Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть I"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
XXXIII. ЛЕВ НА СВОБОДЕ
На следующий день на улицах города царило оживление. Народ толпился возле вывешенных на углах афиш, где крупными буквами было напечатано объявление о необыкновенном спектакле в цирке, во время которого господин Лопин даст невиданное до сих пор представление со львами. Смелый укротитель обещал публике войти в клетку со своим ребенком и подтвердить старое предание о том, что львица не только не причиняет вреда беспомощному младенцу, а даже покровительствует ему.
– Этот Лопин посмелее мисс Брэндон,– заметил какой-то господин в толпе.
– Пока в один прекрасный день не останется навсегда в клетке,– добавил другой.– О Брэндон ничего не слышно; бьюсь об заклад, она накормила собой львов.
– Это стало бы известным; верно, она удалилась на покой, ведь занятие ее было прибыльным. Кажется, уже больше нет билетов?
– Я и даром не стану смотреть на это,– воскликнула немолодая работница.– Полиция должна запретить такое! Проклятый француз хочет взять собственное дитя в клетку – это просто стыд. Да он просто выродок. Господь не должен давать детей таким людям.
– Совершенно справедливо,– поддержал работницу мужчина, шедший рядом с дамой.
– А у вас много детей?
– Десять, но я не дала бы ни одного этому мерзавцу, если бы он выложил передо мной и сто талеров! А сто талеров – хорошие деньги для бедного человека, и я никогда не держала их в своих руках!
Одни смеялись над расходившейся женщиной, другие соглашались с ней, но большинство, не обращая на нее внимания, спешили брать билеты.
Вечером народ со всех сторон валил к цирку. Лопин был доволен – сбор обещал быть полным, чего и добивался предприимчивый француз.
Однако полиция посетила владельца цирка, обеспокоенная, не будет ли представление слишком бесчеловечным. Но ловкий француз объяснил, рассыпаясь в любезностях, что представление опасно только с виду, а на самом деле ни он, ни его ребенок не подвергаются ни малейшему риску.
Цирк наполнялся. В нижних рядах обитые шелком кресла занимали офицеры и богатые кутилы. В дипломатической ложе молодой лорд Фельтон, отец которого, к счастью, уехал, с почтительным поклоном уступил место у барьера лорду Уду. Мысленно он проклинал старого дипломата, так как только что узнал от придворного ювелира Розенталя, что лорд опередил его, купив изумрудный убор. На часть денег, оставленных Фельтону отцом с определенными указаниями, он тотчас же купил убор почти такой же ценности, так что, благодаря пари двух наездниц, Розенталь имел немалую прибыль. Но очаровательная Янс все-таки проиграла, и это сердило молодого лорда.
Принц Этьен тоже появился в сопровождении других дипломатов, но королевская ложа по обыкновению оставалась пустой.
Чем выше, тем теснее сидели любопытные зрители: мужчины, женщины, дети. Везде болтали; внизу ели конфеты, повыше – леденцы и пирожки, а еще повыше, изнемогая от жары и давки, жевали хлеб, прося друг у друга программы, чтобы внимательно прочесть о том, что их ожидает.
В одной из лож можно было видеть художника Вильденбрука и Юстуса фон Армана. С ними не было на этот раз молодого господина Ольганова – он сопровождал русского посла, уехавшего на несколько недель.
Наконец звонок возвестил о начале представления.
Во время выступления акробатов и клоунов Юстус и Вильденбрук тихо переговаривались.
– Посмотрите на девушку наверху, на последней скамейке,– проговорил художник:
– Бледная блондинка? Прекрасное лицо!
– Странно, я не могу оторвать от нее глаз. В ней есть что-то необычное.
– Вы правы. Она с таким нетерпением ожидает обещанных чудес, что приятель, похоже, удерживает ее.
– Вот особенность нашего времени,– продолжал Вильденбрук,– такая юная особа и такая жажда зрелища, которое, возможно, даже нас, мужчин, заставит дрожать.
– Смотрите, показалась наездница Белла, она сидит на лошади, будто родилась на ней.
