Текст книги "Возвращенное имя"

Автор книги: Георгий Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

При этих словах Помонис улыбнулся, но генерал продолжал, не заметив или сделав вид, что не заметил этой улыбки.

– Не подготовленные к этим идеям широкие массы воспринимают их в искаженном виде. Это приводит их незрелые умы к чудовищным претензиям, а их самих к потере лояльности, даже к враждебным действиям против правительства. Всему свое время, господин профессор, всему свое время. Гуманизм в массы народа надо вносить постепенно, давая идеям его хорошо перевариться. Иначе можно только принести вред, как если бы истощенного голодом человека сразу обильно накормить, – с оттенком менторства, хотя и не без почтительности закончил генерал.

– А пока что, – не скрывая насмешки, ответил Помонис, – надо усиливать, как вы выразились, ужас настоящего времени. Недостаток гуманизма возмещать насилием, как недостаток пищи – плетью.

– Мне очень жаль, – утомленно проговорил генерал, – что вы так превратно истолковали мои слова, господин профессор. Люди вашего круга, как правило, сохраняют лояльность. Вы – редкое исключение. Вам не кажется это странным?

– Ничуть. Единообразие этой лояльности просто результат страха. На самом деле люди думают и чувствуют по-разному.

– Мысль не новая, – тонко улыбнулся генерал, – что-то в этом духе писал еще в XVIII веке Монтескье.

– Да, конечно, – зло сказал Помонис, – как не нова и тирания. Как не новы и попытки заставить людей при помощи страха быть или казаться одинаковыми. Одинаково безликими. Благодарю вас, господин генерал. Я вынес кое-что полезное из нашей беседы.

– Мне бы очень этого хотелось, – вздохнул его превосходительство, – от души надеюсь встретиться с вами, господин профессор, при более благоприятных обстоятельствах.

– Это не исключено, – пробормотал Помонис, покидая огромный кабинет с суетной помпезной лепниной на потолке. Он отодвинул тяжелую бархатную портьеру, прикрывавшую дверь… Но что там за этой портьерой?

Его рука слегка раздвинула вдруг ставший потертым бархатный занавес, за ним оказалась арена цирка. Да, начались «Нотные герлс», – значит, следующий номер его. Семь девушек в длинных алых плащах, пританцовывая, выстроились перед человеком во фраке. Он сидит неподвижно, а под ногами у него плоский ящик с семью белыми педалями, напоминающими гигантские рояльные клавиши. Девушки сбрасывают плащи на арену и оказываются в коротких блестящих трико, на каждом из которых черным вышита соответствующая нота – «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си». «Пианист» по очереди нажимает ногой клавиши, и девушки также по очереди выдвигаются вперед, для начала пропев соответствующую ноту, а затем жонглируют, или танцуют, или исполняют какую-нибудь песенку. Когда пианист, якобы случайно, нажимает одновременно несколько клавиш, поднимается невообразимый шум и гам… Помонису искренне жаль этих вовсе не бездарных девчонок, которым приходится зарабатывать на хлеб насущный такой пошлятиной. Но вот девицы, снискав жидкие аплодисменты и подхватив алые плащи, убегают с арены, обдав стоящего в проходе Помониса запахом пота и дешевой пудры. Напыщенно раскланиваясь и пятясь задом, удалился и «музыкант». Униформисты утащили с арены его ящик. Шталмейстер торжественно объявил:

– Мировой класс дрессировки! Мартышки и шимпанзе профессора Помониса!

В проходе показался ослик, запряженный в тележку, полную мартышек. Ослика под уздцы вела Гела. Блестящая диадема вплетена в ее ярко-рыжие волосы. Проходя мимо Помониса, она улыбнулась ему. Улыбнулась так, как тогда, несколько лет спустя в горах, на перевале…

…Помонис застонал, голова его на зеленой бархатной подушке заметалась, дыхание стало прерывистым. Усилием воли он отодвинул куда-то в глубины подсознания страшное воспоминание, которое жило там всегда, и заставил себя вспоминать дальше арену цирка и смотреть на эту арену…

