Текст книги "Дон Карлос. Том 1"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

II. Последняя ночь в монастыре

Прежде чем продолжать рассказ, вернемся к тому дню, когда Амаранту, в присутствии графа Кортециллы, пытали водой, чтобы заставить отречься от дона Карлоса.

Мы видели, что она выдержала пытку и ее, потерявшую сознание, снова отнесли в мрачный каземат.

В коридоре за колонной стоял молодой патер не в обыкновенной монашеской рясе, а в широком черном одеянии. Он увидел искаженное страданием лицо Амаранты, когда ее понесли в подземную келью, и сердце его сжалось от сострадания…

Это был патер Антонио. Он узнал Амаранту и решил непременно помочь ей. Помимо того, что подруга молодой графини могла подсказать ему, где скрывается Инес, чувство сострадания к несчастной призывало его помочь ей. И он остался на время в монастыре, чтобы обдумать свой план действий.

У патера Антонио всегда и прежде была келья в монастыре, и он отправился туда сказать старшему в этот день патеру о своем прибытии.

Патер удивился, что Антонио, так давно служивший во дворце графа Кортециллы, снова очутился в монастыре. Он сообщил о его возвращении великому инквизитору, но тот, оказалось, уже знал об этом.

Антонио держался в стороне от других монахов и большую часть времени проводил в заглохшем монастырском саду, углубившись в свои книги.

Старый привратник Эзебио, которого он знал много лет, рассказал ему, что Амаранта медленно поправляется от мучительной пытки, но так слаба, что едва может подняться с постели.

Через несколько дней Антонио ночью позвали в аббатство. Он еще не ложился и при свете маленькой лампы читал в своей келье, размышлял и думал об Инес.

Дежурный брат привел его в круглую комнату башни, где происходили заседания трех инквизиторов.

– Ты вернулся в монастырь, брат Антонио, – серьезно начал великий инквизитор, – ты ушел из дворца графа Кортециллы после того, как порученная твоему надзору графиня внезапно и бесследно исчезла… Тебя подозревают в том, что ты знал о бегстве и способствовал ему.

Антонио серьезно покачал головой.

– Нет, достойнейшие отцы, – сказал он, – это подозрение безосновательно, я ничего не знал о намерениях графини.

– И не знаешь, куда она ушла?

– После того как граф бросился на меня со шпагой и велел мне оставить его дворец, я сделал все, чтобы отыскать молодую графиню, но мне не удалось, достойнейшие отцы! Теперь я решил остаться на некоторое время в монастыре, а затем снова продолжать свои поиски, иначе мне не будет покоя!

– Ты получишь наши указания на этот счет! А вот почтенный брат Бонифацио говорит нам, – с угрозой в голосе продолжал великий инквизитор, – что ты позволяешь себе недостаточно почтительно разговаривать! Не забывай, что ты дитя Ордена и не имеешь иной воли, кроме той, которая руководит тобой в этой благочестивой общине! Ты знаешь строгость святых обетов…

– И не нарушу их, достойнейшие отцы, но надеюсь, что вы не сделаете их невыносимым бременем для меня! Не мешайте мне уходить, когда меня тянет отсюда!

– Ты принадлежишь Ордену и должен быть глубоко благодарен ему, патер, потому что он заменил тебе отца и мать, приняв к себе бессловесным младенцем, воспитав тебя и дав такое положение, которому многие завидуют!

– Если уж ты сам затронул этот темный пункт моего прошлого, достойнейший отец, позволь задать тебе несколько вопросов, которые так сильно волнуют меня! Однажды я уже слышал от тебя подобные слова, и они заронили в мою душу горькое чувство. Ты говорил, что мои родители, давшие мне жизнь, оттолкнули меня от себя! Скажи, правда ли это? Неужели меня отдали в монастырь, в чужие руки, когда родители еще были живы? Неужели они не захотели слюбовью взглянуть на свое дитя?

– Да, они были живы в то время, – отвечал великий инквизитор, – и отдали тебя в монастырь, зная, что здесь ты получишь лучшее воспитание и достойную цель в жизни. Что может быть выше той цели, которую они определили для тебя?

