Текст книги "Зона действия"

Автор книги: Геннадий Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава пятнадцатая. Яшку навещает мама. Антошка выдерживает «психическую» атаку бульдозериста. Рабочий класс – это совесть

На другой день в комнату Хромого Коменданта пришла гостья – Изольда Яковлевна. Она держала себя виновато, села в уголок, поставила на пол свою объемистую сумку и стала выкладывать на стол «передачу»: кусок буженины, круг копченой краковской колбасы, ломоть розовой лососины, баночку паюсной икры. Мария Федоровна недоуменно смотрела на гостью.

– Зачем вы столько добра принесли? – строго спросила она.

– Для родного сына я разве что-нибудь пожалею.

Яшка отвернулся к стенке, чтобы не видеть мать. Но по запахам, наполнившим комнату, он догадывался о вкусной еде, которой решила побаловать его родительница.

Изольда Яковлевна явно перед Марией Федоровной заискивала.

– Вы и сами кушайте, – ласково говорила она. – В наше время этих деликатесов днем с огнем не сыщешь. А вы – кушайте, разве мне жалко для добрых людей.

Осмелев, она встала со скрипнувшей табуретки и подошла к дивану, на котором лежал Яшка.

– Сыночек, как ты себя чувствуешь?

Она стала отворачивать одеяло, но Яшка еще крепче прижал его к стене, и Изольда Яковлевна, тяжело вздохнув, отошла к столу.

– Может, рыбки копченой попробуешь?

Мария Федоровна строго посмотрела на гостью:

– Накормлен Яков. Конечно, не деликатесами, но сыт.

Изольда Яковлевна снова подошла к сыну, встала на колени и обхватила укутавшегося Яшку.

– Не любите вы меня, Мария Федоровна, – зло сказала она, повернувшись к хозяйке. – А ты, мой воробышек, не можешь понять, кто тебе друг, а кто недруг.

Яшка уже совсем было покорился материнской ласке, ему захотелось прижаться к маме, как это он любил делать, будучи малышом, сказать ей что-нибудь теплое, но замечание Изольды Яковлевны о том, что он все еще недотепа и не может отличить друга от недруга, вдруг взорвало мальчика, он приподнялся на диване и печально сказал:

– Ты ничего не поняла, мама. Я лучше уйду в детский дом. А эти куски забери.

Но Изольда Яковлевна сделала вид, что не слышит сына. Она вытащила из сумки моднейшие джинсы, рассчитывая, что уж перед такой-то обновкой сын не устоит.

– Из Америки. Не то что в поселке, в области еще в таких никто не форсил.

И протянула джинсы Яшке. Он скомкал их и бросил под дверь.

– Не надо мне твоих ворованных подарков, – срываясь на истерику, крикнул он. – Не надо мне твоих краденых копченостей. – И на пол полетели рыба, колбасы, со стуком покатилась баночка с икрой.

– Дурак! – со злостью сказала Изольда Яковлевна. – Надоест жрать картошку с постным маслом – сам приползешь в родной дом. Один раз уже не удержался. Так что одумайся – пойдем.

Яшка сжался, щеки его побледнели, он часто дышал, будто ему не хватало воздуха.

– Уходи, Изольда, – приказала Мария Федоровна. – Потребуешься – кликну. А сейчас – уходи…

Чуть ли не в центре поселка Жора Айропетян на своем бульдозере расчищал площадку под будущую стройку. Геодезисты суетились со своими теодолитами, разделяли площадку колышками, назначение которых знали они одни. «Беларусь» начинал под фундамент копать траншею, и десятки зевак, свободных от работы, собирались около будущего клуба и обсуждали новости, которые многотысячный поселок каждый день рождал в изобилии.

Между тем главные вопросы стройки решались не здесь на полянке, а в вагончике комсомольского штаба.

Клуб решено было строить методом народной стройки. Пусть каждый способный положит камень в его стену.

– Начать стройку надо необычно празднично, – сказал Коржецкий комсоргам. – Пусть годы пройдут, а этот момент должен запомниться людям.

