Текст книги "Грешница и кающаяся. Часть I"
Автор книги: Георг Фюльборн Борн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
XXXVI. СЫН МОГИЛЬЩИКА
Прошло два года после описанных событий.
Обе зимы простояли очень холодные; народные бедствия возрастали; появилось множество благотворительных обществ, чтобы хоть как-то облегчить судьбу бедных. Снег еще лежал на улицах, хотя февральское солнце уже чуть пригревало, ночи были такими морозными, что все растаявшие днем прогалины снова покрывались льдом.
В парке на озерах было много катающихся на коньках, более степенная публика каталась в экипажах по дорожкам, наслаждаясь приятным воздухом.
Был послеобеденный воскресный час. Морозный воздух поманил обывателей многолюдного города на прогулку в парк. На дорожках пестрели толпы нарядных горожан. Молодежь торопилась в танцевальный зал. Люди постарше прогуливались семьями.
Рабочие, как обычно, гуляли по большой дороге, ведущей к известному нам заведению Вильдпарка; она тянулась вдоль кладбища до дворца принца Вольдемара.
Через решетку кладбища виднелись семейные склепы и кресты. Могилы были покрыты снегом.
У кладбищенских ворот стоял мальчик лет трех-четырех, с любопытством глядя на проходившую толпу. Он сжимал ручонками железные прутья решетки, мороз для него не существовал. Жалкая одежонка, сшитая навырост, плохо прикрывала маленькое тельце, а старая меховая шляпа, очевидно, принадлежавшая его отцу, сползала на глаза.
Мальчик обращал на себя внимание почти всех, кто проходил мимо, не только красотой, но и грустным выражением лица. Когда какая-нибудь сострадательная мать подходила к нему и с участием спрашивала, не озяб ли он и как его зовут, бедный малыш вместо ответа кивал головой, пожимал плечами и бессвязно что-то мычал.
Потом немому мальчику надоело стоять у решетки и он вышел на дорогу. В эту минуту из-за поворота почти без шума выскочил какой-то экипаж. Раздался страшный крик, а следом за ним возгласы женщин.
Толпа с шумом рванулась к экипажу и с ужасом увидела, что под колесами лежит ребенок.
– Тпру, держи их! – кричали мужчины, удерживая лошадей.– Это немой мальчик. Проклятая резина! Сорвите ее с колес!
– Сначала высвободим ребенка, держите лошадей, не выпускайте их!
Быстро собралась большая толпа. Пока в суматохе все кричали друг на друга, пожилой человек в экипаже безмолвно взирал на происходящее. Несколько мужчин осторожно вытащили мальчика из-под кареты.
Ребенок беззвучно плакал, указывая на кладбище.
– Да это немой мальчик могильщика,– проговорил кто-то в толпе.
– Верно, ему надоело стоять у ворот и он хотел перебежать дорогу.
– Оставьте лошадей! – кричал кучер экипажа, на дверцах которого красовался герб с короной.
– Держите крепче! Не отпускайте! Он со своей проклятой резиной наделает еще больших бед!
Несмотря на протесты кучера, люди содрали резину с колес.
Наконец из кареты вышел пожилой человек с неприятными серыми глазами. Это был барон Шлеве. Он постарался выразить на лице бесконечное сожаление. Однако это не скрыло его растерянности и страха перед возмущенной толпой. Он едва мог говорить.
– Не так сильно… милые, добрые люди! – лепетал он умоляюще.
– Да это господин камергер Шлеве! Это тот самый господин, что соблазняет наших дочерей. Теперь он давит маленьких детей!
Толпа наступала. В эту критическую минуту вдруг появилась величественная фигура Эбергарда. Увидев издали скопление народа и услышав угрожающие крики, он поспешил к месту происшествия, боясь, чтобы раздражение народа не перешло границ. Он еще не знал, что случилось, но ему достаточно было видеть полицейских, бежавших к Королевским воротам.
Глядя, как теребят и тормошат камергера, как успокаивают окровавленного ребенка, Эбергард понял, что произошло. Он подошел к ребенку. Мужчины расступились – в народе знали графа Монте-Веро, его продолжали по-прежнему звать графом.