– Но как же сердце позволило им оттолкнуть от себя и отдать чужим родное дитя, не умевшее еще говорить? Так я могу заключить из твоих слов, достойнейший отец, и сознание этого причиняет мне горе. Они при жизни отдали меня! А теперь они живы?

– Не наше дело доискиваться этого, молодой патер!

– Ты этого не знаешь, а мне хотелось бы знать, достойнейший отец! Хотелось бы взглянуть на них, несмотря на то, что они отказали мне в своей любви. Кто они? Как их зовут?

Этот вопрос Антонио, казалось, сильно удивил трех инквизиторов и даже вызвал их негодование.

– Ты забываешь, что у тебя одна мать – церковь! – вскричал Бонифацио, строго взглянув на него. – Ты – дитя церкви и отказался от всего остального. К чему спрашивать о тех, кто совершенно тебе чужд, кто должен быть чужд тебе с той минуты, как ты вступил в нашу общину? Или ты изменил первым условиям нашего Ордена?

– Я знаю, что должен забыть отца и мать, братьев и сестер, достойнейший отец, знаю, что теперь между мной и ними стоит непреодолимая преграда, но мне хотелось бы знать имя моих родителей и хоть раз увидеть их!

– Это безумное, суетное желание! Вообще ты, кажется, очень любишь мир, – сказал великий инквизитор, начиная сердиться, – ты беспрестанно возвращаешься к прошлому и, доставляя себе напрасные страдания, упускаешь из виду обязанности, налагаемые на тебянастоящим!

– Прости, достойнейший отец, это не так! Я верен своему долгу и своим обетам, но если иногда в уединении и в тишине у меня является желание узнать свое настоящее имя…

– Разве тебя не удовлетворяет прекрасное имя Антонио? – прервал его Доминго.

– Да, оно прекрасно, но мне хочется знать имя, которое я получил от своих родителей, хочется услышать что-нибудь о них, увидеть место, где я родился…

– И это грешные желания! – вскричал Бонифацио. – Их не допускают твои обеты и отречение от всего мирского!

– Жестоки твои слова, достойнейший отец! Я знаю, ты имеешь право высказать мне это, но, тем не менее, это жестоко, в человеческом сердце есть чувства, которые невозможно искоренить. Мы должны отречься от всего, что нам было дорого, считать чужими отца и мать! Когда я произносил это, достойнейшие отцы, я был молод и так предан науке, что не думал о чувствах и не подозревал об их существовании. Да, я был ребенком, невинным ребенком, не спрашивающим о своем прошлом, о том, что было! Но наука породила во мне вопросы… много вопросов… из них возникли чувства… и, наконец, появилось желание узнать, кто мои родители!

– Так докажи свою нравственную силу, поборов в себе эти желания и чувства, молодой патер! Задача достойна тебя! Оставайся в своей келье, молись и кайся, чтобы одолеть суетные мысли. Тебе, видимо, предстоит высокое назначение, если ты покажешь себя достойным его! Углубись же в себя, молодой патер, вернись в келью и жди там нашего решения.

Антонио молча исполнил приказание. Он не возобновлял больше своих настойчивых расспросов и вернулся в крошечную комнатку, в которой провел юность.

Через несколько дней, сойдя в подземелье, патер Антонио вошел в мрачный каземат, где Амаранта лежала на скудной соломенной подстилке, уже немного окрепшая после пыток. Увидев патера, она заломила руки…

– О, сжальтесь, отдайте мне мое дитя! – вскричала несчастная.

Антонио подошел к ней со словами утешения, сказал, кто он, и обещал избавить ее от заточения. Затем он спросил, знает ли она, куда девалась графиня.

– Инес ушла? – вскричала Амаранта… – Еще один удар для меня! Теперь я понимаю, что она мне тогда сказала…

– Она ушла, чтобы избежать брака с доном Карлосом! Я везде искал ее, чтобы ей помочь, так как она теперь совершенно одинока и беззащитна, но нигде не мог найти…

– Не нашли!.. Бедная Инес! Я не знаю, куда она могла пойти!

– Я вас освобожу, и мы вместе отправимся на поиски. Хотите помочь мне в этом, Амаранта?.

– От всей души, патер Антонио! Но вы подвергаетесь страшной опасности из-за меня!