Каменщики, плотники, механизаторы – все были «задействованы». Одни повезут из карьера плитняк, другие станут ставить опалубку, третьи – заливать бетон.

– А разве мы не можем вам помочь? – спросила Марфуша. – Мы тоже не будем сидеть без дела…

Коржецкий кивнул. Марфуша встала из-за стола и мечтательно продолжала:

– Вы только не смейтесь надо мной, но было бы здорово, если в клубе построить планетарий… В наше время без планетария и жизнь трудно представить…

Комсорг улыбнулся и посмотрел на парней и девчат, сидящих за столом, сколоченном из досок.

– Милая Марфуша, – сказал Коржецкий. – Ты не хуже меня знаешь, как туго нам приходится, не хватает и того, и другого… До планетария ли сейчас? Вот будем побогаче, времени свободного станет побольше – тогда и до планетария руки дойдут, и звезды начнем считать…

– Хотя бы школьный телескоп установить. Он же не очень дорогой, – поникла Марфуша. – А считать звезды очень интересно. Ты знаешь, Глеб, сколько звезд ну, скажем, в Большой Медведице?

Комсорг пожал плечами и сухо бросил:

– Кончай, Марфуша, в облаках витать. О деле речь…

– Не спеши, комиссар. Девчонка о деле говорит. Не сегодняшним днем живем – по всему видно, в космос вот-вот полетим, на звезды человек ступит – так что, права Марфуша: планетарий нужен ребятам, им не только заводы строить, у домен стоять, но и летать все выше и выше. – У Жоры Айропетяна в глазах появились искорки. – Нужен, парни, планетарий! Я в родных местах, на Кавказе, любил в горах смотреть ночью на небо… Так сколько, интересно, звезд в Большой Медведице?

Марфуша взглянула на Глеба, не зная, отвечать ли на вопрос Айропетяна или сесть на место, не отвлекать больше строителей от важного разговора. Коржецкий понял этот взгляд и сказал:

– Ответь, Марфуша, этому звездочету.

– Невооруженным глазом видно всего сто двадцать пять звезд, – выпалила Марфуша. – Но зато эти звезды, знаете, какие жаркие? На них температура поднимается до восемнадцати тысяч градусов! Здорово?

– Значит, наше Солнышко по сравнению с ними холодное? Обогащайся, Глеб, знаниями… А о планетарии надо подумать, – сказал один из парней.

Марфуша совсем осмелела.

– Если хотите знать, то в Большой Медведице три облака – это скопление галактик. И они удаляются от Земли со скоростью пятнадцать километров в секунду – в десять тысяч раз быстрее пули…

– Не может быть! – воскликнул Жора. – Куда они улетают? И почему мы этого не замечаем? Это как же получается – придет время и с Земли нельзя будет увидеть Большую Медведицу? Нет, комсорг, планетарий обязательно надо. Я берусь за это дело, я дойду до президента Академии наук, а телескоп добуду.

Это заседание комсомольского штаба было необычным. Марфуша рассказывала легенды древних греков о звездах Большой Медведицы, и парни, перетянутые монтажными поясами, в комбинезонах, обляпанных раствором, красками, внимательно слушали девочку, которая говорила о других загадочных мирах, где еще никогда не приходилось бывать человеку, но к которым человек стремится с древнейших времен.

Антошка вспомнил вылазку на Маякову гору – там Марфуша тоже рассказывала легенды о звездах. Эти рассказы волновали своим волшебством и наивностью, Антошка будто видел жену верховного бога Зевса ревнивую Геру, которая превратила необыкновенной красоты девушку по имени Каллисто в безобразную медведицу. Антошка почему-то эту красавицу Каллисто сравнивал с Марфушей, которая, если по совести говорить, была не очень красива, и, разумеется, никто ее не собирается превращать в медведицу. И еще Антошка думал: очень хорошо, что есть на свете такие замечательные сказки-легенды… Пусть Марфуша и не очень красива и не похожа на Каллисто, но ведь красота человека – это не только внешность… И еще в этой легенде Антошке нравилось, что Каллисто в конце концов была превращена Зевсом в красивое созвездие…

