Текст книги "От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Возможно, кто-то заметит то, что поразило меня как самая средневековая черта Старого Бари: ужасающее количество мусора и отходов, картона, бумаги, сгнивших фруктов, рыбы и овощей, которые из дверей или прямо из окон выбрасывают на улицу. В первые утренние часы все это выметается и вывозится со скоростью и ловкостью военных учений. Уборщики здесь зовутся netturbini, от глагола nettare «чистить» и urbe «город». Я впервые встретил это слово. В других областях Италии дворник называется spazzino. Неттурбини, не имея возможности проехать на улицы на машинах, пользуются тачками. Я наблюдал за тем, как они исполняют функции средневекового святого, избавившего город от чумы. К восьми утра улицы безупречно чисты и готовы к очередному дневному бедламу.

Под древние арки входили дети со школьными ранцами. На них была голубая форма и широкие галстуки, как это принято у итальянской молодежи. Все они выглядели чистыми и здоровыми то ли благодаря жизни в средневековой атмосфере, то ли потому, что здесь выживали сильнейшие. Открылись маленькие магазины; на рыбных прилавках грудились странные разноцветные обитатели Адриатики. В сотнях дверей, открытых нараспашку, я видел женщин, занятых приготовлением завтрака – домашней пасты. Бари специализируется на изготовлении маленькой круглой пасты. Местные жители называют ее рекьетеле (recchietelle), а в других областях Италии – ореккетте, то есть «ушки». Приготовив пасту, женщины выкладывают ушки на решетку и выставляют на свежий воздух – подсохнуть.

За три праздничных дня паломники меняют облик старого города. Они идут по узким улочкам то группами, то чередой, сжимая в руке посох и переговариваясь на разных диалектах Южной Италии. Житель Бари, чей говор приведет в недоумение римлянина или флорентинца, в свою очередь озадачится, услышав речь соотечественников из горных деревень Калабрии. До Первой мировой войны сюда на кораблях прибывали паломники из России, поскольку Николай является их святым покровителем. Перед последней войной паломники ехали и с Балканского полуострова. Сейчас в Бари можно встретить сотни албанцев, прижившихся в Италии, они приезжают из албанских деревень с юга Италии. Во многих деревнях бывшие беженцы живут уже несколько столетий.

Я на глаз определял, кто из паломников приехал на автобусах, потому что эти люди несли с собой лишь ручную кладь. Те же, кто прошел традиционный тяжелый путь – пешком, по горным тропам, – были одеты в грубую одежду и тащили на себе всякую всячину – чашки, буханки хлеба, иногда наколотые на посохи, и непременное одеяло. Аккуратно скатанное одеяло у них перекинуто через плечо и покоится в области поясницы. Некоторые паломники украшали свои посохи яркими перьями, а другие, как я уже говорил, имели при себе посохи из города Святого Ангела, с сосновой шишкой наверху. К посоху, украшенному цветными лентами, привязывали не ветку лещины, как это делали средневековые пилигримы, а зонтик, постоянный спутник южно-итальянского крестьянина.

Многие паломники приходили из нищих южных деревень. Среди них встречались молодые мужчины, они шли в поисках работы. Женщины в большинстве своем были одеты в толстые черные юбки. Некоторые накидывали на плечи черные вязаные шали, и все без исключения повязывали головы платками, завязанными либо под подбородком, либо на затылке. Я увидел группу женщин, сидевших кружком на тротуаре. Возможно, они были бедуинами. На их лицах я прочел покорность судьбе и меланхолию. Вокруг них стояли, опершись на посохи, другие, так же одетые, состарившиеся раньше времени – провалившиеся беззубые рты, тонкие губы, лица, изборожденные морщинами, за которыми читались годы лишений и нищеты.

