Текст книги "От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии"
Автор книги: Генри Мортон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Священник рассказал также о нескольких охотниках из Ссоры. Они привели шесть собак. Животные дрались с бешеными собаками и были почти неуправляемы, пока не пришли в Кокулло. Там они стали спокойными, позволили отвести себя в святилище, где к каждой из них притронулись реликвией. Вероятно, животные не пострадали от осложнений, хотя сведений об этом не имеется.
После путешествия по горным дорогам в Сульмону я приехал уже в темноте. На окраине города нашел гостиницу, где мне предоставили номер с ванной комнатой. Перед тем как улечься в постель, вспомнил о листке бумаги, которую дал мне попугай-прорицатель. Вот что я прочитал: «Если не хотите неприятностей, не вмешивайтесь в чужие дела и думайте, прежде чем что-нибудь сказать. Идите к цели и не бойтесь. Судьба наградила вас способностями к бизнесу, и вы должны этим воспользоваться. Трудитесь, и вам воздастся. Не замыкайтесь в себе, ни к чему излишняя сдержанность. Остерегайтесь друга, которому вы помогали в прошлом. Он неблагодарен и коварен и замыслил погубить вас».
Циничная птица.
10
Памятник Овидию, знаменитому сыну Сульмоны, стоит на главной площади. Облаченный в тогу поэт задумчиво смотрит на современных жителей, которые могут прочесть на цоколе: «Sulmo mihi partia est» [7]7
Сульмона – моя родина (лат.).
[Закрыть]– знаменитая фраза, начальные буквы которой стали девизом города. Исследователь может обнаружить старые и более грубые версии памятников Овидию – один у магазина возле площади, а другой – во дворе церкви Святой Марии-Аннунциаты постройки XIV века, возможно, самого красивого здания в Абруцци. Этот памятник изображает его в образе средневекового святого. Главная улица Сульмоны называется Корсо Овидио. Она плавно переходит в бульвар Рузвельта, неожиданно объединяя автора «Искусства любви» с американским президентом.
Сам по себе Овидий в своем родном городе почитается больше, чем его произведения. Народное воображение считает его кудесником, и это еще один пережиток Средневековья. Такая же слава окружала имя Вергилия в Мантуе.
Сульмона – приятный городок. С одной стороны там раскинулась огромная рыночная площадь, на другой стоит собор, а между ними – лабиринт интересных старинных улиц и домов, с балконов которых свешивается белье, а женщины громко и весело переговариваются с детьми, играющими на улице. На главной улице я увидел магазин, «торгующий эмиграцией». Отсутствие в Абруцци промышленности сделало регион наряду с Калабрией местом для найма рабочей силы. В горных деревнях я обращал внимание на отсутствие молодых людей. Никого не удивляет, что они покидают родной дом. Иногда навсегда. Некоторые возвращаются в пожилом возрасте. Их называют «американцами», хотя они могли работать в Новой Зеландии или Австралии. Слово Emigrazione выведено большими буквами на объявлении в витрине. На рекламе, призывающей к смене страны, изображена не слишком-то привлекательная картинка: ужасные головы маори с пучками волос. Зато привлекает модель самолета: теперь не надо долго плыть по океану, можно, словно птица, полететь по воздуху и через несколько часов – или, на худой конец, дней – оказаться в выбранной стране.