– Да, при всей своей грациозности она прекрасная наездница.
Белла улыбалась: она выиграла пари. Ее лошадь слушалась каждого движения. Девушка справлялась с нею так же смело и уверенно, как и Лопин, когда выезжал на своем любимом Эмире.
После Беллы появилась прекрасная Лиди. Натянули тонкую прозрачную сеть, и Дитя солнца, вся в золотых блестках, порхала по ней с одной стороны арены на другую. Ее блестящая юбочка, украшенный золотом корсаж, прекрасная фигура в розовом прозрачном трико, распущенные волосы – все было прелестно и вызывало восхищение. Старый лорд Уд с наслаждением следил за каждым ее движением, а публика ее шумно приветствовала. Драгоценный убор, который достался ей, она надела всем на показ. Янс, которая появилась после нее, управляя шестеркой белых коней, должна была довольствоваться не столь дорогим убором, который лорд Фельтон преподнес ей час назад.
Она вскакивала то на одну, то на другую лошадь и бешено гнала их, щелкая кнутом. Во время этой дикой скачки она еще сумела превратиться то в испанку, то в нежную мать, то в танцовщицу.
Лорд Фельтон был вне себя от восторга; мисс Янс наградила его приветливым взглядом, а публика проводила ее громкими рукоплесканиями.
Девушка на последней скамейке, в которой читатель, без сомнения, уже узнал Маргариту, безучастно следила за представлением. Ее сердце сильно билось, дыхание замирало при мысли, что ребенок, которого негодяй возьмет в клетку, ее дитя. Она так ничего и не добилась от Лопина. Он высмеял ее, говоря, что таким образом каждая могла бы явиться к нему с каким-либо требованием и что если она имеет к нему какие-то претензии, пусть обратится в суд. Казалось, этот выродок знал, что Маргарита не может этим путем возвратить свое дитя, не рискуя сама попасть в тюрьму.
С ужасом прочла она в афишах объявление о грандиозном представлении Лопина. Инстинкт говорил ей, что алчный владелец цирка принесет в жертву своей наживе ее ребенка. Мучительная тоска овладела сердцем молодой матери! Смертельный холод сковал ее члены. Она хотела кричать, просить, взывать к людям, бежать к королю. Планы, один другого отчаяннее, теснились у нее в голове; она металась из угла в угол, несвязно бормоча что-то. Она поддалась страшному горю и была совершенно им подавлена. Наконец она каким-то чудом оказалась в парке и побежала за помощью к Вальтеру. Занятый служебными обязанностями, он вынужден был на некоторое время оставить ее одну. Вальтер старался убедить несчастную, что страхи ее не обоснованы, что нищая графиня не отдавала ребенка Лопину, но Маргарита на все его уверения повторяла одно и то же:
– Это мой ребенок! Спаси его!
Вальтер должен был сознаться себе в том, что он не верит собственным словам: конечно, укротитель возьмет в клетку со львами ребенка этой несчастной женщины.
– Поджечь… Подбросить огонь… – шептала Маргарита.– Он не войдет тогда, ты мне должен помочь, когда стемнеет…
Вальтер понимал, что материнская любовь и отчаяние могут довести несчастную до преступления. Если она в исступлении притащит горящую головню к цирку и ее страшное намерение удастся, она сделается убийцей тысячи невинных людей.
– Маргарита,– сказал он сурово,– ты должна обещать мне ничего не предпринимать без меня.
– Ты должен помочь мне, ты недавно сказал, что никогда не покинешь меня! Ты должен помочь мне!
– Я помогу тебе, но сначала ты должна успокоиться.
– Я спокойна! Совсем спокойна! Говори только, что мы сделаем сначала?
– Сначала ты отдохнешь до вечера в хижине. Вечером мы вместе пойдем в цирк; я расспрошу еще раз, и мы попытаемся помешать представлению.
– Помешать! Да, помешать! Сегодня… А завтра я украду у него ребенка, как украла его у меня нищая графиня…
Вечером они отправились в цирк. Чем ближе они подходили к нему, тем сильнее становилось волнение Маргариты. Ее била дрожь. Вальтер вошел в квартиру Лопина и осведомился о ребенке. Ему ответили, что укротитель вышел с одним из своих детей.
