Текст книги "Зона действия"

Автор книги: Геннадий Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава четвертая. Когда Хромой Комендант был бригадиром. Почему Яшкин отец ушел в котельную

Антошка лежал в постели и слышал солдатский оркестр. Потом за окном громыхнуло, и по крыше забарабанил дождь.

– Ты думаешь, Савелий Иванович всегда ходил с костылем? – вспоминал Антошка Марфушин рассказ. – Как бы не так. Он, правда, весь израненный на войне, но до стройки о костыле и не думал.

Когда Савелий Иванович услышал, что в Сибири началась большая комсомольская стройка, то сказал своей жене Марии Федоровне:

– А не махнуть ли нам, старая, с теплой Украины, от фруктовых садов на край света, к сибирским медведям.

Я ничего не выдумываю, Антошка. Мне об этом сама Мария Федоровна рассказывала. Конечно, про медведей Савелий Иванович шутил, просто ему хотелось быть там, где жизнь бьет ключом. Потому что при такой жизни старые молодеют и забывают о всяких своих болячках.

Мария Федоровна не стала спорить. Она знала, что Савелия Ивановича не удержишь уговорами, если он захотел тряхнуть стариной.

Антошка слушал барабанный бой дождя в крышу и в полусне старался представить Савелия Ивановича в шапке-ушанке, фуфайке и подшитых валенках, бредущим по заснеженному полю. Дует холодный северный ветер, человеку приходится снимать рукавицу и теплой ладонью оттаивать замерзшие на ресницах корочки льда.

Вот он заходит в теплую раскомандировку, снимает фуфайку, подбрасывает в «буржуйку» поленьев. Скоро должны прийти члены его бригады. На улице – больше сорока градусов мороза. Сегодня бы сидеть в натопленном вагончике да попивать чаек, но время не терпит – надо отправляться в горы, бить шурфы под основания для линии высоковольтной передачи. Электричество на стройке нужно как воздух. Из-за нехватки энергии уже сейчас простаивают механизмы на сооружении производственной базы. Каждый день, каждый час работы его бригады будет влиять на темпы всей стройки. А стройка – это жилые дома и, конечно же, огромный завод с его доменными, коксовыми, конвертерными цехами, прокатными станами.

Один за другим подходят парни в зеленых армейских бушлатах, крепкие и здоровые. Среди них Глеб Коржецкий с льняным растрепанным чубчиком, в теплушку входит и Яшкин отец. Он, по сравнению с Глебом, здоровяк. Марфушина мама врывается в теплушку как ветер.

– Ну и жарынь сегодня, – говорит она. – Жаль, от пляжа далеко – на самой верхотуре, а то бы в Томи искупнуться.

– Ты бы, Катерина, хоть шаль надела. Отморозишь уши – женихи отвернутся, – полусерьезно-полушутя говорит Савелий Иванович.

– Какая в шали работа, – с вызовом говорит Марфушина мама, – а насчет женихов мы еще посмотрим…

Антошка представляет, будто вместе с другими членами бригады Савелия Ивановича едет в кузове крытой машины. Впереди ползает трактор, пугая своим надрывным урчанием затаившиеся распадки. Врезаясь в грудь сугробов, трактор подминает их под себя, утаптывая снег гусеницами. «Коробочка» медленно двигается по проторенному следу. В ложках она начинает буксовать, Антошка вместе со всеми соскакивает на снег и наваливается плечом на кузов.

На горе снег слепит глаза, забивается под одежду.

– Дальше – пешком, – говорит Савелий Иванович. Растянувшись цепочкой, землекопы идут к тому месту, где еще вчера копали шурф под опору. Но сейчас этот пятачок найти трудно – все замело снегом.

По бугоркам глины Савелий Иванович находит яму. Яшкин отец встает на колени, наклоняется над узкой щелью, оставшейся от шурфа и, потеряв равновесие, медленно начинает сползать вниз головой на дно траншеи.

Из снега торчат ноги да слышится испуганный хрип человека. Коржецкий хочет прыгнуть в шурф, но бригадир строго одергивает:

– Назад, парень! Снег утрамбуешь – хуже будет. Ремни брючные вяжите.

На ноги Лорина осторожно накидывают ременную петлю и тихонько начинают вытягивать из траншеи.