Так же, как и в Аквиле, я удивлялся дисциплинированности детей. Прогуливаясь перед завтраком, я видел маленьких мальчиков и девочек в черных костюмчиках и детей постарше с книгами под мышкой, спокойно идущих в школу. В соборе я убедился, что обычай заходить сюда перед школой для молитвы дети соблюдают так же свято, как и в Аквиле. Святой покровитель Сульмоны – Памфилий, о нем я не знаю ничего, за исключением того, что он не знаменитый Памфилий из Кесарей, а его тезка. Более двенадцати столетий назад он совершал чудеса в Сульмоне. Спустившись в крипту, чтобы посмотреть на гробницу святого, я увидел странную сцену. Это было темное место с множеством колонн. Встав за одну из них, я увидел процессию школьниц. Все девочки несли книжки или портфели. Они направлялись к старинному мраморному трону епископа, стоящему с восточной стороны от гробницы святого. Передав книгу подруге, каждая девочка с серьезным видом садилась на трон епископа и клала руки на два полированных черных камня, украшающих подлокотники. Проделав это, она немедленно уступала место следующей девочке, и так продолжалось, пока все дети не посидели на троне.
Эта необычная церемония происходила с торжественностью ритуала. Целый день я думал об этом, пока не спросил местного жителя, что все это значит.
– А, да, – ответил он, – так происходит уже многие столетия. Ритуал приносит удачу, особенно при сдаче экзаменов.
Сульмона прославилась необычным производством – изготовлением confetti, или засахаренного миндаля, который оптом поступает из Сицилии. В Сульмоне его засахаривают и раскрашивают, после чего экспортируют по всей Италии. Ни одна итальянская свадьба не проходит без confetti. В Древнем Риме эти орехи рассыпали перед молодоженами. Торговля поставлена на широкую ногу. Среди ведущих профессионалов в этом деле – синьор Вильям де Карло. Во время последней войны он служил переводчиком в Королевских военно-воздушных силах, с тех пор бережно хранит пачку писем от друзей из союзных войск, от спасшихся союзных военнопленных и других людей, которых встречал в те времена. Я видел на его фабрике девушек-работниц. Они нагревали проволоку над метиловым пламенем и протыкали засахаренный миндаль, ловко создавая цветы с шестью лепестками. Каждый лепесток – орешек миндаля. Одни цветы белые, другие красные, синие, в сердцевине цветка – посеребренная конфетка.
Эти удивительные изделия напоминают корзины с искусственными цветами, которые во времена королевы Виктории ставили под стеклянные крышки, выполненные в форме купола. Допускаю, что некоторые люди едят их, хотя я сделал бы это только в случае невыносимого голода. Среди самых реалистических созданий синьора де Карло – снопы пшеницы и маиса, сделанные из миндаля и конфет. В этих приятных композициях есть что-то византийское, а может, арабо-византийское, и я подумал: не пришло ли из Сицилии сюда, вместе с миндалем, искусство цветочных композиций. Но синьор де Карло уверен, что начало этому занятию положила его бабушка, у которой в монастыре, где она обучалась, была репутация флориста. Впоследствии она решила продолжить эти композиции при изготовлении конфет. На самом деле производство confetti процветало в Сульмоне задолго до бабушки, поскольку в начале XIX века о нем упоминал Кеппел Крэйвен.
Синьор де Карло привел меня на римские развалины, которые по неизвестной причине, за исключением того, что они римские, и при этом руины, называются виллой Овидия. Перебравшись через речку Джизио в один из теплых весенних дней, которые часто предшествуют дождю, мы приблизились к подножию Монте-Морроне. Мой спутник указал мне на стоявшее на горе здание, которое, как он сказал, было аббатством Санто-Спирито, основанное в ХШ веке Целестином V, папой-отшельником, чью могилу я видел в Аквиле. Здание было бы совсем пустым, если бы не смотритель. Он иногда спускается в Сульмону, чтобы купить продуктов, и снова возвращается в свое уединенное жилище.
У ордена несчастливая история. Его монахи следовали учению святого Бенедикта, их знали как целестинцев. После отречения папы они вынуждены были ехать в Грецию, чтобы спастись от преследования его наместника, Бонифация VIII. Орден прекратил свое существование в Германии во времена Реформации, во Франции ему наступил конец в 1766 году. В Италии он еще какое-то время существовал. Любопытно, как часто в жизни Абруцци является змея. В качестве своей эмблемы целестинцы выбрали черную змею, обвившуюся вокруг белого креста.