А к вечеру уже среди ребячьего запсибовского народа пронеслась молва: в поселке будет необыкновенный клуб, в нем установят телескоп…

Яшка тяжело переживал разрыв с матерью. Он чувствовал, что теперь в их отношениях поломалась какая-то очень важная пружина и что наладить ее если и возможно, то очень нелегко. Лорин-младший понимал, что у него с матерью мало общих интересов, что она не верит в то, во что верит и чему поклоняется он. Яшка готов был во всем подражать Коржецкому и чуть ли не молиться на Хромого Коменданта, а мать этих людей не то что ненавидит, а считает этакими блаженненькими, постоянно думающими о том, чтобы лучше было стройке, и забывающими о себе.

– Ходячий учебник марксизма-ленинизма, – со злостью сказала она как-то о Хромом Коменданте, когда тот написал жалобу в комитет народного контроля на то, что строителей кормят плохо, подпорченными продуктами.

Сначала Яшка всеми своими тревогами и сомнениями делился с отцом. Тот старался оправдать мать, но делал это как-то вяло и неумело.

– Она же женщина, – говорил он сыну. – Мало ли баба сглупа что сболтает. У ней ведь тоже работенка-то не дай боже – голова закружится.

Но все эти разговоры не убеждали и не сближали Яшку с матерью, а, наоборот, делали их более далекими и чужими. Да и сам отец, рассуждая о своей работе, казался каким-то приземленным и недалеким.

– Думаешь, для чего люди вкалывают? Светлое будущее приближают? Это для дураков слова о светлом будущем. Каждый о своем брюхе да и кармане, как бы их поплотнее набить, думает.

– Зачем же тогда, папа, ты за звание бригады коммунистического труда соревнуешься? Ведь тебя же «маяком» называют.

Отец валился на пузатую новенькую, только что привезенную с базы софу и дрыгал ногами, изображая этакого залихватского парня, который смеется над всеми, знает больше всех и больше всех понимает то, что надо понимать.

– Соревнование? Да это одни слова, сын. А я не отказываюсь, делаю вид, что верю во всю эту болтовню. Потому что мне это выгодно.

Если бы Яшка, кроме школы, не бывал среди строителей, он бы, может, и поверил отцу. Но он знал, что и Хромой Комендант, и Марфушина мама верят в силу соревнования, и оно, это соревнование, помогает в работе, делает людей добрее и сильней. И Яшка, все больше приглядываясь к Антошкиному отцу, увидел в нем человека, который не любит лишних слов, но заботы стройки – его заботы. Яшка не раз слышал, как Антошкин отец мечтал увидеть огромный-огромный завод, а их, пацанят, хозяевами прокатных станов, доменных печей. Яшка как-то сказал, что лично он будет строить, на заводе пусть работают другие. И вот сейчас, раздумывая о своем отце, он не мог припомнить хотя бы какой-нибудь захудалой, но все-таки возвышенной мечты отца. В лучшем случае его желания не поднимались выше покупки автомобиля. У Антошкиного отца главное слово было «наше», Яшкин отец любил слово «мое». И эти два местоимения разделяли двух бригадиров огромной, почти непроходимой пропастью.

– Чужой ты человек, папа, – сказал однажды Яшка. Отец, видимо, не понял, что этим сын вынес ему приговор, и постарался свести все к шутке:

– «Чужой человек», Яков, в два-три раза зарабатывает больше трепачей, которые о светлом будущем думают. У твоего дружка Антона в комнате три табуретки да неструганый стол, а у нас не дом – полная чаша, жизнь – не хуже райской.

Близости между сыном и отцом так и не появилось. Мать для Яшки была тоже чужим человеком, хотя он и любил ее. Но Яшка уже находился в том возрасте, когда, говоря громкими словами, людей роднит не только кровь, а, главным образом, чувство общности интересов, идейные соображения. Изольда Яковлевна этого не понимала, да и не хотела понимать, принимая сына за несмышленыша, малыша, и на глазах теряла его, переживая эту утрату сама, а еще большую боль и тоску приносила сыну.

