Текст книги "Возвращенное имя"

Автор книги: Георгий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Из-за поворота лощины на огромном вороном коне вылетел князь, без шлема, с окровавленной головой, высоко подняв широкий блестящий меч. Горислав, уже занявший вместе со своими родичами и Дамианом место на стене детинца возле катапульт, с горечью заметил, что в княжеской дружине осталось не более пятидесяти – шестидесяти воинов. Остальные, видимо, пали во время внезапного нападения печенегов. Однако и этот небольшой отряд представлял грозную силу. Тем более что, увидев князя, приободрилось и все население Корчедара. Отовсюду на соединение с ними скакали вооруженные чем попало всадники.

Если печенеги, как волны, накатились на Корчедар, то княжеская дружина подобно каменному волнорезу разбросала и рассекла эти волны, отбросив печенегов от детинца. Под прикрытием тяжелой конницы князя, врубившейся в ряды печенегов, выстроилась возле обоих ворот в детинец местная стража, состоящая из мечников, лучников и копейщиков. В детинец потянулись женщины и дети; воины погнали коров и овец, понесли железо и припасы. На самом детинце все подготовлялось к возможной длительной осаде. Заслон перекрыл отводную трубу, вода, выйдя из колодца, начала заполнять круглый, выложенный камнем бассейн. Оружейник раздавал оружие всем, у кого его не было. Боевые порядки воинов заняли свои места на стенах, в башнях, возле обоих ворот. Женщины перевязывали первых раненых.

Между тем печенеги, почувствовав силу и стойкость княжеской дружины, усилившейся благодаря пополнению за счет всадников-ремесленников и имевшей в тылу детинец, разбились на несколько отрядов, которые с громкими криками носились по всей площади города. Одни из этих отрядов уничтожили еще сопротивляющихся воинов, другие с разных сторон пытались прорваться к воротам в детинец, опрокинув княжескую дружину. Стало темнеть. По склонам лощины загорелись печенежские костры, а то и просто подожженные печенегами дома ремесленников. Однако костры и горящие дома только подчеркивали и без того сгустившуюся тьму. Постепенно все замолкло, и лишь изредка со стен детинца или в детинец летели пущенные наугад стрелы.

Вой, затихший ночью, с удвоенной яростью возобновился с восходом солнца. Князь вместе с дружиной выехал за ворота детинца и бросился в атаку на печенегов, стремясь добраться до их хана – воина в малиновом с золотыми разводами халате. Защитники детинца затаив дыхание следили за князем, особенно хорошо заметным из-за повязки на голове. Вот князь, пробившись глубоко в ряды печенегов, уже подрубил мечом шест с конскими хвостами, возле самого хана, как вдруг тяжело свесился с седла, получив скользящий сабельный удар, и потерял сознание. Уцелевшие дружинники, окружив князя, пробились с ним к детинцу и едва успели захлопнуть ворота перед носом у печенегов. Однако в сражении произошел уже непоправимый перелом. Тяжелое ранение князя, захваченная печенегами инициатива боя – все это подорвало дух и силы защитников города. Все яростней становились атаки печенегов, все выше по склону вала поднимались они. Один за другим гасли очаги сопротивления и на посаде. Угроза неминуемой гибели нависла над городищем.

Ольга, вместе с другими лучниками прикрывавшая Горислава и других воинов, обстреливавших печенегов из катапульт каменными ядрами, обернувшись, увидела, что Дамиан, бессильно откинувшись к бревнам заборола, сидит у стены. Подбежав к нему, Ольга спросила:

«Что с тобой, ты ранен?»

Но Дамиан поднял на нее невидящие глаза и ничего не ответил. «Дамиан, Дамиан, – закричала Ольга, – что с тобой, встань, если нам суждено погибнуть, погибнем вместе в бою!» Но Дамиан ничего не ответил ей, и девушка, изумленная его молчанием и странным отсутствующим и напряженным взглядом, вернулась к бойнице.