– Я не могу поверить,– сказал Вальтер Маргарите,– что нищая графиня была у Лопина. У него есть собственные дети, зачем ему чужой ребенок.
– Я не уйду из цирка, я хочу видеть собственными глазами все, что произойдет,– твердила молодая мать.
– В таком случае я возьму нам билеты, чтобы ты сама убедилась, что это не твой ребенок. Иначе ты не успокоишься. После представления мы отыщем нищую графиню, и горе ей, если она не скажет нам всей правды.
Ценой большей части своего скудного жалованья Вальтер с трудом достал два места, и теперь Маргарита с лихорадочным нетерпением ожидала появления Лопина. Публика вокруг, не понимая, что делается с девушкой, с любопытством наблюдала за ней. Вальтер нежно успокаивал ее всякий раз, когда она глубоко вздыхала или издавала бессвязные звуки.
– Вам, может быть, дурно от сильной жары? – обратился к ней один из сидевших перед ней мужчин.– В таком случае давайте поменяемся местами.
Маргарита пересела. Она почти не сознавала, что делается вокруг, и что-то пробормотала. Мужчина принял это за изъявление благодарности. Музыка прекратилась. Все взоры были направлены на манеж.
Занавес распахнулся. Двое помощников вкатили на арену позолоченную клетку. Львы беспокойно метались по ней, издавая подавленный глухой рев. Потом лев остановился возле решетки, и львица улеглась посреди клетки, ее желтые большие глаза мрачно смотрели на публику.
В огромном цирке стало так тихо, что можно было расслышать, как песок похрустывает под львиными лапами. Публика затаила дыхание.
Вдруг появился Лопин. Он был один, без ребенка. Его блестящее трико не позволяло скрыть какое-либо оружие. У него был только прут.
– Где дитя, дитя?! – раздалось в нетерпеливой толпе.
Лопин почтительно поклонился. Его улыбка как бы говорила: «Это еще впереди».
Собравшийся народ не мог дождаться минуты, когда Лопин с ребенком войдет к разъяренным животным. Такие нечеловеческие инстинкты известны издавна. Достаточно вспомнить Древний Рим.
Маргарита в эту минуту изнемогала от страданий. Надежда, пробудившаяся в ней при появлении Лопина без ребенка в руках, теперь исчезла: неистовство толпы не оставляло сомнений, что трюк не может не состояться.
Лопин с улыбкой обратился ко львам. Удар бича о решетку заставил приподняться львицу. Казалось, она не хочет показать себя публике; ее движения были медленны и ленивы; возможно, укротитель дал ей сегодня двойную порцию пищи, чтобы утолить в ней жажду крови.
– Алле! – воскликнул Лопин и щелкнул бичом. Этот звук, похоже, не особенно понравился царям пустыни.– Алле! Веселей, бодрей!
Казалось, Лопин играет с комнатными собачками. Он был небольшого роста, но крепко сложен. У него были сильные руки, высоко поднятая грудь, спускающиеся на плечи волосы были цвета вороного крыла, что выгодно оттеняло светлое трико и здоровое гладко выбритое, слегка нарумяненное лицо. Взмахнув бичом, который Лопин держал в правой руке, он протянул левую в клетку.
Лев покосился на нее и вдруг быстро вскочил. Лопин отдернул руку, и лев бросился на золотую решетку, яростно сотрясая ее.
Укротитель засмеялся и сделал знак публике, как бы желая сказать: «Он немного сердит, но я сейчас начну играть с ним!»
Лопин начал ходить вокруг клетки, щелкая бичом, и так сильно раздразнил зверей, что они с ревом кинулись на прутья. И тут откинулся занавес, на манеже показался подручный с прелестным ребенком на руках. Лопин взял дитя, поцеловал его и, выйдя на арену, снова поклонился публике.
Раздались громкие аплодисменты. Но вдруг среди них послышался страшный, раздирающий душу крик. Все взоры перенеслись на место, откуда раздался голос.