– Бедное дитя,– проговорил он.– Я отнесу тебя к родителям! Тебе нужна немедленная помощь! Как тебя зовут, милый мальчик?
Мальчик, перестав плакать, посмотрел своими большими голубыми глазами на Эбергарда и, протянув ручонки, обнял его за шею.
Вероятно, он чувствовал своим детским сердцем доброту этого человека.
Эта трогательная сцена произвела впечатление на толпу.
– Посмотрите,– раздались голоса,– посмотрите, как он доверчиво прижался к графу.
– Ребенок всего лучше чувствует, кто ему истинный Друг!
Камергер понял, что в эту минуту его судьба в руках ненавистного князя Монте-Веро и только он может спасти его от толпы.
Эбергард холодно поклонился камергеру, он знал, что Шлеве – его первый враг при дворе.
– Он задавил ребенка и хотел удрать! Если бы не мы, то и задние колеса переехали бы через мальчика! – спешили объяснить мужчины.
– Я имею честь быть знакомым с господином бароном,– проговорил Эбергард, обращаясь отчасти к Шлеве, а отчасти к толпе.– Вы можете спокойно разойтись по домам: господин барон не откажется исправить несчастье, насколько это возможно. Не правда ли, господин барон?
– Без всякого сомнения,– отозвался Шлеве, уже обретая прежнее высокомерие.
– Ребенок беден, господин барон, вы, вероятно, это слышали, и ваш долг – заплатить за его лечение.
Шлеве со сдержанной ненавистью посмотрел на князя.
– При таких обстоятельствах хозяин экипажа не виноват,– возразил он.
– Потрудитесь сесть в экипаж,– холодно сказал Эбергард.– Объяснения при подобных обстоятельствах, где говорят факты и кровь, не только излишни, но и вредны! Как тебя зовут, милый мальчик? – обратился он к ребенку, чтобы отвлечь от Шлеве внимание толпы.– Так как тебя зовут, мой бедный мальчик?
– Он немой! – воскликнуло несколько голосов.
– Он сын могильщика из церкви Святого Павла,– объяснила одна из женщин.
– Это тут, напротив? Ну, тогда я сам отнесу его к родителям! – Говоря это, Эбергард с удивлением наблюдал, как Шлеве сел в экипаж, а кучер поднялся на козлы. Предоставьте мне позаботиться о мальчике,– обратился он к толпе.– Кажется, он, благодарение Богу, получил неопасные повреждения. Успокойтесь и разойдитесь, я позабочусь обо всем! Приближаются жандармы, не нарушайте порядка, друзья! Если кто в чем нуждается или не имеет работы, пусть обратится ко мне. Я готов помочь каждому, насколько позволяют мне средства.
Работники ответили благодарными возгласами, и прежде чем появились жандармы, толпа рассеялась, и только следы крови говорили о случившемся.
Камергер Шлеве приказал гнать лошадей и, кипящий злобой, подъехал ко дворцу принца.
Эбергард с маленьким немым на руках дошел до решетчатой дверцы и открыл ее. Доктор, за которым уже успели сходить, спешил по двору к домику могильщика. Там, по-видимому, еще не знали о случившемся несчастье.
– Здесь живут твои родители? – спросил Эбергард, указывая на домик, возле которого стояли лейка и лопата.
Немой утвердительно кивнул.
– Повреждения нетяжелые,– заключил доктор.– Резина несколько ослабила силу удара.
– Так вы полагаете, что раны не опасны?
– Только небольшой вывих,– доктор осмотрел руки немого мальчика.– Нужно раздеть ребенка и серьезно осмотреть. Часто в первые минуты повреждения бывают незаметны.
Когда князь Монте-Веро с мальчиком на руках приблизился к неприветливому низенькому домику, из двери показалась старая женщина с безобразным лицом. Подбоченясь, она озиралась по сторонам. Внешне она напоминала Ксантипу: ее злые глаза сверкали из-под наморщенного лба, а вся фигура была олицетворением гнева.
При виде этой женщины немой еще сильнее прижался к Эбергарду.
– Это твоя мать? – спросил Эбергард тихо. Малыш отрицательно покачал головой.
– Боже сохрани! – воскликнула женщина, увидев ребенка на руках незнакомого человека и всплеснув руками.– Это что такое? Где ты был, Иоганн?