Еще вчера вечером Мария Федоровна сказала Коржецкому:

– Хватит, Глебушка, самому всухомятку питаться и парню желудок портить. У нас Яков поживет.

Яшка не возражал. Он всем своим существом чувствовал ту доброту и ласку, которой окружали его старики. И ему стало смешно оттого, что еще совсем недавно он поверил Игорьку, который стращал его строгостью бабы Маши и ее педагогическими нотациями. Ему нравилось то, что старики видят в нем взрослого человека, прислушиваются к его мнению.

Вскоре после ухода Изольды Яковлевны в гости к Яшке нагрянули Марфуша и Антошка.

День стоял жаркий. Солнце уже поднялось высоко, над Маяковой горой повис жаворонок, и, сливаясь со струями восходящего воздуха, высоко поднялся, и трезвонил об уходящем лете.

– Птаха еле заметная, а поет – заслушаешься, – сказала Марфуша. – Мамка рассказывала, что вчера вечером на берегу Томи была и вдруг соловья услышала. Уж он так заливался, такие коленца выдавал, что любой музыкант позавидовал бы ему.

Марфуша замолчала. Потом тихо сказала:

– Говорят: фрукты-ягоды, страна Муравия, а для меня лучше наших краев нет. Даже соловьи поют. Здорово, правда, мальчики?

– Соловьи – это цветочки. В Кузбассе есть такая река – Кия, так на ней длинноногих фламинго видели. Представляете, тропическая птица, раскрашенная, как радуга – и у нас.

Они шли к вагончику комсомольского штаба сегодня необычным путем – по тропинкам, через луговины и перелески.

Впереди высилось огромное здание.

– Так это же насосная станция, – сказал Антошка. – Ее к сдаче готовят. Эту ведь станцию твой отец, Яков, строил…

Строителей уже не было видно, зато на площадке работал бульдозер. Своим стальным ножом он гнал в котлован гору земли. В котловане дыбились полузасыпанные железобетонные балки, швеллеры, десятки досок из-под опалубки, трубы.

Ребята переглянулись. Даже им было понятно, что здесь творится недопустимое, что в землю закапываются материалы, которых не хватает на стройке.

Перед котлованом была свалена куча кирпича. «Машин пять будет, – прикинул Антошка. – Здесь кирпич валяется, а в других бригадах каждая штука на счету». Антошка вспомнил, что в комсомольском штабе после слов «раствор» и «бетон» чаще всего говорили слово «кирпич». Его нехватка сдерживала строительство завода.

– Вот так египетская пирамида, – сказал Яшка. Между тем бульдозерист направлял свой лемех на брошенный кирпич, чтобы сгрести его в котлован и завалить землей.

«Да что же он делает? – горько подумал Антошка. – Он что, пьяный?»

Бульдозерист, приминая широкими траками машины грязь, с каждой секундой приближался все ближе и ближе к кирпичу. И тут Антошку словно кто-то толкнул: он сорвался с места и встал перед наступающей машиной. До стального ножа оставалось два-три метра. Бульдозерист дернул было трактор в сторону, потом снова выровнял его и, постепенно отпуская сцепление, сантиметр за сантиметром начал наступать на мальчика.

– Антошка! Он же задавит тебя, – испуганно крикнула Марфуша. Бульдозерист продолжал двигать машину вперед. И Антошка подумал, что летчики часто вспоминают при разговорах о психических атаках. Это, наверное, тоже атака, и Антошка должен обязательно выйти из нее победителем. В конце концов не будет же бульдозерист давить его своей машиной – надо быть ненормальным.

Стальной нож приближался, еще каких-нибудь двадцать сантиметров, и он подцепит Антошку. Мальчик почувствовал, что его бьет мелкая нервная дрожь. Он старался смотреть в глаза бульдозеристу, но через плохо протертое стекло их нельзя было различить. Антошка видел перед собой круглое лицо, на котором выделялся маленький приплюснутый нос, и мальчику почему-то вспомнился поросенок с носиком-пятачком. Он видел этого поросенка у Машки и Пашки в деревне, малыши называли поросенка не очень благозвучно – «Жуликом», потому что он проникал в огород через любую дырку и портил своим пятачком грядки. И Антошка почему-то перестал бояться бульдозериста. «Все равно остановит, только бы рука не дернулась – иначе нож поведет в сторону и он заденет меня», – пронеслось в голове мальчика.