Месса в церкви только что закончилась. В базилике было полно народу. Пилигримы, войдя в дверь, тут же падали на колени и, помогая себе посохами, медленно и мучительно ползли по нефу. Одну такую группу вела за собой девочка лет десяти в первом в своей жизни ритуальном платьице. Она несла распятие, а за ней ковыляли взрослые родственники. Они следовали за ней, словно за маленьким ангелом, то и дело останавливались и утирали с глаз слезы. Я заметил на ногах некоторых молодых и лучше одетых женщин нейлоновые чулки, тем не менее они без всякого промедления бухались на колени и ползли вместе с остальными. Должно быть, разодрали себе эти чулки в клочья.

Радостная сторона христианства обходила этих людей стороной. Казалось, что они предпочитают присоединиться к плачущей Марии возле креста, нежели к тем, кто стал свидетелем Воскрешения. Что испытывали сейчас старые крестьяне, страдающие от артрита и ревматизма, трудно было вообразить, но, возможно, они сосредоточились на муках святых и надеялись на прощение. Если кто-то из них вставал и, выпрямившись, делал несколько шагов, то тут же снова опускался на колени. Эта странная процессия прошла через толпу, словно собрание искалеченных карликов. Никогда еще я не видел такой массовой демонстрации унижения.

Мощи святого Николая находятся в красивой крипте базилики. Церковь была построена в 1087 году. Паломники чувствовали себя здесь рядом со святым угодником. Опираясь на посохи и заливаясь слезами, они ползли с узлами за спиной, а над ними поднимались древние своды, поддерживаемые многочисленными колоннами с романскими или византийскими капителями. Глаза крестьян искали серебряный алтарь, под которым лежит ковчег с мощами святого Николая. Говорят, что кости плавают в святой манне. Сейчас они торжественно и боязливо пропели литанию, и снова я успел уловить лишь имя – «святой Николай». Это была хвала, которую столетиями возносили святому. Я с ужасом увидел, что одна старая женщина распростерлась на полу и ползла вперед, облизывая языком камни. Ее дочери или, возможно, внучки шептали ей что-то на ухо, пытаясь отговорить ее от этого занятия, но она вошла в транс и то ли не слышала, то ли не обращала на детей внимания. Я был глубоко тронут. Подумал, что вряд ли когда-нибудь стану свидетелем такого средневекового зрелища. Хотя эти пилигримы не были похожи на просвещенных туристов из «Кентерберийских рассказов», такие преисполненные благоговения сцены были, должно быть, знакомым зрелищем во всех крупных европейских храмах.

Одним из немногих описаний Апулии, изложенным на английском языке, является тоненькая книжка Дженет Росс, опубликованная в 1889 году. Восемьдесят лет назад автор книжки стояла в церкви Святого Николая и видела пилигримов, ползущих по нефу и в крипту так же, как я видел их сейчас. Однако она стала свидетелем церемонии, которую я не видел. Миссис Росс писала:

«Священник, нагнувшись над отверстием в гробнице, принялся вычерпывать святую „манну“ и подавать ее прихожанам в маленьком серебряном ведерке. Они ее пили. Жидкость, по рассказам, излечивала от многих болезней. Меня сопровождал в церковь один джентльмен из Бари.

Он хорошо знал архиепископа, поэтому священник подошел к нам и предложил мне святой манны. Приятель шепотом посоветовал отказаться, он сказал, что жидкость имеет тошнотворный вкус, напоминающий плохую смесь жженого сахара и воды. Поскольку до того, как откроются серебряные двери алтаря, нужно долго молиться, мы сослались на недостаток времени и пообещали прийти на следующий день».

Источник «манны» ныне уже недоступен, хотя сама жидкость есть повсюду. Мне говорили, что нет дома или учреждения в провинции Бари и ни единой рыбачьей хижины в порту, где не стоял бы маленький флакон со святой манной. Она продается паломникам в красивых маленьких бутылочках, по форме похожих на медицинские флаконы. С одной стороны на них вытеснен выпуклый рельеф головы святого Николая, а с другой – слова: «Базилика Святого Николая, Бари. Святая манна». Каждая бутылочка запечатана сургучом. «Манна» не имеет ни цвета, ни запаха, и вкус у нее как у обычной воды.

