Текст книги "Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона"
Автор книги: Генрих Шумахер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)
XVIII
Зима стояла очень суровая; выпадало много снега. Но вдруг настала весна с теплыми ветрами. Темза вспухла, сильные дожди еще более увеличили подъем воды, она вышла из берегов и залила прибрежные кварталы города.
У дома Гаррика всегда была плохая репутация, потому что Темза ежегодно заливала подвалы. Теперь же катастрофа казалась неизбежной. Вода залила все подвалы, причинила значительные повреждения, и в портале «Храма Здоровья» показалась грозная трещина.
Консервативным кругам Лондона учреждение доктора Грейема с самого начала было бельмом на глазу. Но так как доктору покровительствовали очень важные особы, то полиция не осмеливалась вмешиваться. Однако теперь под предлогом опасности разрушения здания было приказано немедленно очистить дом. Правда, доктору Грейему удалось найти удобное помещение в другом месте, но его надо было еще отделать, и работы должны были продлиться до осени.
Промокнув под проливным дождем, Эмма пришла к Ромни позднее, чем всегда, и рассказала ему все.
– Доктор Грейем в отчаянии, – закончила она, – ему кажется, что все пропало.
– Ну а что будете делать вы, мисс Эмма? – спросил Ромни. – Если доктор Грейем возобновит свое предприятие лишь осенью, разве Геба Вестина не свободна теперь?
Ей это еще не приходило в голову. Она посмотрела на Ромни, и на ее лице появилось выражение внезапной радости.
– Стать опять свободной? Не выставляться напоказ наглым взорам и не слышать презрительных замечаний? – Она взволнованными шагами забегала по комнате, словно гонимая одолевавшими ее мыслями. – Ах, Ромни, если бы вы знали, как трудно давалось мне это! Я только никак не могла решиться. Ведь меня попросту высмеяли бы. Чувство стыда и чести у такого создания, как я… А письма, которые я получаю каждое утро!.. Вот, например, сегодня. Человек, которого я не знаю, который даже не считает нужным назвать мне свое имя, предлагает мне пятьдесят фунтов за одну ночь… Как ненавижу я свое тело, приводящее в восхищение всех людей! Правда, в тот вечер, когда я победила Гейнсборо, я чувствовала нечто похожее на триумф, но теперь все рассеялось под пошлыми взглядами толпы. Поэтому, Ромни, я, быть может, разрушу ваши тайные мечты, но никогда, слышите – никогда! – не буду позировать вам обнаженной!
На лице Ромни дрогнуло что-то вроде разочарования – он действительно внутренне таил эту мечту… Желая скрыть свое смущение, он наклонился к полу и поднял письмо, полученное в этот день Эммой и только что брошенное ею в припадке раздражения.
Вдруг у Ромни вырвался возглас изумления:
– Этот вычурный почерк… смешение английских и французских слов!.. Это мог написать только Фэншо! Разве вы не помните его, мисс Эмма? Он иногда заходит сюда, когда вы позируете. Тогда он становится за моей спиной, смотрит на картину, смотрит на вас, глубоко вздыхает, что-то бормочет и снова уходит.
Эмма испуганно обернулась к нему:
– Этот фат? Да разве он знает, что я – Геба Вестина? Ведь вы же обещали мне молчать.
– Я строго сдержал свое слово. Очевидно, сэр Фэншо не знает этого. Но все же это его почерк. Я потребую у него отчета в том, как он осмелился…
– Чтобы он узнал, кто я? Нет, Ромни, вы не сделаете этого! Кроме того, я сама могу проучить его, если это покажется мне достойным того.
Эмма, смеясь, взяла у художника письмо и спрятала его. Ее дурное расположение духа сразу улетучилось; она торопливо оделась в костюм Цирцеи, взяла посох и взошла на подиум.
Ромни сделал несколько быстрых штрихов по полотну, но затем снова перестал работать.