…Сверху спустились трапеции и канаты, мартышки с визгом забрались на них. Потом эти трапеции поднялись почти под самый купол, и мартышки стали легко перелетать с одной трапеции на другую, раскачиваться, лазить вверх и вниз по канатам, подчиняясь его команде, а то и вовсе без команды. Но вот оркестр заиграл новую, таинственную мелодию. Свет прожекторов погас, зато на концах трапеций и канатов вспыхнули разноцветные лампочки. Обезьян не было видно, только мелькали в воздухе разноцветные лампочки, расходясь и сталкиваясь, в самых причудливых сочетаниях. Оркестр замолк, забила барабанная дробь, погасли и разноцветные лампочки. Тогда в полной тьме стали видны тонкие полоски люминесцентной золотистой краски, проведенной с боков, спереди и сзади каждой обезьянки. Светящиеся по контурам силуэты мартышек с невероятной скоростью перелетали с одной трапеции на другую, взбирались по канатам, раскачивались. Раздались аплодисменты. Но вот вспыхнул свет, и аплодисменты стали еще громче. В темноте арена преобразилась. В центре ее стояли кровать, тумбочка с будильником, умывальник. В кровати лежал большой шимпанзе. Поодаль стоял Помонис в синем, обшитом белым шнурком комбинезоне. Раздался звонок будильника. Шимпанзе вытащил лапу из-под одеяла, нажал на кнопку будильника. Встал, потянулся, подошел к умывальнику, помахал над краном руками и стал делать зарядку. Упражнения он делал самые невероятные: выжимал стойку на одной передней лапе и делал многое, что походило на чудовищно гротескные движения человека и потому вызывало неудержимый смех. Потом шимпанзе с аппетитом позавтракал, сидя за небольшим столиком и беря из вазы фрукты. Наконец он встал из-за стола и направился в ту часть арены, где стоял Помонис. Не дойдя нескольких шагов до Помониса, он издал пронзительный крик. Из прохода выскочило с десяток мартышек, одетых в одинаковые зеленые куртки и зеленые штаны, не закрывавшие, однако, их длинных хвостов. В руках у каждой было ружье. По неслышной зрителям команде Помониса, под рев шимпанзе, мартышки вскинули ружья и нажали курки. Раздался залп, и Помонис в своем синем комбинезоне упал на опилки арены. На этот раз никто не смеялся, послышались вскрики испуганных женщин. Но вот Помонис вскочил на ноги, мартышки, побросав свои ружья, кинулись к нему за угощением, и весь цирк взорвался аплодисментами. Только несколько зрителей из передних лож не аплодировали и смотрели на арену со злым недоумением. Гела раскланивается. Красные камни ее диадемы напоминают красные капли…

Помонис опять заставляет себя вспомнить другое…

Вот они с Гелой обходят в вагоне клетки с обезьянами, успокаивают их и угощают фруктами и сладостями под перестук колес. Мелькают города, улицы, цирки, арены…

И вот столичный цирк. Очереди за билетами. Толпа у входа. Помонис с трудом протискивается к служебному входу… На арене – сверкающая балерина на лошади. Цирк переполнен. В роскошной ложе министр – племянник диктатора – со своей дамой. Министр облачен в блестящий придворный мундир. Кроме министерского поста, у него есть придворный титул. Как только номер кончился, балерина, провожаемая вполне заслуженными аплодисментами, ускакала на своей белой лошади. На арену, выпущенный Помонисом, выскочил маленький ослик с тележкой, полной мартышек. Летают под куполом мартышки. Один за другим сменяются номера с дрессированными обезьянами. Вот четыре униформиста выносят на плечах железную клетку. А в клетке кричит и размахивает передними лапами шимпанзе в полувоенном костюме с нарукавной повязкой, и на этой повязке на белом фоне вышита черная обезьяна. Гул проносится по цирку, потом раздаются дружные аплодисменты. Зрители не заметили, как встали со своих мест и покинули цирк несколько мужчин, двое из которых были одеты в полувоенные формы, правда совсем другого типа, чем на обезьяне. Помонис это заметил и на вопросительный взгляд Гелы только усмехнулся и кивнул головой. Вот шимпанзе удалось открыть дверцу клетки. Обезьяна прыгнула на арену. Мундир ее был украшен рядом сверкающих и звенящих фантастических орденов. Повинуясь незаметным командам Помониса, обезьяна быстро на четвереньках добежала до ложи, в которой сидел министр, мгновенно прыгнула в ложу, села в кресло и обняла лапой даму министра. Женщина завизжала. Министр вскочил и, осыпая проклятьями обезьяну, стал отталкивать ее лапу. Шимпанзе отвечала сварливым ворчанием. Министр и обезьяна стояли друг перед другом в блестящих мундирах, звенели орденами и кричали истошными голосами, дама визжала, а зрители хохотали как сумасшедшие.