Мне дали позволение спуститься в крипту вместе с доминиканским монахом, после того как базилика закрылась, поэтому у меня была возможность заглянуть во все уголки этого важного здания. Монах сказал мне, что в Бари есть легенда, будто в год ее открытия – в 1089 году – здесь прозвучала проповедь о Первом крестовом походе. Это случилось за шесть лет до того, как римский папа Урбан II поздней осенью 1095 года призвал французских рыцарей в Клермоне к крестовому походу против мусульман.

– Рассказывают, будто Петр Отшельник читал здесь проповедь перед папой Урбаном, – сказал он.

Я спросил, имеются ли подтверждения этой истории, но он не смог мне ничего сказать. Спустя несколько месяцев я наткнулся на так называемую легенду города Бари. Она была изложена Гийомом Тирским в его труде об истории крестовых походов. Автор был почти современником тех событий. Гийом пишет, что Петр, посетив Иерусалим в качестве паломника, пришел в ужас и от состояния святых мест, и от преследования христиан мусульманами. Он сел на корабль и поехал в Бари. При нем было письмо от патриарха Иерусалима к папе с просьбой о помощи. Доплыв до Бари, Петр узнал, что папа находится в окрестностях этого города, а стало быть, ему не надо ехать в Рим для того, чтобы доставить письмо патриарха. Поскольку известно, что папа дважды посещал Бари – в 1089 и 1098 годах, – и вторая дата слишком поздняя и с перемещениями Петра не совпадает, то возможно, что первое публичное обращение к христианам с призывом защитить святые места было произнесено при открытии этой крипты.

Петр Отшельник был маленького роста, хилого телосложения, тщедушный. Анна Комнина, видевшая его, говорит, что он был прозван cucupiettore или Маленьким Петром. Есть и другие отзывы, подтверждающие, что внешность и поведение были у него не героическими. Стивен Рансимен пишет: «Он был низеньким, смуглым, с длинным, худым лицом, напоминавшим морду осла, на котором сам постоянно ездил. Животное почитали почти так, как и его хозяина. Ноги у Петра были босыми, а одежда отвратительной. Он не ел ни хлеба, ни мяса, зато ел рыбу и пил вино. Несмотря на столь неблагодарную внешность, он обладал властью поднимать людей».

Полагают, что родился он возле Амьена примерно в 1053 году. Должно быть, ему было за сорок, когда он повел за собой в Святые земли толпу невежественных крестьян. Некоторые ученые говорят, что их было от 15 до 20 тысяч. По пути большинство из них, конечно же, погибло. Петр с оставшимися присоединился к рыцарям первого крестового похода, хотя в дальнейших событиях заметной роли не играл.

После первого похода он пропал, а появился через много лет уже в старческом возрасте. Стал основателем небольшого монастыря возле Льежа, на правом берегу Мааса, возле города Юи. Когда в 115 году он там скончался, то попросил из чувства смирения, чтобы похоронили его не в церкви, а снаружи, на кладбище. Хотя это было сделано, в следующем столетии кости его почтительно перенесли и захоронили в церкви под мраморной плитой. Один путешественник рассказал об этом в 1761 году, однако очень скоро французская революционная толпа разбила надгробие и выкинула кости отшельника.

4

Сидя среди избранных гостей на муниципальной трибуне, я ждал начала праздника святого Николая. Было уже темно. Напротив нас, через площадь, очищенную от толпы, возвышался благородный западный фронтон церкви Святого Николая. Фонари, освещавшие каждый камень, прогнали голубей, гнездившихся в круглых норманнских окнах и аркадах. Вдруг церковь снова погрузилась в темноту. Минуты ожидания облегчала суета обслуживающего персонала, жестикуляция, драматические возгласы, предшествующие большинству итальянских мероприятий. Мужчины в серых костюмах с важным видом говорили что-то в микрофоны, проверяя их работу, электрики появлялись в неожиданных местах (я вдруг увидел их белые лица на крыше церкви и подумал, что они похожи на убегающих воров). Они включали и выключали золотистый свет и вносили предпоследние усовершенствования со скепсисом, свойственным всем техникам, обслуживающим вверенное им оборудование. В момент очередного включения электричества появился беспризорный пес. У него был вид вернувшегося путешественника, огорченного изменениями, происшедшими за время его отсутствия. Он прошел мимо старинной решетки, вежливо задрал ногу, смиряясь с ситуацией, и оглянулся по сторонам, словно надеясь, что его пригласят принять участие в ожидаемом событии. Командир карабинеров – Maresciallo dei Carabinieri, – увидев мэра, подошедшего к трибуне с супругой и дочерьми, поднес руку в белой перчатке к своей наполеоновской шляпе. Церемониймейстер, неожиданно встретившись лицом к лицу с архиепископом, упал на одно колено и поцеловал ему кольцо, после чего отвел его на место. В ночи печально пропел корабельный гудок, и мои мысли невольно обратились к Мире и благочестивому похищению, которое мы все готовы были отпраздновать.

