Текст книги "От первых проталин до первой грозы"
Автор книги: Георгий Скребицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
ПОДЛЕЦ
Зима была в полном разгаре.
Приближались зимние праздники. И чем они были ближе, тем мучительнее становилось их ожидание. Мне просто не верилось, что я на целых две недели освобожусь от вставания по утрам затемно, при лампе, освобожусь от зубрёжки, от брани бабки Лизихи, смогу гулять, кататься на санках и ловить птиц сколько мне будет угодно.
Да когда же наступит это счастливое время? Нет, я не доживу до него.
Серёжа тоже мечтал о праздниках. Ведь он тогда! уедет в Москву к своей маме, побывает в театре, а; может, даже в цирке.
Но пока всё это было только в мечтах. А на деле; приходилось по-прежнему ежедневно ходить в школу и готовить уроки.
Елизавета Александровна, наверное, тоже устала, Во всяком случае, день ото дня она становилась всё злее и придирчивее. Бориса уже дважды пороли вожжами в спальне. Колька ходил с подбитым глазом. Лизиха хотела ударить его по плечу, а он пригнулся – вот и получил синий фонарь под глазом. Ольга, несмотря на свой двадцатилетний возраст и внушительный вид совсем взрослой барышни, терпела такую же печальную участь.
Бабке Лизихе как будто даже доставляло какое-то особенное удовольствие ставить Ольгу на колени рядом с нами, ребятами, и так же отделывать её линейкой.
Казалось, Лизиха хотела этим сказать: хоть ты и взрослая, а раз уж попала ко мне, изволь подчиняться и терпеть, как все другие. Мне наплевать, что ты уже взрослая. Не хочешь терпеть – выходи замуж.
Собственно, всё это Лизиха не раз и высказывала при нас самой Ольге. Та только молчала да, когда уже не хватало никакого терпения, горько плакала.
Один только Митенька благоденствовал по-прежнему.
После неудачного диктанта, когда у него отобрали книжку, он, видимо, так «расстроился», что в каждом диктанте стал делать не менее десяти, а то и пят-надцати ошибок. Но бабка Лизиха скоро и с этим примирилась. Правда, по вечерам она занималась с ним особо, заставляла списывать с книги и даже диктовала ему отдельно. Но успехи были не такие уж блестящие.
– Ну что, без книжечки-то не вытанцовывается? Опять десять ошибок насажал, меня догоняешь! – поддразнивал его Николай.
Митенька при этом от злости бледнел, но ничего не отвечал. Только один раз со слезами в голосе сказал:
– Бог тебя за меня накажет. Вот увидишь, накажет!
– За тебя-то? – удивился Колька. – Да он меня наградит ещё, что я тебя на чистую воду вывел.
Эта лёгкая перебранка заклятых врагов произошла на большой перемене. После перемены в тот день все решали трудные арифметические примеры и потому, чтобы немного освежиться, то один, то другой удалялись в переднюю и дальше в сени, якобы «по необходимости».
Ушёл даже самый прилежный Митенька, ушёл и что-то долго не возвращался.
А вот и Коля решил немного освежиться. Он вышел в переднюю. И вдруг оттуда донёсся его яростный крик:
– Ты что здесь делаешь? Дай сюда!
Послышалась возня.
Елизавета Александровна встрепенулась:
– Колька, в чём дело? Иди сюда! Колька влетел в комнату весь красный, задыхаясь от бешенства:
– Он, он! Сволочь!.. Он – часы, мне в карман… Вот, глядите!
– Кто? Какие часы? – изумилась бабка Лизиха.
– Ваши, ваши часы! В карман суёт! А я вхожу, увидел. Вот он!
Все обернулись к передней. В дверях стоял Митенька, бледный как смерть.
– Митя мои часы тебе в карман совал? – спросила Лизиха. – Что ты врёшь! Зачем?
– Не знаю. Чтоб вы искать начали. Чтоб подумали – я их взял. Чтобы…Колька остановился, поражённый какой-то мыслью, вдруг даже завизжал от злости: – Он! Он и тогда – Ваське! Он… кошелёк. Васька не брал! Он, он… подлец!..
Все вдруг поняли, о чём кричит Коля. Поняла и Елизавета Александровна.