Эбергард, не зная, что отвечать этой женщине, так как мальчик дал понять, что это не его мать, покачал отрицательно головой, а потом спросил:
– Где родители этого мальчика, милая женщина?
– Какие еще родители? – воскликнула женщина.– Поросенок, опять убежал из дому! Не успели оглянуться! Уж на этот раз ты свое получишь! Отец в своей комнате.
– Отец! Прекрасно, позови его.
– Позвать, его позвать? У него ведь тоже своя работа, как могу я ему помешать? Дайте мне его. О! Да он весь в крови!
Мальчик побледнел, он явно боялся этой женщины.
Эбергард прошел с ним в сени и постучал в первую же дверь.
– Гм! Входите! – послышалось из комнаты.
– Где это он опять шлялся, этот подкидыш? – ворчала старуха, грозя вслед кулаком.– Кровь на руках и на платье. Ну, подожди, тебе достанется!
Эбергард отворил дверь и, нагнувшись, вошел в бедную, но чистую комнату.
Самуил Барцель, могильщик церкви Святого Павла, оказался пожилым человеком, с темными волосами и густой бородой. Он вопросительно посмотрел на вошедшего из-за стола, за которым что-то писал.
– Я принес вашего ребенка,– сказал Эбергард.– Он попал под экипаж камергера Шлеве. Необходимо, чтобы доктор, которого я привел с собой, серьезно его осмотрел. Иначе мальчик может быть калекой.
– Боже милостивый! – воскликнул могильщик.– Иоганн, что ты наделал?
Мальчик протянул ручонки к Барцелю. Старуха тем временем пробралась в комнату, осторожно притворив за собою дверь.
– Переехали его! Не верьте этому, господин Барцель! – ворчала она.
– Замолчи, Урсула! – прикрикнул на нее могильщик, взяв мальчика из рук Эбергарда.– Не следовало тебе ходить за ворота, дитя! За ребятами трудно усмотреть.
– Вот слушали бы меня и заставили его каждый день работать, ничего и не было бы! Большой мальчишка, просто совестно за него! А что люди обо мне подумают!
– А где мать мальчика? – спросил Эбергард, не обращая внимания на воркотню старухи.
– Мать? – повторил могильщик.
– В этом-то и все дело! – перебила негодная женщина.
– Замолчи, Урсула! – рассердился Барцель.– Иди, займись своей работой. Где рассуждают мужчины, женщины не должны вмешиваться.
– Ладно, хотите себя показать перед этим господином! Вам рассказывают басни, а вы верите, что его переехали! Ведь нужно будет и за лекарства платить, и доктору! – продолжала Урсула, выходя из комнаты.– А в доме иной раз и на хлеб не хватает.
– Слава Богу, ушла! – Могильщик закрыл за Урсулой дверь.– Она уже двадцать лет служит у меня в доме и потому считает вправе совать всюду нос. У меня нет жены, господин, я сам раздену и положу мальчика в постель.
Взяв ребенка, Самуил Барцель отворил дверь в узенькую, холодную комнатку. В ней не было никакой мебели, кроме постели. Окно покрывал узорчатый лед.
Мальчик не отрывал взгляда от князя. Что это означало? Было ли это вызвано только добротой Эбергарда? И как объяснить странное чувство, овладевшее князем, когда он с таким участием смотрел на ребенка?
Доктор вскоре убедился, что серьезных повреждений у мальчика нет, хотя малыш горько плакал всякий раз, когда доктор ощупывал его, это были всего лишь ссадины от удара. Но он тотчас замолчал, когда Эбергард, улыбаясь, подошел к нему.
– Это прелестный ребенок,– говорил Самуил Барцель,– и при больших средствах из него вышла бы умная голова. Подумайте, ведь ему только четыре года, а он все понимает. Старая Урсула не особенно расположена к нему, у нее есть на то свои причины. Он ищет у меня защиты, но так как времени у меня немного, то он и норовит всегда убежать из дому. Сначала он стоит у ворот, но как только увидит, что никто за ним не присматривает, перебегает дорогу и усаживается где-нибудь под деревом в Вильдпарке. Там он играет с цветочками, с камешками и забывает подчас о пище и питье. Когда мы находим его там, строго наказываем!
