Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть I"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
Да и мог ли я подозревать, мог ли я допустить, чтобы девушка, ради которой я хотел пожертвовать своим положением в свете, которую я хотел сделать своей возлюбленной, обожаемой женой, изменила мне из послушанья матери, предпочитавшей бесчестие дочери супружеству со мной. Мог ли я подумать, что Жозефина так скоро забудет слова любви и преданности и изменит своей клятве принадлежать мне в этой и той жизни.
Я оставил военную службу, чтобы перейти в штатскую, надеясь хорошим жалованьем обеспечить Жозефине счастливую жизнь. Я рисовал себе картину нашей будущей блаженной жизни; насмешки товарищей не сердили меня: я думал только о счастье обладать любимым существом, на котором сосредоточивались все мои желания, надежды и мечты; я был уверен, что время осуществления их близко.
Я был слеп, я не замечал, что Жозефина была бледна и расстроена, что она болезненно улыбалась, когда я говорил ей о нашей свадьбе, и что мать не позволяла мне долго сидеть с ее дочерью, ссылаясь на ее слабость. Я молился за нее и с любовью делал все нужные приготовления к нашей свадьбе. Найдя удобную квартиру, я убрал ее как можно красивее, чтобы достойно принять обожаемую мной женщину.
Вдруг Жозефина сильно захворала; мать, которую я в душе ненавидел за ее подлость и низость, не позволяла мне входить к больной. Но я все еще был далек от подозрений. Я и не предполагал об ударе, который вскоре должен был сразить меня.
Тем временем граф Ингельштейн праздновал получение майората, сделавшего его одним из богатейших дворян страны. Он так убедительно просил меня явиться на этот праздник, что я, наконец, уступил его просьбам, хотя мне было тяжко отправляться в общество, когда Жозефина лежала больной. Я опасался, чтобы смерть не похитила у меня моей возлюбленной, не предполагая, что она уже давно похищена у меня тем, кто пригласил меня на праздник, может быть, даже для того, чтобы похвастать своим торжеством и своей жалкой сделкой. Ничего не подозревая, явился я в общество моих беззаботных товарищей, за это время сделавших такие громадные успехи на поприще так называемой легкой любви, что я чувствовал себя среди них стесненным. Когда неумеренное употребление шампанского разгорячило головы присутствующих и я, пользуясь этим обстоятельством, хотел незаметно уйти, графу фон Ингельштейну вдруг вздумалось похвастать победой.
– Фон дер Бург! – воскликнул он.– Что думаете вы о маленькой Жозефине? Ведь это интересная история, не правда ли?
Сидящие офицеры украдкой улыбались и перемигивались между собой.
– О маленькой Жозефине? – спросил я еще спокойно.– Кого вы имеете в виду, граф Ингельштейн?
– Вашу невесту, фон дер Бург. Разве вы не собираетесь на ней жениться? Нам бы следовало праздновать свадьбу и крестины на половинных издержках.
Уже более полувека прошло с тех пор, но руки мои и теперь дрожат при воспоминании об этих словах.
Я побледнел, сердце мое замерло. Я быстро вскочил, не зная, на что решиться, что делать.
– Что это значит? – спросил я, глядя на весело смеявшегося развратника.
– Разве вы не знаете, что прелестная Жозефина больна? – спросил он с издевкой.
– Знаю, что же дальше?
– Разве вы не хотите жениться на ней, господин фон дер Бург?
– Хочу, но довольно вопросов, я вас попрошу ответить на мой.
– Вы говорите в странном тоне.
– Он будет еще более странным, если вы не объясните мне ваших последних слов.
– Это нетрудно сделать. Вы собственными глазами можете увидеть мальчика хорошенькой Жозефины, незаконнорожденного Ингельштейна.
– Вы с ума сошли! – вскричал я вне себя.
– Ого? – Вас это поразило?! Неужели вы так и не заметили этой штуки?
– Ни слова более, граф фон Ингельштейн, иначе я пущу вам пулю в лоб.
Офицеры вскочили со своих мест, чтобы броситься между мной и моим смертельным врагом, отнявшим у меня сокровище, которое было мне дороже жизни.