Мы спустились по крутой козьей тропе. Полевые цветы качались под облепившими их пчелами, в воздухе пахло тимьяном. В горах Абруццо привольно росли и другие растения. Хотя они уже не славятся своей магической силой, однако из них по-прежнему готовят ликер, известный всей Италии, – «Чентербе». Спускаясь, я видел перед собой всю долину Сульмоны. Ее омывали ручьи, о которых с такой теплотой поминал Овидий во время ссылки на Черное море. Моим глазам вдруг предстала уродливая и непотребная группа зданий, в которой я сразу узнал тюрьму.
– В Первую мировую войну, – сказал синьор де Карло, – англичане держали здесь немецких офицеров, а во Вторую все было наоборот. Тут по-прежнему тюрьма. Отсюда бежало много союзных офицеров – в основном в горы. Некоторые вернулись домой, в Сульмону. Родственники скрывали их у себя.
Мы продолжали спускаться по горячим камням. Над цветами порхали бабочки, зеленые ящерицы замирали в расщелинах при нашем приближении. Наконец мы подошли к величественным ступеням, римской мостовой и фундаменту большого здания. Хотя Овидий происходил и из зажиточной семьи, руины «виллы» больше походили на публичное здание, а не на загородный дом.
– Некоторые исследователи, – сказал синьор де Карло, – думают, что это здание, возможно, было храмом Геркулеса. Здесь когда-то имелся фаллический знак, популярный у женщин, испытывавших трудности с созданием семьи, однако его убрали. Во всяком случае, я не смог его найти. Говорят, он был здесь, на этой ступени.
Если даже это место и не было родовым гнездом Овидия, сам ландшафт в точности соответствовал описанию ностальгирующего поэта. Было бы неверно сказать, что его сослали. Наказание за нанесенную им обиду, до сих пор оставшуюся тайной, известно как relegatio, что означает принудительное проживание в отдаленном месте, но без конфискации собственности и без лишения гражданских прав – civitas. Овидию было пятьдесят, когда он обидел императора Августа, и последние десять лет жизни ему пришлось провести в городе Томах (он называл его Томис) в Причерноморье. Сейчас это место называется Констанца, и находится оно в Румынии. Овидий ненавидел его и горько жаловался на холод. В своих стихах он описывал его как землю постоянной зимы, где у мужчин замерзают бороды и даже вино застывает. Друзья, бывавшие в Констанце, рассказывали мне, что бронзовый Овидий по-прежнему стоит на главной площади. Много лет назад мне довелось побывать в Константинополе во время снежной бури, а потом ехать до Босфора к Черному морю. Там злой ветер пробрал меня до костей, и я убедился, что Овидий не преувеличивал суровости зимы, как предполагают некоторые ученые. Они думают, что поэт надеялся смягчить сердца власть имущих и вернуться в цивилизацию. Сидя на ступенях предполагаемой виллы, синьор де Карло и я гадали, как это делали и многие другие, чем так обидел Овидий императора. Я спросил, может, в Сульмоне имеются на этот счет другие теории, нежели те, о которых мы все знаем. Нет, его земляки делают только обычное предположение: будто бы он видел в ванне императрицу Ливию. Мы оба посчитали такое заявление абсурдным. Выдвигали и другую причину – аморальность поэмы «Наука любви» (однако она была опубликована за десять лет до ссылки). Некоторые думали, что поэт был замечен в связи с внучкой императора, Юлией, отправленной в это же время на далекий остров. Еще его подозревали в заговоре против Августа. Синьор де Карло мудро заметил, что если действия мужчины кажутся загадочными, неплохо обратить внимание на то, чем недовольна его жена. Возможно, Ливия давно имела зуб на Овидия, и ей удалось с ним посчитаться, когда император состарился и находился под ее влиянием.