Яшкин отец долго не может прийти в себя, потом прислоняется к березе и начинает всхлипывать:

– К черту! Все к черту! У меня семья.

– Брось переживать, – говорит Коржецкий. – Считай, что ты счастливчик: побывал в преисподней и остался жив-здоров.

Лорин не принимает шутки. Он зло бросает парням:

– С меня хватит, а вы – вкалывайте. Может, и впрямь вас бригадой коммунистического труда назовут.

Лорин съеживается и, не оглядываясь, плетется в поселок.

– Дезертир! – кричит Коржецкий. Савелий Иванович качает головой и строго говорит:

– Оставьте его, хлопцы. Не каждому человеку наше дело под силу…

Антошка открыл глаза. В комнате темно. По крыше по-прежнему стучал дождь.

«Зачем он так, – подумал Антошка о Яшкином отце, – хуже нет, когда бросаешь товарищей».

В тот день бригада Савелия Ивановича работала дотемна. Твердый как камень грунт не поддавался ломам. Лишь под ударами кувалды клин откалывал комочки смерзшейся земли.

Били сразу несколько котлованов. Савелий Иванович велел зажечь изношенные автомобильные шины, которые припас заранее.

Во время обеда хлеб оттаивали над дымящимися шинами, ломти покрывались копотью, пахли резиной. Этот хлеб тут же в шутку окрестили «копченкой». Про Лорина никто не вспоминал, будто и не было его на свете.

Под вечер Савелий Иванович остановился около Марфушиной мамы и осуждающе сказал:

– Не бережешь себя, Катерина. Глянь-ко, щеку-то прихватило.

Он вытащил из кармана фуфайки пузырек и строго приказал:

– Давай-ка, дивчина, гусиным салом лечить буду. С Украины, слышь, прислали – как будто чуяли, что понадобится.

Шли дни.

Яшкин отец устроился в кочегарку.

На косогорах уже обнажилась земля, покрытая скользкой корочкой льда. Отступили морозы. Строителям дали задание срочно забетонировать основание поворотной опоры, которая должна была стоять на крутизне Маяковой горы.

Савелий Иванович вызвал самосвал с бетоном, на большой стальной лист железа, который почему-то называли «пеной», погрузили и укрепили железобетонные подножки. «Пену» тянул трактор. Караван медленно пополз в гору. Местами машина вставала чуть ли не на дыбы, надрывно гудела, но гусеницы скользили на месте, не в силах вгрызаться в покрытую льдом лысую землю. Стальной лист приходилось подавать назад и искать более пологое место.

И вот подножники у траншеи. Трактор взял на буксир самосвал с бетоном и подтянул его почти к шурфу, но машина не удержалась на крутизне и, выплескивая из кузова тягучий бетон, легла на бок, придавив Савелия Ивановича, который хотел поддержать кренящийся грузовик.

Бригадира с трудом вытащили из-под машины. Он хотел было встать на ноги, но тут же повалился, до крови прикусив губу, чтобы не закричать от боли.

– Бетон-то застынет, – прошептал он Коржецкому. – Ты, Глебушка, организуй тут…

Потом Савелий Иванович начал бредить, и парни, соорудив носилки из стволов березок, понесли его в поселковую больницу.

Еще окончательно не проснувшись, Антошка после вчерашних раскатов грома, металлического скрежета оторвавшегося на крыше листа железа почувствовал тишину. И с боязнью подумал, что только стоит ему открыть глаза и исчезнет тихий, но такой героический Хромой Комендант, выветрится острота впечатлений от того зимнего буранного дня, когда строители жгли автомобильные скаты и оттаивали в их вонючем резиновом дыму ломти смерзшегося хлеба. Антошке не хотелось открывать глаза. Ему хотелось, чтобы навсегда остался в памяти момент, когда бригадир достает из кармана безрукавки пузырек, неловко открывает пробку шершавыми, плохо гнущимися пальцами, потом с нарочитой сердитостью ругает Марфушину маму за то, что она не убереглась от колючего мороза, и осторожно растирает ее щеку гусиным салом.