– Не могу ли я попросить вас кое о чем, мисс Эмма? – смущенно и застенчиво сказал он. – Раз вы теперь свободны… вы могли бы оказать мне громадную услугу… Не согласились бы вы совершенно переехать ко мне?
Торопясь, словно боясь, что она откажет ему не выслушав, Ромни стал пояснять ей, как он представляет себе их совместную жизнь. Он возьмет себе комнату справа от мастерской и предоставит ей обе комнаты слева. Сама мастерская останется общей комнатой, нейтральной почвой. Никогда не войдет он без зова на половину Эммы. Она будет здесь госпожой, и ей стоит только мигнуть, чтобы сейчас же были исполнены все ее желания.
Эмма заколебалась. Стоит ли расставаться с «Храмом Здоровья», чтобы стать натурщицей? Ведь она хотела осуществить свою мечту об артистической карьере…
Она откровенно поделилась с художником своими соображениями.
– Что вы скажете на это? – возбужденно закончила она. – Думаете ли вы, что у меня имеется талант?
Казалось, что этот вопрос был неприятен Ромни. Он задумчиво прошелся несколько раз по комнате, а затем снова подошел к Эмме и посмотрел ей в глаза почти боязливым взглядом.
– Талант? Нет сомнения, что у вас выдающиеся способности к трансформации, и как комическое, так и трагическое в равной мере удается вам… Поэтому с виду можно подумать, что вы и в самом деле обладаете артистическим талантом. И все-таки…
– «Можно подумать с виду? И все-таки?» – нетерпеливо повторила Эмма. – Почему вы не продолжаете?
Ромни схватил ее за руку и стал нежно поглаживать ее, как бы заранее извиняясь перед ней в том, что скажет далее.
– Я не знаю, что бы я отдал, чтобы не причинить вам огорчения, мисс Эмма, но… Приходилось ли вам когда-нибудь видеть миссис Сиддонс вне сцены?
– Никогда. Но я видела портрет, где она изображена в качестве музы трагедии. Кажется, это работа Рейнольдса. Она некрасива: у нее острые черты лица, большой нос, некрасивый рот. У нее театральное лицо, для которого грим – все. Ну а для вас… Я, конечно, могу ошибаться, но не думаю, чтобы ваша красота вынесла свет рампы. Я боюсь, что на сцене исчезнет вся ваша чарующая прелесть. Никто не заметит души, обитающей в этом теле. Вы будете казаться со сцены, как… как…
– Как кукла?
– Не сердитесь на меня, мисс Эмма! Не будь я вашим искренним другом, я промолчал бы. Но так… Маленький, интимный кружок зрителей вы заставите смеяться и плакать по вашему желанию, но при тысячеголовой толпе, в громадном помещении, скрадывающем каждый тонкий штрих, никто не увидит мягкого блеска ваших глаз, страдальческого подергивания губ, тихих движений рук. Вы рисуете тонким пером, а сцена требует малярной кисти. Этим я не унижаю вашего искусства, наоборот, нет высшей похвалы… Ведь и в пении высшим проявлением искусства является не оглушительный рев арии, а тихая песенка, идущая прямо от сердца к сердцу…
Он робко заглянул Эмме в глаза, но она резко отвернулась, не желая показывать ему подергивания своего лица. Еще тогда, в мансарде миссис Кен, она мучилась сомнениями, удадутся ли ей трагические жесты, а теперь этот тонкий наблюдатель, этот выдающийся художник отрицает…
Бледная от волнения, она снова обернулась к Ромни:
– Знакомы ли вы с Шериданом? Я хотела бы просить его о пробе. Мне самой кажется, что вы правы, Ромни, но я должна твердо убедиться в этом. Ведь дело идет о всей моей будущности! А так как Шеридан – специалист… Не можете ли вы облегчить мне доступ к нему… сейчас же?
– Я очень дружен с ним, и он сразу же примет вас. Но не будет ли лучше, если я провожу вас? Вы станете сильно волноваться…
Эмма покачала головой:
– Я должна говорить с ним с глазу на глаз!