На обратном пути мы подошли к импровизированной прачечной, называвшейся «Фонтан любви». Две сельские женщины только что установили на головы корзины с бельем и собрались домой. Синьор де Карло спросил их, почему это место называется «Фонтан любви». На это одна из женщина ответила, что «Виддио», ласковое местное прозвище Овидия, занимался здесь любовью с волшебницей, возможно с Эгерией или с духом воды. Другая женщина, с большей исторической точностью, сказала, что с ним была жена императора. Вот так: прошло девятнадцать столетий, но грех и наказание поэта до сих пор волнуют крестьян его родной Сульмоны.
11
Ночью жара ушла. Горная погода доказала свою неустойчивость: принялась поливать окрестности мелким дождем, пока Абруццо не стал напоминать Шотландию. Воскресным утром я выехал из Сульмоны и взял курс на юг. Над горами собрались тучи, снова полил дождь, и с припудренных последним снегом вершин подул пронизывающий ветер. Я слышал так много о красотах и особенностях маленького городка Пескокостанцо, что решил непременно его посетить. Ландшафт был закрыт промозглым туманом, лишь изредка он отплывал в сторону и открывал белый склон горы. Приехав, я увидел, что старый город пуст, словно его заколдовал злой волшебник. Я поднялся по длинному лестничному маршу и через норманнскую арку вошел в церковь Святой Марии-дель-Колле. Перед алтарями горели свечи, но в помещении не было ни одного человека.
На окраине города нашел гостиницу, в окне которой красовалось чучело дикой европейской кошки. Кошка злобно скалилась – сомнительный привет заезжему путешественнику. Я вошел внутрь и снова никого не увидел. Стулья в столовой были подняты на столы. Из кухни донеслись какие-то звуки. Приятная женщина, готовившая спагетти, сказала мне, что гостиница и в самом деле уже закрыта: зимний лыжный сезон окончился, а летний еще не начался. Впрочем, если я не боюсь холода – радиаторы не работали, – то она может предложить мне спагетти. Не сняв пальто, я уселся возле кошки. Ко мне подошел веселый краснолицый администратор. На странном английском языке он сказал, что два года прожил в Манчестере и Ливерпуле. Поставил передо мной бутылку крепкого темного сицилийского вина, и оно помогло мне восстановить кровообращение. Мы поговорили о Манчестере, и я был благодарен, хотя и думал, что в прежние времена замерзший путешественник, зайдя в трактир, немедленно согревался, потому что радушные хозяева тут же бросали в очаг охапку хвороста и в печи весело вспыхивал огонь. Теперь же, во времена центрального отопления, нет больше очагов, возле которых можно посидеть и отогреться.
Я снова пустился в путь, а дождь все лил, действуя мне на нервы. Я понимал, что он закрывает от меня великолепную горную панораму. Воскресным днем я приехал на ярмарку в городок Рионеро Саннитико. По обе стороны главной улицы выстроились медные горшки и лотки с одеждой, едой и сельскохозяйственными орудиями. Улицу заполнила толпа местных жителей, они болтали и смеялись, хотя дождь лил по-прежнему, а туман занавесил город. Мы, северяне, никогда бы не поверили, что в Италии может быть такая погода. Группа фермерских жен проверяла серпы: прежде чем купить их, они проводили по лезвию подушечкой большого пальца. Я купил себе два маленьких амулета от дурного глаза.
Вглядываясь в туман, осторожно спустился к Молизе и вечером приехал в Кампобассо, город, насчитывающий тридцать тысяч жителей. Я тут же повеселел, ибо там, совершенно неожиданно для меня, сияло солнце. Что значит для человека первый проблеск солнца, по которому он соскучился? Душу наполняет довольство и радость жизни. Я немедленно распаковал вещи в солидном старомодном отеле в центре города (владелец поприветствовал меня в холле и выразил надежду, что его отель мне понравится). Я пребывал в восторженном настроении и был уверен, что Кампобассо мне понравится. Рядом с отелем был кинотеатр, афиша которого предлагала посмотреть prima visione [8]8
Премьера (ит.).