– Бедный мальчик! – сказал Эбергард с чувством.– Если бы только он не был немым!
– Да, это печально! Он сделался немым, но, благодарение Богу, слух у него очень развит! Не думайте, что от рождения он был таким здоровым! О нет! Я еще не видывал такого маленького и болезненного существа и никогда не предполагал, что он останется жить. Теперь же он просто крепыш. Если бы я только мог больше заниматься им!
– А не согласились ли бы вы отдать его? – тихо спросил Эбергард.
Могильщик с удивлением посмотрел на высокого господина.
– Нет, я не могу отдать его вам. Прежде, когда старая Урсула предоставляла мне все хлопоты о нем и когда я должен был бросать работу ради этого слабого ребенка, тогда порой мне приходила мысль отдать его богатым людям. Но теперь! Нет. Теперь я не в силах этого сделать.
– Если вы когда-нибудь передумаете или если обстоятельства заставят вас поручить этого мальчика другим, то вспомните обо мне – вот моя визитная карточка.
– «Князь Эбергард фон Монте-Веро!» Ожидал ли я такую честь? Не стесняйтесь, говорите, благородный человек. – разволновался могильщик.
– Если у вас не хватит средств для воспитания мальчика и это будет для вас в тягость, обратитесь ко мне за помощью. У меня нет детей. Был ребенок, но я его потерял! И я хотел бы по крайней мере быть полезным другим! Прошу вас, помните об этом.
– Вы редкий, благородный человек! – воскликнул могильщик.– Я вам обещаю, в случае надобности, воспользоваться вашим благодеянием. Принять его от вас не стыдно. Я сам не знаю, что побуждает меня говорить таким образом. Вероятно, вы сами тому причиной. Говорить так – не в моих правилах. Я говорю коротко и грубо. Благодарю вас и доктора за оказанную вами помощь и любовь к Иоганну!
Эбергард протянул руку могильщику, потом приблизился к мальчику и поцеловал его открытый высокий лоб. Но прежде чем выйти, он остановился на мгновение, чтобы еще посмотреть на милое лицо Иоганна. Монте-Веро снова вернулся к ребенку, чтобы поцеловать его еще раз.
Малютка заплакал. Он тихо рыдал до тех пор, пока Эбергард не посадил его опять к себе на колени. Мальчик, улыбаясь, крепко обвил ручонками шею князя. Эбергард обещал малышу скоро навестить его.
Князю тяжело было расстаться с ребенком. Странные чувства овладели его душой, когда он покидал двор церкви Святого Павла.
XXXVII. КРИК СУМАСШЕДШЕЙ
В Вильдпарке, в той его части, которая прилегает к дворцу принца Вольдемара, по ночам можно было слышать жалобные стоны, которые доносились откуда-то сверху. Те, кому надо было поздно вечером или рано утром проходить здесь, предпочитали выбирать другую, хотя и более дальнюю дорогу, лишь бы не слышать этих умоляющих и непонятных стонов. Все это давало пищу для суеверий. Вскоре разнеслись самые неправдоподобные слухи, и старые сказания вновь воскресли.
Дворец принца, как нам известно, находился в отгороженной части парка, которая принадлежала ему. Там, где эта часть соединялась с Вильдпарком, имелся глубокий пруд, его черная вода никогда не замерзала. Возле этого пруда, отделенного от дворцового парка решеткой, стояла полуразвалившаяся башня с маленькими решетчатыми окнами. В былые времена садовники складывали здесь свой инвентарь, теперь же ею никто не пользовался. Эта старая, сырая, мрачная башня снова заставила говорить о себе. Существовала легенда о том, что в прошлом столетии тут похоронили заживо юную девушку. Эта легенда и сам вид башни действовали на воображение. Старые люди, слышавшие умоляющие стоны близ пруда, утверждали, что те же крики раздавались по ночам и в годы их молодости. Они считали, что это душа девушки не находит покоя и время от времени обходит пруд и башню, испуская ужасные стоны. Эта девушка была дочерью принца, она была так хороша собой, что отец в диком исступлении надругался над нею.
Недоверчивые люди посмеивались над этими рассказами, но когда, желая убедиться в их нелепости, шли темной ночью к пруду, убеждались в обратном и должны были согласиться, что в природе есть нечто такое, что не укладывается в понимание человека.