– Неужели вы думаете, что я способен отговорить его, чтобы удержать вас для себя? Мисс Эмма, никому не может быть так дорого ваше счастье, как мне!
Она пожала плечами:
– В таком случае напишите письмо.
Ромни послушно присел к столу, а она отошла к окну. Дождь лил целыми потоками, ветер гнал его по крышам и серой пылью развеивал по улицам.
Картина ее жизни!.. Из нищеты вышла эта жизнь, дикие бури гнали ее, и, наверное, бесследно развеется она в темном углу глухой улицы.
Когда Эмма выходила из дома Ромни, к подъезду подъехал экипаж, из которого вышел сэр Фэншо.
До сих пор она не обращала на него внимания. Понаслышке она знала, что он только что вернулся из путешествия по Европе, где научился мастерски стрелять из пистолета, перенял странную манеру разговора, состоявшего из смешения английских и французских слов. Он был еще очень молод и после недавней смерти отца унаследовал очень большое состояние.
Когда он подошел к Эмме своей танцующей походкой, она вспомнила о письме к Гебе Вестине и внимательно посмотрела на него. Он был блондин с ничего не выражающим лицом, отличался высоким ростом и казался типичным спортсменом.
Несмотря на потоки дождя, он остановился перед ней и с низким поклоном снял шляпу.
– Mille pardon [2]2
Тысяча извинений (фр.).
[Закрыть] , мисс Эмма! Смею ли я обратиться к вам с вопросом? Мистер Ромни, est-il malade? [3]3
Не болен ли он? (фр.)
[Закрыть] Я спрашиваю потому, что Cirse la davine [4]4
Божественная Цирцея (фр.).
[Закрыть] уходит от него так рано!
– И все-таки он здоров, милорд.
– О, je suis enehante! [5]5
Я в восторге! (фр.)
[Закрыть] И… pardonnez, m-lle, mais… [6]6
И простите, барышня, но… (фр.)
[Закрыть] Можно ли спросить, куда вы идете?
– Нет, нельзя, милорд.
– Oh! Cela me rend tres triste [7]7
Это меня очень огорчает (фр.).
[Закрыть] , мисс Эмма. Но… идет такой сильный дождь, if fait do la pluie… He могу ли я предложить вам свой экипаж?
Эмму насмешила причудливая смесь английского бесстыдства и французской рыцарственности в этом юноше.
– Вы очень любезны, милорд, – смеясь, ответила она. – Вы всегда такой? Не предлагаете ли вы свой экипаж каждой даме, которую встречаете?
– Assurement… конечно, мисс Эмма! Если эта дама так красива, как вы…
– Значит, вы без предрассудков, милорд?
– Предрассудки только и остались что в Англии. Во Франции от них уже давно отказались. Ah, les francais! C'est une nation admirable! La premiere du monde! [8]8
Ах, Франция! Это восхитительная нация, первая в мире! (фр.)
[Закрыть]
Эмма рассмеялась с явной иронией:
– Браво, милорд! И все же, прежде чем я приму ваше любезное предложение, я хотела бы, чтобы вы узнали, кому вы его делаете. Не соблаговолите ли прочитать вот это? – И она подала ему письмо.
Фэншо взглянул на него и затем с открытым изумлением посмотрел на Эмму.
– Это письмо… Как оно попало к вам, мисс Эмма?
– Это вы писали его?
Он кивнул без следа смущения:
– Ну разумеется! Но это письмо было адресовано Гебе Вестине доктора Грейема, и я не понимаю…
– Геба Вестина – это я, милорд! – И Эмма иронически присела перед молодым человеком.
Он в изумлении отступил на шаг назад, механически надел шляпу и произнес:
– До сих пор я не мог объяснить себе, почему я одновременно влюблен в Цирцею и Гебу Вестину! Теперь я понимаю… Моя душа искала к тому чудному телу недостающее ему лицо. Это поразительно, не правда ли? Но в этом также и извинение для меня. Пятьдесят фунтов… о, это непростительно! Цирцее мистера Ромни я написал бы совершенно иначе!