Что означал этот крик? Не захворал ли кто? Не упала ли в обморок какая-нибудь мать, увидев невинную жертву?
– Нечего ходить сюда слабонервным,– послышались голоса. Мужчины проклинали помеху.
Лопин ни разу не взглянул в сторону, откуда послышался голос. Держа в руках ребенка, он подошел с ним к саМой клетке. Львы немного успокоились и почти мирно ходили взад и вперед по клетке, не обращая внимания на укротителя.
– Мой ребенок! Это мой ребенок!… – послышалось сначала тихо, а потом все громче и громче.– Он купил его у нищей графини, чтоб отдать львам!… Сжальтесь… Это мое дитя!
Публика зашумела. Люди не могли понять, что случилось.
– Безумная! – говорили одни.
– Святая Дева! Посмотрите наверх, на девушку! – кричали другие.
Страшно было смотреть на несчастную Маргариту, которая в отчаянии, дрожа всем телом, перескакивала с одной скамьи на другую среди расступавшихся зрителей.
– Пустите меня!… Пустите!… – кричала она.– У него мой ребенок!… Спасите., спасите…
– Уведите эту помешанную,– кричали мужчины.
Но никто не решался приблизиться и остановить несчастную женщину. Каждый сторонился, чтобы дать ей место, полагая, что девушка помешалась при виде этой потрясающей сцены.
Лопин же, чувствуя, что часть публики на его стороне и не желает прекращения оплаченного удовольствия, не обращал внимания на происходящее, думая устранить все с помощью самой публики. Он дал знак, и оркестр заглушил музыкой крики женщины, после чего приблизился к клетке. Сегодня он уже несколько раз входил в клетку с ребенком на руках, играл со львами, а потом клал дитя на землю. Животные все свое внимание обращали на него одного и не трогали младенца. Правда, львица пыталась обнюхивать его, но Лопин взглядом принудил ее оставить ребенка и опустить уже поднятую над ним лапу. Потому укротитель был уверен, что все обойдется благополучно и кровь не прольется. Частое общение со львами придало ему такую уверенность и смелость, что он без малейшей боязни отодвинул одну из задвижек, закрывавших дверцу.
Но в ту минуту, когда он протянул руку, чтобы отодвинуть вторую задвижку, волнение публики достигло предела. Все кричали. Музыка умолкла; Маргарита была уже возле барьера. Сопровождаемая угрозами и пожеланиями толпы, она выскочила на арену и подбежала к клетке. Волосы ее рассыпались по плечам, руки были простерты вперед, глаза сверкали.
Лев заметил постороннюю фигуру, набросившуюся на Лопина. Он испустил короткий страшный рык и всем телом ударился о дверцу, она задрожала и подалась. Еще одно усилие разъяренного животного, задвижка отскочила. Дверца упала. Лев одним прыжком выскочил на арену именно в тот миг, когда Маргарита, вырвав ребенка у побледневшего Лопина, хотела бежать с ним.
Смятение и ужас охватили толпу. С криками дети и женщины бросились к узким проходам, а мужчины требовали застрелить взбунтовавшегося льва. Ложи быстро опустели, а офицеры, сидевшие возле арены, поспешили покинуть свои кресла – разъяренный лев был слишком страшным противником для человека, вооруженного маленькой шпагой.
Читатель может спросить, почему не принесли ружья из артистической. На это можно ответить, что описываемая нами сцена в сущности продолжалась считанные мгновенья, так что никто не нашелся так быстро, чтобы принести оружие, единственное средство к спасению. Лев, оказавшись на свободе, осмотрелся и торжествующе заревел, львица, видя дверцу открытой, намеревалась последовать за ним. Но Лопин ударом бича загнал ее назад. Постаравшись как-то прикрепить задвижку, он отбросил хлыст и вытащил из-под трико кинжал.
Публика, ринувшаяся к выходу, вдруг заметила, что лев обратил внимание на несчастную незнакомку, вырвавшую у Лопина ребенка.