Наконец, повинуясь команде Помониса, обезьяна отпустила свою жертву и прыгнула на арену. Дама, рыдая, опрометью бросилась к выходу, вслед за ней, пытаясь сохранить достоинство, направился и министр, а весь цирк разразился бешеными аплодисментами.

Когда же Помонис, при несмолкающих аплодисментах и криках зрителей, ушел с арены, его уже в проходе остановил жандармский офицер и, не скрывая ярости, объявил:

– Господин Помонис! Ваши обезьяны конфискованы. А вы предстанете перед судом. – Затем, обернувшись к двум жандармам, приказал: – Взять под стражу!

Когда Помониса уводили, он, поймав тревожный взгляд Гелы, улыбнулся ей ободряюще. Последнее, что он увидел, покидая цирк, было ее бледное лицо в ореоле огненно-рыжих волос…

Дверь аудитории открылась, и в комнату без стука вошла, или, вернее, влетела, невысокая девушка с ярко-рыжими волосами, ярко-синими, очень решительными глазами и в ярко-зеленом платье. Помонис взглянул на нее, и ему показалось, что по этим рыжим волосам течет, извиваясь, тоненький красный ручеек. Он даже закрыл глаза. Но тут же открыл их и сильно сжал правой рукой кисть левой. Как ни была занята своими мыслями девушка, она все же заметила, что Помонис на какое-то мгновение изменился в лице и закрыл глаза. Она испуганно спросила:

– Что с вами, господин профессор? Вам плохо?

– Милая девушка, – улыбаясь сказал он, – просто у меня зарябило в глазах от этого варварского пиршества цветов.

– Ах, вот как, – беспечно махнула руками девушка, – так вот, знайте, – я сама читала в парижском журнале мод, что к рыжим волосам очень идет зеленое платье. Вот так! – торжественно закончила она.

Помонис, не очень хорошо представлял, что ему делать – сердиться или смеяться, – слегка нахмурился, потом слегка улыбнулся и галантно сказал:

– Благодарю вас, милая барышня. А теперь не откажите в любезности, скажите мне, чем обязан?

Девушка на секунду запнулась, а потом, набравшись решимости, выпалила:

– Правда, что вы набираете волонтеров для строительства дворца археологии?

– А что? – осторожно ответил Помонис.

– Возьмите меня! – решительно сказала девушка.

– Нет! – так же решительно ответил Помонис.

– Ах вот как! – вспыхнула девушка. – Значит, меня все-таки разыграли! Ну, хорошо! – мстительно добавила она, показывая кулак невидимым врагам.

– Нет, вас не разыграли, я действительно набираю волонтеров, – терпеливо, как ребенку, объяснил Помонис.

– Тогда почему же вы не берете меня? – с сердитым недоумением спросила девушка.

– Потому, – также терпеливо продолжал свои объяснения Помонис, – что я набираю волонтеров для тяжелой работы, а не детей.

Девушка закусила губу, сморщилась, но, взяв себя в руки, сказала одновременно с мольбой и вызовом:

– Возьмите меня, я ценный и энергичный работник!

Помонис надел очки, внимательно поглядел на нее, а потом пробурчал:

– Взял бы, если бы был врачом-окулистом, и то для диагностики дальтонизма.