[Закрыть]«Мэри Поппинс», один из самых моих любимых фильмов. От возможности увидеть его на итальянском я никак не смог отказаться. Возле кинотеатра находился первоклассный книжный магазин, владельцы которого разбирались в книгах. Кампобассо все больше начинал мне нравиться.
Город сгруппирован вокруг горы, на вершине которой стоит старинный замок. Снаружи он выглядит внушительно, но внутри не представляет никакого интереса. Разве что из его окон можно полюбоваться плавными очертаниями холмов Молизе, так не похожими на дикие скалы Абруццо. Кампобассо славится разнообразными ножами и ножницами. На многих из них стоит имя города, хотя большая часть их изготовляется в нескольких милях отсюда, в городке Фрозиноне.
Я наслаждался каждым мгновением «Мэри Поппинс», однако, когда смотришь его на итальянском языке, понимаешь, что фильм очень английский! Реакция зрителей удивительна в стране, где обожают детей. Не было энтузиазма, на который я рассчитывал. Самые смешные моменты фильма связаны с материалистически настроенным отцом, не понимающим окружающую его магию. По всей видимости, фильм не рассчитан на итальянское понимание семьи: разве можно смеяться над отцом?!
12
В число самых романтических руин Италии входят те, что находятся в переплетении деревенских дорог в десяти милях от Кампобассо. Они практически неизвестны, а называются Сепинум. Некогда это был римский провинциальный город, доживший до IX века. На меня произвели впечатление некоторые его фотографии, которые я видел в Кампобассо, но, взглянув на пояснения к карте, понял, что отыскать его будет нелегко, поэтому решил встать пораньше и захватить в дорогу сэндвичи и бутылку «Монтельпульчано д’Абруццо» – отличного вина цвета граната.
Я ехал, любуясь красивым пейзажем. Видел холмы, поросшие пурпурным клевером, и мне казалось, что это вереск. Вдруг я увидел очень странную процессию. Около ста крестьян, в основном женщины в ярких местных нарядах, торжественно шли по улице впереди меня. Сначала я подумал, что это, должно быть, день какого-нибудь святого или, возможно, свадьба, но что-то в манере этих людей заставило меня отказаться от этих предположений. Дойдя до конца улицы, они свернули и начали подниматься по горной тропе, и это еще больше напомнило мне средневековую процессию. Я спросил у вышедшей из дома любопытствующей женщины, что происходит, куда они все направляются. «В иль-морто», – ответила она. Оказывается, они надели лучшие платья, чтобы отдать почести умершему другу.
Я продолжил путь и прибыл наконец в Сепинум. Увидел маленькие Помпеи, римский город, большая часть стен которого еще не упала. Сохранились главная улица, триумфальная арка и храм с мраморными колоннами. Остались фундаменты сотен домов и широкий мощеный форум. Над этими великолепными руинами время от времени пролетали стаи ворон, мужчины ехали на ослах, а старые женщины шли с серпами в руках. Все они ходили по широкой мощеной улице древнеримского города. Я нашел на форуме тенистое местечко и уселся, изумляясь тому, что в современной Италии увидел римские развалины, на которые наши предки из XVIII века смотрели как на часть сельскохозяйственного ландшафта. Вспомнились гравюра Пиранези, акварель Сэмюела Праута и рисунки ван Хеемскерка. Здесь были прекрасные романтические руины XVIII века, с цветами, растущими между камней фундаментов. На улицах древнего города козы щипали траву, по улице расхаживали девушки в мужских ботинках и неожиданно, со стадом коров, появлялись на Виа Триумфалис.