– Пойдемте со мной,– сказал граф рассерженно.– Прощаю вам ваш гнев. Вы собственными глазами убедитесь в истинности моих слов.
Граф повел меня ночью через город к маленькому домику. Он погружен был в совершенную темноту; только на задней стене ставень одного из окошек был чуть приотворен. Граф подвел меня туда и отодвинул ставень. В глубине комнаты возле колыбели со спящим ребенком сидела Жозефина.
Кровь застыла у меня в жилах; мне показалось, что вся земля погружается в вечный мрак, я едва не упал в обморок. Я любил погибшую женщину!
На следующий день на лесной опушке за милю от города происходила дуэль между мною и графом фон Ингельштейном. Он промахнулся, а моя пуля раздробила ему череп. Я сам отдался в руки правосудия, и меня приговорили к нескольким годам заключения в крепости. Когда я вышел оттуда, мне сказали, что Жозефина умерла.
Итак, я не видел ее более. Должно быть, терзаемая угрызениями совести, она впала в чахотку. Обо мне была ее последняя мысль, ее последнее воспоминание; она умерла с моим именем на губах, сожалея, что не может получить прощения за свою измену.
Ее кончина была так печальна, так мучительна, что я не мог не простить ее и с тяжелым сердцем поспешил на ее могилу. Тут, молясь за нее и за себя, я поклялся удалиться в уединение, чтобы строгими лишениями искупить прошлую жизнь и найти покой, к которому так стремилась моя измученная душа.
Мне сообщили также, что мать Жозефины ловко воспользовалась письмами графа Ингельштейна и с их помощью ввела ребенка умершей во владение майоратом. Итак, веселый, исполненный прекрасных надежд, горячо любящий и счастливый юноша превратился в угрюмого, ненавидящего свет человека, который искал клочка земли, чтобы в уединении снова обрести спокойствие и забвение прошлого.
Не скоро обрел я мир и внутреннее спокойствие, позволяющие человеку твердо и без боли смотреть на прошлое и будущее. Нужна была крепкая надежда на Бога и немало силы воли, чтобы спасти мою душу от отчаяния и выйти победителем из тяжелой борьбы, на которую я был обречен по вине других.
Теперь я уже настолько спокоен, что молюсь Богу за этих людей. Я простил им и со спокойным сердцем вышел из бурь и треволнений прошлой жизни.
Ныне я уже старик, меня называют отшельником Иоганном; я пользуюсь редким счастьем помогать словом и делом моим ближним. По прошествии стольких лет я снова стал любить людей, сделался их другом и помогаю им по мере своего достатка.
Я уже чувствую приближение смерти и потому закончу эти записки открытием тайны. По всей вероятности, я не успею сообщить ее устно тому, кого она касается, так как этот человек теперь далеко от меня.
Она касается тебя, мой возлюбленный Эбергард, и в твои руки должны попасть эти бумаги. Все, что я здесь опишу – истинная правда; клянусь в том моим вечным спасением.
Ты называл меня своим отцом, но ты не сын мне, той дорогой Эбергард! Кто были твои родители – я не мог знать. Непроницаемой тайной покрыто твое рождение; ты явился как бы сверхъестественным образом, сопровождаемый небесными видениями.
Войска Наполеона наводнили всю страну, неся за собой разорение и несчастье. И тут на огненно-красном небе внезапно появилась светлая, блестящая комета с огненным хвостом, которая затемнила своим блеском звезду алчного корсиканца. Мужчины и женщины молились, распростершись на коленях, и с благоговением смотрели на чудную звезду, которая казалась ниспосланной самим Богом. В ту же ночь внезапно пронеслась по городу карета, запряженная четверкой черных коней. Животные взбесились и понесли во весь опор, давя стариков и детей; из кареты выпала одетая во все черное дама, а следом за ней и кучер, который при падении разбил голову. А кони все несли и несли и скоро исчезли во мраке ночи.