Инстинкт самосохранения толпы был так силен, что люди обрадовались – теперь лев займется бедной жертвой. Но Лопин знал, что не одна смелая до безумия девушка падет жертвой разъяренного зверя, он тоже погибнет, если ему не удастся убить льва, спасая свою жизнь потерей укрощенного зверя.
В этот момент раздался громкий крик:
– Я иду! Не бойся, я сейчас!
Это был Вальтер; схватив наверху тяжелый железный шест, которым пользовались ламповщики, не переводя дыхание, перескакивал он со скамьи на скамью. Но не успел он преодолеть еще и половины пути, как лев, сидевший до тех пор на песке, вскочил и бросился на убегавшую мать, которая с ребенком на руках хотела перескочить барьер.
Крик ужаса потряс стены цирка.
Когти зверя разодрали платье несчастной, она упала, прижимая к груди ребенка. Еще минута – и молодая женщина превратилась бы в кровавый кусок мяса.
Лопин отскочил назад. Художник и шталмейстер устремились к арене. Но как помочь бедной матери, не знали: даже выстрелить в льва без риска попасть в женщину никто не решался, тем более что вокруг зверя и его жертвы поднялось облако пыли.
Тут Вальтер достиг барьера.
– Назад! – закричал ему Лопин.
Но Вальтер ничего не слышал.
– Назад! Она погибла, не приближайтесь – он бросится на вас.
Не медля ни секунды, Вальтер поднял прут и изо всех сил ударил им льва по гривастой голове.
Последовала минута томительного ожидания.
Потом лев, оставив свою жертву, оглянулся, чтобы броситься на врага.
Никто не осмеливался помочь отважному юноше, даже Лопин замер в нерешительности. Но Вальтер уже вторично поднял свой тяжелый прут и снова опустил его на голову готового броситься на него хищника.
Лев испустил глухой яростный рев, потом его передние лапы подогнулись, и он свалился на арену.
Цирк замер: убил или оглушил зверя удар? Слышался только глухой плач придавленного телом матери ребенка.
Вальтер с замиранием сердца приблизился к лежавшей без чувств Маргарите.
Он бережно взял на руки ее и ребенка. Теперь было видно, что львиные когти задели не только шею, но и руку безжизненно лежавшей молодой женщины. Ребенок же остался совершенно невредим.
– Доктора, доктора! – кричали в публике.
Когда Вальтер внес Маргариту в уборную наездниц и положил на диван, в комнату вошел цирковой врач.
Старая Адамс сняла с Маргариты окровавленное платье. Лиди прислала несчастной темное платье и теплый платок. Наездница была добра, как почти все легкомысленные люди.
Доктор, сделав перевязку, сказал Вальтеру, что раны Маргариты неопасны, когти льва каким-то чудом не задели жизненно важных органов, но спокойствие и внимательный уход за больной необходимы.
Вальтер горячо поблагодарил доктора, смущенный тем, что не может заплатить ему за помощь.
– Ни пфеннига, мой милый,– сказал врач, пожимая руку рабочего.– Вам еще предстоит немало издержек.
Он дал ему лекарства и все необходимое для заживления ран, чтобы уменьшить лихорадку, которая, по его мнению, должна была начаться, и предупредить нервную горячку, возможную после столь сильного потрясения.
Маргарита наконец пришла в чувство и в первую очередь спросила о ребенке.
Ей подали его. С нежностью она прижимала его к сердцу и с благодарной улыбкой посмотрела на Вальтера. Не в силах говорить, она взяла его за руку, но он и без слов понял ее чувства.
Только когда разошлась толпа любопытных у входа в цирк и Маргарита немного приободрилась, Вальтер повел молодую мать в свою хижину. Большую часть пути ему пришлось нести на руках не только ребенка, но и мать.
В хижине он как можно лучше перестелил свою бедную постель и уложил несчастную женщину. Когда она уснула, он долго еще стерег беспокойный сон той, которая теперь делила с ним его кров, хотя и не так, как он некогда мечтал.