– Возьмите! – не слушая его и сдерживая слезы, повторила девушка. – Откуда вы знаете? Может быть, за этой заурядной внешностью скрывается недюжинная натура? – с отчаянием, но все еще с вызовом произнесла она где-то вычитанную фразу.

– А если не скрывается? – спросил Помонис – Нет. Риск слишком велик.

– А разве не бо́льший риск строить дворец археологии в полуразрушенном городе? – спросила девушка и, на этот раз не сдержав слез, выбежала из комнаты.

Помонис озадаченно снял очки, тщательно протер их кусочком замши, задумался, а потом сделал какую-то пометку в записной книжке…

…Девушка не знала, что в этот момент дело, ради которого она пришла, было уже решено, и не только это дело, но и вся судьба ее предопределена на многие годы вперед… Ей предстояло как бы случайно войти в круг больших мыслей и свершений. Но это только казалось случайностью.

…Дверь с табличкой «секретарь обкома» открылась, и Василе, крепко пожав обеими руками руку Помониса, ввел его в свой кабинет, усадил на стул и сам сел напротив него. Некоторое время они молча рассматривали друг друга, потом Помонис сказал:

– Ты сильно изменился. Начал седеть…

– Да, – невесело усмехнулся секретарь, – я уже не тот деревенский мальчишка, которого вы посылали в столицу на учебу. Изменился, конечно. Что же вы хотите? Столько лет прошло, а потом, война, концлагерь, партизанский отряд… Впрочем, вы ведь и сами все это прошли. Да только вы совсем не изменились. Может быть, археологи умеют консервировать не только находки, но и живых людей?

– Умеют, умеют, – пробурчал Помонис – Я пришел к тебе не за этим. Скажи мне лучше, как же так – город лежит в развалинах, а вы так медленно его восстанавливаете?

– Мы только сейчас становимся здесь хозяевами. Да и со строительными материалами плохо.

– Неправда, – нахмурился Помонис, – вокруг города выходы известняка. Его сколько угодно. Он пилится на блоки простой ножовкой. Это прекрасный строительный материал.

– Знаю, знаю, – отозвался секретарь, слегка улыбаясь горячности Помониса, – камень есть, не хватает балок, фурнитуры, стекла, многого другого. Все это можно купить у частников, но нет денег. Не хватает денег и на оплату рабочих.

– Значит, нужны деньги?

– Очень.

– Деньги надо достать?

– Надо, конечно, надо, но как?

– Очень просто – надо построить аквариум!

– Что еще за аквариум? – с изумлением спросил секретарь.

Помонис сердито пояснил:

– Ну как ты не понимаешь! Надо построить большое здание аквариума с центральным бассейном и отдельными отсеками по стенам. Провести туда свет, наполнить аквариум рыбами, крабами, морскими коньками, всеми видами обитателей нашего моря. Аквариум будет привлекать посетителей из самых разных мест. Вот и появятся деньги.

– Да… – изумленно протянул секретарь и неожиданно рассмеялся: – А ведь и в самом деле здорово – аквариум. Интересно, очень интересно! Аквариум. И чтобы разноцветные водоросли. Чтоб знающие люди рассказывали о тайнах моря. Чтобы все знали, что мы здесь всерьез, что мы не просто приморский город. Да! Но вот только… – И он прищурился и уже совсем другим тоном сказал: – А кто же сделает проект этого аквариума, кто будет руководить его строительством, кто заполнит его и запустит в работу?

– Я, – твердо ответил Помонис, раскрывая портфель. – В этой папке проект и смета, а в этой – эксплуатационный режим. Денег для этого понадобится сравнительно немного.

– Оставьте мне папки, профессор, – очень серьезно ответил секретарь, – такие вопросы решаются не одним человеком. Я сообщу вам о нашем решении. Во всяком случае, большое вам спасибо. Но чем же я смогу вас отблагодарить?

– Ты, как и твои товарищи – материалист, – пробурчал профессор, – и я от тебя тоже этому научился. Да, мне нужна благодарность. Вполне материальная. Ведь наш город – один из самых древних и прекрасных городов. Пусть хотя бы пять процентов доходов от аквариума пойдут на строительство археологического музея и археологического парка. И еще фонды строительных материалов.