– Обо мне не думайте и не беспокойтесь. Не бойтесь ничего, не тоскуйте! Может быть, объединив усилия, мы сумеем найти графиню Инес!

– Да, вы правы, патер Антонио, это моя святая обязанность!

– Вдвоем нам удастся напасть на ее след. Будьте же готовы в одну из следующих ночей уйти со мной из монастыря. Предоставьте мне позаботиться обо всем, и я избавлю вас от заточения! Не возбуждайте только подозрений привратника и не горюйте, помощь близка!

Амаранта поблагодарила его со слезами на глазах. Тут только Антонио увидел, как страшно она изменилась.

Привратник не знал о том, что молодой патер посетил келью Амаранты, потому что ключи от подземелий висели в столовой, чтобы патеры могли свободно входить к монахам, осужденным на тяжкое заточение, утешать их и выслушивать их исповедь.

Когда Антонио вернулся в монастырь, повесив ключи на прежнее место так, что этого никто не заметил, к нему вошел старший патер.

Инквизиторы поручили ему расспросить Антонио – у них, по-видимому, было для него какое-то важное задание, и они хотели его испытать. Антонио долго беседовал с патером, прохаживаясь взад и вперед по монастырскому двору.

Результатом их разговора было появление в келье Антонио патера Бонифацио; тот сообщил Антонио, к немалому его удивлению, что ему опять поручена миссия вне монастыря. На другой день ему велели готовиться к отъезду, а на следующий – патер Доминго сам пришел в его келью и объявил, что он избран для выполнения важной миссии. Завтра же ночью ему предстояло уехать на север, к дону Карлосу. Обязанность его состояла в том, чтобы всюду сопровождать принца, не выпускать его из виду и доносить обо всем происходящем.

Великий инквизитор дал ему письмо к дону Карлосу и пропускное свидетельство, открывающее дорогу всюду во владениях карлистов, затем большую сумму на проезд и приказание патерам всех монастырей оказывать брату Антонио всевозможную помощь и содействие.

Настоящая цель поездки должна была оставаться тайной для всех, а главное, Антонио должен был уехать ночью так, чтобы никто не знал.

Все это как нельзя более соответствовало его планам.

Зашив, согласно приказанию, необходимые бумаги и деньги в рясу, под которой совершенно скрывалось его обычное платье, Антонио простился вечером с великим инквизитором и старшим патером.

Он должен был уйти из монастыря по окончании полночной мессы, когда все кругом заснет.

Брат-привратник получил короткое приказание в назначенный час отворить ворота брату Антонио. Все было готово к отъезду, и молодой патер ждал только случая освободить Амаранту, чтобы вместе уйти из монастыря. Никто и не подозревал о его планах.

После полночной мессы, на которой он присутствовал с другими патерами и братьями в монастырской капелле, монахи разошлись по кельям.

Все стихло, благочестивые братья улеглись на свои жесткие постели, все огни погасли, только внизу, у портала, грустно и тускло горел фонарик привратника. Поверх своей дорожной рясы Антонио надел еще одну и тихонько прокрался в столовую, где в этот час ночи, конечно, никого не было.

Взяв ключ от подземелий, он пошел в аббатство.

На монастырском дворе было тихо, только ночной ветер шептался с листьями каштановых деревьев.

В коридорах аббатства тоже царило молчание. Конечно, можно было случайно встретить патера или дежурного брата, шедших на тайное заседание инквизиции в круглую комнату или возвращавшихся оттуда.

Но Антонио этого не боялся. Он хорошо знал все ходы и выходы и шел теперь по темным как могилы коридорам, ощупывая руками стены. Выйдя на старую широкую лестницу, он поднялся по ней и пошел к той, которая вела вниз, в комнаты пыток и в подземелья.

Но в ту минуту, как он уже собирался спуститься по скользким ступеням, под сводами коридоров послышался шум и вдали показался приближающийся свет.

Кто-то шел из подземелья – без сомнения, старый Эзебио.

Старик не должен был видеть его здесь в такой час, иначе завтра утром тотчас узнают, что Амаранту освободил Антонио.

Если ему удастся спрятаться, то осмотр келий старым привратником пойдет еще и на пользу молодому патеру; старик сможет тогда подтвердить, что после полуночи выпустил из монастыря патера Антонио, и никому в голову не придет заподозрить его в освобождении Амаранты.