Пораженный народ с испугом и молитвой толпился вокруг прекрасной, облаченной в черное дамы. Никто не знал ее, никто не мог узнать, откуда и куда она ехала. На ее груди лежал маленький мальчик. Она поцеловала его в последний раз, обратив свой взор к небу; ее прекрасные глаза закрылись; благородное лицо подернулось смертельной бледностью. Ее погубил сильный удар, полученный при падении.
Тем мальчиком, которого бедные люди положили на только что распустившиеся цветы и на которого чудесная звезда проливала свой яркий свет, тем мальчиком, как бы явившимся с неба, был ты, мой Эбергард. Я взял тебя к себе и дал тебе имя в честь дня, когда я обрел тебя. Мы похоронили неизвестную даму, твою мать, под сенью цветущих деревьев.
Драгоценный амулет, который я тебе дал,– камень с изображением креста, солнца и черепа,– был единственным наследством, оставленным тебе.матерью. Может быть, он поможет тебе отыскать твоих родителей. Никто не мог узнать имени твоей матери; я заметил только, что на платке, который она держала в руках, была вышита королевская корона. Никто не слыхал, что сделалось с дикими конями и со сломанной каретой…
Мне тяжело открывать тебе эту тайну, но я считаю себя обязанным сообщить тебе перед смертью, что Эбергард фон дер Бург – это не твое настоящее имя, дабы ты мог отыскать своих подлинных родителей и принять имя, которое принадлежит тебе по праву.
Все, что здесь написано,– истинная правда, клянусь в том вечным моим спасением.
Иоганн фон дер Бург
Теперь Леона знала о тайне, скрывавшей рождение Эбергарда; в умелых руках это послание могло послужить грозным оружием против ее бывшего мужа.
Леона отдала записку камергеру Шлеве, который не только не был наказан за преступление, совершенное им против Маргариты, но приобретал все больший и больший вес при дворе; через несколько месяцев по воле королевы он стал членом тайного королевского совета, так что влияние его распространилось не на одних только министров, но и на всю страну. Народ скоро на себе ощутил последствия этого могущества и копил гнев, так как жизнь под управлением камергера становилась все тяжелее и тяжелее.
Этот хромоногий сотоварищ Леоны, этот барон, который сбил когда-то каретой ребенка могильщика при церкви Святого Павла, обладал достаточным могуществом, чтобы привести в исполнение самые гнусные свои намерения. Он умел ловко скрывать их от короля, который, не без помощи своей супруги, благочестивой королевы, совсем отошел от дел и отдалился от своего народа.
XLI. ВОРЫ ВО ДВОРЦЕ
Была бурная и холодная весенняя ночь. Сильный порывистый ветер то утихал, то снова принимался завывать на улицах столицы. Проливной дождь с шумом падал на мостовую и с силой бился в окна и ставни домов. Непроходимая грязь образовалась на всех улицах. Тускло светившие фонари казались в эту ночь еще привлекательнее для пешехода, что изредка показывался на опустевших улицах столицы.
Только в более, оживленных кварталах слышались беззаботные голоса возвращавшихся из трактиров студентов; их веселые Песни прерывались сердитой бранью сторожей, чей сон они тревожили.
После полуночи какие-то два человека вышли на улицу из трактира Альбино.
– Ух,– сказал один из них, надвигая шляпу на свои черные как смоль волосы,– по такой погоде выходят только хищные птицы да ночные сторожа.
– И мы! – прибавил другой.
– В таком случае, и лейтенант, что обещал поджидать нас на Соборной улице.
– Впрочем, такая погода для нас, пожалуй, удобнее.
– Твоя правда, Кастелян; шум дождя, свист ветра имеют свои хорошие стороны. Маленькая Минна отворит нам ворота?
– Сегодня к вечеру я был у нее,– отвечал уже известный нам преступник, которого товарищи называли Кастеляном.– Она обещала отворить ворота боковой башни после того, как все лакеи и слуги замка разойдутся по своим комнатам. Я не забыл исследовать все узкие и широкие коридоры, по которым нам придется пробираться, чтобы попасть в комнату, где хранятся сокровища. Имей в виду: там тяжелая железная дверь. Ты взял с собой инструмент, чтобы выломать ее?