Антошка еще не знал – это постепенно уходило детство, когда все вокруг кажется волшебным и призрачным. Настоящая жизнь учила узнавать и видеть настоящих, а не выдуманных героев. И эти герои оказывались совсем простыми людьми, которые рядом с ним и которых он раньше не замечал.

Антошка спрятал лицо в подушку. В груди сладко ныло, а перед глазами стоял Комендант, опирающийся на лоснившийся костыль. И Антошке вдруг стало понятно, что он никогда не забудет этого человека, как и ту высоковольтную линию, которая спускается с горы, чтобы вдохнуть жизнь и в дома, и в машины, и во все, что окружает строителей завода.

Глава пятая. Новая встреча с Жорой Айропетяном. Антошка пишет воззвание к строителям

Антошка вышел на балкон и зажмурился. Солнце уже выкатилось из-за таежных вершин и теперь зажигало на листьях деревьев, стебельках трав, железных крышах миллионы радужных фонариков. Вчерашние капли дождя испуганно перемигивались между собой, ежились и, наконец, от солнечного тепла превращались в легкую дымку, которая тянулась к вершине Маяковой горы. Из-под земли фонтаном била вода, и где вчера была воробьиная купальня, сегодня стоял «Беларусь» с навесным ковшом, а из кабины выглядывал тракторист. К нему, прихрамывая, шел Савелий Иванович. Он что-то говорил трактористу, тыкал костылем в образовавшееся озерко, качал головой. Антошка смотрел на покатые плечи старика, с которых свисала застиранная в клеточку рубашка, и по тому, как Савелий Иванович сутулился, понял, что ходить ему трудно, что он уже старый человек. Антошка перегнулся через перила и радостно крикнул:

– Савелий Иванович, доброе утро!

Старик неловко повернулся и, увидев новосела, добродушно сказал:

– Утро-то доброе, а спать надо меньше.

– Ото сна, говорят, никто еще не умирал, – ляпнул Антошка и тотчас же понял, что сморозил глупость, что Савелий Иванович может не понять его шутки. Антошке очень не хотелось, чтобы Хромой Комендант считал его лентяем и соней.

– Ну-ну… – сухо протянул старик и отвернулся.

Только минуту назад такое приподнятое настроение Антошка сам себе бесповоротно испортил.

Стараясь не попадаться на глаза Савелию Ивановичу, он выскользнул из общежития и поплелся по поселку. На дорогах стояли лужи. Машины, утюжа их колесами, разбрасывали грязь по сторонам, буксовали, пуская выхлопными трубами пузыри. Лужи дымились, от них едко пахло угарным газом, прохожие жались подальше от проезжей части дороги, наиболее рьяным лихачам показывали кулаки.

Антошка шел бесцельно. Просто, чтобы убить время. Его обгоняли машины, он на них не обращал внимания. Но вот среди гула ухо выделило басистый и сиплый звук, он крепчал, и через минуту кроме его мощного голоса не было слышно ничего: вымытые дождем тротуары судорожно задрожали под ногами. Антошка оглянулся: его догонял бульдозер.

Поравнявшись с мальчиком, машина остановилась, и из кабины выглянул Жора Айропетян:

– Здорово, дорогой товарищ Динамит! – весело крикнул он. – Лезь ко мне, разговор есть.

Антошке никогда раньше не приходилось ездить на бульдозере. Траки подминали под себя дорожное полотно, и машина, не чувствуя выбоин, шла на удивление мягко. Автомобили боязливо жались к кромке узкой дороги. Антошке представилось, что он едет совсем не на бульдозере, а на танке, и что бульдозер впереди себя несет совсем не нож, которым роет землю, а ствол грозной пушки.

Жора будто уловил настроение пассажира и, подмигнув, крикнул:

– Зверь – не машина. Танк, можно сказать.

Он держал руки на эбонитовых шариках рычагов и едва заметным движением заставлял машину быть послушной. И она мгновенно реагировала на движения Жориных рук и выполняла его волю.

Они ехали мимо котлованов, которые только еще рыли и в которых уже забивали сваи, мимо кирпичных и железобетонных остовов будущих зданий. Жора коротко бросал:

– Котлован под теплоэлектроцентраль – сердце стройки, а вон там доменный построим.

Несколько дней назад Антошка ничего не знал о стройке, она была для него чужой. А вот сейчас он уже обзавелся друзьями, и все они говорили о будущем заводе с почтением, как о живом существе.

