Текст книги "Возвращенное имя"

Автор книги: Георгий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

«Это удивительно, но, кажется, Георге прав», – и сказал вынырнувшему неизвестно откуда Барабанову:

– Как, Саня, по-твоему, может это быть остатками фундамента донжона? Прав Георге?

– Суровая мысль, – пробурчал Барабанов, выразив этим одобрение на знакомом уже мне жаргоне молодых архитекторов.

Вениамин Иезекильевич вопросительно посмотрел на меня.

– Это наш старший архитектор Барабанов. Он разделяет точку зрения Георге. Возможно, они оба правы.

– Если это не остатки водоема, – задумчиво сказал Вениамин Иезекильевич, – то где же они? Люди не могли жить на городище без воды, особенно во время осады.

– Я измерил: до ручья ровно восемьдесят один шаг, то есть 54,999 метра, а тут, направо, должны были быть ворота, – сказал Георге.

Саня стал уверять Вениамина Иезекильевича, что следы водоема могли не сохраниться. Я тоже высказал несколько доводов в пользу этой гипотезы, но поймал себя на мысли, что убеждаем мы, собственно, не Вениамина Иезекильевича, а самих себя…

Уже после первых трех лет раскопок на городище Корчедар, начиная очередной сезон, мы каждый раз уверены были в том, что он будет последним. Но жизнь неуклонно разбивала наши глубокомысленные научные предположения. Обычно это происходило к концу сезона. Как живое существо, не желающее расстаться с нами, Корчедар молча и терпеливо выслушивал наши рассуждения о том, что уже все открыто, что нам здесь, по существу, уже нечего делать. Потом, когда мы, убежденные в собственной правоте, снимали палатки и упаковывали вьючные ящики, он вдруг выдавал что-нибудь до того неожиданное и интересное, что приходилось снова разбивать лагерь, метаться по разным учреждениям в поисках дополнительных средств на раскопки, работать в холод и дождь. Он был поистине неистощим в своих выдумках. Никогда не возможно было предугадать, какое коленце он выкинет к концу сезона… Но на этот раз так не будет!

Нежась под лучами жаркого солнца, городище имело вполне мирный и даже какой-то домашний вид. Просто огромный бублик, метров 100 в диаметре, лежащий на склоне холма. Да и всей площади для неожиданностей оставалось всего-навсего 20 на 20 – около 400 м². Стараясь преодолеть ставшее уже суеверием представление о Корчедаре, я бодро предложил Вениамину Иезекильевичу: останемся в этом лагере до конца раскопок. Это еще дней пять-семь, не больше.

– С истинным удовольствием. Я вообще люблю острые ощущения.

– А я вам говорю… – несколько озадаченный, начал Георге, но тут к нам подошел человек, беседовавший с Турчаниновым.

– Разрешите представиться, я корреспондент молодежной газеты. Прибыл для собирания материала о вашей экспедиции, – сказал он.

– Ну, и каковы ваши впечатления? – осведомился я.

– О! Превосходный материал: все эти железки и черепки, но самое главное – люди! Вот, подумать только, простой рабочий, – сказал он, указывая рукой на Турчанинова, – бесхитростный, откровенный парень. А какая эрудиция, какая глубина мысли, пусть и выраженная наивно.

– Вы находите? – сказал я, и мы с Георге переглянулись.

– А ваш архитектор, товарищ Барабанов, это же просто герой!

– Секи пафос! – сумрачно посоветовал корреспонденту Барабанов и, махнув рукой, спустился в раскоп.

Корреспондент недоумевающе пожал плечами.

– Мы поговорим с вами попозже в лагере, – легкомысленно сказал я ему, недооценив ситуации, и подошел к Зине.

Она встала. Рабочие продолжали копать. Турчанинов выделялся своей преувеличенной старательностью.

– Ну, как, скоро сворачиваемся?

– Не знаю, – неопределенно ответила Зина.

– Да уж тут скоро не уедешь, – подал голос Турчанинов. – Одной канцелярии как в больнице. За две минуты вырвут зуб, а эпикриз на двадцать страниц.

Зина покраснела.