– Вот как? – весело отозвался секретарь, привыкший ничему не удивляться при разговоре с Помонисом. – Вы уже делите шкуру неубитого медведя? А мысль интересная… Город-то наш действительно еще с античного времени был знаменитым. Чего тут только не находят, когда роют разные котлованы – даже целые статуи. Но поначалу музей будет пуст, не сразу же населишь его экспонатами.

– Я передам музею мою коллекцию терракот – она одна из лучших в мире, – быстро парировал Помонис.

– Хорошо, – заключил секретарь и, тут же спохватившись, добавил, – я вам уже говорил – эти вопросы не решаются одним человеком. И еще, – сказал он задумчиво, – ведь вы один не справитесь. Где же вы найдете сотрудников, знающих археологов?

– Я их сделаю. Отберу студентов в столичном университете, нескольких самых способных и самых настоящих, обязательно с младших курсов. Переведу их на заочное отделение и привезу сюда. Они будут учиться многому, и они научатся.

– Что же, этот способ, может быть, и не такой скорый, но радикальный. Но ведь будут затруднения с жильем. Вы знаете, у нас пока еще недостаточно построено домов.

– Ничего, поживут пока у меня. Квартира у меня большая.

– Что же, – обнял Василе Помониса, – в добрый путь, профессор…

…Первой в его квартире появилась Марианна, та самая невысокая девушка с ярко-рыжими волосами, ярко-синими, очень решительными глазами. Она вошла без стука с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами… Рыжие волосы… Гела… Перевал…

…Напрягая всю волю, зная, что за этим последует, Помонис отгонял от себя это воспоминание. Но оно возвращалось неумолимо вновь и вновь. Он устал от этой неслышной, недвижимой, но тяжкой для него борьбы. Помонис заторопился назад к воспоминаниям далекой молодости…

…Вот он не спеша идет по улочкам родного города к набережной. Улочки эти петляли из стороны в сторону, взбегали к вершинам холмов и стремительно спускались с них в низины. Помонис не был здесь несколько лет и сейчас со смешанным чувством оглядывал все вокруг, то хмурясь, то улыбаясь прихотливо выплывающим воспоминаниям. Ему было радостно узнавать как будто уже напрочь забытые уголки и дома. Кроме того, ничем, казалось, не примечательные здания, перекрестки, палисадники, лестницы, сами по себе совсем забытые, вдруг поднимали в душе когда-то волновавшие, пережитые, мучившие и радовавшие мысли и чувства. В памяти возникали неясные, почти бесплотные, как тени, но до боли близкие люди, с которыми когда-то так много было связано.

– Песчинки бесшумно скатывались в ямку, на дне которой сидел муравьиный лев, – громко сказал Помонис. Случайный прохожий с недоумением оглянулся, но Помонис не обратил на него никакого внимания. Он вздрогнул от пронизывающего время ассоциативного видения, встряхнул головой и пристально, как бы впервые огляделся вокруг. После классических линий и красок Средиземноморья ему показались варварскими цвета родного города. Они были яркими, резкими, лишены полутонов и гармонических сочетаний. Голубоватой белизной сверкали дома, алели кувшины цветущих канн… Вот показался маяк, и Помонис словно внезапно остановился. Башня маяка, как брюхо гигантской осы, была покрыта черными и желтыми полосами. Потом он вышел к побережью и сразу же успокоился. Море вобрало в себя все кричащие краски города, растворило их в своей безмятежной и бескрайней синеве. Стоящее на берегу старинное приземистое каменное здание одним своим видом обещало покой и прохладу. Стены его были сложены из крупных рваных темно-серых, кое-где обомшелых камней. Причудливо извивались между ними тонкие светло-серые полоски скрепляющего раствора. Вокруг всего здания шла крытая дранкой галерея, на которую выходили узкие стрельчатые окна. Над стрельчатым же выпуклым порталом входа вцепился когтями в стену грубо обтесанный каменный лев. Под ним косо висела жестяная вывеска «Трактир» с двумя коваными железными фонарями по бокам.