– Против этих двух винтов ничто не устоит: они выломают дверь и покрепче,– сказал с уверенностью Кастелян, с трудом шагая через огромные лужи.
– Покажи их мне.
– Глупая ты голова, я покажу тебе их после. Что можно разглядеть при свете фонаря! Я и без того сделал непростительную глупость, что зашел к тебе вечером в семейный дом. Голову заложу, что девушка, сидевшая у ворот, была прекрасная Маргарита; она мне не особенно доверяет, и я плачу ей той же монетой.
– Прекрасная Маргарита? Ты не ошибся? Рядом с нами живет старый Эренберг; какая-то девушка в, самом деле сняла у него на днях половину комнаты.
– Значит, это она и есть! Следовательно, она живет за той стеной, возле которой мы совещались. Я очень не доверяю этой девушке.
– Не беспокойся, Кастелян, у нее не было ни времени, ни охоты наблюдать за нами. Старая Эренберг умерла прошлой ночью от тифа и лежит теперь под лестницей! Сегодня за ней, по предсказанию доктора, должна последовать и ее старшая дочь Августа.
– Твоя правда, от этого пропадет всякая охота следить за соседями. Но я и Вальтеру доверяю не больше!
– Он приходит только к вечеру и остается очень недолго; сегодня во время нашего разговора его также не было.
– А где ты нашел этого бездельника лейтенанта?
– Где же еще, как не за водкой? Он сидел у «кронпринца» вместе с несколькими студентами.
– Ты уверен, что он нас поджидает?
– Кто, лейтенант? О, он дорожит своим честным словом. Он не перестал быть господином фон Рейцем, хотя суд и лишил его дворянского достоинства. Мещанские судьи могли посадить его в тюрьму, но не в их власти отнять у него его благородное происхождение. После полуночи он будет поджидать нас на Соборной улице; история с замком возбудила в нем сильное любопытство.
– Я его мало знаю,– сказал Кастелян.– Как у него с силенкой?
– Ты еще спрашиваешь – он стоит троих.
– В замке расставлены часовые,– медленно произнес Кастелян.– Вероятно, нам придется покончить с тем, что стоит у комнаты с драгоценностями.
– Лейтенант всегда носит при себе кинжал, что остался у него еще от лучших времен. Это хорошее оружие, наверно, он позаботился наточить его поострее.
– Хорошо! Но кто это там? – внезапно остановился Кастелян, увидев, как по поперечной улице промелькнула согбенная фигура.
– Прядильщица! – отвечал Карл.– Посмотри сам.
– Идиот! Она больше не перейдет нам дорогу, но эта женщина очень походит на нее.
– Это дурной знак!
– Да ты просто трус! Я не знал этого, значит, ты не годишься для нас на эту ночь.
– Что, трус? Какое мне дело до прядильщицы. Ты ведь только что сказал, что уже три недели, как она похоронена.
– Старуха не давала мне покоя ни днем, ни ночью! Что оставалось делать? Она была без ума от меня. Эти старые женщины часто бывают безумнее молодых девушек! Потому-то я ее и вылечил от безумия.
– И получил за это хорошенький куш?
– Что об этом говорить: в четырнадцать дней исчезло все до последнего талера.
– Пошло на устрицы и шампанское?
– Вчера Шалес Гирш получил последние вещи; уже давно пора приняться за дело. Потаенный фонарь у тебя?
– Он в боковом кармане; а три больших пустых мешка у меня под шинелью.
– Хоть бы они наполнились! – сказал Кастелян.– Сегодняшнее предприятие так же опасно, как и выгодно! В комнате с драгоценностями кроме больших дорогих шандалов, что надо будет распилить на части, и других ценных вещей есть еще черные алмазы, что подарил королю князь Монте-Веро.
– Мы их оставим там; они могут вас выдать.
– Дурак! Золотых дел мастер Вундер с Королевской улицы предложил мне за шандалы по тысяче талеров, а за черные алмазы по две тысячи. Правда, в замке их только два, третий же в музее.
– Ну, так мы и прихватим их. Ты спрашивал Гирша, будет он вести с нами дела?
– Нет, с тех пор как Эсфирь уехала с Фуксом и Эдом, с ним не стоит связываться.