Вагончик комсомольского штаба было видно издалека – по зеленому полю строго шагали высокие красные буквы.

– Не нашлись хозяева? – кивнул Антошка на теплушку.

– Здесь комсомольцы хозяева, – сказал Жора.

Он остановил бульдозер около штаба.

В вагончике стояли скамейки; посреди стола, покрытого красной материей, лежала амбарная книга, рулон ватманских листов и коробка акварельных красок. Пузатый графин из зеленого бутылочного стекла был покрыт граненым стаканом, и, когда мимо теплушки проходили машины, стекло дребезжало.

– Оставляю за себя дублером, дорогой, – сказал Жора.

Он поставил перед Антошкой боевую задачу: все сигналы строителей записывать в амбарную книгу. Любая жалоба должна отвечать на вопросы «что?», «где?», «когда?» А на вопрос «почему?» Жора будет ответ писать сам. Пусть Антошка подежурит, а Жоре надо на часок-второй вырваться по делам. Разве штаб может быть без телефона и электричества?

– Выручай, дорогой. Жора в долгу не останется.

Антошка пожал плечами и раскрыл журнал. В нем были графы о поступлении и расходовании строительных материалов, проценты выполнения плана. Жора ткнул пальцем в лист и сказал:

– Этот кондуит в управлении позаимствовал – чистых тетрадей не оказалось.

Антошка сел на скамейку и стал ждать первых посетителей. Чувствовал он себя неловко. Ну, что подумают строители, увидев в комсомольском штабе мальчишку? Скажут: не велика цена такому штабу, который большое дело доверил школьнику. Было бы как-то объяснимо, если Антошка хотя бы надел пионерский галстук. У него мелькнула мысль потихоньку удрать в поселок, но он здесь же одернул себя: не надо было соглашаться; а если взялся за гуж, то не говори, что не дюж.

Со стройплощадки, где монтировались пролеты завода железобетонных конструкций, доносилось: «вира!», «майна!»; где-то натужно работал компрессор, частила пулеметная дробь вибраторов.

Жора появился неожиданно. На плече у него висела солидная бухта кабеля, под мышкой он прижимал телефонный аппарат. Держать аппарат было неудобно, трубка болталась на шнуре, чуть не задевая о пол.

– Как дела, дорогой? – поинтересовался Жора. – Приходил кто-нибудь?

Антошка покачал головой. Жора вздохнул, сбросил с плеча проволоку, поставил на стол телефонный аппарат.

– Какой дурак пойдет, если ничего не знает о штабе, – сказал Жора.

Он сел на скамейку и запустил пятерню в свой черный чуб.

– Телефон будет, свет протянем, – вслух размышлял бульдозерист. – Люди пойдут. Слово Жоры – твердое слово.

Он посмотрел на Антошку, и тот заметил, как в глазах Айропетяна играют лукавые чертики.

– Мы с тобой, Антошка, сочиним воззвание к поселковому народу и вывесим его где-нибудь на перекрестке.

Жора вскочил и начал быстро ходить по вагончику взад-вперед:

– Пиши, Антон: «Дорогой! Тебя бетоном не обидели? И электроэнергию не отключают? И заработок у тебя что надо? Может, деньги на мотоцикл копишь? Или простаиваешь из-за нехватки бетона? Тогда почему, дорогой, не идешь и не жалуешься в комсомольский штаб? Приходи, мы разберемся и приструним кого надо».

Жора довольно ухмыльнулся и подмигнул Антошке.

– Толково получилось?

Мальчик расправил лист ватмана, придавил его углы камушками и кисточкой начал старательно выводить сочиненное Жорой воззвание. «Дорогой!» – через весь лист красным цветом вывел он. Антошке показалось, что в обращении не хватает слова «товарищ», и он сказал об этом. Жора согласился: пожалуй, и верно, надо добавить слово «товарищ», иначе будет звучать не по-комсомольски, а по-кавказски.

Антошка начал старательно выводить «деньги на мотоцикл копишь?» и никак не мог уразуметь, при чем здесь мотоцикл, какие деньги? Он представил парня в каске монтажника, мчавшегося по поселку на мотоцикле. В одной руке тот держит пачку денег и что есть сил радостно сообщает: «Накопил – мотоцикл купил!» Антошке сделалось смешно, и он прыснул в ладошку.