Помонис не спеша вошел в низкий сводчатый зал и с удовольствием убедился, что здесь ничего не изменилось. В беспорядке стояли грубые столы, бочки и бочонки, заменявшие сиденья. Над почерневшей стойкой, как и годы назад, висела свежая ветка омелы. По стенам были прибиты оленьи и кабаньи головы. С потолка на веревках свешивались скелеты и чучела немыслимо огромных рыб. Они мерно покачивались от потоков воздуха, которые гнал крутящийся под самым потолком пропеллер. Между звериными головами особенно странно выглядели до неузнаваемости искаженные портреты великих писателей, которых можно было узнать только по корявым надписям.

– О, господин Помонис, – радостно заревел и выкатился из-за стойки хозяин, огромный толстый турок Хасан, в черной, открытой на груди блузе и матросских синих клешах, перехваченных широченным кожаным поясом с множеством набитых на нем блестящих бляшек.

«Тебя-то уж никак не назовешь тенью», – усмехаясь, подумал Помонис и весело поздоровался с Хасаном. Он уселся на предупредительно поставленный хозяином тяжелый резной стул и с наслаждением отпил из высокого бокала шприц[15]15
  Шприц – широко распространенный на Балканском полуострове напиток.


[Закрыть] – смесь красного искристого вина с ледяной газированной водой.

– Давно, давно, господин Помонис, – прищурился Хасан, – не бывали вы в родных местах, а уж наш город и совсем забыли!

– После приезда у меня оказалось несколько неотложных дел в поместье, – терпеливо разъяснил Помонис.

– Как же, слышал, что за дела, – снова прищурился Хасан. – Даже газеты писали о том, что вы роздали все ваши земли крестьянам.

– Ну и что? – полюбопытствовал Помонис.

– Не мое дело судить, – лукаво ответил трактирщик, – у кого потолок треснул, тому не пристало смотреть на звезды. – И тут же, в свою очередь, спросил: – А где вы так долго пропадали, господин Помонис?

– Сначала путешествовал, – непринужденно отозвался Помонис, – а потом учился в Риме и в Афинах. В Афинах даже преподавал целый год в университете.

– Вот как! – воскликнул Хасан. – Значит, умер помещик Помонис и да здравствует профессор Помонис! Эй, Даниель, Ганс-Христиан! Тащите из подвала бочонок родосского, самого старого. Мы отпразднуем возвращение господина Помониса и его профессорскую мантию!

Через несколько минут два стройных горбоносых черноволосых парня не без труда подтащили к столу запыленный бочонок и стали выбивать из него просмоленную запечатанную пробку. Почтительным поклоном ответив на приветствие Помониса, один из парней быстрым движением воткнул на место пробки деревянный кран, а другой стал наполнять зеленые керамические кружки темно-золотистым вином, пряный аромат которого медленно поплыл по залу.

– Здорово выросли твои ребята, – сказал Помонис, – а где же остальные сыновья?

– Старший – Бекир закончил университет. Он теперь литератор и живет в столице. Жан-Батист погиб в море – он ведь был рыбаком. Младшие, слава аллаху, здоровы. Эти двое, – кивнул он на застывших у стола сыновей, – да еще Джонатан рыбачат. Мигель и Лев помогают мне по хозяйству. Вильям кузнец. А за это время появились еще близнецы – Федор и Жан-Жак, так они сейчас с матерью в деревне.

– Вот оно как! – улыбаясь, протянул Помонис – Ты верен себе! Федор назван, надо полагать, в честь Достоевского?

– Так, – с достоинством кивнул головой трактирщик.

– Ты что же, сам читал Достоевского?

– О, нет, – гордо ответил Хасан. – Вы же знаете, господин профессор, я едва буквы разбираю. Но с тех пор как вы приохотили моего первенца Бекира к чтению и определили его в гимназию, мальчик много читал и потом мне рассказывал. Да и теперь, когда он приезжает проведать отца, тоже всегда много читает и рассказывает.

– Да, Бекир способный, добрый малый! – согласился Помонис – Ну, что же, садись к столу, да позволь посидеть с нами Даниелю и Гансу-Христиану. Я тоже привел с собой друга.