Откуда исходили эти умоляющие, жалобные, а порой угрожающие стоны, пока останется для нас тайной.
В ночь после случая в Вильдпарке, когда князь Монте-Веро спас барона Шлеве от ярости толпы, камергер, отправившись вечером вместе с принцем Вольдемаром во дворец, представил королю происшествие в ложном свете, отметив опасное влияние князя Монте-Веро на народ.
Взволнованный этим рассказом, король решил при первом же удобном случае намекнуть князю, что таким свободным умам лучше приводить в исполнение свои планы в девственных лесах Америки, чем в его королевстве. В последнее; время любовь короля к князю все уменьшалась, а партия, враждебная Монте-Веро, обретала все большую силу.
Камергер был доволен результатом своих происков и радовался, что может сообщить аббатисе о скором падении Эбергарда. А пока вместе с принцем Вольдемаром он возвращался к себе во дворец.
Принц в последнее время замкнулся в себе. Шлеве давно уже заметил, что он находится в грустном расположении духа, и считал, что даже догадывается о его причине. Прежние услуги барона не имели теперь успеха. Что-то мучило, тяготило его, и ничто не могло его развлечь.
Леона была последней женщиной, которая своей ловкостью и умением привлекать приковала его к себе на короткое время. После нее Вольдемар не сближался ни с одной женщиной.
Леона поступила в монастырь Гейлигштейн. Самое простое объяснение настроению принца, которое можно было дать, это воспоминание о ней. Леона была убеждена в истинности такого объяснения и желала воспользоваться своим влиянием.
Шлеве же был другого мнения. Во время езды через Вильдпарк принц хранил упорное молчание. Полночь уже миновала, когда экипаж подъезжал ко дворцу, в котором почти все окна были ярко освещены. Вдруг до экипажа донеслись тихие, молящие стоны. Шлеве забеспокоился – он намеренно скрывал их от принца.
– Это что такое? Кажется, зовут на помощь? – спросил принц, бросаясь к окну кареты и прислушиваясь.
– Я ничего не слышал, ваше королевское высочество!
– Как, разве вы не слышите? Боязливый призыв о помощи. Вот он повторяется. Отворите окно!
– Но холодный ночной воздух, принц… Вероятно, что-то происходит в Вильдпарке. Народ любит делать из общественного сада арену для реализации своих диких инстинктов.
– Отворите! – приказал принц твердо.
Барон исполнил желание принца. В этот момент экипаж повернул ко дворцу, и опять раздался жалобный и полный страдания крик.
– А сейчас вы слышите? Я должен знать, что означает этот ужасный призыв!
– Ваше королевское высочество, вам не следует разыскивать его источник! – шепнул Шлеве, помогая принцу выйти из экипажа.
– Это почему? Вы говорите загадками.
– Эти призывы загадочны. Они раздаются время от времени уже несколько лет,– тихо говорил Шлеве.– Они исходят из пруда, что за решеткой.
– Так это что-то вроде привидения? Эге, барон! Вы образованный человек и слушаете такую глупую болтовню.
– Старая башня у пруда…
– По-вашему, ее нужно избегать? Ну, а я считаю своим долгом убедить вас в неосновательности молвы, что там водятся черти! Призывы о помощи, которые слышатся оттуда, имеют, вероятно, естественный источник. Постараемся обнаружить его. Мне это даже приятно, тем более что, вероятно, это стонет какой-нибудь несчастный, который действительно нуждается в помощи.
Шлеве, казалось, потерял от слов Вольдемара присутствие духа. Однако, быстро оправившись, он приподнял голову, и на его лице снова появилась всегдашняя лукавая улыбка.
– Раз ваше королевское высочество желает, я должен исполнить ваш приказ и позову нескольких человек, чтобы они несли факелы.
– Не нужно, барон. Флориан, возьмите лампу кастеляна и проводите нас,– приказал принц одному из лакеев, стоявших у двери.
Посланный явился через несколько минут с огромной лампой в руке.
– Идите вперед к старой башне у пруда, – сказал принц.
Флориан испугался, лампа зашаталась в его дрожавших руках. Никто не бывает так труслив, как прислуга в отдаленных замках.