Но как спрятаться в коридоре от Эзебио, когда тот с фонарем?

Антонио, не долго думая, вернулся и проскользнул в один из узеньких, темных боковых коридоров, куда редко кто заходил. Подождав здесь, пока Эзебио удалился, он вышел из своей засады и теперь еще смелее пошел к подземельям. Времени терять было нельзя!

Тихонько подойдя к двери и нащупав замок, он вставил в него ключ и осторожно повернул. Дверь отворилась.

– Кто здесь?.. Кто вы такой? – робко спросила Амаранта, в темноте не видя входившего.

– Вставайте! Это я, Антонио! Я пришел вывести вас из монастыря.

– Это вы!.. О святая Мадонна!.. Я боюсь до смерти… нас увидят…

– Не бойтесь, идите за мной!

– Из-за меня вы подвергаете себя опасности, патер Антонио! Лучше оставьте меня в моей тюрьме!

– Если вы не сбежите сегодня, то не выйдете отсюда никогда!

– Инес права! Вы благороднейший человек!

– Торопитесь, пора! Где вы? Тут так темно, хоть глаз выколи!

Амаранта протянула к нему руки.

– Я здесь, – прошептала она.

– Наденьте вот это, – сказал Антонио, накинув ей на плечи захваченную им вторую рясу, – она вам еще пригодится.

Теперь никто не догадался бы, что с патером идет женщина. Капюшон Амаранта надвинула на лицо.

– А мое дитя… – робко прошептала она, – что будет с моим мальчиком, которого у меня отняли?..

– Не горюйте, оставьте его пока здесь, за ним хорошо присмотрят, – отвечал Антонио. – Я сам воспитывался в монастыре с самого раннего детства.

– Я больше не увижу его…

– Никто не может отнять его у вас, если вы не захотите отдать его сами. Послушайтесь меня, оставьте дитя пока здесь! Пойдемте же!

Патер запер келью и, взяв Амаранту за руку, повел ее к лестнице. Поднявшись по ней в совершенной темноте, они осторожно и неслышно вышли, наконец, из аббатства. Антонио провел Амаранту к дальней стене; тут, в тени каштановых деревьев, никто не мог ее увидеть.

– Подождите минуту, – шепнул он молодой женщине, оставляя ее одну.

Сердце ее сильно билось… Ей так хотелось на свободу… Она вполголоса читала молитву.

Антонио вернулся с маленькой лестницей, приставил ее к широкой толстой стене и взобрался наверх, за ним последовала и Амаранта. Тогда он опустил лестницу по другую сторону стены, шепнув Амаранте, чтобы она спускалась, а он присоединится к ней чуть позже.

Амаранта спустилась на улицу; тогда Антонио подтянул лестницу и, опустив ее в монастырский двор, сошел вниз, отнес лестницу на место, а ключ от кельи Амаранты – в столовую и вернулся во двор монастыря. Теперь молодая женщина была в безопасности.

Он постучал у двери привратника, который без слов с поклоном отворил ему и пошел со связкой ключей к наружным воротам. Отворив ворота, он еще раз поклонился.

– Да сохранит тебя Бог, брат мой, – сказал Антонио.

– Да не оставит Он и тебя вовеки своей милостью, – отвечал привратник.

Патер был на улице. Ворота за ним заперли. Когда шаги дежурного брата затихли на монастырском дворе, Антонию подошел кожидавшей его Амаранте, и два монаха направились по улице Гангренадо, окутанной безмолвием ночи.

III. Тайна герцогини

После описанного нами кровопролития ночлежку дукезы велено было закрыть. Старуха притворилась очень удивленной, когда альгвазилы объявили ей это. Затем в продолжение некоторого времени полиция являлась неожиданно, по ночам, чтобы удостовериться, соблюдается ли ее приказание, и, не находя больше ничего подозрительного, перестала тревожить дукезу.

Старуха перенесла этот жестокий удар безропотно и очень спокойно. У нее были уже другие, новые планы, для осуществления которых не хватало какой-нибудь тысячи дуро, но была уже готова очень крупная сумма.