Жора подозрительно взглянул на мальчишку, но ничего не сказал. Он сходил к бульдозеру и принес сумку. Вытащил из нее зеленый лук, огурцы, полбуханки хлеба, полпалки колбасы.

– Перекур, – объявил он. – Садись рубать, товарищ Динамит.

Они макали лук в соль, и приятная горечь бодрила; огурцы пахли теплым летним дождем.

– Силен лук, язва! – тряся головой, сказал Жора. У него из глаз катились слезинки. – Лук хорош, а самая лучшая закуска – колба. Боже-ствен-ная, – и Жора закатил глаза, на лице у него было написано блаженство. – В наших горах колба не растет.

– Зато у вас на Кавказе апельсины, мандарины.

– Что апельсины? – возмутился Жора. – Сибирская картошка, можно сказать, королева застолья. А без апельсинов, дарагой, не умрешь.

Жора с аппетитом хрустел огурцом. Закончив еду, доверительно сказал:

– Только и слышно – Кавказ, горы, воздух, вечный снег. И, конечно, фрукты. Отец сюда приезжал. Упрекает меня: ты, мол, сын, не любишь родную землю, а она тебя взрастила, дала силу.

Говорю ему: «Я люблю, отец, и свой дом, и горы, и тебя с мамой. Но ведь эта сибирская земля тоже моя. И здесь нужна моя сила».

За окошком стрельнул выхлопной трубой мотоцикл, и через минуту в теплушку вошел Глеб Коржецкий. С Антошки он перевел взгляд на Жору и недоуменно спросил:

– Что делает здесь мальчик?

Антошка встал и двинулся было к выходу, но Жора положил свою тяжелую руку на Антошкино плечо и сказал:

– Садись, – и с упреком покачал головой. – Почему ты так суров, Глеб, – осуждающе посмотрел он на Коржецкого. – Комсоргу не с железяками – с людьми работать. И эта твоя суровость только делу вредит. Мальчик, если хочешь знать, пионер. И наш с тобой помощник.

– Ну-ну, давай воспитывай, – смущенно пробормотал Коржецкий. – Просился, что ли, я в комсорги? Я с лопатой себя лучше чувствую.

– С лопатой проще, – согласился Айропетян. – Зона действия комсорга, дорогой, – люди, как любил говорить наш командир дивизиона. Это куда труднее, чем лопатой работать. Мы тебя, Глеб, выбрали, доверили, вот и оправдывай.

– Оправдаешь с такими партизанами, как ты, – миролюбиво усмехнулся Коржецкий. – Как дежурство?

– Лучше надо, да некуда, – усмехнулся Жора. – Люди будто и не видят нашего штаба.

Коржецкий ссутулился и забарабанил по столешнице. Жора протянул ему ломоть хлеба:

– Рубай. А на меня не обижайся.

Комсорг примиряюще сказал:

– А то я не знаю – Жора всегда правду-матку в глаза режет. И за это я его люблю.

И в это время Коржецкий увидел лист ватмана, пробежал по нему взглядом, привстал.

– Опять партизанщина… Твой почерк, Айропетян. Я, кажется, на том свете его узнаю.

– Это я писал, – уточнил Антошка.

– Речь не о почерке, Антон, – сказал Коржецкий. – Речь о партизанской тактике Айропетяна.

– Вот-вот. Быстрота и натиск – мой девиз. Что плохого?

Коржецкий усмехнулся:

– Как говорил мой дедушка, быстрота нужна при ловле блох. Тут уж никуда не денешься. Впрочем, рациональное зерно в этом твоем обращении есть. Только при чем здесь мотоцикл? Эх, Жора-Жора…

Антошка теперь записывал под диктовку комсорга новый текст воззвания. Жора дополнял Коржецкого, они вместе изменяли уже ранее сочиненное. Требовалось придумать несколько энергичных, отражающих суть дела, строчек, но давались они с трудом.