– Думаю, они неплохо ведут свои дела в Париже.
– Гирш сник: уж слишком следят за ним синие мундиры. Старый Вундер больше падок на золото и серебро. К завтрашнему утру все будет расплавлено и запрятано. Я бы хотел иметь столько, сколько собрано у него в погребе, куда не проберется ни одна собака.
– Значит, он ожидает нас после того, как мы нагрузимся.
– Одного за другим! Дело не так просто, как кажется: мы не можем идти с мешками через улицу, сторожа сразу схватят нас! Если наша добыча будет в лодке, то мы можем спокойно доехать до лестницы под мостом.
Собеседники, тихо переговариваясь, дошли до моста, который вел от площади перед замком к еврейскому кварталу.
Кастелян показал на реку, что бурно клокотала во мраке.
– Здесь вы останетесь оба с вещами; от меня вам не скрыться: я прихвачу вместо залога два алмаза и побегу к Вундеру. Как условлено, постучусь к нему; он откроет дверь, я будут стоять на страже, а вы перетаскаете вещи, только не в мешках, а по частям, припрятав понезаметнее. Поняли?
– Как не понять. А лодок здесь под мостом сколько угодно: выбирай – не хочу.
Когда оба преступника свернули с моста налево, чтобы пройти на Соборную улицу, тянувшуюся вдоль реки, часы пробили двенадцать.
В домах на Соборной улице было темно. Негодяи держались ближе к железной решетке, отделявшей улицу от шумевшей внизу реки. Во мраке на реке были видны очертания больших и малых лодок и плотов.
Вдали уже проступил силуэт замка. Они приближались к нему с задней стороны. В этой его части, что отделялась от реки узким проходом, жила многочисленная прислуга; старшая – ближе к площади, младшая – ближе к реке.
Здание было древней постройки. Широкие окна верхних этажей не приходились над нижними. Повсюду выступали маленькие балкончики и галереи, задний флигель венчала башня со шпилем, на котором вертелся старый флюгер, невыносимо скрипевший и дребезжавший от ветра. В этой необитаемой теперь башне имелись комнаты, обставленные мебелью, к ним вела лестница. В прежние времена ею пользовались любители удовольствий, чтобы незаметно выбраться из замка. Многими коридорами, в которых непременно запутался бы всякий, кто недостаточно хорошо их знал, она сообщалась с главной частью замка и имела внизу маленькую, едва заметную дверь, выходившую в узкий проход между замком и рекой. Дверь была постоянно заперта, так как обитатели этой части замка предпочитали попадать на улицу, пройдя через малый двор замка на большой, а оттуда на площадь или в увеселительный сад, в глубине которого располагался музей. Вот почему замок этой маленькой двери совсем заржавел и опытному в этих делах Кастеляну стоило больших усилий отворить ее и смазать, чтобы она не издавала предательских звуков. Отмычки Кастелян в таких случаях, использовал уверенно, а потому настоящий ключ не взял с собою.
– Посмотри,– прошептал, остановясь у железной решетки, товарищ Кастеляна, которого тот назвал Карлом,– ты видишь свет в окне наверху?
– Я уже давно его заметил – маленькая Минна дает знать, что все в порядке.
– Не заметил ли его сторож или полицейский?
– Не трусь. Кто может знать, зачем здесь свет. А вот если какой-нибудь камердинер вздумает сегодня до полночи справлять крестины, как вчера, вся наша работа может пойти к черту. Свет означает, что мы можем идти, вот уж за это я поцелую Минну и прижму ее к груди – она это любит.
– Останется она в замке?
– Сохрани Бог, она бежит с нами! Ты ее увидишь, но не прикоснешься к ней! Это благочестивая девушка.– Кастелян прищелкнул языком.– Ночь с нею, черт подери, стоит целой жизни. Какое у нее тело! Даже Эсфирь в сравнении с ней ничего не стоит!
– Ты раззадорил меня, черт возьми! За такую девку много отдашь.
– Минну не купишь! Когда я третьего дня ночью снова был у нее в комнате, слишком близко подошел к ней барон и протянул кошелек с золотом. Ну и что, ты думаешь, он получил взамен?