Однажды, когда дукеза только что успела позавтракать в знакомой нам уже первой комнате домика, где она пересчитывала деньги, к воротам подъехал экипаж.

Осторожно выглянув в окно, она увидела несколько старомодное, но еще очень приличное ландо с хорошо одетым кучером.

В экипаже сидела или, лучше сказать, полулежала какая-то сеньора; на вид ей можно было дать от сорока до шестидесяти лет, но вообще, глядя на черный цвет ее крашеных волос и сильно набеленное и нарумяненное лицо, возраст ее определить было трудно. На ней была модная парижская шляпка с дорогими французскими цветами, огромная яркая, пестрая шаль и до того пестро убранное платье, что не было возможности определить его настоящий цвет. Рядом с этой сеньорой сидел маленький человечек, напоминающий хомяка своим красненьким, безбородым лицом с длинными бакенбардами. Он был в белом жилете, таком же галстуке и нарядной летней накидке.

Увидев, что сеньор вышел из экипажа и подошел к воротам, дукеза поспешно оправила свое старое атласное платье и взглянула в маленькое туалетное зеркало. Оно дало ей удовлетворительный ответ. В это время у двери раздался резкий голос, спрашивающий, дома ли дукеза Кондоро?

– Дома, сеньор, – отвечала Сара, отворяя сама за неимением прислуги.

Крошечный господин в модной, гладкой как зеркало . шляпе вернулся к ландо и ловко, несмотря на свои годы, помог выйти даме. При этом она кокетливым движением руки, обтянутой сиреневой лайковой перчаткой, приподняла платье, так что можно было видеть богато вышитые белые юбки и хорошенькие ботинки. Затем, оглядев невзрачный домик и узкую, низенькую калитку, она жеманно спросила супруга, пропустившего ее вперед:

– Туда ли мы пришли, Капучио?

– Да, душечка, дукеза отворила дверь и отвечала на мой вопрос.

– Сама? – удивленно спросила сеньора, спуская немного с плеч темно-красную шаль.

– Сама, – подтвердил супруг, любезно наклоняя голову в завитом парике.

Оригинальная пара вошла в дом. Кучеру было велено заняться лошадью; кучера хороших домов никогда не стоят у подъезда, а ездят шагом взад и вперед по улице, чтобы лошадь не застоялась. И этот кучер сделал так же, хотя его лошадь горячностью не отличалась.

Следуя приглашению дукезы, сеньора и за ней сеньор вошли в комнату. Последний снял шляпу и провел рукой по волосам, чтобы удостовериться, крепко ли сидит темно-рыжий парик.

– Позвольте представиться, сеньора дукеза, – сказал он, слегка кланяясь, и прибавил, указывая на, видимо, разочарованную супругу, а потом на себя:– Сеньора Капучио, сеньор Капучио!

– Очень приятно, чему обязана честью? – отвечала Сара Кондоро со всеми манерами прежней герцогини.

– Сама дукеза? – с непостижимым нахальством спросила сеньора, слегка указывая пальцем на старую Сару.

– Да, душечка, – отвечала последняя, показывая на себя, – сама дукеза Кондоро, не прежняя, конечно, но все-таки дукеза!

Сеньор Капучио, видимо, был сконфужен манерами жены. Он казался образованнее ее, а она же сильно напоминала особу с сомнительным прошлым, разыгрывавшую из себя сеньору.

– Мы пришли кое-что предложить вам, сеньора дукеза, – сказал он.

– Прежде всего, – прервала жена, схватив его за руку, – позвольте нам сесть, сеньора дукеза!

– Пожалуйста, – отвечала Сара, указывая на старую коричневую софу.

Сеньор взял себе стул, любезно предоставив дамам место на софе.

– Да, предложить кое-что, сеньора дукеза, – продолжала его жена, – но мне все кажется, что мы…

Капучио видел, что его дражайшая половина все еще недоверчиво оглядывает убогую комнату и готовится опять сделать какое-нибудь неприличное замечание, но он знал, что у нее бывают страшные припадки гнева и что с ней надо действовать крайне осторожно.

– Я хозяин большого кафешантана на улице Сиерво, – перебил он ее. – Салон Капучио принадлежит к самым элегантным в Мадриде.