«Комсомолец! Юноша и девушка! Если тебя не обеспечили работой и ты теряешь дорогие часы и минуты, если тебя не обеспечили инструментом, раствором или электроэнергией – приди в комсомольский штаб. Мы в ответе за все. Стройка ударная, комсомольская, и вместе мы – сила!» – вслух перечитывал Антошка. Ему нравилось обращение. Жора почесал затылок и хитро сказал:

– Конечно, у нас с Динамитом было сильней сочинено, но и это пойдет, – и дружески хлопнул комсорга по плечу.

Антошка писал обращение и думал, что комсорг не такой уж и строгий, как ему показалось вначале. И еще он радовался тому, что умел писать чертежные буквы и кистью, и плакатным пером. Этому он научился, выпуская классные стенгазеты.

Коржецкий позаимствовал у кого-то топор и теперь сколачивал из опалубочных досок стенд для плаката, который решили поместить на перекрестке.

Потом комсорг внимательно прочитал написанное и остался доволен:

– Молодец, Антон!

– А я что говорю? – поддел его Жора и обратился к мальчику: – Ты и других своих джигитов води. – Чем без дела по поселку слоняться, нам поможете.

Антошка долго смотрел на щит с плакатом. Около него останавливались строители, читали, одобрительно замечали:

– Всерьез, видать, штаб за дело берется.

– Давно пора – стройка-то комсомольская.

Глава шестая. У Доски почета. Комсомольцы начинают рейд по столовым. Происшествие с Жорой Айропетяном. Яшка проявляет фотопленку

В столовой, около магазинов, на остановке автобусов – везде, где собирались люди, разговор обычно крутился вокруг острой нехватки бетона. Из-за него простаивали бригады, теряя драгоценное время. Второй бич стройки – частое отключение электроэнергии. На площадке можно было видеть безжизненно застывшие на полпути стрелы башенных кранов с подвешенными к ним контейнерами с кирпичом или «туфельки» с раствором.

Но вот уже второй день, как в разговорах родилась новая тема – люди заметили появление комсомольского штаба. Он начал действовать, и кое-кому из начальников стройуправлений пришлось объясняться перед штабистами, на стройке по их требованию стали организовывать третью, ночную, смену.

Антошкин отец возвращался домой злым.

– У людей из рук все валится, – жаловался он. – Сегодня девчонка уехала, а ведь золотая работница. Мне, говорит, надо туфли да шубку справить, а здесь на фуфайку не заработаешь…

Мать виновато пожимала плечами и, как казалось Антошке, прятала глаза. Как-то она робко сказала:

– Может, ты что-то не так делаешь, Паша? Ведь мы никогда не простаиваем из-за раствора.

Отец раздраженно бросил:

– «Что-то не так». Вся стройка носится с Лориным, как дурачок с писаной торбой. Он действительно что-то не так делает, это точно!

Мать промолчала.

Антошка теперь уже точно знал, что бригада его отца окончательно сдала свои позиции и вполне возможно его портрет с Доски почета уберут. От сознания этого Антошке было горько.

Зато Яшка ходил гоголем. Ребята нередко останавливались около стенда, где ежедневно отражалась норма выработки бригад. Напротив фамилии Лорина всегда красовалась цифра – 110 %, 120 %.

– Дает папаня! – торжествовал Яшка. – Во мужик – не любит в хвосте плестись.

Антошке казалось, что этот камушек Яшка бросает в огород его отца. Ему хотелось сказать, что Павел Иванович Чадов, между прочим, тоже в хвосте никогда не плелся и он еще покажет, как надо работать. Но сейчас бригада отца еле дотягивала до плана, и Антошке приходилось молча глотать горькие пилюли в виде Яшкиных реплик в адрес тех «слабачков», которых устраивает роль замыкающих.

Антошка часто вспоминал Марфушин рассказ о том, как Лорин-старший трусливо бросил своих товарищей на Маяковой горе и ушел в кочегарку, и у него никак не вырисовывался образ человека, по которому равнялась стройка. Что-то здесь не сходилось, не мог Лорин-бригадир быть таким, каким он представлялся на Доске почета.

В амбарную книгу комсомольского штаба были занесены все бригады. Напротив фамилии Лорина значилось: «Посмотреть внимательно». Это написал Коржецкий.