XXXIV. ПРЕКРАСНАЯ МОНАХИНЯ
Минуло несколько месяцев после происшествия в цирке. При дворе произошли решительные перемены. Пока о них знали только близкие придворные, но последствия их уже ощущались во всех слоях общества, в том числе и в народе. Если прежде духовные и светские интересы уравновешивались, теперь все больше проявлялся решительный перевес в пользу церкви.
Возникли новые монастыри. Религиозное чувство и истинное благочестие составляют благо не только для всего общества, но и для каждого отдельного человека. Каждый по воле Божьей имеет право развивать их в себе согласно собственной совести и собственным убеждениям. Если же истинное благочестие, возвышающее душу, заменяется ханжеством, а глубокая, чистосердечная вера – лицемерием, то внешние признаки религиозности наносят вред, последствия которого неизмеримы.
Король, как мы знаем, был свободным от предрассудков человеком. Он любил мир, потому что он способствовал благоденствию страны, и этот человеколюбивый настрой короля, как мог, поддерживал граф Монте-Веро. Королева же, напротив, впала в меланхолию, близкую к отчаянию. Она была глубоко огорчена (хотя никогда не сознавалась в этом даже самым доверенным лицам) тем, что Бог не давал ей детей. Этим обстоятельством воспользовалось стремившееся к светской власти духовенство.
Умение и ловкость использовать подобные обстоятельства всегда отличали духовенство; с древних времен оно прибегало к одним и тем же средствам для увеличения своего могущества. У всех народов земли, какую бы религию они ни использовали, на какой бы ступени цивилизации ни стояли, было время, когда духовенство всеми возможными средствами стремилось к светскому господству. История неопровержимо доказывает это.
Никто не станет возражать против того, что среди духовенства во все времена появлялись великие и добродетельные личности; но нельзя отрицать и того, что рядом с ними попадались, как попадаются во всяком сословии, бесчестные, исполненные дурных страстей люди, которые становились гораздо вреднее и могущественнее, прикрываясь маской благочестия. Над ними с полной справедливостью можно произнести более строгий приговор, чем над бедными мирянами, чье доверие было обмануто.
Самое верное средство таких духовников – исповедь. На духу открываются все тайны, и очень редко духовное лицо сохраняет их, если только они имеют некоторую важность.
Наш читатель, конечно, заметил уже, что мы никогда не произносим голословных приговоров и тем более никогда не осуждаем всех поголовно, как это часто делают некоторые, хотя именно они должны быть терпимее всех прочих.
Мы придерживаемся только истины и фактов, и те из наших благосклонных читателей, кто уже слыхал о подобных проделках, поверят, что все описываемое нами происходило в действительности.
Исповедник королевы знал о тайне, которая как свинец давила на сердце несчастной женщины. Он знал также и о другой, еще более огорчавшей королеву тайне. Она имела связь с историей о пропавшей без вести принцессе Кристине.
Исповедник королевы был верным приверженцем камергера Шлеве, больше того – он был его союзником. Именно влиянию этого духовного лица Леона Понинская была обязана местом аббатисы в Гейлигштейнском монастыре.
Эти три лица в последнее время приобрели громадное влияние при дворе, оно было особенно опасно тем, что их вредные замыслы скрывались под личиною благочестия.
Мы знаем о гнусных намерениях Леоны, которая рассчитывала одним ударом уничтожить графа Монте-Веро и завладеть его несметными богатствами или, в случае неудачи, удалить его с помощью барона от двора.
Аббатиса Гейлигштейнского монастыря располагала для этого достаточными средствами. Королева была так очарована ею, что прекрасная монахиня большую часть времени проводила в столице, а не в своем отдаленном монастыре.
Отъезд Эбергарда не остался для нее тайной, так же как и то обстоятельство, что его увез один из его управляющих. Леона, ожидавшая этого отъезда с большим нетерпением, сделала необходимые приготовления, посоветовав адвокату Ренару запастись кинжалом.