Западный фронтон церкви, теперь уже ярко освещенный, представлял собой великолепное зрелище. Распахнулись двери, и я обнаружил, что сижу на очень удачном месте: отсюда мне был виден неф до самой апсиды и киворий – замечательная особенность апулийских церквей. Это – каменный шатер над алтарем. Он покоится на четырех мраморных колоннах, а сверху на нем – аркада из миниатюрных колонн, иной раз в два этажа. Похоже, в XI веке это стало возрождением античной архитектуры. Киворий в церкви Святого Николая заставляет вспомнить такие же сооружения в римских храмах Святого Климента, Святой Агаты и Сан-Джорджо-ин-Велабро, хотя мне кажется, что здешний алтарный навес самый грациозный. Священник, стоящий под киворием, обычно обращен лицом к пастве, как и римский папа, служащий мессу в соборе Святого Петра.

В ожидании начала слушали торжественную музыку, впрочем, она тут же оборвалась, когда мощный взволнованный голос начал рассказывать историю появления святого в Бари. В отдалении был слышен шум толпы. Это означало появление процессии. На площадь вошли барабанщики в средневековых костюмах, за ними – герольды. Затем на площадь выступили знаменосцы, они размахивали цветными флагами, подбрасывали их, пропускали между ног и кидали вверх чуть ли не до фонарей, после чего ловко ловили. И наконец, в окружении факелоносцев, на площадь явилась каравелла. Ее тащили люди, наряженные матросами. Это был декоративный корабль античного вида, и на нем стояла большая обрамленная картина с изображением святого Николая. С появлением на площади корабля дружно грянули «аллилуйя», и доминиканский приор, в сопровождении монахов, вышел встретить изображение святого. Моряки в форме с капюшонами, напоминавшие скорее Робин Гуда с разбойниками, осторожно спустили образ и подали его двум доминиканцам. Монахи с опахалами из страусовых перьев выстроились рядом с образом и во главе с приором медленно поднялись по ступеням в церковь под звон колоколов.

На обратном пути в гостиницу я затесался в толпу норманнских лучников, знаменосцев и лохматых юнцов с топорами или горящими факелами. На побережье раскинулась шумная ярмарка. Торговцы предлагали кучу товаров. Тут под ярким электрическим освещением можно было приобрести амулет от дурного глаза, детскую погремушку из имитирующей коралл пластмассы, ботинки, картинку с изображением святого Николая, тарелку с горячим спагетти, нейлоновые чулки, шляпы, пальто и, конечно же, кусок жареной свинины – все это на пространстве в несколько ярдов. Из репродукторов, установленных на фургонах, неслась зазывная реклама – четверо или пятеро мужских голосов старались перекричать друг друга. Есть мнение, что испанцы – любители самой шумной рекламы, но итальянцы ничуть им не уступают, а возможно, и превосходят.

Поведение паломников тоже изменилось. Мрачные старые женщины теперь пели под аккордеон и хлопали в ладоши. На морщинистых лицах сияли старые глаза. Особенно выделялась одна веселая группа. Мужчина играл на губной гармонике. Возле него образовался кружок. Люди танцевали и щелкали пальцами. Возможно, эта джига называется у них тарантеллой. Веселая песня сменилась арабской мелодией. Никто не смог мне объяснить, откуда пришли эти люди и что они пели. Кто-то предположил, что, возможно, они из Неаполя, другой человек думал, что из Калабрии.