Перед взором Дамиана было в это время лицо императора с застывшей на нем полуулыбкой, и в ушах его звучал голос императора, его слова о величии империи. Все это величие, построенное на лжи и коварстве, ничто по сравнению с тем, что просто и нужно как день, как солнце и хлеб… Что же делать? О, он хорошо знал, как защитить город, как отбить печенегов. И пока еще это не поздно сделать. Но ведь он выдаст себя, если примется за это, – простой кузнец не может иметь знания и навыки военачальника…

Эти мысли, одна лихорадочно сменявшая другую, теснились в голове Дамиана, как вдруг он услышал тихий, но твердый голос, произнесший по-гречески:

«Иди!»

Дамиан увидел перед собой Гостомысла, неизвестно как оказавшегося в детинце. Не вставая, Дамиан ответил также по-гречески: «К другим ты приходишь, чтобы спасать их, а меня ты хочешь погубить?»

«Нет, – все так же тихо и твердо сказал Гостомысл, – я пришел, чтобы спасти тебя. Иди!»

Медленно поднялся Дамиан, вытянулся во весь рост, подобрал выпавший из рук погибшего дружинника меч-кладенец и поднял его над головой. Офицер императорской гвардии Стилион, сражавшийся в Египте и Сирии, в Болгарии и на Крите, в Италии и в Греции, принял на себя оборону города. Негромким, но привыкшим повелевать голосом командира он приказал оружейнику:

«Спустись со стены, подними заслон в трубе, идущей в ров от бассейна!»

«Но нам не хватит воды – здесь сейчас очень много людей», – растерянно пробормотал оружейник.

«Побежденным и мертвым вода не понадобится, – надменно прервал его Стилион, – а победители будут иметь сколько угодно воды в реке», – и такая сила прозвучала в словах Стилиона, что оружейник опрометью бросился выполнять приказ.

Между тем Стилион, подозвав Горислава, властно сказал ему: «Возьми сто умелых, хорошо вооруженных воинов. Пусть захватят с собой несколько мешков. Пробейтесь к нашему дому. Там возьмете два десятка тяжелых глиняных шаров, которые я сделал, и вернетесь с ними в детинец. Когда я взмахну платком или как только меня убьют, вы станете обстреливать печенегов из катапульт не камнями, а этими шарами. Быстрее».

Горислав, на протяжении речи Стилиона не сводивший изумленного взгляда с друга, молча повернулся и пошел выполнять приказ.

Стилион же одного за другим подозвал к себе тридцать воинов, велел им взять из загона лучших коней и по одному выезжать из верхних узких напольных ворот детинца. Пока отобранные им воины, как и все в детинце, вдруг понявшие, что это вождь, которому надо повиноваться, выполняли его приказ, Стилион, поднявшись на стену, убедился, что и оружейник и Горислав делали все, что надо. Вода, стремительно бьющая из трубы, быстро переполнила ров и, растекаясь по склону, сделала скользкими все подступы к детинцу со стороны реки и главных ворот. Неподкованные кони печенегов скользили и падали, их натиск на этом самом опасном участке ослабел. Горислав вместе со своими воинами, построенными острым клином, уже пробивался обратно к детинцу с полными мешками.

Тогда Стилион, вскочив на коня, с обнаженным мечом, выехал через узкие ворота и во главе своего маленького отряда стремительно поскакал по направлению к печенежскому хану. Таким внезапным и стремительным был этот бросок, что Стилион почти беспрепятственно доскакал до самого хана и скрестил свой меч с его изогнутой саблей. Хан зарычал от ярости, кожа на скулах его желтого лица побелела, и он вскрикнул:

«А, новый князь руссов, я отправлю тебя вслед за старым», – но едва увернулся от меча Стилиона.