Она встала и подошла к Мите:
– Говори, зачем часы ему совал?
– Я пошутил, – чуть слышно ответил тот.
– Пошутил? – как-то загадочно проговорила Елизавета Александровна. – И тогда тоже пошутил?
Она вдруг взяла Митю за воротник курточки и стала дрожащими руками расстёгивать.
– Что вы, что вы!.. – залепетал он. Елизавета Александровна вытащила из-под воротника крест на тонкой золотой цепочке:
– Целуй крест, клянись, что не ты кошелёк положил!
Митя весь затрясся.
– Целуй, говорю, и помни: руки-ноги отсохнут, если, если соврёшь!
– Простите меня! – завизжал Митя, бросаясь на колени, схватил руку Лизихи, начал её целовать. – Простите, простите меня! Я больше не буду!
– Подлец! Иуда!.. – заорал в исступлении Колька, готовый броситься на Митеньку.
– Николай, на место! – приказала Елизавета Александровна.
Все разом притихли.
– Встань, Митя, – сказала она взволнованным, но твёрдым голосом. – Не проси! Бог тебя простит. Собери книжки и уходи. Больше ты у меня учиться не будешь.
Митя понял, что просить уже не стоит. Он встал и, опасливо поглядывая в сторону Николая и Бориса, быстро собрал свои книжки и тетрадки.
– До свидания, Елизавета Александровна, – сказал он серебряным голоском, будто ничего и не случилось.
Елизавета Александровна не ответила.
Митя подождал секунду: не простит ли? И, не дождавшись, вышел в переднюю.
Хлопнула выходная дверь.
Все сидели молча, будто придавленные страшной новостью.
Потом Елизавета Александровна обратилась к Коле:
– Сходи к Марье, Васиной матери. Скажи, что Елизавета Александровна её просит сейчас же прийти. Если Вася дома, пусть тоже придёт. Скажи – я очень прошу.
Все мы продолжали сидеть за книгами, но ничего не учили. Да и Лизиха не требовала. Она сидела за столом, облокотив голову на руку, и будто никого из нас не замечала.
Не знаю, сколько времени длилось это мучительное ожидание.
Несколько раз Лизиха даже вставала и выходила в переднюю, послушать не идут ли. Слушала, снова устало садилась в своё кресло.
Наконец послышались шаги. Пришли. В комнату вошёл Коля и следом за ним худая немолодая женщина в поношенном пальто и в платочке.
Она не вошла в комнату, а остановилась в дверях и низко поклонилась Елизавете Александровне.
– Здравствуй, Марья! – сказала бабка Лизиха, вставая навстречу, Проходи, проходи сюда!
– Благодарствуйте. Я и тут постою, – ответила женщина.
Бабка Лизиха подошла к ней и положила руку на плечо.
– Виновата я перед тобой, Марья! – сказала она дрогнувшим голосом. Перед тобой и перед Васей. Не брал он денег, зря мы все на него подумали.
– Зачем все? – тихо ответила Марья. – Мы не думали, мы знаем, что он не вор.
– Грех попутал, уж ты прости! – И она поцеловала Марью в щёку.
– Что ж, бог простит, – ответила та. – Конечно, уж очень тяжко, уж очень прискорбно тогда было! Вася чуть руки на себя не наложил. Э, да чего зря вспоминать! – добавила она.
– Да, да, что об этом вспоминать! – подхватила Лизиха. – Правильно говорится: кто старое помянет, тому глаз вон. А что же Васенька-то с тобой не пришёл? Прикажи ему, чтобы завтра же приходил утром. Скажи: бабушка Елизавета Александровна его ждёт, о нём очень соскучилась.
– Нет уж, благодарим вас, – сухо ответила Марья. – К чему ему сюда идти после такого сраму…
– Да ведь всё же выяснилось! – перебила её Елизавета Александровна. Никто про него и не думает плохо.
– Это верно, – так же сухо ответила женщина. – Только ходить ему на учёбу будто и не к чему. Он уж в переплётную ходит, книги переплетать обучается. Ну и пусть. Всё-таки к делу привыкает, да и копейка в дом.
– Слушай, Марья, – сказала ей Елизавета Александровна, – посуди сама: разве дело, чтобы Васенька так недоучкой и остался? Денег нет, так я же его как учила бесплатно, так и буду учить. Всё по-старому так и останется.