Когда я вернулся в гостиницу, мне показалось, что отель находится в миллионе миль от только что виденных мною сцен. Бизнесмены с кейсами (в Италии это – символ коммерсанта) просили соединить их с Миланом.

5

Статуя святого Николая в натуральную величину создана и окрашена способным скульптором XVII века. Мы видим перед собой милосердного бородатого человека с нимбом над головой, с епископским посохом в одной руке и с книгой в другой. На книге три золотых шара – напоминание о трех мешках с золотом, которым, как говорят, святой, возможно, к изумлению психолога, спас трех девиц от греховной жизни. Эту статую и носят в Бари раз в год, после чего отправляют на день в море в рыбачьей лодке.

На следующий день я чуть свет отправился к молу Святого Николая, чтобы выбрать место, с которого можно будет хорошенько разглядеть отправление лодки. Явился так рано, что на волнорезе стояло лишь несколько рыбаков да группа карабинеров в парадной форме. Они держали под мышками головные уборы, курили сигареты и шутили. Утро выдалось прекрасное. За старой гаванью распростерлась изумрудная гладь Адриатики, и на ее фоне дома сверкали ослепительной белизной, характерной для прибрежных городов. Плоские крыши, узкие улочки, террасы, похожие на театральные ложи, купола, стройные башни, а иногда даже пальма напоминали мне о морских портах Северной Африки.

Я спросил у полицейского, зачем в гавани стоит итальянский военный корабль. Он сказал, что моряки, так же как и рыбаки, образуют почетный караул в честь святого Николая, и я подумал, что это вполне уместно, так как он является святым покровителем и тех и других. Долгое ожидание скрасило то, что один из рыбаков поймал при мне огромного осьминога. Морское чудовище обвило рыбаку щупальцами ногу, и моему воображению явился Лаокоон. За этой борьбой наблюдали также девочки ангельского вида, впервые надевшие ритуальные платья для обряда посвящения. Каждый ребенок держал молитвенник, обернутый в белую бумагу, и с запястья каждой девочки свешивался крошечный аккуратный носовой платок. Две монахини, пришедшие с ними, не меньше детей разглядывали осьминога, и выражения всех лиц, восклицания, маленькие руки в кружевных митенках, вскинутые к губам, – на все это было так приятно смотреть. Карабинеры подошли и предложили «Лаокоону» шпагу. На молу стала собираться элита Бари. В отдалении зазвенели колокола: святой Николай направлялся к берегу.

Я встал в огороженном месте, в нескольких шагах от пришвартованной к причалу разукрашенной баржи. Она должна была доставить статую святого на рыбачью лодку. Офицеров гарнизона, мэра, членов муниципального совета, адвокатов, врачей, их жен и детей проводили на отведенные им места. Я удивлялся, почему огороженный участок, на котором я стоял, остается свободным, и вскоре узнал, что он стал сценой для трансформации, совершающейся в последнюю минуту, – типичная черта итальянских церемоний. Все слушали звуки приближающегося оркестра, и вдруг толпа важных персон расступилась: к ней подкатил маленький фургон, из которого неторопливо вышли трое рабочих. Они выгрузили массивный, красный с золотом, барочный трон, две позолоченные скамеечки и неприглядный старый кухонный стол на хлипких ножках. Эти разномастные предметы поставили на огороженном участке, один подле другого, и через несколько минут мужчины, разодетые в костюмы с вышивкой и кружевами, преобразовали старый стол в алтарь и поставили на него четыре массивных подсвечника. Разложили на каменных плитах богатый ковер и возвели за алтарем красный задник. Так же не спеша уселись в машину и уехали. Почти в ту же секунду появился архиепископ. Его препроводили к золотому трону, стоящему на богато украшенном месте (а ведь всего несколько минут назад этот участок больше смахивал на загон для скота!).