Нервы бульдозериста не выдержали. Антошка уже ощущал кожей металл огромного ножа, когда бульдозер дернулся и замер на месте.

Не глуша мотора, бульдозерист с гаечным ключом в руке выскочил из кабины.

– Жить надоело? А ну, убирайся ко всем чертям!

Теперь Антошка уже точно знал, что нисколечко не боится этого парня с поросячьим носиком.

– Никуда я не уберусь, – сказал он. – И кирпич закапывать – позор!

Парень опешил.

– Ну, ты даешь, пионер! А ну, марш со стройки! Снуют под ногами тут всякие.

Марфуша встала рядом с Антошкой. На кучу кирпича полез было Яшка, но девочка велела ему срочно бежать в комсомольский штаб и вызывать Коржецкого.

– Есть в штаб! – отчеканил Яшка и крикнул бульдозеристу: – Глуши свой самовар, враг народного добра!

Бульдозерист погрозил Яшке ключом и полез в кабину. Он, видимо, понял, что нахрапом здесь не взять и без вмешательства комсомольского штаба, по всему видно, не обойтись.

Яшка бежал и думал, что невезучий он человек – снова попал в переделку: придется жаловаться не на какого-то отвлеченного строителя, а на собственного отца. Это ведь он работал на насосной и его грехи закапывает бульдозерист.

Коржецкий возился около «ковровца».

– Опять свечи барахлят, – определил Яшка. – Выбросить их надо.

– А новые боженька даст? – ухмыльнулся Коржецкий.

– Бог-то бог, да сам не будь плох. Вот мой папаня на боженьку не надеется, – мрачно сказал Яшка.

Коржецкий вытер руки тряпкой и обеспокоенно спросил:

– Случилось что-нибудь?

– Случилось, – буркнул Яшка. – Папаня насосную сдает, акты подписывают, а сегодня грехи в землю прячет.

Комсорг и Яшка торопились к насосной станции. Глеб шагал, не разбирая грязи, и мальчик, махнув на свои новенькие полуботинки, не отставал от комсорга. Ему не хотелось встречаться с отцом, хотя он почти твердо знал, что этой встречи не избежать.

Насосную уже было видно из-за кустов тальника, когда Коржецкий резко остановился и сказал:

– Если они металл и кирпич хоронят, надо такое преступление на фотографиях увековечить – иначе попробуй потом докажи, что ты не верблюд.

Яшка подумал, что уж кто-кто, а его папаня сумеет замести следы. Он найдет десятки способов и, пожалуй, даже не постесняется сказать, что Коржецкий фантазер и выдумщик и ему работать не на стройке, а веселить малышей в детском саду. Насчет детского сада он повторяет часто, когда хочет кого-нибудь высмеять или унизить.

– Яков, может, сфотографируешь эту свалку? – нерешительно спросил Коржецкий. – Конечно, я понимаю…

– «Понимаю», – рассердился Яшка. – Сам же говоришь, что жить надо по правде.

Яшка повернулся и на ходу уже крикнул:

– Я фотоаппарат захвачу. Одна нога здесь – другая там.

Когда Коржецкий подошел к насосной станции, Лорин был около котлована.

Антошка и Марфуша стояли на горе сваленного кое-как кирпича. Бригадир качал головой и с упреком говорил:

– И после этого вы будете называть себя пионерами? Поймите же, юные друзья, на строительстве такого гиганта металлургии дорог каждый час, каждая минута, а вы своими, я бы сказал, анархистскими непродуманными действиями тормозите дело.

Бульдозерист был более решителен и откровенен:

– Уматывайте отсюда, мелюзга. Для вас это игра, а у нас – премия накроется.

Лорин не заметил, как к нему подошел Коржецкий.