– Где же ваш друг? – с удивлением спросил Хасан, обводя взглядом пустой в эти утренние часы трактир.

– А вот, – улыбаясь ответил Помонис, доставая из кармана маленькую терракотовую обезьянку.

Обезьянка, покрытая короткой вьющейся шерстью, склонила набок лукавую мордочку, присела на задних лапках, а передние протянула кверху, не то недоумевающим, не то просящим жестом.

– Славная игрушка, – тоном ценителя определил Хасан, – откуда она у вас, господин профессор?

– Ты прав, – отдавая должное Хасану, ответил Помонис, – это действительно игрушка. Только те, кто ее делал, и те, кто ею играли, жили едва ли не за тысячу лет до рождения Магомета.

– А где они жили? – осведомился Ганс-Христиан.

– В Древней Греции, там, где начиналось очень многое из того, что нам сейчас дорого, – отозвался Помонис – Эти статуэтки делали во множестве мастерских и продавали на всех рынках – как теперь, скажем, коврики с лебедями или глиняных кошек. Но вот вкус у древних греков был во много раз выше, чем у нас. Статуэток было так много, что они сохранились до нас. Я купил обезьянку у антиквара на последние деньги. Но я все равно буду собирать эти статуэтки и изучать их, сколько бы труда и средств это ни стоило. Вот только денег у меня теперь нет.

– Вот как, – прервал наступившую паузу Хасан, понявший из всей речи Помониса только последнюю фразу, и как-то странно посмотрел на него: – А может быть, труды и средства дома и не так нужны, как на чужбине?

– Что ты хочешь этим сказать? – с любопытством спросил Помонис.

Но Хасан, не отвечая, грузно повернулся и, несмотря на свой внушительный объем и вес, мгновенно скрылся в проходе, ведущем от стойки во внутренние комнаты. Даниель и Ганс-Христиан в ответ на требование объяснить, в чем дело, только молча покачивали головой. Впрочем, по их улыбкам Помонис понял, что его ждет приятный сюрприз. Все же он не мог сдержать радостного и изумленного возгласа, когда запыхавшийся Хасан с торжеством притащил шесть небольших терракотовых статуэток. Помонис выхватил их из рук трактирщика, поставил на стол и принялся пристально рассматривать.

– Слава аллаху, – степенно пробасил Хасан, – господину профессору не пришлось уезжать в дальние края за его глиняными игрушками.

– Геракл со львом, Вакх, три женские и одна мужская, – не слушая Хасана, бормотал между тем Помонис, – это безусловно античные. В чем-то они отличаются от классических, но это тип Танагры, тот же стиль, то же время! Откуда они у тебя? – резко повернулся он к Хасану.

– Да вот, – так же степенно, не торопясь, явно наслаждаясь произведенным эффектом, ответствовал Хасан, поглаживая красную окладистую бороду, – когда Мигель, Джонатан и Ганс-Христиан в прошлом году копали у нас во дворе погреб для вина, они и наткнулись прямо в земле на эти игрушки.

– Поразительно! – воскликнул Помонис. – Как же они сюда попали?

– Ответ на это мы и ждем от господина профессора, – не без лукавства сказал Хасан.

– А больше там ничего не было? – все так же резко спросил Помонис.

Хасан с сокрушением отрицательно покачал головой.

– Но, отец, – несмело вставил Даниель, – там была еще одна, правда, плохая…

– А, – с досадой прервал его Хасан, – это же дрянь, незачем занимать ею внимание господина профессора.

Даниель смущенно потупился, однако Помонис быстро спросил:

– Что же это за дрянь? Я хочу ее видеть.

Хасан, с недоумением пожав плечами, кивнул Гансу-Христиану, который немедленно выскочил в проход и уже через несколько минут вернулся, неся небольшую мужскую статуэтку, и в самом деле очень сильно деформированную и ошлакованную.

Помонис буквально выхватил ее из рук Даниеля и, едва взглянув, закричал:

– Да ведь это чудо! Просто чудо!