Противники рубились молча, со все возрастающим ожесточением. Печенеги, прекратив бой, сплотившись в тесную массу, наблюдали за сражением, дикими воплями подбадривая своего хана. Стилион медленно отступил по направлению к детинцу. За ним двигался хан, а вслед и все печенежское войско. Стилион, на секунду оглянувшись, увидел, что печенеги находятся уже в пределах досягаемости выстрела из катапульты, и вдруг, резко рванувшись вперед, лицом к лицу, клинок к клинку, сшибся с ханом, насмешливо сказал:

«Здравствуй, великий воин Аюк-хан».

«Булгарский пес!» – прохрипел Аюк и со свистом ударил саблей.

Но Стилион, отбив мечом удар, левой рукой взмахнул платком. Первые глиняные шары, пущенные катапультами Горислава, разбились среди печенегов. Они взрывались, разбрызгивая жидкое зеленое пламя, каждая капля которого прожигала насквозь тело. И со стен детинца, и из орды печенегов донесся крик ужаса: «Греческий огонь!» Да, это был знаменитый греческий огонь, изобретение Калинника из Баальбека, тайное и страшное оружие, при помощи которого византийцы не раз побеждали могущественных врагов на суше и на море.

Услышав крики, Аюк повел красными от бешенства глазами в сторону своих воинов, а затем, с изумлением и яростью устремив взгляд на Стилиона, закричал: «Византиец, ромей!» – и это было последнее, что он успел сказать, прежде чем меч Стилиона перерубил его надвое от плеча до поясницы…

Остатки разбитого печенежского войска умчались, как гонимые бурей листья.

Стилион, спешившись, неся меч поперек на вытянутых руках, наклонив голову, вошел в детинец и, взойдя на площадь, где лежал раненый князь, окруженный дружинниками, молча положил перед ним меч. Ему послышалось, что, когда он шел, его позвал чей-то знакомый девичий голос, но Стилион не повернул головы и не ответил.

Когда он подошел к князю, все расступились.

«Кто ты, храбрый воин? – спросил князь. – Что привело тебя в наш город?»

«Я византийский патриций и офицер Стилион, – негромко, но четко ответил Стилион. – Я был послан императором, чтобы тайно, под чужим именем, проникнуть в земли руссов и узнать их военное дело, их ремесла и экономику, чтобы все это можно было учесть в действиях против возможного врага. Я шпион императора и готов нести любое наказание».

Помедлив, князь сказал:

«А разве проявить свое мужество и опыт офицера для спасения города руссов, разве вступить в смертельный поединок с врагом руссов – это действия шпиона, разве это поручал тебе византийский император?»

Стилион молчал, но среди воинов и ремесленников, стоящих на площади, пробежал одобрительный ропот.

«Так вот, – сказал князь, – ты пришел к нам как тайный враг, но в решительный момент ты вел себя как верный друг. Поэтому мой приговор таков: или уходи от нас, возвращайся в свою Византию, патриций Стилион, или оставайся с нами, наш друг и брат Дамиан».

И снова в толпе воинов и ремесленников пробежал одобрительный ропот.

А Дамиан-Стилион вынул бронзовый стиль и начертил на куске пергамента: «Не с войной, но с миром иди к руссам. Их много, и они непобедимы». Он прочел надпись вслух, сложил пергамент, обвязал его шнурком, приложил кусочек воска и, достав императорский перстень, запечатал его печаткой. Потом он спросил Гостомысла:

«Знаешь ли ты византийскую крепость Диногетию в низовьях Дуная?»

«Да, – ответил Гостомысл. – И я передам твое послание топарху крепости, а он перешлет его в Константинополь».

«Пусть будет так, – наклонил голову Дамиан. – А я остаюсь с вами». – И он с силой швырнул в колодец императорский перстень.