– Вы на работе, – сказал я Турчанинову. – Замечания ваши будете делать в лагере.

Потом я сказал Зине, чтобы она передала Вениамину Иезекильевичу остеологический материал из раскопа и подготовилась, так как в семь часов вечера будет обсуждение ее дневника.

Получив свои любимые кости, Вениамин Иезекильевич с помощью двух рабочих перетащил их в лагерь, вынул блокнот, ручку, штангель, рулетку и засел за работу. Мы с Георге осмотрели раскопки вала и рва, где все шло как и предполагалось. Ров шириною более 20 метров и глубиною до 4 метров был прорезан траншеей до самого дна. В основе вала лежала конструкция из толстых дубовых бревен и плотная, как камень, масса, получившаяся в результате армирования слоя жидкой глины дубовыми ветвями. Кроме того, на вершине вала находились остатки городен – бревенчатых срубов, заполненных землей и камнями. Очевидно, на городнях было установлено еще и забороло – крытая галерея, под защитой которой стояли часовые. От дна рва и до заборола, таким образом, возвышалась крутая стена до 15 метров высотой. Все вместе это было очень сильное укрепление, кольцом опоясывающее городище.

По дороге в лагерь я спросил у Георге:

– Ну, как Зина ведет раскоп? Ведь это первый в ее жизни?

– Хорошо.

– И с рабочими справляется?

– Да. Вот только Турчанинов этот… Придраться не к чему, а только есть в нем какая-то неточность…

Когда я пришел в лагерь, то уже не застал местного корреспондента. Он очень спешил и, воспользовавшись попутной машиной, уехал в районный центр.

К семи часам вечера все население лагеря собралось в столовую для обсуждения дневника. Зина к этому времени развесила уже все чертежи на фанерных щитах и сидела за столом. Она заметно волновалась. Не меньше волновался и я, хотя это, наверное, не так бросалось в глаза. Эта девушка в прошлом году была впервые направлена на практику в экспедицию по окончании первого курса истфака одного из северных институтов. Она поразила нас своей удивительной необразованностью, наивностью, в сочетании с ненасытной жаждой знания и природным умом. Много раз бывало так, что я впадал в отчаяние от ее дремучего невежества, но всегда мне возвращали надежду Зинино трудолюбие и наблюдательность. Она очень много успела узнать и понять за первый сезон работы в экспедиции. Как-то незаметно борьба за «бессмертную душу» Зины стала кровным делом всех археологов экспедиции.

И вот на второй год она, вопреки всем установившимся правилам, была назначена начальником раскопа, да еще и нелегкого.

Упрямо наклонив голову, медленно и четко выговаривая каждое слово, Зина читала дневник, время от времени показывая нужный рисунок или чертеж. Она ни разу не оторвала глаз от дневника, пока не кончила. В дневнике попадались иногда мелкие ошибки и неточности, но их не хотелось замечать. Это была работа профессионального археолога, поэтому у нас она не вызывала никаких лирических или покровительственных чувств, а только желание обсудить кое-что и поспорить. Неожиданным был основной вывод: в раскопе открыты не остатки донжона, а какого-то другого сооружения.

Георге, автор гипотезы о донжоне, потребовал повторить доказательства.

Зина, волнуясь, сказала:

– Камней слишком мало для фундамента башни, хотя они и лежали по кругу. Сегодня сняли последний слой – под камнями чистая глина.

– Как с точки зрения архитектуры, Саня? – спросил я.

– Похоже на правду…

– Камни могли выбрать позже крестьяне окрестных сел для хозяйственных надобностей! – горячо вступился Георге. – Что ты на это скажешь?

Зина задумалась и медлила с ответом.

Георге подошел к щиту с чертежами, внимательно посмотрел на него и вдруг сказал:

– Нет, не могли разобрать камни позже…

– Почему? – с радостным удивлением спросила Зина.

– А вот смотри: над слоем камней слой серого суглинка, а над ним слой ила с молдавской керамикой от четырнадцатого до семнадцатого века – в это время здесь и был водоем. Оба слоя без всяких следов перекопов и ям. Значит, начиная с четырнадцатого века никто не выбирал отсюда камня. Никто не мог этого сделать и до четырнадцатого века. Городище было покинуто в начале двенадцатого века под напором кочевников, и до четырнадцатого века ни здесь, ни в окрестностях никто не жил.