– Коммунистическому отношению к труду пионеров учим? – спросил он.

Лорин зло сказал:

– Здесь сам черт не разберет, кто кого учит. Отойдем-ка, комсорг, сядем рядком да поговорим ладком.

– Отойдем, – согласился комсорг и шагнул к краю котлована. – Ого! Да вы клад прячете, – удивился он и испытующе посмотрел на бригадира.

Глаза Лорина воровато забегали, и он примиряюще сказал:

– Дело такое, комсорг! Сроки! Ну, а если швеллер или пара кирпичей в земле окажется – с белым светом ничего не случится. Верно, комсорг?

– Нет, не верно, Лорин. Развращаешь ты людей, а ведь бригада соревнуется за высокое звание. Кому нужно такое очковтирательство?

Лорин ухмыльнулся и зло бросил:

– Понимаю, зуб на меня имеешь, комсорг. Но я тоже не из простачков. Сейчас велю спланировать площадку – и попробуй докажи, что здесь был кирпич.

Он позвал к себе бульдозериста:

– Выполняй.

Бульдозер захватил порцию земли, перемешанную с кирпичами, и начал толкать ее своим лемехом.

Из-за кустов вынырнул Яшка. В руках он держал фотоаппарат. Яшка взобрался на кучу кирпича, где стояли ребята, и направил фотообъектив на свалку металла, железобетона и других строительных материалов.

Лорин, увидев сына с фотоаппаратом, шагнул было к нему, но Яшка спрятался за спины Антошки и Марфуши.

– Щенок! – сказал Лорин. – Родного отца под монастырь подводишь.

Он велел бульдозеристу заглушить машину.

Бригадир ушел в здание станции, и скоро оттуда толпой вывалила бригада строителей. Антошка узнал среди них свою маму. Она тоже увидела сына и направилась к нему.

– Как ты здесь оказался, Антошка? – встревоженно спросила она. Лорин ухмыльнулся и бросил:

– Они же в тимуровцев играют. И мой, и твой, и девчонку подбили.

– Никто меня не подбивал, – сказала Марфа Посадница. – А кирпич и трубы закапывать все равно не дадим!

– Ну что ж, комсорг, наслаждайся, – ехидно сказал Лорин. – Вот он перед тобой – рабочий класс. Они вкалывают, жилы тянут, а теперь по твоей милости премии лишатся. Эти швеллеры и балки за неделю не уберешь с площадки.

Рабочий класс! Антошка всегда слышал, что отец произносит эти слова с гордостью. Это рабочий класс создает машины, стоит у домен и мартенов, строит заводы. Антошка видел на Кузнецком комбинате сталеваров. Они смотрели через стеклышки на бушующий в печах огонь и были настолько сосредоточены, что, казалось, кроме огненной вьюги ничего не замечали. Их лица были припорошены металлической пылью и покрыты каплями пота. Они показались тогда Антошке богатырями.

Антошка видел рабочий класс и на стройке. Каменщики ловко клали кирпич на кирпич, убирая мастерком лишний раствор, они работали быстро и казалось играли. Но Антошка замечал, как пожилые строители морщились от боли, разгибая спины.

С колыбели отец научил его гордиться тем, что он растет в рабочей семье, и когда Антошка впервые услышал фразу Горького: «Человек – это звучит гордо!», он переиначил ее: «Рабочий – это звучит гордо!» и сказал об этом отцу. Тот поддержал сына: «В общем-то насчет рабочего ты правильно мыслишь. Но есть и люди дрянные, есть и никудышные рабочие. Гордое звание и человека, и рабочего надо завоевывать, сын».

Тогда слова отца Антошке показались отвлеченными. Сейчас он понял их суть и с горечью подумал, неужели все эти мужчины и женщины, окружившие Коржецкого, тот самый рабочий класс, о котором с гордостью говорил отец? Отец дрожит над каждым кирпичом, бережет доски для опалубки и старается использовать их несколько раз, отец подберет с земли брошенный гвоздь и скажет: «Зачем добру пропадать. Этот гвоздь люди для дела делали». Строители Лорина не только гвоздь – кирпичи, трубы, швеллеры безжалостно закапывали в землю. Неужели не жалко? И обиднее всего было то, что среди них работала его мама.