– Нет уж. Мы премного вам благодарны, – отвечала тем же деревянным голосом женщина, – а в обученье его не отдам. Хорошо, что тогда в острог не посадили. Слава богу, цел, невредим Много вами, сударыня, довольны.
– Ну, как знаешь, – сухо ответила Елизавета Александровна, отходя в сторону. – Я же хотела Васеньке помочь.
– Много вами довольны, – повторила женщина Обе замолчали. Елизавета Александровна не знала, что ещё сказать.
– Можно идти мне? – спросила Марья.
– Ступай, если хочешь, – пожала плечами Елизавета Александровна. – Я тебя не держу. Женщина вышла в переднюю.
– Стой, стой! – закричала ей вслед Елизавета Александровна. – Если Васенька всё-таки надумает учиться, пусть когда хочет приходит. Я ему всегда рада. Да постой же ты!
Марья опять появилась в дверях.
Елизавета Александровна встала, подошла к буфету и достала из него горсть леденцов – тех самых, которыми всегда потчевала Митеньку.
– Вот, – сказала она, протягивая женщине конфеты, – передай от меня Васеньке.
– Премного вам благодарны, – поклонилась женщина, не двигаясь с места.
– Бери, бери, не стесняйся! Не тебе даю, а Васеньке.
– Не извольте беспокоиться. Он у нас к сластям не привычен, ещё зубы разболятся.
Обе женщины стояли друг против друга, не двигаясь с места.
– Позвольте мне пойти? – опять спросила Марья. – А то старик у меня один дома. Я ведь только на минутку к вам, как сами наказывали.
И не дождавшись ответа, Марья потихоньку вышла в переднюю. Ушла.
Елизавета Александровна постояла, потом резко повернулась к буфету и швырнула на полку леденцы.
– Хамка, тварь неблагодарная! – раздражённо фыркнула она в пустую переднюю. Оттуда никто ей не ответил.
НЕОТЛОЖНЫЕ ДЕЛА
Наконец-то настали долгожданные зимние каникулы. Как только нас отпустили из школы на праздники, Серёжа в тот же день уехал к своей маме в Москву. А мы с увлечением занялись подготовкой к ёлке. По вечерам мы с мамой доставали со шкафа из передней запылённые картонные коробки из-под старых шляп, стирали сырой тряпкой с них пыль и открывали крышки.
Из коробок весело выглядывал какой-то особый мир – мир праздников. Тускло поблёскивали перепутанные между собой серебряные и золотые нити «дождя», ёлочной канители. Будто сказочные расписные яблоки, лежали укутанные в вату разноцветные стеклянные шары.
А как хороши были ватные зайчики, белки, мишки!.. Как празднично сверкали усыпанные блёстками звёзды! И всё это было забрызгано жёлтыми застывшими капельками воска от свечей. И вся вата, как снег в лесу, усыпана сухой еловой хвоей.
Мы бережно вынимали каждую вещицу и проверяли: в порядке ли нитяная петля, за которую игрушку надо будет прицепить к сучку ёлки. Где нужно, привязывали новые петли. Потом мама доставала стеклянные разноцветные бусы. Добрая половина их оказывалась побитой. Но это нас ничуть не смущало. Такова уж судьба этих бус – ежегодно биться, да так и висеть на ёлке разбитыми, похожими на раскрытые ракушки с серебряной сердцевиной.
– Блестят, и хорошо, – говорила мама, откладывая бусы в сторону.
Наконец с самого дна коробки появился большой ватный дед-мороз. Вид у него был сильно помятый будто заспанный. И неудивительно – попробуй-ка проспи в темноте на шкафу целый год, от елки до ёлки.
Мама бережно поправила на дедушке шапку, мешок с игрушками, который он нёс за спиной, немножко выправила голову, сильно склонившуюся на один бок от долгого лежания. Стряхнула со старика прошлогодние иголки. И дед-мороз снова стал «как молодой», готовый занять своё законное место под ёлкой.