– А что же это тогда такое? – заинтересованно спросил Турчанинов. – И что нам делать дальше?

– Что это такое, мы еще не знаем, – ответил я. – Безусловно остатки какого-то общественного сооружения. А дальше надо продолжать раскопки.

И раскопки продолжались. Под слоем камней показались толстые дубовые бревна. Грунт стал опять глинистым и твердым, как камень. День шел за днем, а Корчедар упорно цеплялся за свою последнюю тайну.

Как-то меня пригласил к обеду давний приятель – председатель колхоза Иван Михайлович. Придя к нему, я не без некоторого удивления увидел благообразного старика Попеску, отставного священника. Попеску был человеком довольно образованным и занятным и уже несколько десятилетий весь свой досуг посвящал поискам водяных источников. В Молдавии, как и во всякой южной стране, питьевая вода – особенно важная проблема. По старинному обычаю, многие люди, в семье которых произошло какое-нибудь событие, в память о нем находили источник, заключали его в том месте, где он вытекает из земли, в обрезок железной трубы, делали небольшой бассейн из камней и цемента, сбоку нишу, в которую ставили кружку, рядом вкапывали скамейку и большой крест, который покрывали резьбой, подчас очень талантливой и интересной. Этот трогательный обычай был вместе с тем и глубоко рационален. Когда едешь по степи, крест виден издалека. Увидишь крест – значит, там вода. Подъезжай, напейся, напои лошадей, залей воды в радиатор. И вот пришло же в голову каким-то умникам, под видом борьбы с религиозными пережитками, сломать все кресты. Ни за что ни про что обидели народ, да и труднее стало находить в дороге воду. Так уничтожили и многие старинные красочные и своеобразные произведения народного молдавского искусства. Не один десяток источников в районе Корчедара носит имя их открывателя и называется «Изворул луй (источник) Попеску». Я не мог понять, зачем пригласил среди бела дня вечно занятый Иван Михайлович Попеску и меня.

– Вода нужна, – сдвинув выгоревшие добела брови, сказал Иван Михайлович. – В той долине, где городище, должна быть большая животноводческая ферма. Все там есть для этого, одного мало – воды. Ручеек, ползущий по дну лощины, да источник у подножия городища.

– А производили ли вы поиски вокруг, достопочтенный Иван Михайлович? – спросил Попеску.

– Искали, – махнул рукой председатель. – Сколько трудодней на шурфы потратили… Нигде нет воды. Может, вы поможете?

– А чем же наша экспедиция может быть вам полезна? – поинтересовался я.

– Скажите, людям, которые жили на древнем городище и вокруг него, могло хватать воды из ручья и источника?

– Нет, – подумав, сказал я. – Даже если ручей и был намного полноводнее тысячу лет назад, все равно не могло. На поселении жило несколько тысяч человек. Той воды, что есть сейчас, даже для питья и умывания не хватило бы. А ведь здесь жили сотни ремесленников: металлурги, гончары, литейщики. Им для производства нужно было очень много воды. Должна быть здесь вода. Ищите еще.

– Ищущий да обрящет, – сказал Попеску и поднял вверх толстый указательный палец.

Иван Михайлович развел руками.

– Да где же искать? Уж сколько искали. Специалистов из района вызывали.

– Помнится мне, – задумчиво сказал Попеску, – лет сорок назад, когда нашел я источник у подножия читацуи, городища по-вашему, и источник этот оформил, первое время в бассейне сильный отстой был – частицы голубой водоносной глины. Она бывает там, где издавна много воды.

– Водоносный слой? – спросил Иван Михайлович. – Как же это может быть? Ведь за источником крутой склон.

– Да и мне было удивительно, – сказал Попеску. – Искал я тогда и на городище, и выше него, да ничего не нашел.

– А вы ничего не обнаружили на городище? – спросил меня Иван Михайлович.

