывать пожилого человека.

– Заткнись! – беззлобно ответил я.

Жизнь снова стала прекрасной, и я не таил обиды на своих ближних.

В большой клетке для подопытных собак сидели с десяток ужасных уродов, напоминающих чудовищ с острова доктора Моро. Это были помеси овчарок, борзых и других пород с волком – огромные, лохматые твари с отвратительными мордами. Как только Лев Владимирович впустил в клетку динго, вся эта банда, рыча и завывая, набросилась на него, и динго исчез в груде разъяренных собак.

Мне стало невыносимо жалко изящную желтую собаку с длинным пушистым хвостом, и я взмолился:

– Лев Владимирович! Ведь они разорвут динго!

Но Лев Владимирович спокойно сказал:

– Не волнуйся, сейчас ты увидишь, что значит вольная кровь.

Внезапно из груды собачьих тел, откуда-то из самой глубины, раздался странный, похожий на рев сирены, тонкий и все более утончающийся, идущий вверх звук.

Клубок тел распался. Собаки разбежались по стенкам клетки. Одна поджимала укушенную лапу, у другой сочилась кровь из раны на боку. Словом, все имели следы зубов динго.

Динго на своих крепких сильных лапах медленно подошел к одной из собак и, слегка приподняв верхнюю губу, показал блестящие белые клыки. Собака смиренно присела и униженно забила хвостом по полу. Динго обошел так всех собак, не пропуская ни одной, и всюду повторилась та же сцена.

Потом динго важно и грациозно, со спокойным достоинством хорошо поработавшего бойца, развалился посередине клетки. Темные глаза его с зеленоватым отливом были полузакрыты, под короткой желтой шерстью были хорошо видны отчетливые, словно вырезанные резцом, мускулы. Мы с Артемом молча, как зачарованные, наблюдали всю эту сцену.

– Значит, завтра, рано утром я заеду за моим динго, – сказал я Льву Владимировичу. – Может быть, сегодня завезти мяса моей собачке? – горделиво добавил я и уничтожающе взглянул на Артема.

– Послушай! Да! Ну, зачем тебе динго? Это же дикий зверь, а у тебя нервные родители, – убеждал меня Артем на обратном пути, – отдай мне! Я человек горячий, мне она как раз подходит! Будешь в гости приходить, смотри, играй сколько хочешь. Я же не жадный, я тебе друг!

В ответ я только сардонически улыбался, а про себя обдумывал, как убедить маму в том, что динго именно и есть та маленькая комнатная собачка, которую мама, скрепя сердце, согласилась иметь в доме. На другой день, несмотря на бурные протесты семьи, динго был водворен в нашей квартире. Это была самая умная и смелая собака из всех, которых я знал в своей жизни.

– А что же было потом? – с любопытством спросил Коля.

– Много всякого было, – ответил я. – Например, когда я уходил и динго без меня скучал, он вначале вышибал запертую дверь. Много, много было. Как-нибудь в другой раз расскажу. Уже поздно, тебе пора спать, да и костер догорает.