Очень весело было перебирать старые ёлочные украшения, но ещё веселее делать новые. Каждый год мы с мамой клеили из золотой и серебряной бумаги длинные блестящие цепи и маленькие корзиночки, В каждую корзиночку клалась конфета. И до чего же вкусны оказывались потом эти конфеты с ёлки, немного подсохшие, пахнущие хвоей, куда вкуснее свежих, из магазина.
В самый разгар такой весёлой предпраздничной работы в комнату частенько заходил и Михалыч. Он добродушно, но слегка иронически посматривал на наше занятие и говорил:
– Делать вам нечего! Клеят какие-то бумажные колечки! Ну зачем они? Украшений и так пропасть, вешать некуда.
На подобные замечания мы с мамой ничего не отвечали и продолжали своё занятие.
Постояв с минуту, Михалыч обычно присаживался тут же рядом на стул, закуривал папиросу и, лукаво улыбаясь, следил за работой.
– А ну-ка, Юра, дай и мне немножко поклеить, так и быть – помогу вам.
– Да ведь ты же глупостью это считаешь! – удивлялась мама.
– Конечно, глупость, – соглашался Михалыч. – Просто делать нечего, терпеть не могу сложа руки сидеть.
Я давал Михалычу лист золотой бумаги, запасные ножницы, кисточку для клея. И Михалыч с увлечением принимался за работу.
Сейчас же начиналось состязание: кто за час склеит больше колечек, у кого цепь выйдет ровнее и1 красивее. В пылу трудов мы не замечали, как летит время.
– Ужин подали, идите, а то остынет! – всегда неожиданно раздавался из столовой грозный приказ тётки Дарьи.
– Подожди, сейчас! – отвечала мама. Тётка Дарья появлялась в дверях, суровая и непреклонная.
– Чего ждать-то? – гневно вопрошала она.
– А ты разве не видишь, что мы срочным делом заняты? – с возмущением вступался Михалыч.
– «Заняты, заняты»! – передразнивала Дарья. – Тоже, подумаешь, дело!
– Конечно, дело! – убеждённо отвечал Михалыч. – И притом, учти, не терпящее отлагательства.
– Ну что же, не терпит, и не нужно, – равнодушно соглашалась тётка Дарья. – Не хотите, значит, есть, я ужин в кухню уберу.
И она не торопясь поворачивалась, собираясь уходить.
– Стой, стой! – испуганно кричал ей вслед Михалыч. – То есть как это уберёшь? Мы сейчас. Я ужасно проголодался.
И он, не доклеив свою цепочку, спешил в столовую.
НА ЁЛКЕ
Больничный сторож Дмитрий привёз из леса небольшую, но очень пушистую ёлку. Её внесли в дом, поставили в кадку с песком посреди кабинета, и сразу в комнате запахло свежей хвоей, смолой, запахло зимними праздниками.
Когда ёлка оттаяла и немного согрелась, мама разрешила мне начать её украшать. Сама она тоже принимала в этом участие.
Принесли лестницу-стремянку. Я забрался повыше, водрузил на верхушку ёлки блестящую звезду, а потом стал развешивать канитель, бусы, флажки и разные другие украшения. Мама украшала нижние ветви. Не прошло и часу, как деревце было уже полностью наряжено.
Пришёл из больницы Михалыч. Ещё раздеваясь в передней, он уже потянул носом и, подняв палец вверх, многозначительно сказал:
– Чую праздничный дух!
Потом вошёл в кабинет, с удовольствием оглядел украшенную ёлку и добавил:
– Угадал. Вот она как-ая красавица!
После обеда начались приготовления к праздничному вечеру. В кухне что-то стряпали. Оттуда с озабоченным видом то и дело появлялась мама или тётка Дарья, поспешно шла в столовую, доставала из буфета блюдо или какую-нибудь миску и тут же исчезала в кухне.
Если мы с Михалычем к ним за чем-нибудь обращались, они только отмахивались: «Не мешайте, мол, не до вас теперь!» – и, не отвечая, спешили по своим очень срочным делам.
– Да-ас! – в раздумье сказал Михалыч. – К «начальству» теперь лучше не приставать, а то достанется на орехи. Давай-ка, брат, удалимся в тихую пристань и будем оттуда наблюдать за ходом событий.
Мы удалились в Михалычев кабинет, сели к письменному столу и начали перебирать, приводить в порядок в ящиках разные охотничьи и рыболовные принадлежности.