– Нет. Во впадине в нижней части городища была вода в четырнадцатом – семнадцатом веках, да только, видимо, стоячая – из весенних вод. А потом, когда впадина заполнилась илом, и этой воде негде было собираться. Ведь на городище с двенадцатого века никто не жил, некому было и чистить впадину.

– Ну ладно, – вздохнул Иван Михайлович, – подумайте, может, чего и надумаете, а теперь, – улыбаясь, продолжал он, – хочу вас повеселить, Георгий Борисович. Изрядные шутники, видно, работают в вашей экспедиции.

И он протянул мне свежую газету. С листа на меня глядела улыбающаяся физиономия Турчанинова, за ним раскоп. Очерк занимал почти целый подвал. По стилю можно было подумать, что это описывается не работа экспедиции, а опереточный спектакль. Я, например, был изображен в каком-то развевающемся на ветру голубом плаще. В довершение всего в очерке было рассказано, как во время пожара в колхозной овчарне архитектор экспедиции тов. Барабанов вынес на своих плечах около 60 колхозных баранов. Это было самой бессовестной ложью, которую мне приходилось когда-нибудь читать.

– Да вы не расстраивайтесь, – сказал, улыбаясь, Иван Михайлович. – Если бы вы знали, что иногда про нас пишут…

По дороге в лагерь я проклинал собственное легкомыслие. Видел же я, как Турчанинов морочит голову этому доверчивому корреспонденту. Тот еще восхищался турчаниновским простодушием и наивностью. А бараны, это, конечно, страшная месть за первый трудовой подвиг, который Барабанов заставил совершить Турчанинова в день знакомства. «Надо будет немедленно выгнать его из экспедиции», – размышлял я.

Когда я вернулся в лагерь, все грелись вокруг костра – надвигалась осень. Глубокий и сдержанный голос Турчанинова звучал в темноте:

– Река раскинулась. Течет, грустит лениво и моет берега. Над скудной глиной желтого обрыва в степи грустят стога…

Я поневоле заслушался.

Когда Турчанинов кончил, Зина тихо спросила:

– Что это, Гриша?

– Блок, – коротко ответил Турчанинов и ласково продолжал: – Ты в своем Кучеже только один блок и знаешь: механизм в форме колеса с желобом по окружности, а был еще, между прочим, и другой Блок – Александр. Как и я, родился в семье профессора и сначала учился на юридическом факультете. Правда, в дальнейшем наши пути несколько разошлись. Он стал великим русским поэтом, а я копаю землю под твоим очаровательным руководством.

Наваждение поэзии кончилось. «Нет, – подумал я мстительно, – тебя надо не просто выгнать из экспедиции, а сначала заставить над тобой смеяться».

– У-у-у-ж-и-и-ин! – раздался неожиданно вопль Митриевны.

Вениамин Иезекильевич подскочил на своем брезентовом стуле, чуть не угодив ногами в костер. Все невольно засмеялись.

– Что вы так испугались, Вениамин Иезекильевич? Это кричала Митриевна, а не снежный человек, – сказал Баранов и искоса поглядел на Турчанинова.

Из-под капюшона брезентового плаща высунулась рыжая голова Гармаша.

– Мы тут скоро превратимся если не в снежных, то в диких людей, пойдут дожди, размоют дорогу – и все будет, как в цирке… Ни туда ни сюда…

Вениамин Иезекильевич, игнорируя этот выпад, обратился к Барабанову:

– Видите ли, мой друг, между снежным человеком и Митриевной ведь все же существенная разница. Снежный человек – выдумка досужих фантазеров, а наша Митриевна – воплощенная реальность.

– Почему же снежный человек выдумка? – вступил в разговор Турчанинов. – Это тоже реальность.

– А вы откуда знаете? – быстро спросил я.

– Да я сам член Всесоюзной комиссии по снежному человеку, – запальчиво ответил Турчанинов и тут же прикусил язык, но было уже поздно.

«Наконец-то! – с торжеством подумал я. – Прекрасный повод, да и тонус у отряда поднимется».