Фэншо сказал все это, не переставая мешать французские слова с английскими, причем сокрушенно мотал головой, которую вновь обнажил.
– А как бы вы написали Цирцее, милорд?
– О, для Цирцеи пятьдесят гиней – сущие пустяки. Я предложил бы ей дом на Оксфорд-стрит, экипаж, верховых лошадей, ложу в театре Друри-Лейн, а на лето – замок в Сассексе, что я имею честь предложить вам сейчас по всей форме!
Он снова поклонился, причем потоки дождя потекли у него с обнаженной головы на лоб.
Эмма открыто расхохоталась ему в лицо:
– И это-то вы называете отсутствием предрассудков, милорд? Я думала, что вы по крайней мере предложите мне свою руку! Очень сожалею, что не могу воспользоваться вашим экипажем. До свидания, милорд!
Она повернулась и ушла. На ближайшем углу она обернулась. Сэр Фэншо стоял на улице под потоками дождя и тупо смотрел ей вслед, держа в руках шляпу.
XIX
Шеридан сразу же принял Эмму. Ее красота явно произвела на него сильнейшее впечатление, он с благоволением выслушал ее и попросил прочесть тут же, в кабинете, несколько сцен из роли Джульетты.
– Вы верно уловили психологические моменты, – сказал он затем. – И ваш голос тоже отличается гибкостью и звучит очень симпатично. Но все же я не решаюсь вынести окончательный приговор. Эта комната слишком мала, чтобы судить о сценическом эффекте.
Он задумался и затем велел поставить на сцене декорации пятой картины четвертого акта из «Гамлета», где появляется сумасшедшая Офелия. Здесь при ярком свете рампы Эмма играла перед пустым залом. Она не испытывала страха. В ней воскресли воспоминания о том дне, когда, покинутая сэром Джоном, она родила ребенка. Снова пережила она раскаяние, самобичевание, отчаяние, которые довели ее до границ безумия; в Офелии она играла самое себя.
Шеридан сидел в середине партера. Когда Эмма кончила, он пришел на сцену, подумал с минуту и затем высказал свое суждение. Он явно щадил ее, но говорил прямо и без уверток, говорил то же, что сказал Ромни.
Эмме казалось, будто его голос звучит из глубокой дали и будто слова Шеридана относились вовсе не к ней, а к какой-то другой, стоявшей в темном углу кулис, Офелии… Молода и прекрасна была Офелия, полна любви, полна доверия, а жизнь сыграла с ней свою старую, страшную шутку…
Вдруг Эмма разразилась пронзительным хохотом.
Когда она пришла в себя, она не помнила ни о чем и была очень удивлена, заметив испуганные заботы Шеридана. Он приказал позвать извозчика и хотел дать ей лакея, чтобы проводить к Ромни.
Извозчика Эмма приняла, но от услуг лакея отказалась. У нее ничего не болело, она просто устала немного, но поездка освежит ее. Она поблагодарила Шеридана и отправилась обратно на Кавендиш-сквер. По дороге она заснула, так что по прибытии на место извозчик должен был будить ее.
Ромни сидел в мастерской в том самом углу, где он искал обыкновенно убежище в часы тоски. При появлении Эммы он вскочил и пошел к ней навстречу, озабоченно поглядывая на нее. Ее немое пожатие плечами объяснило ему все.
У мольберта стоял сэр Фэншо, созерцавший картину. Теперь и он подошел к Эмме.
– Мистер Ромни разрешил мне переговорить с вами в его присутствии, мисс Харт, – сказал он торжественным голосом на чистейшем английском языке. – Не разрешите ли и вы мне это?
– Я, право, не знаю, о чем еще нам с вами говорить! – резко оборвала его Эмма.