В одном из ящиков лежал потёртый толстый альбом с фотографиями. Я отлично помнил каждую из них, но всё-таки время от времени любил их снова рассматривать.
Это были очень старые, порыжевшие и выцветшие за долгие годы фотографии Михалыча и его приятелей, когда все они были ещё совсем молодые.
– Ну что, прогуляемся в страну былого? – предложил Михалыч.
– Конечно, прогуляемся, – охотно согласился я.
Мы уселись рядышком и начали перелистывать страницу за страницей.
– Вот это я ещё студент, – говорил Михалыч. – Боже мой, боже мой! И самому поверить трудно А это мы с приятелем после охоты на зайчишек. Видишь: три штуки взяли, двух – я, а третьего – Сашка. Видишь, он своего за уши держит? Отличная была охота! – И Михалыч в сотый раз начал рассказывать мне про эту охоту.
Я знал весь рассказ наизусть, мог подсказать вперёд почти каждое слово. Но от этого прелесть рассказа ничуть не уменьшалась. Наоборот, с каждым разом он становился мне всё ближе, всё родней. Мне уже начинало казаться, что я и сам тоже участвовал в этой охоте.
Иногда Михалыч забывал и пропускал какую-нибудь подробность. Я тут же с жаром перебивал его, указывал на пропущенное.
– Ах, да, да, забыл совсем! – виновато говорил он.
В конце концов у обоих из нас создавалось впечатление, что мы вспоминаем что-то общее, вместе пережитое. И я даже частенько ловил себя на том, что фантазирую, сочиняю от себя всё новые и новые подробности.
Михалыч этого вовсе не замечал; ему самому, наверное, начинало казаться, что всё это не придумано, а именно так и было на самом деле.
И в этот раз мы с жаром принялись рассказывать друг другу о том, как Заливай погнал русака, как тот помчался прямо через деревню, чтобы сбить со следа собаку. Но Заливая, шалишь, не собьёшь!.
В самый разгар воспоминаний в кабинет вошла мама. Увидя нас, оживлённо беседующих у открытого альбома, мама от возмущения даже развела руками?
– Вот уж лодыри записные! Смотреть тошно!
– А в чём дело, мадам? Чем мы провинились? – осведомился Михалыч.
– Ещё спрашивает! Совести у вас нет, вот в чём провинились! – И она гневно продолжала:-Дел по горло. Мы с Дарьей с ног сбились, а они картинки в альбоме рассматривают!
– Но ведь нам не было дано никакого задания, вот мы и удалились, чтобы не мешать, – пытался оправдаться Михалыч.
– Никакого задания?.. А сами что же вы не видите, что людям помочь нужно?
– Да мы охотно поможем, – вмешался я. – Дай задание, мы его мигом выполним.
– Ну это другое дело, – немножко смягчилась мама. – Беги в кухню, возьми у Дарьи миску с изюмом, и аккуратно из каждой ягодки выдёргивайте хвостики. Чтобы мне живо весь изюм перечистить!
– Будет исполнено! – в один голос отрапортовали мы с Михалычем.
И я со всех ног помчался на кухню за миской.
– Только, смотрите у меня, ягоды не поешьте! – сурово предупредила мама, когда я вернулся с изюмом в кабинет.
– Что вы, мадам, за кого же вы нас принимаете? – с достоинством ответил Михалыч.
– А гоголь-моголь, помнишь? Заставила вас сбивать. Что из этого получилось?
Михалыч сделал рукой негодующий жест.
– Кто старое помянет, тому глаз вон. Мы же вам тогда ещё объяснили, что немного увлеклись дегустацией.
– Только теперь не увлекитесь. Изюму у меня мало. Съедите – нечего в плюшки будет класть.
– Можете сосчитать каждую ягодку, ни одной не убудет.
– Вот и прекрасно! – ответила мама и вышла из кабинета.
Мы с усердием принялись за работу. Не прошло и часу – весь изюм был перечищен.
– Ну что ж, будем надеяться, что «начальство» не очень точно осведомлено о количестве переданных нам продуктов, проговорил Михалыч, не без тревоги заглядывая в кастрюлю. – Маловато осталось! – вздохнул он. – Достанется нам от Самой. Ох, достанется!