– Вы знаете, – сказал я, подражая ласковым интонациям Турчанинова в разговоре с Зиной, – что у нас принято каждую субботу перед вечерним костром читать лекции. А вы пока что ни о чем не рассказывали. Снежный человек – какая захватывающая тема! А ведь вы член Международного бюро…

– Всесоюзной комиссии, – жалким голосом поправил Турчанинов. – Я не буду читать этой лекции.

– Почему же – не будете? Будете. Через три дня суббота. Не теряйте времени – готовьтесь.

– Не буду я читать в такой аудитории, да еще в присутствии Вениамина Иезекильевича! – нервно воскликнул Турчанинов.

– Вы знаете, что такое дисциплина в экспедиции? – строго спросил я. – Либо вы будете читать лекции, либо уедете.

Турчанинов сел за стол и за время ужина не произнес ни одного слова. Зина, которая была дежурной, несколько раз предлагала ему добавки, но он даже не отвечал. Перед сном я пригласил к себе в палатку Барабанова и молча протянул ему газету со статьей вдохновленного Турчаниновым корреспондента.

Читая, Барабанов все больше и больше мрачнел, а когда дошел до описания пожара в овчарне, то даже при свете «летучей мыши» было видно, как у него побагровела шея и заходили желваки на скулах.

– Вот что, Саня, – сказал я ему. – Я знаю твои босяцкие привычки. Но у нас экспедиция Академии наук, никакой физической расправы я не допущу. А вот в субботу Турчанинов будет читать лекцию о снежном человеке. Подумай, как лучше подготовить это культурное мероприятие.

– Хорошо, – сказал Барабанов, отдуваясь так, как будто он просидел несколько минут под водой. – Я подумаю!

Турчанинов понял, что он попал в переплет, и все свободное время трудился не покладая рук. В субботу сразу же после работы на деревьях появились многочисленные плакаты и рисунки со смешными изображениями снежного человека. У него были все характерные признаки, описанные «очевидцами»: оттопыренные большие пальцы ног, мохнатая спина. Лозунги гласили, например: «У каждого из нас должен быть свой снежный человек!»

После ужина все расселись около костра, и Турчанинов начал читать свою лекцию. Нужно отдать ему должное: он проявил изрядное хитроумие. Лекция была построена как некий симбиоз поэзии и иронии. Неважно, дескать, есть ли снежный человек или нет его, важно, что у людей есть мечта о чем-то необычном, удивительном, и это возвышает и оправдывает все. Я уже начал было беспокоиться, но потом сообразил, что ему придется сказать и что-то позитивное. Иначе чем оправдать высокую комиссию, членом которой он состоит. Турчанинов хотел было кончить на милой шутке, но Георге тут же спросил его:

– Есть ли хоть какие-нибудь доказательства существования снежного человека, если есть, то говори.

Турчанинов затравлено оглядел аудиторию, махнул рукой и пустился во все тяжкие. Посыпались свидетельства очевидцев: знатного чабана, орденоносца, которого снежный человек треснул дубинкой по голове, когда он расположился в горах поужинать; секретаря райкома, которому снежный человек перебежал дорогу, когда он возвращался на «газике» домой; каких-то иностранных ученых с очень звучными, но незнакомыми фамилиями. Я жалел, что был вынужден сохранить нейтралитет, но знал, что Турчанинов находится в руках товарищей по отряду и что это опытные и надежные руки. Выступили почти все. Георге и Гармаш разбили всю логику докладчика. Неожиданно взявшая слово Митриевна, стараясь сдержать раскаты своего могучего голоса, произнесла что-то жалостливое, от чего положение Турчанинова еще ухудшилось. Но все было бы ничего, если бы не Вениамин Иезекильевич. Сохраняя обычную вежливость и корректность, он, даже не отрицая теоретической возможности существования снежного человека, ясно показал весь дилетантизм доклада.

Когда Вениамин Иезекильевич закончил, слово попросил упорно молчавший до этого Барабанов:

– Это все тоскливые рассуждения. Возражаю. У меня есть реальные и наглядные доказательства существования снежного человека, – Аудитория заволновалась. – Три минуты, – пробормотал он.