На его лице ничего не отразилось.
– Я сказал мистеру Ромни, что совершил ложный шаг, предложив Гебе Вестине пятьдесят фунтов, и что очень сожалею об этом ложном шаге. Далее я сообщил мистеру Ромни о том, что я предложил его Цирцее. Но и это тоже было ложным шагом, о котором я не менее сожалею. В конце концов я просил у мистера Ромни совета, что я должен сделать, чтобы расположить к себе мисс Харт. Но мистер Ромни не мог мне ничего посоветовать и предложил обратиться к вам лично. Смею ли я вследствие этого спросить вас, на каких условиях вы согласитесь стать моей?
Несколько раз Эмма хотела нетерпеливо перебить его, но контраст между серьезностью его лица и комичностью его слов обезоружил ее. Наконец она спросила:
– Отдаете ли вы, лорд, себе отчет, кому вы делаете это предложение?
Он, удивленно взглянув на нее, ответил:
– Прекраснейшей женщине в мире!
– И этого для вас достаточно?
– Вполне!
– Но ведь эта еще не все, милорд! Так знайте же, что я происхожу из низших слоев, ничего не умею, ничего не имею и только что мистер Шеридан отклонил мою просьбу дать мне место в труппе театра Друри-Лейн. В конце концов, у меня имеется ребенок, отец которого был тоже влюблен в мою красоту, но, овладев мной, выгнал меня на улицу.
– Как зовут этого человека?
– Сэр Джон Уоллет-Пайн.
– Адмирал?
– Тогда он был еще капитаном.
– Он негодяй! Я скажу ему это в лицо при встрече. Впрочем, это не имеет никакого отношения к нашему делу. Я – человек, вы – человек, такова моя исходная точка зрения. Еще раз прошу вас высказать свои условия!
– Ну так хорошо же, милорд! – гневно воскликнула Эмма. – Я, обесчещенная, твердо вбила себе в голову принадлежать только лорду, да и то лишь в том случае, если он женится на мне. Разве это не безумие?
Фэншо ничего не ответил в первый момент и внимательно посмотрел на нее, а затем медленно произнес:
– Я не думаю, что это было безумием. Я убежден, что вы достигнете этой цели. К сожалению, сам я нахожусь в таком положении, что не могу решить этот вопрос тут же на месте: я еще несовершеннолетний и должен считаться кое с чем. Но, как только я решу эту проблему, я позволю себе известить вас. Благодарю вас, мистер Ромни! Миледи, вы еще услышите обо мне!
Он кивнул Ромни и низко поклонился Эмме, а затем ушел из мастерской своей танцующей походкой.
«Миледи»!.. Бедный глупец!.. Он сам не знает, что говорит!..
– Вы от природы так богато одарены, что я нисколько не беспокоюсь о вашей будущности, – сказал Ромни, когда Эмма передала ему слова Шеридана. – Только вы должны сначала осознать свою силу, а для этого вам нужно только захотеть.
– Захотеть! – скорбно воскликнула она. – Я всю жизнь хотела и никогда не могла добиться чего-нибудь.
– Быть может, до сих пор вы желали не того, что нужно. Все в вас еще находится в состоянии брожения. Вы очень сложная натура, сотканная из явных противоречий. В вас одновременно чувствуются барство аристократки, жажда жизни и свободы авантюристки и щепетильная стыдливость маленькой мещаночки. Что в вас сильнее всего, этого пока еще не разгадаешь.
Она скривила губы:
– Во всяком случае, я просто подлая авантюристка!
– Подлая? Вы поступаете так, как вам предписывает ваша натура, а натура никогда не бывает подла. Если бы мы жили во Франции времен Людовика XV, то вы стали бы маркизой де Помпадур, увидели бы. короля у своих ног и диктовали бы свои законы всему миру. В Греции вы стали бы Аспазией Перикла, в Риме – Береникой Тита, сделавшей из плебея Флавия мирового повелителя.