И в третий раз одобрительный ропот пробежал среди воинов и ремесленников, и, приветствуя Дамиана, воины ударяли мечами по умбонам щитов, а ремесленники одним инструментом о другой. А князь сказал Дамиану:

«Подойди. Я ранен тяжело. Мои раны смертельны, и я не доживу до завтрашнего утра. Вот – надень и носи с честью. – И, сняв с шеи, он протянул Дамиану массивную серебряную гривну, перевитую сканью, – знак достоинства и власти князя и посадника. – Ты бросил византийское серебро. Прими русское, оно не хуже. А еще пошли в Киев гонца, чтобы передал великой княгине Ольге, что я умер и, умирая, сделал тебя своим преемником».

Вот так кончилась эта история, – сказал я.

– А я вам говорю, что она не может так кончиться! – вскипел Георге. – Если Дамиан стал посадником и носил гривну, то как же она могла попасть в слой городища – ведь не потерял же он гривну? Может быть, его убили или он все же ушел в Византию, и вообще что стало с Ольгой?

Но я не успел ответить на эти вопросы, так как тут раз дался истошный вопль Митриевны:

– Банкет!!!

Вениамин Иезекильевич встал и со спокойным достоинством объявил:

– Банкет, друзья! Если я не ослышался, достопочтенная Пелагея Дмитриевна приглашает нас занять места за праздничным столом.

АЛЛЕЯ ПОД КЛЕНАМИ

Мы сидели с ним у костра в самом центре экспедиционного лагеря. Остальные сотрудники экспедиции давно уже спали. Костер постепенно затухал, становилось темнее. Все теснее обступали нас деревья и строгие силуэты палаток. Лицо его едва различалось. Только когда он помешивал хворостиной уже покрывавшиеся темной коркой угли, на мгновение вспыхивали и тут же потухали стекла его очков.

Оставалось всего несколько часов до подъема. Пора, давно уже пора было разойтись по своим палаткам, но я все медлил. Он же, наверное, из-за обычной своей деликатности не решался уйти от костра первым. А может быть, мы оба предчувствовали, что скоро расстанемся, и я дорожил каждой минутой, которую мог провести с ним, каждой возможностью поделиться тем, что волновало.

– Скажи, Илья, – спросил я, – случалось ли тебе бывать в Москве на старинном Введенском кладбище?

– Нет, – с некоторым удивлением ответил он и осторожно спросил: – А что?

– Там находится могила доктора Гааза. Она помещается по правую сторону центральной аллеи, если идти от главного входа.

Каждый раз, навещая могилу отца, я, хоть на короткое время, подхожу и к этой могиле. Все необычно здесь. Необыкновенный человек погребен за чугунной оградой. Необыкновенной была его жизнь, целиком посвященная любимому делу. Необычны и могила его и судьба этой могилы.

За оградой мраморный темный постамент. На нем обелиск из грубо обработанного серого гранита, который венчает черный мраморный крест. В центре обелиска надпись на латинском языке. В переводе она звучит так: «Фридрих Иосиф Гааз. Родился 10 августа 1780 года. Скончался 16 августа 1853 года». Ниже, на мраморном постаменте надпись уже на русском языке:

«Спешите делать добро». Ф. П. Гааз.

Черные чугунные перила ограды перевиты тяжелыми железными цепями с кандалами на концах. Это настоящие цепи и настоящие кандалы…

Фридрих Гааз в течение двадцати четырех лет, с 1829 по 1853, был главным московским тюремным врачом. Все свои медицинские познания, всю теплоту своего сердца он отдавал заключенным, стремясь облегчить их страдания. Сострадая им, Фридрих, или, как его называли в Москве, Федор Петрович, «святой доктор», «божий человек», посвящал им не только все свое время, помыслы и заботы, но и раздавал им свое жалованье и вообще все, что имел. Целые годы потратил доктор на то, чтобы добиться отмены этапирования заключенных в Сибирь в тяжелых кандалах. За долгие недели, иногда месяцы этапа, закованные в эти кандалы заключенные не только испытывали неимоверные физические и нравственные страдания, но многие из них умирали от заражения крови из-за нестерпимо натиравших кожу кандалов.