– Что тут особенного? – с недоумением спросил Хасан. – Самая дрянь. Не сравнить с другими.

– Ну как ты не понимаешь! – с возмущением ответил Помонис – Ведь это брак производства, статуэтка испорчена. Испорчена очень сильно, безнадежно, во время обжига.

– Вот я и говорю – испорчена! – еще более удивленно отозвался Хасан. – Так чему же вы радуетесь, господин профессор?

– А, черт! – нетерпеливо проговорил Помонис – Разве ты не понимаешь? Ведь это бракованная, безнадежно испорченная во время производства статуэтка. Ее никто и никуда не стал бы возить. Значит, эти статуэтки делали здесь, на месте! Ты понимаешь, что это значит? Получается, что давным-давно, когда на месте нашего города была греческая колония, здесь делали такие статуэтки. А до сих пор ученые думали, что их делали только в самой Греции. Это же открытие!

– Выходит, – удовлетворенно сказал Хасан, хотя и не до конца уразумевший, о чем идет речь, – господину профессору удалось без особых трудов пополнить свою коллекцию. Очень рад, что я и мои сыновья этому помогли. Как жаль, что Жан-Батист этого не увидит, он был бы так рад. Пусть великие смотрят сейчас на господина профессора! – торжественно закончил Хасан, обращаясь к портретам писателей.

– Тут дело не только в коллекции, это все гораздо важнее, – горячо ответил Помонис, обнимая Хасана. – Благодаря тебе первое открытие по статуэткам типа Танагры сделано! Первый камень заложен! Сколько я должен тебе уплатить за статуэтки?

– Господин профессор, видно, забыл, – мрачно ответил Хасан, – что мой сын Бекир учился в университете на одну из стипендий, учрежденных господином профессором, что сын трактирщика благодаря вам стал столичным писателем. Сколько же я должен вам за все это?

Не в силах сдержать волнения, Помонис еще раз крепко обнял Хасана, пожал руки Даниелю и Гансу-Христиану и, распахнув дверь, выскочил на улицу…

Лицо профессора оставалось неподвижным, как маска.

Что ж, нужно ждать, иного выхода нет.

В последний раз я был здесь всего год назад, и тогда мы с Помонисом особенно много времени провели вместе. Все, что довелось нам пережить, всплыло в памяти. В музее, кроме Помониса, из старой гвардии я застал только Галку. Адриан и Николай вели раскопки римской крепости где-то на островке в низовьях Дуная.

Помонис показал мне новые открытия: прямо в городе возле берега откопали они, под шестиметровой толщей земли, остатки античного здания. Несколько сот метров пола были покрыты разноцветной мозаикой. Ее узоры: листья, цветы, вазы, секиры, многочисленные и разнообразные геометрические орнаменты – поражали сохранностью и свежестью красок. Пополнился новыми экспонатами и археологические парк. Деревья его становились все выше, кроны все гуще. Новые вещи и новые люди появились и в самом музее.

После того как я поработал в фондах музея, мы с Помонисом весь вечер провели на берегу моря. Вот тут внизу. У самого его дома…

Утром, как ни рано я встал, придя в музей, я уже застал там Помониса. Почему-то он был в дорожном костюме, а на ногах его красовались крепкие кожаные постолы, в которых он обычно выезжал на разведки или раскопки.

Заметив мой недоумевающий взгляд, Помонис несколько смущенно объяснил:

– Хочу проехаться вниз, к ребятам, посмотреть, как там идут дела. А вы не составите ли мне компанию? Вот и Галка поедет.

– Когда мы едем? – спросил я.

– Пароход отходит через два часа, – ответил Помонис, – так что времени у вас осталось в обрез. Машина у входа в музей. Поезжайте в гостиницу, захватите вещи и скорее сюда. Очень рад, что вы решили ехать.

– О, господи, конечно, мне хочется поехать, – ответил я, – только вот при чем здесь «я решил»?

– Не понимаю, – отозвался Помонис.

– Ах вот как! Билеты на пароход у вас есть?

Помонис утвердительно кивнул головой.

– Покажите-ка, сколько их, – не отставал я, – ручаюсь, что три.