На табуретку, за двумя стоявшими рядом деревьями, он поставил несколько керосиновых ламп, за ними укрепил подрамник, служивший рефлектором, а перед ними повесил навернутый на ручку от лопаты рулон бумаги. Он потянул рулон книзу, и, просвеченная лампами, показалась надпись: «Приключения снежного человека в П. Д. Э.» – то есть в нашей Прутско-Днестровской экспедиции. Затем на этом своеобразном теневом экране показался сам снежный человек. Он имел оттопыренные в стороны большие пальцы ног, волосатую спину и руки, спускавшиеся ниже колен, и в то же время это был, несомненно, Турчанинов. По мере того как разматывался рулон, показывалась безжалостно осмеянная история пребывания Турчанинова в П. Д. Э. Тут был и первый его «трудовой подвиг», и другие еще неизвестные мне страницы его биографии, как, например, добывание руками жареного мяса из кухонного котла. На этой картине Турчанинов был завернут в белое марсельское одеяло и явно смахивал на Васисуалия Лоханкина. Не успел замолкнуть общий смех, как Турчанинов молча и яростно прыгнул на Барабанова. Удар был столь неожиданным и сильным, что Барабанов рухнул, как когда-нибудь рухнет Пизанская башня. Они покатились по земле. Но потом Барабанов, видно, пришел в себя, встал и, зажав Турчанинова в огромных ручищах, легко поднял его над головой. Я ужаснулся, думая, что он сейчас швырнет Турчанинова в огонь, и в то же время я чувствовал в этой сцене что-то эпическое. Зажатый в тиски, Турчанинов тщетно извивался, стараясь вырваться.

Первой опомнилась Митриевна.

Как большой шар, подкатилась она к драчунам, развернувшись, хлопнула Барабанова пониже спины и прогремела:

– У, аспид, человек такую умственную лекцию прочел, а ты…

Барабанов, не выдержав натиска, сверкнул на Митриевну стеклами очков, покорно опустил Турчанинова на землю, демонстративно сдул у него с плеча невидимую пылинку, махнул рукой и, насвистывая, пошел к себе в палатку.

– Отбой! – закричал дежурный.

Все стали расходиться. Зина подошла к Турчанинову и тихо сказала:

– Ну вот, теперь мы знаем еще одну примету снежного человека – отсутствие чувства юмора и способность приходить в необузданную ярость…

– Ты что, с ума сошла? – зло перебил ее Турчанинов.

– Нет, – мечтательно сказала Зина, – наоборот. Набираюсь ума…

На другое утро оба участника драки получили по выговору и мрачные пошли на работу…

Огромные раскопы вала и рва были закончены. Завершены были и исследования гетского и славянского могильников. Оставался один только Зинин раскоп. Непонятный и вместе с тем не слишком интересный. В нем не было почти ничего. Зина нервничала. Она чувствовала себя виноватой за задержку всего отряда, хотя это и было несправедливо. Все устали. Становилось все холоднее, все труднее работать. Резкие контрасты в температуре на протяжении суток особенно тяжело переносил Вениамин Иезекильевич. Он, однако, отклонил мое предложение уехать на базу и вместе с нами переносил все трудности работы и быта. А их хватало. Если вечер выдавался теплый, это предвещало ночью дождь, значит, на другой день придется ждать, пока высохнут раскопы, а в следующую ночь даже в спальном мешке от сырости будет ломить все кости. Если сутки выдавались ясные, то утром на палатках лежал иней. Работать начинали в ватниках. Зажигали маленькие костры возле раскопов. И все равно пальцы коченели при расчистке. Трудно было даже делать записи в полевой дневник. У чертежников застывала тушь. Постепенно теплело, и к полудню работали даже без рубашек. А потом снова начинало холодать и к вечеру все уже опять надевали ватники. Все это было бы нестрашно, но надвигался период многодневных проливных дождей, когда хочешь не хочешь, а сезон полевых работ заканчивается. Мы ничего не говорили, но понимали, что это время близко. Неужели опять тайна Корчедара не будет до конца раскрыта и придется в будущем году снова начинать раскопки? А потом – ведь это первый в жизни раскоп Зины. От результатов этой работы, может быть, зависит все ее будущее.