– Яснее ясного, – сказал Яшка. – «Посмотреть» – значит, изучить передовой опыт. И распространить. Может, даже плакат выпустить. Я сам же видел план штаба: о лучших коллективах рассказать в плакатах.

В комсомольском штабе к ребятам привыкли. Они выполняли разные поручения дежурных. Комсорг Коржецкий при встрече Марфуше обычно подмигивал, а мальчишкам жал руки и спрашивал:

– Как дела, мужики?

Самого Коржецкого беспокоило общественное питание.

На стройке насчитывалось около трех десятков буфетов и столовых. Строители постоянно обижались на то, что кормят их плохо. Меню бедное, в основном жидкий суп с крупой, «резиновые» котлеты да бледный чай. А на гарнир неизменные рожки. В журнале, где дежурные записывали сигналы строителей, добрая половина жалоб касалась плохой работы буфетов.

Ребята сидели в штабе, когда в вагончик по вызову комсорга вошел Марьин. Его фамилия была хорошо известна строителям. Он командовал всеми буфетами и столовыми. Недовольные столовой строители обычно говорили:

– Спасибо Марьину, опять с голоду не дал умереть. Опять наравне с голодными жить можно…

Антошка представлял Марьина злым человеком и с большим, как пузатая бочка, животом. Марьин оказался маленьким мужичонкой с круглой лысой головой и хитрыми глазами.

– Разворачиваемся в марше? – спросил Марьин и скользнул взглядом по теплушке. – Бедновато у вас, комсорг. Между прочим, для штаба могу выделить холодильник. Летом совсем недурно выпить прохладного нарзанчика. А после делов праведных не грех и причаститься боевыми наркомовскими ста граммами прямо со льда. Лично начальника комсомольского штаба могу уважить. Холодильник – не роскошь, а необходимость. Все мы люди, все человеки.

– Обойдемся без холодильника, – мрачно буркнул Коржецкий. – Жалобы на вас, товарищ Марьин.

Марьин кивнул и развел руками.

– Нынче все писать умеют. Жаловаться нетрудно. А надо учитывать, между прочим, что общепит под руководством Марьина делает все возможное и невозможное, чтобы кормить строителей сытно и разнообразными блюдами. Комсорг говорит о картофельном гарнире? Тю-тю на базах картошки. Закупать у населения? Товарищ Коржецкий не в курсе – отдел рабочего снабжения ощущает острый дефицит людей, так что дай бог приготовить обеды. О закупе и думать нет времени.

Антошка впервые услышал слово «дефицит», и оно ему показалось солидным, убедительным и надежным. Он почувствовал к товарищу Марьину, несмотря на его неспокойно бегающие глаза, уважение и сочувствие. Что, в самом деле, сделает Марьин, если у него людской дефицит? Но Коржецкий иначе расценил слова Марьина.

– Демагогия все это, – сказал он. – Трудностями прикрываться проще всего – надо их уметь преодолевать. А вы свыклись с тем, что из столовых у вас тащат продукты, готовят плохо, снабжение никудышное.

Марьин встал, оперся руками о столешницу, покрытую красной материей, и с вызовом бросил:

– Оскорбляете, молодой человек. Рановато вам еще учить меня, ветерана общепита.

Коржецкий тоже встал. Глядя прямо в глаза Марьину, отчеканил:

– Будем учить вас. Не захотите учиться – выгоним со стройки, так и знайте. Хочу предупредить: буду просить партийный комитет заслушать ваш отчет.

Комсомольский рейд по буфетам и столовым свалился на работников общепита как летний снег на голову. И вот в штаб шли парни и девчата. Они докладывали о результатах. На кухнях комсомольцы увидели антисанитарию, вес порций зачастую был занижен, кое-где члены рейдовых бригад нашли проросший картофель – он уже давно лежал на складах, но кухонные рабочие его не хотели чистить: зачем возиться с клубнями, если можно без труда наварить рожек.

Особенно Коржецкого заинтересовало сообщение Жоры Айропетяна. Он в рейд ходил с фотоаппаратом и сделал много интересных снимков.

Жора «застукал» в одной из столовых пьяное застолье – повара «обмывали» день рождения подружки; здесь же на складе сфотографировал гору свежей капусты, а в меню, между прочим, овощей не было уже несколько дней. В одном из буфетов члены рейдовой бригады обнаружили в сумках работниц копченую колбасу, тогда как в продажу она не поступала – разошлась через «черный ход», а остатки буфетчица со своей помощницей приготовили унести по домам.