– В целом свете! – вскричала сеньора с уверенной, самодовольной улыбкой. – Что перед ним «Клозери де Лила», «Шато де флер»… Я все это видела… Что все эти кафе! Помойная яма, сеньора дукеза, мусорная яма!

– Вы, конечно, знаете мое заведение? – снова вмешался супруг. – Мой салон великолепен, у нас ангажированы самые хорошенькие, интересные певицы.

– Вчера, например, две цыганки! – вскричала сеньора, целуя кончики пальцев. – Прелесть!

– И танцовщицы тоже, – продолжал Капучио. – Каждую ночь заведение полно народу!

– На улице Сиерво? – спросила дукеза. – Это таверна где-то во дворе?

– Салон Капучио не таверна, – отвечала оскорбленная сеньора.

– Нельзя сказать, чтобы он был во дворе, – старался замять резкое замечание супруги сеньор Капучио. – Вход находится между двумя домами, а за ними, в глубине, и само заведение с прекрасным садом.

– А, знаю, знаю! – сказала дукеза. – Я на прошлой неделе видела его – маленький, закоптелый зал с четырьмя отдельными кабинетами и биллиардной; перед окнами сад, не больше этой комнаты…

– О, гораздо, гораздо больше! – вскричала сеньора.

– Да, больше, – подтвердил, улыбаясь, сеньор Капучио. – И у нас всегда такая отличная публика. Мы слышали, сеньора дукеза, что вы хотите устроить такое же заведение, а мы хотим продать наше, так не угодно ли вам будет взглянуть на него?

– Вы хотите продать его, сеньор Капучио?

– Настоящее золотое дно, – отвечал он с грустной миной и пожимая плечами, – но сеньора хочет уехать!

– Нам это уже надоело, сеньора дукеза, – подтвердила жена. – Мои нервы больше не выносят такого шума! У нас хорошенькое именье в Аранхуэсе, мы уедем туда!

– Да, хотя салон очень прибыльный, – сказал сеньор Капучио, – нам хочется отдохнуть; мы еще, конечно, не стары, но нервы моей жены…

Капучио снова пожал плечами в знак сожаления.

– Я действительно хочу устроить большое заведение, – отвечала Сара Кондоро, говорившая очень мало и сдержанно, – но гораздо больше и изящнее вашего!

– Его можно увеличить, и денег много не понадобится для этого.

– А какова цена, сеньор Капучио?

– Двадцать тысяч дуро, с полной обстановкой.

– Пустячная цена, конечно, – прибавила сеньора, – но, повторяю, мы уезжаем, мои нервы требуют этого.

– Ну вот, и меня нервы заставляют продать ночлежку…

– И заменить ее салоном, где постоянно будут петь и танцевать? – пошутил сеньор Капучио.

– Непременно! Я продам этот дом и ночлежку или отдам их внаем…

– Так, очень жаль… а я думала… – с улыбкой сожаления сказала сеньора, вставая.

– Двадцать тысяч дуро чистыми деньгами, – повторил муж, взявшись за шляпу.

– Подумаю. Во всяком случае, мне надо решить дела с этим домом, – сказала дукеза, – и тогда уж начать действовать. Вы ведь немножко уступите, сеньор?

– Конечно, сеньора дукеза, если вы купите на чистые деньги. Но уверяю вас, это настоящее золотое дно; если с умением взяться за дело, можно удвоить доход от него. А если к тому же его хозяйкой станет дукеза, салон через несколько месяцев получит огромную известность, сделается местом сбора всей знати… О, да, одним словом, не пересчитать всего, что может принести этот салон, сеньора дукеза!

– Я думаю, мы сойдемся, – отвечала Сара Кондоро, провожая чету Капучио до двери.

– Мне больше всего хотелось бы продать свой салон вам, – любезно сказал супруг, кланяясь дукезе.

Сеньора Капучио простилась с ней дружески снисходительным жестом, который, по ее мнению, должен был показать, что она знатная дама, но вышло совершенно наоборот.

Супруги уехали.