Конечно, раскоп с интересными находками – самое лучшее, на худой конец пусть даже пустой, но законченный. А сейчас и почти пустой, и незаконченный… Хуже не придумаешь… Выходя ночью покурить, часто видел я слабый оранжевый круг на брезентовом пологе Зининой палатки. Я понимал, что она мучается, думает, но посоветовать мог ей только одно – продолжать работать, искать, а это она и сама знала. Когда я вернулся в палатку, Вениамин Иезекильевич перелистывал при свете керосиновой лампы какие-то свои заметки. Через некоторое время снаружи послышался приближающийся шум: треск сухих веток и чье-то хриплое дыхание. Вениамин Иезекильевич прислушался, а затем обратился ко мне:

– Если я не ошибаюсь, к нам движется нечто напоминающее средней величины медведя.

– Ну какие здесь медведи, – сказал я. – Ничего страшного быть не может.

В это время откинулся полог палатки и показалось круглое лицо Митриевны, Вениамин Иезекильевич быстро юркнул в спальный мешок, накрывшись с головой. Митриевна, видимо, от стремления идти бесшумно, очень устала, вперевалку она подошла к раскладушке Вениамина Иезекильевича и села прямо на его ноги, но он не подал признаков жизни. Я пододвинул ей стул:

– Здесь вам будет удобнее. Что так поздно, Митриевна? Что случилось?

Отдышавшись, Митриевна прохрипела паровозным шепотом:

– Зинка-то извелась вся…

– Сам вижу, что же тут поделаешь…

– А вот праздник устроить. Именины. Осемнадцатого, аккурат, ей девятнадцать будет лет.

– Что ж, идея хорошая… А вы как думаете, Вениамин Иезекильевич?

Из мешка послышался слабый голос:

– Весьма целесообразное и тонкое предложение.

Митриевна торжествующе подняла кверху могучую руку:

– Ну, раз такой человек сказал, так тому и быть!

В это время в палатку влез голый до пояса Барабанов и сел прямо на пол.

– Молодец, Митриевна, – сказал он.

– А как же ты услышал? – спросил я.

– Такой шепот, наверное, и на городище слышно… Хорошо хоть, Зинина палатка на отшибе.

Тут полог палатки снова приоткрылся, появились заспанный Георге, Турчанинов в своих неизменных джинсах и рыжие лохмы Гармаша.

– Вот что, – сказал я, – всем, по-моему, уже ясно. Давайте только распределим обязанности. Ты, Саня, должен взять на себя оформление: плакаты, приветствия, праздничный приказ.

– Ладно, нацарапаю, – буркнул Барабанов.

– Ты, Семен Абрамович, обеспечишь продукты и вечернюю иллюминацию – повесишь третью фару на дерево.

Гармаш кивнул головой.

– У меня еще четыре фальшфейера разноцветных остались, и залп из ружей дадим – салют, как в городе-герое.

– Вы, Митриевна, обеспечиваете стол…

– Банкет, как в лучших домах Филадельфии, – добавил Турчанинов.

– А вы, – подхватил я, обращаясь к Турчанинову, – как испытанный лектор прочтете короткую лекцию о жизненном и творческом пути Зины. Название сами придумаете.

– Хорошо, – отозвался Турчанинов. – Кроме того, я организую музей подарков Зине Малышевой от трудящихся. И буду его директором и экскурсоводом.

– А я, – сказал Георге, – буду заведовать музыкальной частью.

– Ну и прекрасно. Теперь последний вопрос. Надо бы сделать и один общий подарок.

– Платье бы ей, – сказала Митриевна, – хорошее. Она ведь на стипендию не купит. А сошьет Дуся.

Дуся – это наша бывшая рабочая, которая выучилась на портниху и стала заведовать ателье в селе.

– А как же мерку снять, чтобы она не догадалась? – спросил Турчанинов.

– Это я беру на себя, – самоуверенно заявил Георге.

– Ах, вот как? – ехидно переспросил Турчанинов.

– Не в том смысле, олух, я говорю про организацию и общее руководство. У меня есть идея.