– Да что же это такое, наконец! Я, кажется, окружен трусливыми зайцами да духовидцами,– воскликнул принц, вырвав с нетерпением лампу из рук лакея.– Идите за нами, я сам посвечу себе.
– Ваше королевское высочество, быть может, вы поручите это мне?
– Нет-нет, барон, в ваших руках свет может превратиться в магическую темноту. Я вас только прошу идти рядом. Башню я осмотрю один, так как не хочу доставлять вам неприятных минут. Вы же в сопровождении Флориана потрудитесь осмотреть пруд и его окрестности. Как, и вы дрожите?
– Я уже успокоился, ваше королевское высочество. Во всяком случае, я не рискну оставить вас одного.
– А ключ у вас?
– Да, он у меня, ваше высочество. Я уже имел намерение в один из вечеров установить, откуда исходят эти крики.
– Это удивительно. Надо торопиться, идемте!
Принц с лампой в руках направился к большим воротам в парк. Шпага его билась о камень при каждом шаге. Камергер следовал сзади, а боязливый Флориан заключал шествие.
Была уже полночь, когда Шлеве отворил ворота, и принц, придерживая шпагу, пошел по снежной дорожке.
Тьма вокруг делала обстановку еще таинственнее. Тишина господствовала среди деревьев, ветви которых еще были покрыты снегом.
Вновь послышался тихий, но очень жалобный и отчаянный крик. Принц невольно содрогнулся.
– Вы говорили, что этот крик слышится довольно давно? – спросил он своего камергера.
– Больше того – давным-давно!
– Почему же мне об этом никогда не сообщали?
– Прежде всего, вас не хотели беспокоить, а потом это отнесли к необъяснимым явлениям.
– Ни у себя во дворце, ни в окрестностях его я никогда не слыхал этих криков. Они должны иметь естественные причины, и я очень рад, что сегодня ночью сброшу с них завесу таинственности.
С лампой в левой руке и шпагой в правой принц торопился к дороге, ведущей к заколдованной башне. Чем дальше они углублялись в лес, тем более мрачным он становился. Дорога сужалась, видно было, что нога человека здесь давно не ступала.
Задевая за ветви кустарника, они приблизились, наконец, к решетке, возле которой в окружении деревьев стояла башня.
Когда они подошли к узким невысоким воротам, принц поставил лампу.на землю, чтобы внимательно оглядеть башню снаружи. Едва он убедился, что с этой стороны башни давно никого не было, как лампа вдруг потухла.
Ветер ли ее задул? А может быть, это сделал камергер, стоявший позади принца? Тогда с какой целью?
Принц топнул от досады ногой и передал лакею ненужную теперь лампу.
– Мы и так пойдем,– сказал он.– Луна достаточно ярко светит. Этот свет потушить будет труднее.
– Если только облако ее не закроет,– заметил Шлеве.
Стоны, которые еще недавно были слышны, теперь смолкли. Не было сомнений, что они исходили именно из башни.
Барон, по-видимому, с усилием открыл заржавевший замок, казалось, уже много лет дверь никто не трогал.
– Все это становится для меня все загадочнее,– сказал принц, видя, что в башню давно никто не проникал. Что вы предполагаете, барон?
– Я могу только повторить, ваше королевское высочество, что для меня это обстоятельство давно необъяснимо.
Принц приказал лакею оставаться внизу у двери и никого не пропускать ни туда, ни сюда. А сам со Шлеве не очень решительно переступил порог.
Из башни повеяло могильным холодом. В маленькой комнате с серыми стенами в беспорядке валялся старый садовый инвентарь, сломанные скамейки и горшки для цветов.
Из комнаты широкая каменная лестница вела в верхнюю часть башни. Она была обледеневшей и блестела в лунном свете.
Принц направился наверх. Шлеве следовал за ним, если бы позволяло освещение, принц мог бы заметить на его лице полную презрения ироническую улыбку.
Принц осмотрелся, потом приблизился к стене и простучал всю ее шпагой. Возле лестницы он остановился. Ему послышался какой-то шум и тихое дыхание.
– Что находится за этой стеной? – спросил отрывисто Вольдемар.
– Там находится пруд, ваше королевское высочество,– ответил Шлеве.