– А ведь покупка-то была бы славная, – прошептала дукеза, жадность которой вновь пробудилась после этого разговора, – тут может выйти отличное дельце! Но двадцать тысяч дуро! Черт возьми! У меня не будет и четвертой доли! Сколько я тогда насчитала? Надо еще раз пересчитать. Салон Капучио… Салон дукезы! Последнее совсем иначе звучит. Кафешантан… балы… маскарады…

Отвратительное лицо старой сгорбленной дукезы оживилось при этих словах. Она заперла на ключ дверь маленькой комнатки и достала из-за софы большой сундук, при виде которого глаза ее засветились любовью и радостью, – тут были ее деньги!

– Непременно устрою это! Еще раз поживу!.. Балет – красивые мужчины! Пение… Живые картины, разумеется, самые соблазнительные!.. Гроты с нимфами и сильфидами… Хорошенькие девушки, одетые баядерками…

Глаза дукезы сверкнули.

– Устрою что-нибудь вроде цыганских вечеров в Москве, – так, чтобы внешний вид не бросался в глаза, а внутреннее убранство горело и сияло, чтобы везде были бархат и шелк, и всюду – красивые мужчины и женщины. Да, непременно устрою, как в Москве. Я мастерица на эти вещи! Но прежде всего – сосчитаю…

Старуха таяла от блаженства при мысли, что еще раз увидит деятельную чувственную жизнь, красивых мужчин и женщин.

Открыв сундук, она достала оттуда сверток из газетной бумаги и принялась перебирать костлявыми пальцами банковские билеты. Ее красное лицо сделалось еще краснее. Прежде, вся в золоте, она мотала его, а теперь – не могла наглядеться на скопленные деньги.

Повторяя шепотом суммы, чтобы не забыть, она стала вынимать один за другим кошельки и свертки с золотом, но вдруг остановилась и выпрямилась.

Уже наступал вечер – лучше закрыть ставни и запереть двери. Так она и сделала. Потом зажгла лампу и, запершись в маленькой комнатке, уже спокойно продолжала свое занятие. Теперь уж никто не потревожит ее.

Эта сгорбленная старуха, длинными цепкими пальцами перебиравшая золото, широко раскрыв глаза, словно хотела вобрать его все в себя, выглядела как алчная, отвратительная колдунья.

Огромную сумму она насчитала – четыре тысячи дуро! Но если даже за продажу дома она выручит еще несколько тысяч, все же этого будет недостаточно для покупки и отделки нового заведения.

В это время, когда все ее богатства были разложены на столе, раздался звонок.

Сара Кондоро вздрогнула, точно ее застали на месте преступления, и застыла, не решаясь отворить. Но звонили все настойчивей; прикрыв золото платком, старуха вышла с лампой в переднюю.

– Кто бы это был? – говорила она. – Верно, прегонеро! Кто тут? – спросила она, подойдя к двери.

– Отворите! Дома ли сеньора дукеза?

Старуха не отвечала, припоминая, чей это мог быть голос.

– Здесь живет сеньора дукеза Сара Кондоро? – нетерпеливо повторил между тем голос.

– Где же она его слышала?

– Кто вы, сеньор? – спросила она вместо ответа.

– Отворите, пожалуйста! Я не могу сказать вам своего имени.

– Какая-то тайна, – прошептала дукеза, – а мои деньги! Вдруг он сквозь какую-нибудь щель…

– Да отворите же! – громче повторил голос. – Мне сказали, что здесь живет сеньора дукеза, у меня для нее важное известие, но могу передать только ей самой.

– Ловушка, – усмехнулась Сара. – Дукеза живет здесь, – громко сказала она, – но говорит только с теми, кого знает.

– Гм-м… – в затруднении протянул стоявший за дверью. – Так позовите сеньору дукезу!

– Это я сама!

– Будьте добры, сеньора дукеза, отворите, я принес важное известие. Вам нечего бояться!

– Ну, посмотрим, – пробормотала старуха, – можно не впускать его в другую комнату!

Она отворила. Перед ней стоял пожилой человек, завернутый в плед, как путешественник; поля черной шляпы совершенно закрывали его лицо.

Взглянув на дукезу при свете лампы, он как будто испугался и, внимательно всматриваясь в нее, спросил с некоторым удивлением, но почтительно:

– Простите… вы… сеньора дукеза?

– Да, да, дукеза Кондоро, сеньор, – отвечала старуха, усмехаясь и разглядывая гостя. – Но подойдите поближе!