Бесстрашно вступив в борьбу со всевозможными тюремщиками, даже министрами, Гааз в конце концов добился смягчения этого варварского правила, чем облегчил страдания и спас жизнь множеству людей.

Федор Петрович выполнял свой долг человеколюбия, постоянно сталкиваясь с чудовищной тупостью и равнодушием бюрократической системы, с плохо скрытой ненавистью к нему, как к беспокойному человеку и к «иноземцу». Еще бы – немец, католик! Так относились к нему некоторые представители высшего духовенства и другие «истинно русские» столпы самодержавия.

Он оставался верен себе и своему святому делу до последнего вздоха. После его смерти бывшие пациенты соорудили эту могилу с ее торжественным и мрачным убранством и вырезали на постаменте любимое изречение доктора: «Спешите делать добро».

Скончался Федор Петрович в 1853 году, вот уже более 130 лет назад. Давным-давно умерли не только самые молодые из его пациентов, но даже и их дети.

Но вот диво дивное! Свыше 23 лет ежегодно прихожу я на могилу отца. Случается бывать на этом кладбище и когда хоронят здесь близких мне людей. Всякий раз хоть на минуту подхожу я к могиле Федора Петровича Гааза. И всегда, всегда убрана могила живыми цветами, и, словно только что начертанная, горит надпись: «Спешите делать добро».

Костер совсем догорел. Мой друг, ни разу меня не прервав, еще некоторое время молчал. Потом я услышал его голос:

– Вы не пытались узнать, кто приносит цветы на могилу доктора?

– Пытался. Даже спрашивал у женщины, которая охраняет этот участок кладбища. Знаешь, что она мне ответила? «Такие же люди, как вы».

– Она сказала так потому, что вы тоже стали приносить цветы на эту могилу? – не то спросил, не то догадался он.

Я подтвердил. А он, поэт и филолог, обладая сложным ходом литературных ассоциаций, задумчиво добавил:

– Люди типа Гааза – это вечное чудо. Чудо великодушия и самоотверженности, к которому нельзя же, согласитесь, взять и обязать человека. Я так неприязненно относился всегда к мемориалу – и имел в последние годы поводы убедиться в беспочвенности своей предвзятости. Ваш пример – после дома на Мойке[11]11
  Дом на Мойке – квартира-музей А. С. Пушкина в Ленинграде.


[Закрыть], потрясшего меня как-то, – велик и убедителен.

В полной темноте мы молча встали и направились каждый к своей палатке. Уходя, я уносил с собой чувство неразрывной духовной связи с ним, связи, которой, может быть, суждено пережить нас обоих.

ПОЭТ, ХУДОЖНИК И «КАМЕННАЯ БАБА»

О Москве на Новодевичьем кладбище на могиле известного русского поэта Велимира Хлебникова, умершего в 1922 году, лежит подлинная «каменная баба» – изваяние, сделанное неведомым скульптором без малого полторы тысячи лет назад…

Тот, кто видел и слышал оперу Бородина «Князь Игорь», вряд ли сможет забыть грозного половецкого хана Кончака, полные огня, дикие и грациозные половецкие пляски…

С начала XI века нашей эры половцы, или, как их еще называли, куманы или кипчаки, захватили южнорусские причерноморские степи, пройдя по широкому евразийскому степному коридору из глубин Средней Азии и Монголии. Отсюда, через прикаспийские, приазовские, причерноморские равнины, испокон веков двигались к Дунаю кочевые ираноязычные и тюркоязычные племена.

Половцы то воевали с русскими, то вступали с ними в союзы, то ссорились, то заключали браки, но неизменно в течение двух с лишним столетий оказывали огромное влияние на всю жизнь Древней Руси.

Прошли века. Половцы растворились в среде оседлых земледельцев, в том числе и прежде всего среди русских. Так не раз бывало в истории – кочевники, гораздо более приспособленные к войне, одерживали верх над оседлыми земледельцами, побеждали их. Однако земледельцы были гораздо более приспособлены к мирной жизни, к жизни вообще. И вот постепенно свершался великий акт исторического возмездия, исторической справедливости – победители бесследно или почти бесследно растворялись в среде побежденных, перенимая их язык, культуру и образ жизни.