– Поцелуй?
– Нет, пощечину, от которой у него порядком зазвенело в ушах. А это камергер короля!
– Хуже не придумаешь!
– Ну, зато он больше не придет! Однако она говорит, что наше дело не терпит отлагательства, потому что этот Шлеве, кажется, славный гусь. Готов побожиться, это он давал мне работу через Роберту, и уверен, что старая чертовка…
– Помяни Господи ее душу,– грубо засмеялся Карл.
– …что старая чертовка не отдавала мне и десятой части добычи! У нее были тайные дела с этим Шлеве!
– Но в конце концов ты отнял у нее и остальное!
– Да, я не люблю, чтобы меня обманывали!
– То есть, чтобы брались не за свое дело.
– Глупый! Я никогда не занимаюсь обманами; это слишком просто для меня,– серьезно заключил Кастелян.
– Да, у тебя дела посерьезней. На, пей.
Оба товарища, часто прикладываясь к бутылке, так как холодный ветер дул им в лицо, а дождь и снег промочили все платье, достигли наконец прохода, соединявшего Соборную улицу с ближайшим переулком. Этот маленький, мрачный переулок, похожий в начале своем на ворота со сводами, назывался Соборным переулком.
За стеной в тени стоял мужчина лет тридцати, плотно закутавшись от непогоды. Он высоко поднял воротник своего дырявого пальто и надвинул на глаза старую серую шапку. Коротковатые брюки и грязные стоптанные сапоги обличали не только его бедность, но и свидетельствовали – о крайне распутной жизни, между тем как белые нежные руки и подстриженная по-военному борода составляли странный контраст с одеждой.
Этот человек, не имевший жилища и теплой одежды, который мерз теперь за стеной, озираясь со страхом по сторонам, был лейтенант фон Рейц, прежде один из знатнейших офицеров страны, а теперь сотоварищ отъявленных мошенников. Страсть к игре и пьянство разорили его и побудили сначала растратить доверенные ему деньги, а потом сделаться игроком и, наконец, вступить в товарищество с подонками общества. Прежде он пил лишь редкие вина, потом, по истечении срока наказания, довольствовался пивом и, наконец, теперь не брезговал уже и водкой, чтобы только забыться и заглушить сознание своей горькой участи.
Подобного рода жизнь вовсе не единичное явление в столичном омуте. Над его колыбелью благородные родители строили самые радужные планы; они пожертвовали всем, чтобы дать сыну блестящее воспитание, и за все это имели несчастие видеть, как их сын падал все ниже и ниже. В близком будущем его ожидала смерть в реке или работный дом, а может быть, и сук в лесу сослужит ему последнюю службу.
Лейтенант, как для краткости называли его приятели, заметил две приближающиеся фигуры.
– Это вы? Ночь должна удасться, иначе все прогорит. Клянусь честью, за мной дело не станет.
– Это вы, лейтенант? – спросил Кастелян.
– К вашим услугам. Пора начинать?
– Самое время. Пойдемте!
– Как заманчиво мелькает огонек; он напоминает мне «Геру и Леандра»,– засмеялся фон Рейц, выходя из узкого переулка на Соборную улицу,– только мы будем умнее и не пойдем туда. Нет ли у вас водки, Кастелян?
– У тебя осталась еще пара глотков, Карл? Дай их прикончить лейтенанту, он всегда готов выпить!
– Только не воду, черт возьми! – Лейтенант с жадностью схватил бутылку, осушил ее одним глотком и возвратил.– Allons, enfans! [10]10
Вперед, дети! (франц.).
[Закрыть]– тихо сказал он, идя к больверку.– Сегодня снова прольется кровь – у меня чешется правая рука.
– Сюда,– позвал Карл, опередивший своих товарищей,– здесь самое удобное место.
Он показал на плот, возле которого стояло несколько лодок, и первым вскочил на него; лейтенант и Кастелян, осмотревшись по сторонам, последовали за ним.