– Странно! Мне послышались какие-то звуки.
– Я первый раз вхожу сюда, ваше высочество!
Принц постучал в каменную стену эфесом шпаги.
– Кто там? Нет ли здесь живой души? – крикнул он.
Ответа не было.
– Существуют обстоятельства, принц, которых не постичь умом! Мы можем только просить милости от Всевышнего и молиться с чистым сердцем,– елейным голосом проговорил Шлеве.
– А больше в башне нет комнат? – спросил принц нетерпеливо.
– Другой лестницы нет, ваше королевское высочество!
– Криков, к несчастью, более не слышно, но нет больше сомнений, что они исходят из какого-то другого места! Нет ли в этой части парка еще какого-нибудь строения, которое никем не посещается?
– Нет, принц!
– Ну что же, мы безуспешно провели наши поиски, пора возвращаться во дворец! – сказал Вольдемар, бросив еще раз взгляд на мрачные стены башни.
– Я очень рад, что ваше королевское высочество убедились в тайне, непонятной нашему разуму! – проговорил Шлеве не без удовольствия.
Принц молчал. С суровым лицом он вышел из башни.
– Слышал ли ты или видел что-нибудь, Флориан? – спросил он.
– Ничего не видел и не слышал, ваше королевское высочество!
Барон запер дверь и пошел следом за принцем, который всю дорогу не проронил ни слова.
Когда они вошли во дворец, принц холодно пожелал своему камергеру спокойной ночи.
К барону подошел лакей, его поверенный.
– Что случилось? – спросил Шлеве, поднимаясь по мраморной лестнице в свои покои. Его старый лакей шел следом, держа в руках горящую лампу.
– Вас ждет благородная аббатиса,– ответил шепотом лакей.
– Аббатиса? В такой час?
– Благочестивая дама пришла во дворец раньше вашего сиятельства, она желает с вами поговорить.
– О, я заставил ждать благочестивую женщину,– заспешил камергер и быстро поднялся на лестницу. Лакей отворил дверь в красиво убранную залу. В кресле у камина, где едва теплились угли, сидела аббатиса Гейлигштейнского монастыря. Откинув капюшон, она читала книгу.
Прежде чем лакей прикрыл дверь, она привстала.
Барон с поклоном приблизился к ней и поднес к губам ее маленькую руку.
– Извините меня, сударыня, я заставил вас ждать.
– Нестрашно, барон. Это время для меня не прошло даром. Я читала превосходную книгу – «Фому Кемпийского», так что время прошло очень быстро.
– Я не заметил вашего экипажа, графиня?
– Я оставила его в отдаленной аллее. Мы можем говорить свободно?
– Да-да, за безопасность я ручаюсь.
– Здесь вблизи очень часто видят Эбергарда фон Монте-Веро. Не напал ли он на след?
Это невозможно, сударыня!
Ваш поверенный мне сказал, что принц обратил внимание на крики сумасшедшей. Не лучше ли перевести девушку в другое место?
– Я бы не стал этого делать, графиня. Легенда затмевает истину. Хотите удостовериться?
Леона взглянула на горящие угли в камине.
– Да, барон! Была бы прелестная сцена, если бы принц Вольдемар нашел эту девушку! Хотя навряд ли он узнал бы предмет своей мимолетной прихоти!
– Не скажите, сударыня. Именно теперь принц может с особым вниманием отнестись к девушке, если я и скажу, что она сумасшедшая. За это дело я отвечу…
Не дослушав, Леона перебила камергера:
– Именно теперь принц может с особым вниманием отнестись к девушке. Что вы имеете в виду, барон?
– Сердце принца – загадка. Он на редкость непостоянен. Похоже, он забыл прекрасную Леону! – Шлеве иронически улыбнулся. Леона хотела осадить зарвавшегося камергера, но, вспомнив, что она нуждается в нем, быстро овладела собой и принудила себя к высокомерной презрительной улыбке.
– Принц на редкость непостоянен,– повторила она.– Тонкое заключение, мой милый! – Она сказала это свысока, давая Шлеве почувствовать, что он лишь орудие ее воли.
– Правда – прежде всего, графиня. Принц стал очень меланхоличен, а знаете ли почему? Не думаю, чтобы вы отгадали.