Так было и с половцами. От них сохранились лишь отдельные слова в различных языках, прежде всего в русском, например, слово «казак», в переводе означающий «страж», «передовой». Да и в действительности бежавшие от всяких притеснений на границы с половецкой степью русские поневоле должны были жить воинскими лагерями и играть роль пограничной стражи русской земли. Отсюда и пошли казаки и казачьи станицы и сечи. Сохранились у нас от половцев и некоторые другие слова, а также сказания, орнаменты, персонажи летописей и былин. Но, пожалуй, самое замечательное материальное свидетельство о половцах из далекого прошлого – это каменные статуи, которые еще до недавнего времени тысячами возвышались на вершинах курганов по всей бескрайней причерноморской степи. Статуи эти необычайно выразительны и носят в народе название «каменных баб». Многие из них действительно изображают сидящих или стоящих женщин в пышных одеяниях, украшенных серьгами, браслетами, ожерельями. Однако народное название весьма условно. Ведь среди «каменных баб» нередко встречаются и статуи мужчин с усами, бородами, с оружием, словом, мужчин с головы до ног.

Эти каменные изваяния связаны с культом предков. Перед ними совершались различные церемонии, посвященные этому культу, приносились в жертву животные – быки и лошади, собаки и овцы, а иногда совершались и человеческие жертвоприношения. Интересно, что и после ассимиляции половцев новыми хозяевами степей – монголо-татарами и оседлыми земледельческими народами – почитание половецких «каменных баб» сохранялось: им молились для получения хорошего урожая, они имели значение и вполне практическое. Поставленные на вершинах высоких курганов, часто на перекрестках различных дорог, иногда специально туда перетаскиваемые, они, эти каменные изваяния, издалека видные в степных равнинах, играли роль постоянных и надежных дорожных ориентиров, подобно путевым столбам древних римлян. Как дорожные знаки они и вошли в русские исторические и географические сочинения различных веков.

Новые «владельцы» статуй, не зная их происхождения, создавали о них свои легенды. Например такую: жили когда-то в степях богатыри могучие, но очень вспыльчивые. Однажды разозлились они на солнце и стали плевать на него. Солнце же, возмущенное таким непочтительным отношением, превратило этих богатырей в камни.

Хотя большинство «каменных баб» в южнорусских степях было возведено половцами, но далеко не только одни половцы и вовсе не в одном лишь Причерноморье создавали такие статуи. Подобные же каменные изваяния на необозримых просторах Средней Азии, Сибири, Восточноевропейской равнины ваяли различные племена и народы еще со II тысячелетия до нашей эры. Такие статуи, для каждого времени и места в своем стиле, создавали люди эпохи бронзы, раннего железа, скифы, сарматы, различные тюркоязычные, ираноязычные и другие племена. Они – бесценный материал для историка, позволяющий судить об одежде, украшениях, оружии, бытовых предметах, внешности, верованиях, обычаях как давно ушедших в небытие, так и ныне здравствующих народов. Они и величественные памятники искусства этих народов.

«Каменные бабы» вдохновляли не только историков и искусствоведов.

 
…Стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
И на груди ее булыжной
Блестит роса серебряным сосцом.
 

Это отрывок из замечательной поэмы, которая так и называется «Каменная баба» и принадлежит перу одного из талантливейших русских поэтов – Велимиру Хлебникову. Хлебников прожил недолгую жизнь, всего 37 лет (1885—1922 гг.) – возраст фатальный для многих выдающихся русских, да и не только русских поэтов. Он успел создать талантливейшие, даже гениальные произведения и был признанным и почитаемым учителем ряда известных русских поэтов, таких, например, как Маяковский. Другой выдающийся русский поэт – Осип Мандельштам писал о нем:

«Хлебников возится со словами, как крот, между тем он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие».