Скоро все трое уселись в одной из лодок, отвязали ее от столба и поплыли по направлению к башне. Сильное течение не позволяло им пристать у основания, и они причалили к берегу на несколько локтей от нее. Это не помешало им выйти и довести лодку до удобного места, где можно было ее оставить. Карл передал лейтенанту мешки и вынул из кармана потайной фонарь. Кастелян тем временем уже подошел к маленькой двери и вложил в нее обильно смазанный ключ.
Все было тихо и в башне, и на реке. Только вода плескалась, ударяясь о камни замка, и дождь стучал по стеклам окон. Иногда раздавался скрип флюгера или стук плохо притворенной ставни.
Кастелян почти неслышно отворил дверь и впустил своих товарищей; потом снова запер ее, чтобы она не скрипела и не хлопала на ветру.
– Дай мне фонарь, я пойду вперед! – обратился он к Карлу, стоявшему возле лейтенанта.
– Как переменчива судьба,– тихо сказал фон Рейц.– Прежде я желанным гостем въезжал в этот замок через главные ворота, а теперь прихожу сюда непрошеным через задние.
– Всему свое время,– рассмеялся Кастелян и вывернул фитиль в фонаре, отчего вся комната внезапно осветилась мерцающим светом.
Они оказались в прихожей замка. Лейтенант поочередно садился в каждое кресло, забавляясь треском рассохшегося дерева.
– Перестаньте, лейтенант,– обратился к нему Кастелян.– Мне кажется, маленькой Минны здесь нет.
– Уж эти женщины! – возразил лейтенант.– Мебель здесь несколько поистерлась… Обломки…
В эту минуту Кастелян, обладавший весьма тонким слухом, различил шум шагов. Они приближались из коридора, соединявшего башню с главной частью замка. Не зная, кто идет, он быстро подал знак к молчанию и повернул винт у фонаря, так что свет внезапно потух.
– Зажгите фонарь, все в порядке! – раздался сдержанный женский голос.
– Минна…– прошептал Кастелян и направил свет на вошедшую девушку. В своем белом передничке, кокетливо приподнятом платье и нарядной прическе она походила на субретку.
– Да, это я. Торопитесь. Часовые только сменились. На лестнице, что ведет в комнату с драгоценностями, стоит часовой. Точно ночной колпак,– шутя добавила она.
– Ну, эти опаснее всех,– заметил лейтенант.– Я знаю это по опыту.
– Думаете, он поднимет шум? Мы сумеем заткнуть ему глотку! – Кастелян пожал Минне ручку.
– Я останусь здесь, чтобы прикрыть отступление,– сказала она смеясь.– Ведь ты сам хорошо знаешь дорогу.
– Да, конечно. Мы пойдем втроем. Ведь второго часового на этой стороне нет?
– Только один, там, где всю ночь горит лампа,– отозвалась миловидная девушка.
Кастелян вертел ею, как хотел. Верно, любовь слепа – этот безбородый толстый человек чем-то привлекал женщин. Ведь и старая Роберта любила его. Она не только нежно заботилась о нем, но и доверяла ему свои дела, что, впрочем, послужило ей вовсе не на благо: негодяй за ее любовь убил и ограбил ее. Правда, старая Роберта едва ли заслуживала лучшей участи – сколько невинных существ пали жертвой ее корыстолюбия и жадности.
Маленькая Минна осталась в башне, а мужчины осторожно направились по коридору, от которого в обе стороны вели проходы в комнаты прислуги.
Покои короля и королевы были расположены совсем в другой, отдельной части замка, выходившей на площадь и к увеселительному саду.
Воры подошли к широкой лестнице, что вела в ту часть замка, где помещались кладовые. Сначала это были комнаты с бельем и постелями, потом с посудой и разного рода запасами и, наконец, на полпролета выше, за железными дверями и решетками – с драгоценными вещами. Кастелян шел впереди, неся фонарь, слабо освещавший лестницу и живопись на стенах. Карл и лейтенант следовали за ним, озираясь по сторонам.
Обогнув выступ стены, они миновали широкие, богато украшенные коридоры и подошли к последней лестнице. Наверху горел огонь, и часовой мерно шагал взад и вперед по площадке.