– Но ведь мы же отсюда все хвостики, все соринки повытащили, – возразил я, – вот и стало поменьше.
– Соринки, хвостики… Это верно, – кивнул головой Михалыч. – Ну, будь что будет, неси!
Не без волнения я отнёс в кухню скромные остатки изюма. К счастью, мама с тёткой Дарьей решали какой-то срочный вопрос – тащить что-то из печки или подождать. На меня не обратили внимания. Я поставил миску на стол и тут же исчез.
Наконец все приготовления были закончены. В столовой накрыли стол. Мы все приоделись и стали поджидать гостей. Жаль только, что гости были для меня совсем неинтересные – все взрослые.
В кабинете рядом с ёлкой уже поставили карточный столик. Значит, придут знакомые Михалыча, закусят и сядут играть в карты. И всё-таки я с нетерпением ждал этого вечера, ждал, когда зажгут ёлку. Ведь под ёлку мама с Михалычем обязательно положат мне какой-нибудь интересный подарок. Но какой именно?
По опыту прошлых лет я хорошо знал, что сколько ни спрашивай, ни у мамы, ни у Михалыча ничего не узнаешь. Мама только будет улыбаться и уверять, будто ничего в этот раз и не собирается мне дарить. А Михалыч погрозит пальцем и внушительно скажет: «Много будешь знать, скоро состаришься. Учти эту премудрость, друг мой, и не приставай».
Вот я и учёл всё это и, сгорая от любопытства, поневоле ждал вечера.
Понемногу начали сходиться гости. Пришли и Василий Андреевич с Аделаидой Александровной и даже Кока. Правда, он зашёл только на минутку поздравить маму и Михалыча с праздником. Кока торопился куда-то в другое место, где собиралась молодёжь и будут танцы.
– Ну, как охотничьи делишки? – спросил у него Михалыч.
– Дела идут! – весело ответил Кока. – Вчера с отцом ездили к Шаховскому в лес, трёх русачков гоняли. Я одного стукнул, а вот папаша второго прямо из рук упустил.
– Ну, положим, что не из рук… – вмешался в разговор Василий Андреевич. – Посудите сами: гончие где-то впереди меня в лесу подлавливают, в следах разбираются. Я в их сторону и смотрю, караулю косого. Вдруг слышу, Кока мне кричит: «Береги!» Обернулся, а русачина сзади меня. Сидит в кустах и к гончим прислушивается. Только я повернулся, вскинул ружьё – его и след простыл.
– Нужно не зевать, – весело возразил Кока, – во все стороны поглядывать, тогда не упустишь.
Я стоял тут же рядом с говорившими охотниками и с наслаждением слушал их разговор.
– Кока, поди ко мне! – позвала мама из кабинета. – Помоги мне, пожалуйста, ёлку зажечь.
– Можно и мне? – бросился я к маме.
– Нет, нет, посиди в столовой, – ответила мама. – Сейчас зажжём и тебя позовём глядеть.
Дверь в кабинет закрылась, но ненадолго. Вот её уже открывают вновь, и все идут глядеть на зажжённую ёлку.
Лампа в кабинете погашена, светится только ёлка. Десятки тоненьких восковых свечей горят в её густых зелёных ветвях. Они освещают пушистые концы ветвей, похожие на мохнатые лапы каких-то сказочных птиц.
В их неярком дрожащем свете таинственно и внушительно поблёскивают стеклянные шары, звёзды и гирлянды канители. Кажется, что ёлка вся убрана в настоящее золото, серебро, в сверкающие алмазы.
Я с восхищением взглядываю на это чудесное зрелище и спешу к ёлке. Вижу, под ней что-то белеется какой-то свёрток. Беру его в руки и читаю надпись на бумаге: «Юрочке от Михалыча и мамы». Что же там может быть? Сверток большой и тяжёлый.
Быстро разворачиваю бумагу. Внутри какой-то чёрный коробочек. Да это же фотоаппарат и к нему все принадлежности: ванночки для проявления снимков, пластинки в запечатанных коробочках, фотобумага в пакетиках. Какие-то картонные трубочки, наверное, проявитель и закрепитель. Даже фонарик с красным стеклом – всё есть.