– Рабочий класс не такой, – сказал Антошка. – Рабочий класс не будет зарывать добро в землю.

Мать потупилась:

– Шел бы, сынок, домой. Взрослые без вас разберутся.

Взрослые разбирались.

Антошка понял одно: Лорина ждут большие неприятности.

Ребята шагали к вагончику, где помещался комсомольский штаб, и молчали. Яшка думал о том, что теперь не только с матерью, но и с отцом он едва ли найдет общий язык, и о возвращении домой не стоит и думать. Он знал жадность родителей. А премии отец, наверное, все-таки, лишится.

Антошка думал о матери. Как же так получается, размышлял он, бережливее отца на стройке, наверно, трудно сыскать, а мать, оказывается, не очень печется о народном добре. Разве она не могла сказать Лорину в глаза, что он поступает не по-хозяйски.

– Парни, – прервала молчание ребят Марфа Посадница. – Держите выше головы. Лучше давайте подумаем, как нам трепачами не оказаться и поднять всех мальчишек и девчонок на строительство клуба с планетарием…

– А у тебя есть мысли? – спросил Яшка.

Марфуша пожала плечами. Антошка тоже ничего толкового предложить не мог, хотя на заседании штаба ему и казалось, что поднять ребячий народ на строительство клуба нетрудно.

…В вагончике никого не было. Антошка достал кисти, кусок красного полотна и стал писать лозунг-призыв: «Все – на народную стройку!» Буквы были аршинными, и работа продвигалась медленно.

Вот уже несколько дней как в поселке был смонтирован радиоузел, и по радио теперь рассказывали о всех новостях, по нему выступал начальник стройки, Коржецкий и даже Яшкин отец. Лорин говорил, что его бригада показывает образцы труда и вызывает на соревнование другие коллективы. Теперь Антошка не верил Лорину насчет «образцов труда». А ведь совсем недавно, помнится, он думал, что маме очень повезло – работает в самой знаменитой бригаде. Правда, отец тогда буркнул:

– Боюсь, что эта бригада свою знаменитость в кавычки поставит.

Мама обиделась:

– Не завидуй, Павел. Умеет Лорин организовать работу – этого у него не отнимешь.

Антошка подумал, что неплохо бы для сбора мальчишек и девчонок использовать радиоузел.

– Умная мысля! – одобрил Яшка. – Вы с Жорой Айропетяном имеете опыт сочинять воззвания.

Но Антошка уже хорошо знал, что к помощи Жоры обращаться опасно. Жора мог выкинуть такую штучку, что и эфир не вытерпит.

Вечером Антошка пошел в магазин за хлебом. Он шагал по скрипучим доскам настила и думал о том, что вечером надо заглянуть домой к Коржецкому и поговорить о выступлении по радио.

Навстречу Антошке шел коренастый рыжий мальчишка. Антошка уже видел его как-то на пустыре – тогда рыжий волок большую железяку. Сейчас рыжий воинственно поглядывал на Антошку и, поровнявшись, толкнул его плечом. Не ожидая такого вероломства, мальчик полетел с тротуара, падая лицом на валявшийся на обочине булыжник.

Антошка сразу же вскочил на ноги, машинально схватив рукой камень. Один глаз у Антошки плохо видел. Догадаться было нетрудно – с помощью рыжего он «заработал», видимо, приличный синяк.

Рыжий стоял рядом.

– Драться будем? – спросил он.

– Сила есть – ума не надо, – сказал Антошка. Рыжий придвинулся поближе и сжал кулаки.

– За что толкнул? – спросил Антошка.

– Ха-ха! – сказал рыжий. – Он делает вид, будто не знает.

– А то знаю?

– Металлолом, который мы спрятали в крапиве, ты со своей компанией слямзил? Не сдали еще?

– Ничего я не брал. Путаешь ты.

Но рыжий был уверен, что не ошибается.

– Врешь, – сказал он. – У того тоже под одним глазом синяк сидел. И штаны такие же – в полоску.