Теперь, находясь между надеждою и сомнением и с часу на час ожидая известия о смерти Эбергарда, красавица монахиня решила заняться своей дочерью, которая становилась красивой девушкой. Она не испытывала к ней ни искры любви, а хотела лишь завладеть ею для того, чтобы иметь в своих руках орудие против Эбергарда и исключить возможность того, чтобы по смерти мужа его несметные богатства перешли в руки законной дочери. Шлеве взялся помочь в этом аббатисе и известил ее о том, что видел Маргариту возле цирка.
С этих пор они оба делали все, чтобы снова напасть на ее след. Им удалось это только спустя несколько месяцев, когда Леона уже стала отчаиваться, не получая известие о Монте-Веро.
Аббатиса Гейлигштейнского монастыря уже несколько недель жила безвыездно в замке и постоянно виделась со Шлеве. Королева очень полюбила благочестивую и знатную даму, влияние которой таким путем распространилось не только на короля, но и на все придворные учреждения.
Однажды, когда прекрасная монахиня находилась в комнате королевы, камергер доложил ей о каком-то незнакомом монахе, благочестивом отце Краемусе, который желает переговорить с аббатисой Гейлигштейнского монастыря о делах, не терпящих отлагательств.
Леона не знала никакого монаха Краемуса, но, подумав, что под этим именем может скрываться ожидаемый ею посланец, попросила у королевы позволения удалиться и поспешила в приемную. Ожидавший ее появления камергер при ее входе оставил приемную.
Прекрасная монахиня, отбросив капюшон, увидела перед собой огромного роста худощавого монаха, плотно закутанного в рясу. На талии его была веревка, а голову и лицо почти скрывал капюшон.
Монах молитвенно сложил руки и поклонился монахине.
– Да пребудет с тобою Святая Дева теперь и во веки веков, благочестивая сестра,– проговорил монах тихо.
Леона напрасно старалась припомнить лицо незнакомца.
– Да благословит она и тебя, благочестивый брат,– ответила она.– Что привело тебя ко мне, как мне сказали, ты пришел издалека?
– Я брат Краемус из монастыря Парижской Богоматери,– тихо проговорил монах, приблизившись к Леоне; он был выше ее на голову.– У меня к тебе тайное поручение. Я искал тебя в Гейлигштейнском монастыре, но мне сказали, что ты находишься здесь.
– Какое поручение ты имеешь, ко мне, благочестивый брат?
Монах окинул комнату взглядом больших черных глаз.
– Мне сказали, что известие это очень важное и сообщить его я должен в строжайшей тайне. Поэтому я сделаю это, прекрасная монахиня, только в таком месте, где нас никто не может услышать. Здесь, похоже, и стены имеют уши.
Леона имела все основания никому не доверять.
– Прошу тебя, благочестивая сестра,– продолжал монах,– назначить место, где мы могли бы встретиться с тобою сегодня вечером.
– Это невозможно, пока ты не назовешь мне имя того, кто тебя прислал.
– Твое требование столь же справедливо, сколь и рассудительно, благочестивая сестра.– Монах наклонился к Леоне, не применув воспользоваться случаем разглядеть поближе белую шею аббатисы и представить остальные ее прелести.– Адвокат Ренар,– проговорил он медленно.
Глаза Леоны засверкали. Сердце радостно забилось.
– Хорошо, благочестивый брат,– проговорила она.– Ты вполне прав; здесь не место для подобных объяснений.
Леона подумала минуту.
– Сегодня вечером, между десятью и одиннадцатью, в Вильдпарке, у Львиного мостика.
– Я, конечно, полагаюсь на твои выбор, но вполне ли безопасно это место?
– Никто не заходит туда в столь поздний час. Хижина сторожа довольно далеко, так что мы можем не опасаться, что нас подслушают.
– Я буду аккуратен, прекрасная сестра.
Леона поцеловала монаха в плечо и поспешила в комнаты королевы.
День выдался жарким, и только к ночи стало прохладнее.
В многолюдных городах свежий ветерок в жаркий летний день приносит истинное наслаждение, поэтому каждое зеленое деревце там окружено вниманием и заботой.