– Теперь ты всех нас снимать будешь! – говорит Василий Андреевич. – Нас с Кокой снимешь, когда мы с охоты с зайцами приедем.
– Обязательно сниму! – обещаю я и бегу благодарить маму и Михалыча.
– Ну, понравился подарок? – весело спрашивает мама.
– Очень, очень понравился! – Михалыч хлопает меня по плечу и внушительно говорит: – Этот подарок тебя ко многому обязывает.
– К чему же?
– А к тому, чтобы ты запечатлел на карточках, так сказать, увековечил для потомства всё живое, что тебя окружает. Вот это, например. – И он указывает на птиц, дремлющих в вольере.
– Да разве и их можно сфотографировать? Ведь они не будут спокойно сидеть.
– А для этого существует моментальный снимок. – И Михалыч указывает на какую-то блестящую кнопочку в моём аппарате. – Подожди, братец, – добавляет он. – Вот дождёмся весны, отправимся с тобой в лес. Таких снимков там понаделаем!
– Ой, как здорово! – хлопаю я в ладоши и бегу в спальню, чтобы разложить все принадлежности и как следует ими полюбоваться.
Но долго любоваться моими сокровищами мне не пришлось. В комнату вошла мама и сказала:
– Юрочка, к тебе гость пришёл и тоже подарок. Принёс, да ещё какой подарок!
Я опрометью бросился в кабинет, где находилась ёлка.
Посреди комнаты стоял Пётр Иванович. Его окру-: жили все гости и что-то с интересом рассматривали.
– А, сынок! С праздником поздравляю! – приветствовал он меня. – Вот тебе подарочек принёс.
Окружавшие слегка раздвинулись, и я увидел в руках Петра Ивановича небольшую клетку, а в ней что-то серое, пушистое.
– Белка! – изумился я. – Откуда? У вас ведь не было.
– Не моя. Сам для тебя выпросил. У товарища выпросил, – говорил Пётр Иванович, передавая мне клетку со зверьком. – Она ручная, совсем ручная. По комнате бегает и сама в клетку заходит, И загонять не нужно.
Я не знал, как и благодарить за такой подарок. Хотел тут же выпустить белку из клетки, но Пётр Иванович сказал, что не нужно. Пусть денёк-другой оглядится в новом месте, попривыкнет, да и до ёлки её допускать нельзя, украшения может сбросить, побить, попортить.
– Вот нам отличный объект для фотографии, – сказал Михалыч. – С него мы и начнём наши съёмки живой природы.
Я взял клетку с белкой, понёс в спальню. И Петра Ивановича потащил с собой, чтобы показать свой фотографический аппарат и все принадлежности.
Пётр Иванович сказал, что это замечательная вещь и очень нам нужная.
– Мы теперь, сынок, всех наших пташек переснимаем. Весной выпустим каких на волю – они улетят, а карточки их на память останутся.
Мы с Петром Ивановичем уселись на диванчик.
На столе перед нами лежали все мои сокровища: и аппарат, и принадлежности для проявления, и клетка с белкой.
Я приоткрыл дверцу клетки, просунул туда руку, угостил зверька кедровыми орешками.
Белка сейчас же уселась рядом, начала брать с ладони орешек за орешком и тут же ловко их разгрызала.
Наевшись, она встряхнулась и принялась умывать мордочку передними лапками. Потом она обнюхала мою пустую ладонь и вдруг стала вылизывать её своим влажным крохотным язычком.
– Это она благодарит меня за угощение, – обрадовался я.
– Нет, сынок, – покачал головой Пётр Иванович. – Ты, верно, в руке конфетку держал, вот она сладкое и учуяла. Страсть какая сластёна!
Я сейчас же сбегал в столовую и принёс белке конфету.
Зверёк взял её в передние лапки и с аппетитом съел.
Затем белочка напилась воды из поилки и, видимо вполне довольная угощением, улеглась, свернувшись клубочком, в уголке клетки. А сверху накрылась, как одеялом, своим большим пушистым хвостом.
В этот вечер я лёг спать очень поздно. Раздеваясь и укладываясь в постель, я всё поглядывал на клетку, в которой мирно спал мой новый четвероногий приятель.
– Спокойной ночи, белочка! – сказал я и нырнул под одеяло.