Одной из самых центральных, вдохновляющих тем творчества Хлебникова была идея единства человечества, слияния его, при сохранении неповторимой индивидуальности каждой человеческой личности, в одно единое целое. Во главе этого, проникнутого духом интернационализма человечества, объединяющего население всего земного шара, должны были стоять, сменяясь, председатели – представители разных народов и стран. Поэтический образ этот вдохновлял и окрылял людей. Недаром Хлебникова называли первым председателем земного шара.

Едва ли не самым любимым жанром в творчестве Хлебникова был эпос, творимый им эпос, возникающий, как и всякий подлинный эпос, на основе народной сказки. Поэтому русское язычество, само послужившее источником многих произведений русского сказочного эпоса, впитавшее в себя языческие сказания ряда соседних племен и народов, органически вошло в плоть и кровь творчества Хлебникова, было в значительной мере субстратом и питательной средой этого творчества.

Не только упомянутая уже «Каменная баба», но и многие другие произведения поэта: «Повесть каменного века», «Венера и шаман», «Три сестры», «Лесная тоска», «Вила и леший» вдохновлены языческими образами, фольклором.

Пленительными в поэте был и его многогранный талант и его доброта, удивительная отзывчивость, бескорыстие в сочетании с умением любить жизнь и наслаждаться ее красотой. Это само по себе влекло к нему сердца людей. Вспомним хотя бы строки из той же поэмы «Каменная баба»:

 
Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока.
Да это небо
Да эти облака!
 

Это ведь вовсе не одна лишь поэтическая метафора, это и жизненное и творческое кредо поэта…

Близкая дружба связала Хлебникова с выдающимся русским художником Петром Митуричем. Митурич видел в Хлебникове не только необыкновенно одаренного поэта, обаятельного человека, но и учителя жизни, философские и художнические взгляды которого были чрезвычайно близки ему.

Как созвучно, например, творчеству Хлебникова такое понимание Митуричем возможностей живописи:

«Живопись по материалу воплощения (краска – это волна света в руках художника) – наитончайшим образом может формировать идеи, еще не дошедшие до полного осознания, но определяемые подсознательно».

После долгих мытарств, после службы в Красной Армии, с частями которой Хлебников в 1921 году проделал весь легендарный поход по Ирану на Тегеран, он тяжело заболел. Весной 1922 года поэт и художник поехали в живописную деревню Санталово Новгородской области на северо-западе России. Там рассчитывал Хлебников оправиться от болезни и тяжких испытаний, выпавших на его долю, окрепнуть, набраться сил. Однако этого не произошло. В Санталове болезнь обострилась, и после долгих страданий 28 июня 1922 года поэт скончался на руках у друга. Петр Митурич нарисовал портрет его за день до его смерти, а затем и на смертном одре. По философской глубине, художественной выразительности трагедии болезни и смерти эти произведения Митурича относятся к шедеврам русского изобразительного искусства.

Потрясенный тяжелой утратой, Митурич похоронил друга, отметил на плане место его погребения и вернулся в Москву.

Вскоре из Астрахани прибыла туда и сестра Хлебникова, художница, Вера Владимировна. Занимаясь наследием поэта, она, естественно, познакомилась с Петром Митуричем. Знакомство это вскоре перешло в любовь. Шли годы, наполненные напряженной творческой работой, общими радостями и горестями… Вера Хлебникова и Петр Митурич скончались. Их единственный сын, Май Митурич, семнадцатилетним мальчиком ушедший на фронт, вернулся домой после окончания Великой Отечественной войны и сам стал известным художником.

В 1970 году Май Митурич вместе со своим учителем и учеником своего отца художником Павлом Захаровым по командировке Союза писателей поехал в деревню Санталово. Прах Велимира Хлебникова был перевезен в Москву и погребен на Новодевичьем кладбище, где находятся могилы многих русских деятелей культуры и искусства. Это событие описал в чеканном стихотворении поэт Борис Слуцкий.