Пообещав хранить все приготовления в тайне от Зины, общество наконец разошлось по своим палаткам. На другой день после работы Вениамин Иезекильевич, до того пошептавшийся о чем-то с Георге, обратился к Зине:

– Уважаемая Зинаида Николаевна, я хочу вас попросить об одном одолжении: для противопоставления южному антропологическому типу – северного, а вы его блестящий представитель, я бы хотел получить ваши антропометрические данные.

– Большую услугу окажешь науке, – вставил Георге. – Ты будешь эталоном.

– Ой, я стесняюсь, – покраснев, сказала Зина.

– Да что ты, обмерять-то Митриевна будет, – сказал Георге и дал Митриевне заранее заготовленную бумажку с размерами, необходимыми для Дуси, а для маскировки с несколькими действительно антропометрическими показателями.

И все же сколько бы мы ни изощрялись в выдумках, жизнь приготовила Зине куда более ценный и неожиданный подарок.

В тот день утро выдалось ясное и теплое. Мы с Вениамином Иезекильевичем работали в лагере, когда вдруг со стороны городища послышался сильный шум и крики. Потом на гребне вала показалась Зина. Она побежала к лагерю, раскинув руки, и вот уже стало видно ее торжествующее лицо. Руки ее как бы прорывали тень от листьев, впуская в лагерь все новые потоки солнечных лучей.

– Вода, – кричала она, – вода!

Мы с Вениамином Иезекильевичем пошли ей навстречу.

– Какая вода, Зина? – спросил я.

– Живая, – задыхаясь от быстрого бега, ответила Зина, – настоящая живая вода.

Когда мы трое поднялись на вал, я увидел на дне раскопа, под полностью снятой коркой из глины и дерева, огромный двойной сруб из темных дубовых бревен. Внутри сруба, постепенно заполняя его, клокотала и пенилась ярко-голубая вода.

– Колодец, – закричал Георге, увидев меня, – да не простой, какой-то огромный, двухкамерный!

Внезапно из глубины колодца вынырнул по пояс какой-то мощный человек, вдохнул воздух и снова ушел под воду.

– Кто это? – спросил я с изумлением.

– Да это же Саня Барабанов! Он без очков, вот вы и не узнали. Он венцы считает, пока совсем не залило.

– А ведь заливает все быстрее! – жалобно воскликнула Зина. – Что же делать?

– Едем в колхоз за подмогой, – сказал я и оглянулся, ища глазами Гармаша. Его не было, зато внизу, у подножия вала, стояла заведенная машина.

…Ивана Михайловича я застал в правлении.

– Одолжите самую мощную моторную помпу, какая у вас есть, и трактор. – попросил я.

– А что такое? – осведомился Иван Михайлович.

– Вода. Вода на городище. Та самая, которую вы искали, и много.

Через полчаса мощный «ЧТЗ», лязгая гусеницами, пошел на штурм вала, волоча за собой помпу. Но не тут-то было. Наши предки строили этот вал с запасом прочности в 1000 лет и с запасом мощности в 200 лошадиных сил. Трактор порычал, порыскал из стороны в сторону и заглох. А вода все пребывала и пребывала. Она уже вышла за пределы сруба и затопляла раскоп.

– Вкопаем столб на валу, зацепим тросом помпу, трос за столб, а другой конец к трактору и втянем помпу, – предложил Георге.

– Иди ты со своими выдумками, – зло отозвался Гармаш.

– А ну, возьмем, ребята!

Он ухватился за один из поручней помпы и, напружинившись так, что все веснушки на лице и плечах стали объемными, сдвинул помпу с места. За второй поручень взялся Турчанинов, сзади навалился мокрый Барабанов, а затем и все население лагеря и рабочие. Помпа медленно пошла вверх по валу, а потом вниз по склону и остановилась, прочно закрепленная камнями у края раскопа. Впускной шланг опустили в раскоп, выпускной перекинули через вал, чихнул мотор пару раз и заработал. Голубая вода сильной струей потекла через дорогу вниз к ручью. Прошло несколько минут, послышалось фырканье председательского «газика», и Иван Михайлович присоединился к нам.