Жора уже собрался уходить из столовой, но увидел, как из подсобного помещения вышла женщина. Она несла большую сумку и под ее тяжестью шагала скособочившись.

«Пожалуй, добрый пуд тащит!» – подумал тогда Жора. Он сразу почуял, что здесь дело нечистое, забежал вперед и незаметно сфотографировал эту «несчастную труженицу».

– Дорогая гражданочка! – сказал ей Жора. – Почему не жалеете себя? Позвольте полюбопытствовать, что у вас в этой вместительной сумке?

Но гражданочка не захотела объясняться с Жорой. Сумка полетела на землю, мягко шмякнулась, а ее хозяйка бросилась бежать. Жора несколько раз нажал на спусковой курок фотоаппарата, не выпуская из поля зрения объектива оставленную на произвол судьбы сумку и ее владелицу.

– Так и не вернулась? – поинтересовался Коржецкий.

– Куда там! Я, можно сказать, первый раз увидел, как пятки сверкают, – засмеялся Жора. – Но на мою несчастную голову свалилась новая беда: что делать с брошенной сумкой?

Жора открыл ее. А там как на скатерти-самобранке. И сыр, и колбаса, и сало шпик, и большущий кусок мяса.

«Нет, не дождаться мне хозяйки», – догадался Жора и поволок сумку в столовую. Там его встретили почему-то ошарашенно, повара смотрели то на сумку, то друг на друга. Когда Жора спросил, не узнают ли они эту красивую вещь, набитую продуктами, и не подскажут ли, кто ее хозяин, столовские в один голос ответили: не подскажут. Мало ли продают сумок, похожих друг на друга как две капли воды. Тогда Жора попросил у повара извинения и сказал, что оттащит этот рюкзак с двумя ручками в комсомольский штаб. Повара помягчали и выразили бедному Жоре свое сочувствие: зачем молодому человеку таскаться с такой тяжестью. Пусть до завтра сумка полежит в столовой, может и хозяин ее объявится. И Жора оставил сумку с поклажей.

– Понимаешь, комсорг, Жора оказался дураком, – поникшим голосом сказал Айропетян. – Сегодня утром я зашел в столовую, и те люди, с которыми я вчера разговаривал, сегодня наотрез отказались меня признать. Да еще и на смех подняли: о какой, мол, сумке речь ведешь, парень? Если с похмелья – иди проспись и не мешай другим работать.

Антошка читал много книг. В них рассказывалось о геройстве и трусости, душевной щедрости и о людской подлости. Подлость, о которой писалось в книжках, всегда в Антошке вызывала гнев, возмущение, и он чувствовал, как по телу мурашками пробегал нервный озноб. Но одно дело история о подлости, вычитанная из книги, совсем другое, когда с ней встречаешься сам, в будничной жизни. Все так сложно и непонятно – рядом с геройством ходят трусость и подлость. А ведь люди внешне ничем не отличаются друг от друга: поди пойми, на кого из них можно положиться, а кого надо обходить стороной.

– Я говорил Марьину, что у него в столовых процветает круговая порука, – сказал Коржецкий. – Но это были мои домыслы, а эмоции в расчет не принимаются. Рейд показал, что большинство столовских работников помаленьку тащат продукты. Еще и защищают друг друга.

В вагончике стало тихо, мимо прошла машина, и неожиданно звонко задребезжал стакан, надетый на горлышко графина. Коржецкий снял его, отодвинул в сторону, потом налил в него воды и, морщась, выпил.

– Это не вода, а черт знает что – состав из инфузорий и туфелек. Хотя бы ты следила за графином, – взглянул он на Марфушу. – В общем-то вам, ребята, и не надо было бы пока знать о том, что в жизни не только звуки фанфар. Рановато. С другой стороны, вы же живете не в аквариуме, вырастете – самим придется воевать с разной дрянью…

Коржецкий попросил Жору срочно отпечатать фотографии. Чтобы стенд с рейдовыми материалами завтра же можно было показать всем жителям поселка, разместив его около одного из магазинов.