Эмма повела плечами:
– Но мы живем в Англии! А в Англии женщина ничего не стоит!
Ромни кивнул:
– Вы правы! Со времен Елизаветы женщины перестали иметь значение в государстве. Парламент не позволяет королю объявить: «Государство – это я!» Поэтому вы были правы, когда отклонили предложение принца Джорджа. Кем бы вы стали? Метрессой принца?.. В Англии это еще очень мало!
– В то время я и не думала об этом. Просто принц был мне противен, и меня тошнило от его выходок.
– Ну да, в вас говорила стыдливая порядочность маленькой мещаночки.
– Вы правы. Во мне заложено что-то боязливое, ограниченное, и, когда я хотела действовать, это «что-то» вечно становилось мне на пути. Без этих тисков я была бы теперь счастлива, быть может.
– Счастлива? Разве вы считаете маленьких мещанок не счастливыми?
По лицу Эммы скользнула тень веселости.
– Жить, как миссис Томас в Гавардене или как миссис Кен в ее магазине? Да я умерла бы от скуки!
Он внимательно посмотрел на нее:
– Если бы вы от всего сердца полюбили человека…
Веселое выражение сразу исчезло с лица Эммы.
– Любовь! – мрачно вырвалось у нее. – Я не хочу ничего слышать о любви. Я никого не люблю. Я вообще не способна любить кого бы то ни было. Мое сердце умерло!
Она подумала о том, что ей пришлось уже изведать от этой хваленой любви. Овертон… Том… Сэр Джон… Один безучастно прошел мимо нее, другой медлил до тех пор, пока не стало поздно, третий надругался над ней. А Ромни?.. Она подумала, что он не знает ничего, что происходило с ней, так как по своей деликатности никогда не спрашивал ее о прошлом. И эта деликатная доверчивость глубоко растрогала ее.
– Я знаю, вам очень хотелось бы узнать, что угнетает меня! – тихо сказала она. – Вы хорошо относитесь ко мне и хотели бы помочь… Но я не могу сказать вам… пока еще нет! И все-таки…
Ромни нежно взял ее за руку и воскликнул:
– Ах, если бы вы могли снять груз с души! Молчание делает вас больной.
Она знала, что это правда, все время она страдала молча. И все же она не могла говорить об этом… Мягко высвободила она свою руку… и молчала. Но вдруг она все-таки стала говорить. Словно ураган подхватил ее. Она ничего не скрывала: насилие сэра Джона, краткое упоение наслаждением, доходившим почти до безумия, безутешная покинутость, рождение ребенка, темная уличная жизнь – вся мрачная панорама ее тяжелого прошлого появилась перед Ромни в страстных, ярких выражениях.
– Сколько в вас страсти! – сказал потрясенный Ромни. – И как вы умеете ненавидеть! Ненавидеть? Разве я ненавидела сэра Джона? Если бы я ненавидела, – о, тогда я убила бы его! Но во мне было что-то непонятное, властное; оно гнало меня к нему в объятия, хотя он и внушал мне отвращение. И к Тому меня тоже влекло. Ему надо было только принудить меня, и я стала бы его. Это была не любовь, а что-то страстно-тоскующее, завлекающее. Оно внезапно пробуждалось во мне, погружало меня в какой– то чад, и я уже не знала, что делала.
– Такова натура женщины. Пора созревания.
– Натура? Что это за натура, которая толкает меня в объятия первого встречного? И все-таки… это правда: я не чувствую ненависти к сэру Джону. Странно! Единственным человеком, которого я до сих пор ненавидела, была женщина – молодая девушка, которая меня оскорбила. Все произошло из-за пустяков, но я до сих пор ненавижу ее. Сколько зла причинила бы я ей, если бы это было в моей власти!
Эмма говорила очень медленно, стараясь разгадать тайну своего сердца. Да, если бы теперь она встретила Овертона, она отдалась бы ему без колебаний и раскаяния.