– Простите… я совсем не узнал вас, – отвечал он, проходя за старухой в другую комнату. Поставив лампу на стол, она указала незнакомцу стул.

– Садитесь, – сказала она, – что привело вас сюда?

Гость продолжал смотреть на дукезу…

– Странно, – в недоумении сказал он, – неужели я ошибся… Или вы так изменились?..

– Да скажите, пожалуйста, сеньор, кто вы? – сказала наконец Сара Кондоро, смутно припоминая что-то и складывая руки. – Где-то я видела вас давно, прежде… да, да… У нас тогда был слуга, очень похожий на вас…

– Ну, так я не ошибся! Меня зовут Рикардо Малеца, сеньора дукеза!

– Рикардо! Святой Антонио, как ты постарел, Рикардо! – вскричала дукеза. – У тебя совсем седые волосы, и с этими длинными баками ты совершенный англичанин-путешественник…

– Двадцать лет, сеньора дукеза, как я не имел чести видеть вас, – отвечал Рикардо, обращаясь к ней с прежней почтительностью, несмотря на удивительную перемену дукезы, поразившую его гораздо сильнее, нежели перемена в нем поразила ее.

– Двадцать лет! Да, двадцать лет, как мы разошлись с герцогом! Садись, Рикардо. Откуда ты?

– Издалека, очень издалека, сеньора дукеза!

– А герцог? Жив он еще? Ты все у него служишь? Как хорошо, что ты навестил меня, Рикардо!.. Двадцать лет! Господи, Боже мой! – тараторила она. – А я-то все еще живу, как видишь!

– И совсем одни? – спросил Рикардо, манеры и наружность которого сразу выдавали камердинера или дворецкого из знатного дома, где он приобрел некоторый лоск.

– Да, – смеялась дукеза, – у меня уже больше нет многочисленной прислуги, сеньора дукеза сама себе прислуживает. О, прежде бывало и хуже… ну, да что об этом! А скажи-ка, ведь меня трудно было тебе узнать, а?

Рикардо смущенно улыбнулся.

– Столько времени прошло… мне много приходилось путешествовать.

– Ну да, да! Я тоже состарилась, но еще не чувствую этого!

– Приятно, когда человек может это сказать, сеньора дукеза!

– Приятно, когда еще живется… Гадко, когда жизнь делается в тягость, Рикардо!

– Но ведь у вас до того не дошло!

– Доходило, и как еще! Но теперь нет! У меня столько планов, и для выполнения их нужно столько сил! А скажи, однако ж, жив ли герцог?

– Точно так, сеньора дукеза.

– Здоров, весел? – спрашивала Сара Кондоро таким тоном, как будто дело шло о совершенно постороннем человеке.

– Его светлость немного слаб и болеет.

– Так, так! Ведь ему уже за семьдесят?

– Шестьдесят восемь, насколько я знаю.

– Ах, да, правда, мне ведь шестьдесят шесть минуло в прошлом месяце. Где же он живет?

– На востоке, сеньора дукеза, этого требует его здоровье.

– А ты у него больше не служишь?

– Я дворецкий его светлости.

– Ишь, как славно продвигаешься! А что герцог – не приехал сюда погостить?

– Нет, сеньора дукеза, его светлость остались на востоке и поручили мне устроить здесь некоторые дела.

– Верно, денежные? – сказала старуха с подавленным вздохом. – И что он делает теперь с таким огромным богатством, когда некому больше тратить его?

Рикардо тихонько усмехнулся.

– Его светлость и теперь живут совсем одни, – отвечал он.

– И ты пришел ко мне по собственному побуждению?

– Не совсем, сеньора дукеза.

– Герцогу так не терпелось узнать, не умерла ли уже та, что носит его имя?..

– Меня не это привело сюда, сеньора дукеза, – вежливо поспешил объяснить Рикардо. – Его светлость, напротив, надеялся, что я найду сеньору дукезу в полном здравии!

– Надеялся… ну, и я желаю ему еще долго пожить, передай от меня это герцогу Кондоро.

– Его светлость уж несколько лет сильно грустит, – сказал Рикардо. – Полное одиночество, мысль, что когда-то у него был сын, беспокойство о его участи…