Вильдпарк был истинной усладой для горожан. Толпами они устремлялись туда в летние вечера. Но в десятом часу дорожки парка начинали пустеть и только на аллеях, прилегавших к королевским воротам, еще встречались люди. Это были влюбленные пары, гимназисты, сочиняющие стихи, мужчины без занятий, влюбчивые старички. Одни любовались лунным светом, другие мечтали о будущей славе, третьи строили самые разные планы, а последние сладострастным взором провожали запоздалую девушку.
На церковной башне пробило десять. Последние кареты с шумом подъезжали к королевским воротам, украшенным огромными статуями, которые при слабом свете луны казались особенно величественными. Парк опустел; только часовые мерно вышагивали у королевских ворот.
Тишина воцарилась вокруг. В глубине парка стало темно как в могиле; не было слышно ни единого звука. Даже шепот листвы не нарушал тишины.
Какая-то фигура проскользнула через широкую среднюю арку ворот. Хотя человек шел пригнувшись, видно было, что он огромного роста. Читатель, без сомнения, уже догадался, что это был монах Краемус. Он прошел в средние ворота, через которые обычно проезжали только дворцовые экипажи, чтобы не встречаться с устремившейся в город толпой; у благочестивых братьев с некоторых пор не отмечалось особой любви к свету и шуму.
Краемус, казалось, отлично знал Вильдпарк и Львиный мостик, так как, выйдя из ворот, уверенно направился к месту свидания. Казалось, темнота – его стихия. Даже платье таких людей говорит об этом.
Дойдя до перекрестка, монах остановился – ему послышались голоса. Один из них показался знакомым. В столь поздний час, в чужом городе услышать знакомый голос – уж не почудилось ли? Монах остановился в тени старого дуба, чтобы удостовериться, не обманулся ли он.
– Ну и радость! Ну и радость! – произнес хриплый голос.– Неужто это ты, мое прекрасное дитя? Я уже давно слышу, что молодая графиня Понинская живет здесь в столице в роскоши и богатстве. До старой нищей графини ей нет дела, хотя та и приходится ей любящей матерью. Нет ли у тебя талера с собою, милое дитя?
– Что за нелепость? – произнес знакомый монаху голос.– Чего вы хотите от меня? Я вас не знаю.
– Не играй комедию с глазу на глаз, дитя! Темный наряд не изменил тебя – ты осталась такою же, какой я видела тебя в последний раз, шесть лет назад. Дай талер своей бедной матери, чтобы она могла купить себе что-нибудь из теплой одежды. У бедных людей столько мучений, что лучше б их просто убивали. Нередко по вечерам я пью одну воду, чтобы утолить жажду и голод.
В эту минуту луна осветила странную пару, и монах Краемус разглядел аббатису и склонившуюся перед ней старую нищую.
– Вы принимаете меня за другую, бедная женщина! Я монахиня, и мои родители живут в бедном местечке в Вестфалии. Вот вам деньги… Вы очень бедны, кажется…
– Нищая графиня, милое дитя, благодарит тебя… Ты хочешь меня обмануть? Это не беда… А где же сын старого Иоганна, тот прекрасный офицер, который женился на тебе? Ты ничего о нем не знаешь? Да, мужчины… С ними просто мученье! А впрочем, и женщины не лучше. Как подумаешь о прошлом, так и не найдешь ничего хорошего.
– Оставьте мою руку, я тороплюсь,– прошептала Леона, боязливо оглядываясь.
– Если бы я не послушалась в свое время, когда еще был жив твой дед, проклятых нашептываний императора, уверявшего меня в своей вечной любви, то тебя не было бы теперь на свете, а я не сделалась бы нищей графиней. Как тут не верить в Провидение! Ты хочешь быть благочестивой! Ничего этого нет!… Но где же ты живешь, милое дитя? Я бы с удовольствием иногда заглянула к тебе, когда мне нечего будет есть.
Леона освободила руку от цепкой хватки своей преступной матери; она понимала, что это родство, о котором Эбергарду уже было известно, навеки погубит ее, если о нем узнают при дворе. Она оставила старухе свой кошелек, и пока та с жадностью прятала его, Леона быстро проскользнула между деревьями.