Когда голова процессии приблизилась к волнорезу, тысячи пилигримов, сжимая посохи с набалдашниками из сосновой шишки, выстроились с обеих сторон, распевая хвалебные гимны святому Николаю. Под влиянием сильных эмоций многие захотели выступить с речами. Им предоставили микрофон, на присутствующих излился усиленный громкоговорителями поток слов с выражением хвалы и покаяния. В речи итальянских крестьян не было ни малейшей скованности и косноязычия. Некоторые из них, хватая микрофон, старались удержать его у себя как можно дольше и отдавали его следующему оратору только после некоторой борьбы. Не знаю, готовились ли эти красноречивые высказывания во время долгого пути в Бари или рождались мгновенно. В любом случае, красноречие – врожденное качество итальянца.

Святой вошел в узкий проход. С высокого паланкина смотрел на толпу. Мы видели, как солнце позолотило его нимб. Святой двигался, слегка подрагивая. Казалось, он кивает то одной, то другой стороне. Его сопровождали доминиканцы и люди в белых саккоса, [20]20
  Род стихаря.


[Закрыть]державшие на позолоченных шестах тугие букеты красных и белых гвоздик – геральдических цветов Бари. Эти же цвета повторялись в костюмах XVIII века двух знаменосцев. Один нес знамя области, другой – белое с красным знамя Бари. На знаменосцах были белые кафтаны, красные бриджи и белые чулки.

Процессия остановилась в нескольких ярдах от трона, и архиепископ, в золотой митре и золотой мантии, вышел вперед встретить святого и провести его на причал. Статую плавно и ловко перенесли на баржу. Архиепископ и знатные особы заняли места вокруг него, и под пение пилигримов, выстрелы ракет, взметнувшихся в залитое солнцем небо, и гул корабельных сирен святой Николай на старой барже двинулся к рыбачьей лодке. Лодка сверкала свежей краской, на корме был установлен алтарь. Святого перенесли на него, и там он должен был оставаться до наступления темноты. Немедленно с визитом к нему направилась лодочная флотилия, и так продолжалось весь день. Тот, кто стоял на берегу, видел святого с епископским жезлом в руке. Он стоял, повернувшись лицом к Бари, словно благословляя город. Пробудились старые воспоминания, и люди всех сословий столпились в гавани либо вышли на лодках повидать своего патрона. Как все это было по-итальянски: в самые эмоциональные моменты церемонии в небе появился самолет, которому разрешено было, пролетая, рекламировать пиво.

Прибытие святого вечером происходило еще более торжественно. Николай появился под аккомпанемент фейерверков. Небо усеяли падающие звезды. Святого пронесли по ярко освещенному Старому городу, и под приветственные крики святой Николай Мирликийский прошел по улицам приютившего его города.

6

Во время моего пребывания в Бари я с нетерпением ждал наступления каждого воскресенья. В этот день я посещал на волнорезе рыбные прилавки. Их там бывало от двадцати до тридцати штук. Разнообразие морских продуктов поражало, в особенности великолепные устрицы по шесть шиллингов за дюжину. Их можно было унести с собой либо съесть под одним из шатров, где стояли столы и стулья.

Когда я вошел в один из таких шатров и заказал дюжину устриц, рыбак поставил на стол ведерко, из которого он вынимал устрицы и, ловко вскрывая их одним движением ножа, подавал мне одну за другой. Гурманы считают, что это – лучший способ поедания устриц. Обслуживая меня, рыбак рассказал, что устрицы выловлены не в Адриатическом, а в Ионическом море, в знаменитом заливе Таранто.

Так же хороши были съедобные моллюски, мидии и морские ежи. По словам римского гурмана Апиция, римляне готовили морских ежей множеством способов, но я ел ежей только в сыром виде, сразу после того как их вынули из воды. Крошечные съедобные сегменты икры цвета шафрана, когда мне выпадала удача ее есть, напоминали мне по вкусу обезвоженный озон. Я не знаю другого морепродукта, который заключал бы в себе столь мощный запах океана. Английского гурмэ привлекают еще более заманчивые, твердые, точно камень, tartufi di mаre – морские трюфели, – которые, к сожалению, насытившись устрицами и моллюсками, я не попробовал. Элизабет Дэвид – перед ней преклоняют колена все гурманы – говорит, что «обычно их поедают сырыми, и это очень хорошо». Ни разу не пробовал я и datteri di mare – морские финики, которые и в самом деле внешне похожи на эти плоды, зато отважился съесть cannolicchi – двустворчатый моллюск, похожий на червяка длиною в три дюйма. Он живет в красивой серой раковине, похожей на карандаш. И все же охватывает беспокойство, когда кладешь в рот нечто живое.