Несколько недель сэр Фэншо не показывался в мастерской Ромни. Наконец однажды утром он явился совершенно неожиданно.
Он был у матери и у опекуна, чтобы добиться согласия на брак с Эммой. Оба категорически отказали ему.
– Но все же я сделаю так, как хочу! – заявил он на своем англо-французском наречии. – Через два года, когда я стану совершеннолетним, я буду просить вашей руки, мисс Харт, а до той поры предлагаю вам на лето поселиться в моем Ап-парке, в Сассексе. Это замок, которым я вполне располагаю. Зимой мы будем в Лондоне. Все готово, мы можем выехать в любой день. Мои сассекские друзья ждут нас. Мы будем ездить верхом, охотиться, играть – словом, делать все, что только вы можете пожелать. Вас повсюду будут встречать с уважением, как леди Фэншо.
Он низко поклонился Эмме и ждал ответа. Она с удивлением слушала его. Теперь, когда он кончил, по ее лицу скользнула усмешка иронического недоверия.
– А кто может поручиться мне, что вы не пресытитесь мной ко времени своего совершеннолетия и не бросите меня, как истасканную перчатку?
Фэншо молча подал ей бумагу, засвидетельствованную нотариусом. В этом документе он обязывался своей честью мужчины и английского баронета жениться на Эмме в день своего совершеннолетия; если же он не сдержит слова, то каждый вправе обращаться с ним как с негодяем, клятвопреступником, лжецом и бесчестным человеком. Кроме того, в этом случае Эмма получала в вознаграждение двадцать тысяч фунтов, причем могла получить их без судебного приговора. Ту же сумму она получала в случае смерти лорда Фэншо до исполнения брачного обещания.
Эмма дала документ Ромни. Он долго и тщательно рассматривал бумагу. Все было в порядке; Эмме достаточно было сказать «да», чтобы стать через два года леди Фэншо.
Цель честолюбивых грез Эммы была перед ней, и все же она колебалась. Что-то восставало внутри ее против этого шага, что-то, похожее на тихий голос, который плакал в ее душе.
– Значит, вы будете относиться ко мне как к своей невесте, милорд, – спросила она Фэншо через некоторое время, – и вы не потребуете от меня ничего, чего я не захочу дать вам добровольно?
Фэншо смущенно заколебался на мгновение, а затем ответил с поклоном:
– Все будет так, как вы пожелаете, миледи.
Он опять обратился к ней с этим гордым титулом, и опять это слово опьяняюще зазвучало для Эммы. Она уже хотела сказать «да», но в этот момент Ромни подошел к ней и увлек ее в отдаленный угол мастерской.
– Не соглашайтесь, мисс Эмма! – озабоченно сказал он. – Разве вы не видите, сэр Фэншо – просто незрелый мальчишка? Он сам не знает, что делает.
Что-то сверкнуло во взоре Эммы.
– И я была незрелой девчонкой, и я не знала, что делала, а все-таки сэр Джон взял меня как желанную добычу!
– Сэр Джон поступил с вами как негодяй, но его поступок не был совершен хладнокровно. Он любил вас, а вы… – Он запнулся.
– Ну а я? – медленно повторила Эмма. – Почем вы знаете, что я не люблю сэра Фэншо?
Она улыбнулась, и ее взор проник в самую глубину глаз Ромни. Он смертельно побледнел, хотел ответить, но не находил слов. Поникнув головой, он отвернулся.
Теперь она знала, что он любит ее. Поэтому он и был слабым. Но ее сердце было мертво, и в этом была ее сила.
Она спокойно протянула руку сэру Фэншо:
– Как мне называть вас, милорд?
Он прикоснулся губами к ее изящным пальцам, прикоснулся почтительно, как кавалер двора Марии-Антуанетты.
– Гарри, миледи!
– А когда мы отправимся в Ап-парк?
– Через три дня, леди Эмма.
– Через три дня, сэр Гарри.