Антошка покачал головой.

– Дурак ты, рыжий. Мало штанов в полоску? А синяк этот ты мне сейчас посадил.

Рыжий сказал:

– Может быть, и правда путаю. Тот парень вроде штаны не в полоску, а в клетку носит. Только мы все равно вас будем бить. Чтобы наших знали. И боялись. Ты где живешь?

Антошка показал свой дом. Рыжий обрадованно сказал:

– В общежитии? Тогда ты наш. Вместе пойдем бить тех, кто в домах у горы живет. В воскресенье. Приходи, к тому времени у тебя глаз уже будет видеть.

Позднее Антошка узнал, что около месяца идет война между мальчишеским народом. Границей, разделяющей враждующие стороны, была признана баня. Первоначальным поводом к такому разделению послужило то, что, по подсчетам мальчишек, по одну сторону бани жили в основном те, чьи родители работали в мехколонне, а по другую – в стройуправлении отделочников. Кто-то из мальчишек однажды забрался на башенный кран и снял из кабины несколько важных деталей. Мехколонцы решили, что это дело рук отделочников, и с тех пор начались стычки. Потом у отделочников похитили кучу металлолома, и, конечно, подозрение пало на мехколонцев.

Коржецкий, узнав об этой предстоящей мальчишеской схватке, помрачнел. Этого еще не хватало. Забот на стройке и без того по горло.

– Участкового милиционера предупрежу. Пусть он на время зачинщиков изолирует. Не хватало еще на комсомольской стройке драк.

Марфуша рассудила иначе:

– По-моему, не стоит милицию вызывать. Надо собрать ребят, поговорить, они ведь от безделья дерутся.

– Святая правда, Марфа Посадница, – улыбнулся Коржецкий. – Антон синяк заработал, пусть он и выступает по радио. А в общем-то давайте прикинем, как нам быть.

Дома у Антошки в этот вечер шел крупный разговор между родителями. Спокойный и рассудительный, отец говорил резко:

– Пойми, Наталья, ты не можешь, не имеешь права работать у этого рвача и хама.

Мать обычно соглашалась с отцом, но сейчас взорвалась:

– «Рвач»… Ярлык проще всего наклеить. А ты посмотри, как Лорина рабочие любят. Они за ним как за каменной стеной, всегда с заработком.

– Не в деньгах счастье, – усмехнулся отец. – В конце концов, нельзя определять свою жизнь рублями. Обуты, одеты, сыты.

– Одеты-то одеты, да не как добрые люди. А ты как божья птичка – всем доволен и ничегошеньки тебе не надо. Есть в доме колченогая табуретка – и рад.

Мать говорила резко. Чувствовалось, что у нее давно наболело и она сама хотела этого разговора.

– Разве это житье – комнатушка, да и ее обставить нечем. А у нас уже сын скоро мужиком будет.

Антошка молчал. Он старался не ввязываться в разговоры родителей.

– Портит вас Лорин, – продолжал отец, будто и не слыша упреков жены насчет колченогих табуреток. – Люди вроде соревнуются за коммунистический труд, а на деле у них на уме одни заработки. Я, мать, разве против денег? Не против. Только нельзя их ставить во главу своей жизни. Главное – это идея. Что ты на меня смотришь так?

– Смотрю и думаю: уж не в партком ли тебя избрали? Агитатор, да и только!

– Ты, мать, не смейся. В партком меня не избрали, но я партийный билет ношу. И понимаю, что надо воспитывать народ, чтобы каждый и умом и сердцем понял: строим-то мы не хомутовку, а гигант-завод, без которого стране не обойтись. Если человек поймет это – и рвачей станет меньше. Так что, мать, идея – слово, хотя и громкое, но без него не обойтись.

– Садись-ка ужинать – завтра опять чуть свет убежишь, агитатор, – уже спокойнее сказала мать.

Отец улыбнулся, обнял жену и извиняюще сказал:

– Ты на меня не обижайся, Наталья. Принимай меня такого заполошного, какой я есть. Иначе я не могу.