Великолепное зрелище представляют собой лежащие на прилавках крабы, речные раки, креветки, каракатицы и осьминоги. Никогда еще не встречал я столь дешевых морепродукты. В воскресенье на завтрак я обычно просил официанта принести мне несколько кусков хлеба с маслом. Отправляясь на берег, брал этот хлеб с собой, поскольку никаких предметов из мира цивилизации рыбаки не предлагали. Даже вилку. Приятно было устроить себе ланч, медленно прогуливаясь от одного прилавка к другому, выбирая в одном месте несколько морских ежей, в другом – устрицы или мидии. Впрочем, хочу предупредить читателя, оказавшегося в Бари вот в такое приятное утро: не перенимайте слепо мое поведение, посоветуйтесь прежде с внушающим доверие местным жителем. Такие моменты, однако, оставляют незабываемые воспоминания о Бари. В нескольких ярдах от темной Адриатики, лениво лижущей волнорез, слышатся гулкие шлепки: это рыбаки колотят камнями осьминогов, чтобы те стали нежнее.

Продолжение труда на протяжении многих столетий всегда впечатляет, и я иногда размышляю о двух родах деятельности, которые пережили империи. Это – уличные рынки и рыбные прилавки. Когда Гораций со своим богатым другом Меценатом путешествовал по Виа Аппиа от Рима и до Брундизия (ныне Бриндизи), они проходили через Бари (тогда Бариум) и, возможно, задержались здесь. Описывая путешествие, Гораций не мог придумать лучшего описания Бари, чем «Барий, рыбой обильный». Прогуливаясь мимо рыбных прилавков воскресным утром, я думал, что Гораций и Меценат, возможно, делали то же самое и видели такое же разнообразие моллюсков, выловленных такими же невысокими, темноволосыми, просоленными насквозь рыбаками.

7

Некоторые издатели «Цветочков святого Франциска» выпускают эпизод встречи святого с проституткой, по-видимому, из этических соображений. История такова: в 1219 году, во время пятого крестового похода, святой Франциск находился в Святой Земле. Он остановился на постоялом дворе, где молодая женщина предложила ему разделить с ней постель. «Да, я хочу», – сказал святой и пошел за молодой женщиной в спальню, где в очаге горел большой огонь. Франциск разделся и, улегшись у самого пламени, пригласил девушку сделать то же самое. Святой весело лежал возле пылающих красных языков, однако не только не обжегся, у него даже кожа не покраснела. Девушка испугалась и, как рассказывает легенда, пожалела о своих греховных намерениях.

Какая глупая история! Ну зачем ее вставлять в «Цветочки»? Она не настолько изящна, чтобы стать аллегорией. Нет в ней и поворотов сюжета, помогающих создать увлекательный рассказ или вывести мораль. Этот инцидент выбивается из общего настроя, однако по этой же причине интересный. Это из разряда рассказов, когда правдивая история может быть извращена. Я часто думал, что на самом деле произошло между святым Франциском и девушкой. Никогда не ожидал, что найду ответ в Бари, потому что не подозревал, что святой Франциск вообще бывал в этом городе.

В одно прекрасное утро я пошел в замок на краю Старого города. Огромная крепость, окруженная рвом, ныне превратилась в сад. Сначала ее строили норманны, потом территорию расширил Фридрих II, в последующие периоды ее довели до нынешнего состояния. В стародавние времена волны омывали крепостные стены, но сейчас от моря их отделяет широкая улица. Возле ворот я заплатил за вход. Слева от меня высились старинные стены, очевидно, сохранившиеся от старого замка. На глаза попалось объявление, прикрепленное к этой стене. Я прочел, что замок Бари был тем самым местом, где святого Франциска соблазняла молодая женщина.