Я сидел на большом камне, другой камень служил мне столом. На нем я развернул сэндвичи и открыл бутылку с вином. Редкая возможность иметь в своем распоряжении древние руины. Никто на меня и не взглянул, кроме тощей голодной собаки, у которой были видны ребра. Она очень медленно ко мне подбиралась, пока не осмелела настолько, что приняла предложенный ей сэндвич. После она от меня уже не отходила и не только прикончила все до крошки, но и с неожиданной силой и яростью стала отгонять другого пса, которому вздумалось к нам присоединиться. Явился человек в остроконечной шапке и сказал, что он смотритель. Я предложил ему бокал вина. Он ушел и вернулся с чашкой. Сказал, что никаких происшествий здесь не бывает, тем не менее его долгом было присматривать, чтобы древние камни не понесли какого-либо урона. Он решил, что я американец, и стал меня расспрашивать о жизни и заработках в Америке, а когда я сказал ему, что я англичанин, то посмотрел на меня недоверчиво и разочарованно. Он отвел меня в маленький дом посреди руин. Туда он для большей сохранности снес камни с выбитыми на них надписями, даже тот, на котором была всего одна буква. Впрочем, ничего интересного я не увидел.
Мы пошли вокруг развалин, и он обратил мое внимание на надпись над восточными воротами. Она была сильно разрушена временем, и я ничего не смог прочитать. Смотритель пояснил, что речь идет о ежегодной миграции овец, совершавшейся в римские времена. Стада шли с долины Апулии в горы. Он слышал разговор профессоров. Они будто бы говорили, что надпись является приказом к властям Сепинума. Тем предписывалось защищать пастухов и их стада, когда они проходили через город к tratturi. [9]9
Овечьи тропы (ит.).
[Закрыть]Смотритель сказал, что мощеная дорога – от восточных ворот к западным – использовалась в римские времена, и даже сейчас часто видишь, как пастухи ведут своих овец по старой римской дороге к горной гряде Матезе.
Я подумал, что в связи римского городка с tratturi есть нечто уникальное. Насколько я знаю, единственный римский автор, упоминающий миграцию, – это Варрон. За тридцать лет до рождения Христа он написал, что овцы зимовали в Апулии, а лето проводили в горах. Возможно, овцы Варрона иногда проходили через Сепинум.
Современный обычай везти овец в горы на грузовиках произошел из стародавнего действа, которое, должно быть, было величественным. Как и в Испании, где старые овечьи тропы, девяносто футов шириной по обе стороны шоссе, ведут к летним пастбищам, так и итальянские tratturi представляют собой множество горных тропинок, по которым в первые недели лета идут лишь овцы. Я читал описания миграции, каким оно было сравнительно недавно, когда tratturi сплошь были покрыты тысячами овец, шедшими по двенадцать животных в ряд. Через горные тропы перекатывалась медленная волна серой шерсти. Каждое стадо вел свой пастух. В руке он сжимал палку с крюком, а рядом бежали белые собаки. На собак надевались ошейники с шипами, защищавшими их от волков. При свете дня собаки вели себя дружелюбно, но стоило наступить ночи, как они превращались в злобных охранников. За каждым пастухом следовал старый баран, называвшийся il manso, что означает «смирный» или в пастушьем жаргоне – «тренированный». Если объяснить другими словами, то это – надежный старый баран-вожак. Античная процессия, известная как римлянам, так и нам, проходила по горному ландшафту.
Я почувствовал симпатию к жителям Сепинума, чья главная улица, от востока до запада, отдавалась тысячам блеющих овец и лающих собак, и я не понимаю, почему город не обходили стороной. Смотритель сказал, что он этого не знает, но спросит у следующей группы профессоров. Я пробыл в этом прекрасном месте до позднего вечера. Смотрел на людей, ехавших по древней римской дороге на мулах или ослах. Надеялся, хотя и напрасно, что увижу стадо овец с пастухом. Смотритель предложил мне приехать сюда в другой раз. Тогда он покажет мне руины театра, и, передав мне два письма, попросил отправить их, когда я буду на почте.