Стихи эти кончаются так:

 
Нет, покуда я живу,
Сколько жить еще ни буду,
Возвращения в Москву
Хлебникова
                   не забуду
праха – в землю,
звука – в речь.
Буду в памяти беречь.
 

Новое поколение, пришедшее на смену Велимиру Хлебникову и Петру Митуричу – поэт Борис Слуцкий и художник Май Митурич, – исходя из самого духа и содержания творчества Хлебникова, решили установить на его могиле подлинную «каменную бабу». Союз писателей поддержал эту идею. Вот с просьбой добыть «каменную бабу» они и обратились ко мне, рассчитывая, и не без основания, что я пойму их желание и как археолог смогу его осуществить. Это, однако, оказалось очень трудным делом. Разумеется, у меня как у археолога много не только знакомых, но даже и друзей среди директоров музеев. В некоторых из этих музеев имеются и «каменные бабы». Однако оказалось, что получить «каменную бабу» из музея нет никакой возможности и ни один директор в этом не властен. Досадное, но, может быть, и вполне справедливое правило. Что же, ведь немало «каменных баб» еще и до сих пор высятся на вершинах курганов. Провели разведку, обнаружили целый ряд таких изваяний, относящихся к самым различным эпохам и расположенных в разных местностях. Казалось бы, чего уж лучше! Выбирай, какая понравится, и перевози ее в Москву. Вдруг выявилось совершенно неожиданное обстоятельство. Все «каменные бабы», стоящие на вершинах курганов, пользуются у местных жителей большой популярностью и находятся под их охраной. Их даже перед праздниками частенько моют и белят. Более того, до недавнего времени эти «бабы» были предметом поклонения. Они считались божествами плодородия. Им молились, прося о хорошем урожае, верили, что «бабы» могут покарать за непочтение к ним или за конокрадство и другие преступления перед обществом. Им приносили жертвы. Так, у подножия некоторых статуй были найдены кости животных, множество монет XVIII и XIX веков. Дело осложнялось. Был предложен проект похищения «каменной бабы». Намечен объект в Ставропольской степи, разработан план похищения, который должен был быть осуществлен ночью, с помощью грузовой автомашины. Однако проект этот мной и другими, как говорится, заинтересованными лицами по вполне понятным причинам был отвергнут. Нельзя обижать народ.

Казалось, дело не только осложнилось, но просто зашло в тупик. И вот, после нескольких лет бесплодных поисков и раздумий – неожиданная удача. Мой друг и коллега, работающий в Киргизии, на берегу огромного горного озера Иссык-Куль обследовал один из находящихся там курганов. Он обнаружил редчайшую находку. Стоявшая на вершине кургана «каменная баба» каким-то образом соскочила с каменного пьедестала и стала постепенно погружаться, уходить в глубь земляной насыпи кургана. Когда мой коллега обнаружил ее, в насыпи еле-еле виднелась лишь самая макушка, совершенно неприметная для неспециалиста. Вот это удача – «баба» и не в музее, и не предмет почитания местных жителей, даже совсем им неизвестная.

Мой коллега выкопал «бабу», привез ее в Москву и передал мне, а я в Союз писателей. «Баба» оказалась на редкость выразительной. Сделана она была в VI—VII веках нашей эры. Черты лица явно тюркские. Это – женщина с задумчивым, печальным лицом, скромная, спокойная. В правой руке ее – нечто напоминающее круглый сосуд, но скорее – плод граната, который на всем Востоке является символом вечной цикличности, взаимосвязанности и взаимоперехода жизни и смерти. Скульптор, изваявший ее около полутора тысяч лет назад, был подлинным художником.

Мы установили статую на могиле Хлебникова. Здесь находится она под надежной охраной и достойно венчает могилу поэта. Здесь же погребены Петр Митурич, Вера Хлебникова, мать Хлебниковых – Екатерина Алексеевна. Круг замкнулся.