Я обнаружил, что все жители Бари слышали о том, что святой Франциск приезжал сюда из Святой Земли в 1220 году. Бари тогда был одним из портов, которые использовали крестоносцы. В том году Фридриху II было двадцать шесть лет. В замке Бари он держал свой двор. В окружение Фридриха, как всегда, входили сарацины, астрологи, ученые, танцовщицы, соколы, леопарды и, конечно же, знаменитый слон. Рассказывают, что Фридрих, желая проверить добродетель святого, обручившегося с леди Нищетой и проповедовавшего целомудрие, пригласил его в замок. Он хотел провести в спальню святого красивую девушку, с тем чтобы она соблазнила Франциска. Фридрих специально проделал в стене отверстие, чтобы тайком подглядывать за этой сценой. Святому Франциску в то время было тридцать восемь лет. Он отверг соблазнительницу точно так, как рассказывает легенда, пылающими в камине углями. Фридрих был так восхищен этим, что остаток ночи провел в разговорах со святым.

Этот рассказ звучит правдиво и согласуется с хитрыми уловками Фридриха II, любившего испытывать людей. Точно так он пытал своего математика, почти легендарного Майкла Скотта, – попросил измерить расстояние от верхушки башни до неба, после чего приказал рабочим потихоньку опустить башню, и снова попросил Скотта проверить измерения. Когда обнаружил, что вторая длина оказалась чуть выше первой, пришел в восторг, как и в случае со святым Франциском.

Святой умер через шесть лет после предполагаемой встречи с императором, и кого надо было послать в Ассизи для возведения там церкви (в ней и сейчас покоятся останки святого Франциска), как не императорского архитектора, немца Якоба. Зодчий осел в Италии, женился (получил имя Лапо) и удостоился пера Вазари, хотя биография его изложена не слишком точно. Интересно, что после смерти святого Франциска император подружился с братом Илией, очень земным францисканцем. Про него говорили, что он сделал леди Нищету богатой. Жаль, что не существует записи бесед этих людей: наверняка они часто заводили разговор о «маленьком бедном человеке из Ассизи».

Замок Бари отличается от других замков Апулии тем, что в нем некогда находилась резиденция ренессансного двора. Это был двор Боны, королевы Польши и последней герцогини Бари. Она умерла там в 1558 году, а похоронили ее в базилике Святого Николая. Гробница помещается в апсиде здания, неуместно близко к киворию. Усопшая королева, со сладким выражением на лице, преклоняет колена перед собственным саркофагом из черного мрамора. Ее охраняют две стоящие в нишах фигуры. Это – скульптуры святого Казимира и святого Станислава, впрочем на святых они мало похожи. При взгляде на Бону невольно вспоминается Милан, великие дни Лодовико Сфорца по прозвищу Мора и его очаровательной юной жены Беатриче д'Эсте. Матерью Боны была Изабелла Арагонская, герцогиня и жена слабого и больного шестого герцога Милана Джангалеаццо Сфорца. Не было никогда доказано, что Лодовико отравил племянника, чтобы сделаться седьмым герцогом, но как бы то ни было, смещенная Изабелла быстро приобрела репутацию самой несчастной и обиженной вдовы на свете. Она подписывала письма того периода как «Изабелла Арагонская, уникальная в своих несчастьях». Но обычному человеку несчастья высокомерной ренессансной герцогини вряд ли покажутся такими уж невыносимыми. Если она и в самом деле верила в то, что ее муж умер от яда, то могла почувствовать себя удовлетворенной, когда французы захватили Милан и приговорили Лодовико к пожизненному заключению. В правах герцогини Изабеллу не восстановили. Двоих ее сыновей по политическим причинам направили во Францию, а сама она покинула Ломбардию и с двумя юными дочками приехала в Бари. Она стала герцогиней Бари, и жители приняли ее с распростертыми объятиями.