– Вы возбудили мое любопытство. Откройте мне ваше новейшее наблюдение! – сказала она.
– Принц тоскует по прекрасной Маргарите. Он терзает себя упреками и сегодня любит ее несравненно больше, чем в то время, когда с моей помощью оставил ее ради вас.
– Я принимаю это за шутку, барон! Принц был бы…
– Его королевское высочество принадлежит к тем людям, которые любят и желают именно того, от чего прежде добровольно отрешились. Вы не доверяете моим словам, сударыня?
– Должна признаться – не доверяю!
– Я хотел бы это доказать! Вы желаете видеть девушку? Полагаю, по пути мы сможем подслушать, что думает он сам. Принц имеет обыкновение, прежде чем заснуть, разговаривать с самим собой. Похоже, угрызения совести не дают ему уснуть.
– Это достойно удивления!
Мы пройдем картинной галереей, она примыкает к любимой комнате принца. Вы сами все поймете. Потом через боковые ворота мы выйдем в парк.
– Мне нужно торопиться, завтра я должна быть в столице! – зло проговорила аббатиса. Она не верила Шлеве и была уверена, что мысли принца только о ней и она по-прежнему имеет власть над ним.
Леона запахнула плащ, накинула капюшон на свое разгоревшееся от волнения лицо и в сопровождении барона вышла в коридор.
Люстры и канделябры были потушены. Вокруг царила непроницаемая темнота. Но камергер, хорошо зная дворец, уверенно вел аббатису за руку.
Наконец они достигли покоев принца. Камердинеры разошлись, даже в комнате адъютанта было темно и тихо. В картинной галерее они остановились у одного из полотен. Шлеве сжал руку Леоны. Послышалась тихая речь. Леона узнала голос принца. Нельзя было разобрать каждое слово, но все-таки графиня Понинская могла понять смысл доходящих до нее восклицаний.
– Бедное прекрасное создание,– донеслось до нее.– Ты была забыта и теперь исчезла. Да простит мне Господь Бог мой поступок с тобою! Когда до меня донеслись сегодня ночью эти ужасные крики и эти болезненные стоны, которые я никак не могу себе объяснить, страх обуял меня. Мне представился твой образ. Ты предстала передо мной такой, какой описали тебя служанки на вилле: с распущенными волосами бегущей через поле. Ты одна любила меня, моя Маргарита! У всех остальных был только низкий расчет и притворная любовь. Ты одна, моя бедная, покинутая, любила меня со всей страстью твоей непорочной души.
Леона прислонилась ближе к картине. Шлеве был доволен: теперь она не станет пренебрегать его влиянием.
Леона схватила Шлеве за руку.
– Пойдемте! – почти не сдерживаясь, воскликнула Леона, в которой ревность заглушила все остальные чувства.– Пойдемте, барон, я должна видеть женщину, на которую молился принц.
Это не была ревность неразделенной любви. Нет, это была низкая, дикая ревность женщины, лишившейся орудия исполнения своих черных целей.
Барон увел Леону из картинной галереи. Через маленькие ворота, которыми никто никогда не пользовался, они прошли в парк, но не в ту его часть, где недавно проходил принц, а в более отдаленную.
Ледяной ветер обдавал Леону. Но она ничего не чувствовала. Она вся была поглощена одной мыслью – убедиться собственными глазами, что дочь Эбергарда надежно спрятана навсегда.
Это жалобные стоны Маргариты доносились из старой башни. Это ее крики слышали ночью у пруда. Уже два года жила она там в заточении.
Оставив своего ребенка в воспитательном доме, Маргарита возвратилась в хижину Вальтера. Хижина была пуста. Думая, что Вальтер отлучился и скоро возвратится, она прождала его до вечера, но он не приходил. Вальтеру утром приказали явиться в управление парка, где его обвинили в нерадении к службе и отказали от места лесничего. Поздно вечером молодой рабочий вернулся в хижину, чтобы забрать свое бедное имущество. Он надеялся встретиться там с Маргаритой, но Маргариту уже нельзя было найти. Шлеве насильно посадил ее в экипаж и отвез в парк. С помощью преданных слуг, которым он представил несчастную как сумасшедшую, барон Шлеве заточил ее в старую, всеми покинутую башню.