– Спрячьте фонарь,– шепнул лейтенант,– а то этот мошенник заметит нас.
– И окликнет,– закончил Карл.
– Тогда мы его свяжем.– Кастелян спрятал фонарь.
– Пустите меня вперед: клянусь честью, мы попадем в комнату, хотя бы её охранял цербер о ста головах,– тихо проговорил лейтенант. Им овладела какая-то слепая ярость, еще более усилившаяся при мысли, что добыча этой ночи может спасти его, будто для этого потерянного человека могло быть другое спасение, кроме смерти.
Кастелян был достаточно хитер, чтобы не противиться желанию фон Рейца.
Часовой, которого двое оставшихся позади мошенников не могли видеть, казалось, услышал шум приближающихся шагов. По его тени можно было догадаться, что он остановился и смотрит вниз.
И тут лейтенант ступил на освещенную лестницу.
– Кто там? – послышался испуганный голос.
– Друг! – словно в шутку ответил фон Рейц, и в ту же минуту на верху лестницы послышался шум от падения тяжелого тела и громкий стон,
– Он убил его,– озабоченно сказал Карл.
– А нам какое дело! Дальше! – скомандовал Кастелян.
Преступники последовали за лейтенантом и увидели, как он старается прислонить солдата к стене в углу коридора. Наконец ему это удалось: Он облокотил часового на ручку двери и так ловко, что издали можно было подумать, будто солдат уснул на часах.
– Что с ним? – спросил Кастелян.
– Я прикончил его,– мерзко усмехнулся лейтенант.– Теперь нам никто не помешает.
– Ну, скорей за работу. Дверь повыше… Карл заменит нам мертвого часового.– Кастелян вынул из кармана два мощных винта, и один из них, снабженный кольцом, завернул в дверь рядом с замком. К этому кольцу Кастелян прикрепил второй винт, ввернув его в косяк напротив замка. Он действовал как рычаг, и через некоторое время обитая железом дверь поддалась и без шума отскочила.
– Клянусь честью, за это великое изобретение вы заслуживаете ордена, Кастелян.– Глаза лейтенанта жадно блестели.
– Не рано ли радуетесь? Внутри, кажется, есть еще железный прут. Сторож, видно, вышел через другую дверь, чтобы покрепче запереть эту.
– Нет ли кого там, в комнате? – шепотом спросил лейтенант.
– Он не стоял бы так тихо. Через щель я вижу толстый железный прут. Постойте, у меня есть пила…
В то время, как третий мошенник, стоявший на часах, едва пересиливал волнение, усугублявшееся при взгляде на мертвого часового, раздался скрежет пилы. Вскоре задвижка поддалась их усилиям.
В ту же минуту нетерпеливый лейтенант с силой надавил на дверь, и обе части прута с шумом упали на пол. Воры сдержанно засмеялись. Тот, что оставался на страже, внимательно прислушался: ему почудились вдали голоса. Может быть, кто-то услышал шум, а может, наступило время для смены часовых. Последнее было маловероятно – до новой смены оставалось еще около часа.
Лейтенант и Кастелян, наполнив мешки серебряной посудой, намеревались уже пилить крышку стола, под которой были спрятаны бесценные алмазы, как вдруг в комнату вбежал Карл.
– Сюда идут! – крикнул он.– Послушайте…
Снизу действительно слышались голоса, но очень отдаленные…
– Бери,– приказал Кастелян Карлу, подавая наполовину наполненный мешок.
Лейтенант подал другой, а Кастелян все продолжал хватать одну вещь за другой, в то время как люди были уже так близко, что можно было различить женский голос.
Карл бросился вон, за ним последовал лейтенант.
– Уж не изменила ли нам маленькая Минна? – проговорил он, прислушиваясь к голосам.
– Нет, бьюсь об заклад, нам подгадила Маргарита, змея из общественного дома.
Прежде чем продолжить рассказ о трех мошенниках, следует объяснить последние слова Кастеляна.
Мы оставили Маргариту после того, как принц, преклонив перед ней колени и получив прощение, отправился к королю, а она, пораженная кинжалом Леоны после его ухода, лежала на полу.
