Текст книги "Зона действия"

Автор книги: Геннадий Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– А мы тебя, Светлана, все ждем, ждем, – как можно бодрее сказал он. – Стройка и к небу тянется и вширь растет. Почитай, ни одной газеты без упоминания Антоновской площадки не выходит.

– Много пишут, – ответила Светлана, стараясь не смотреть на коменданта. Голос ее стал холодным и безразличным. «Не вернется», – подумал Антошка. – Она и слышать не хочет о стройке». Савелий Иванович, видимо, еще на что-то надеялся и не хотел отступать.

– Приехала бы, Светлана, хотя на денек. Глеб с ума без тебя сходит, все у него из рук валится. А у парня дел – край непочатый, вся стройка на него смотрит.

Светлана дернула плечами.

– Так уж и смотрит. Как мальчишка, на мотоцикле носится по участкам – ни солидности, ни положения.

Комендант начал было говорить о том, что Светлана не права, что Коржецкий выполняет большую и нужную работу, но его прервала Мария Федоровна:

– Не дипломатничай, Савелий. Светлана уже решила на днях подать на развод, и Глебовы дела ее не интересуют.

Мария Федоровна прощалась со Светланой последней.

– Далеко не декабристка ты, голубушка, – холодно сказала она. – Ну да, как говорится, бог тебе судья.

Когда выходили из библиотеки, Антошка отстал от других и затаился за пальмой. Он подумал, что ему надо обязательно поговорить со Светланой, убедить ее: должна же она вернуться в свой дом на стройке. И, как казалось ему, он мог ей сказать такое, что она тут же, вместе с ними, сядет в автобус, поедет на Антоновскую площадку и уже никогда не вернется обратно в город.

Он вышел из-за пальмы навстречу возвращавшейся Светлане, и она от неожиданного его появления вздрогнула, потом, приглядевшись к Антошке, видимо, заметила в его взгляде что-то необычное, встревоженно спросила:

– Ты что-то хочешь мне сказать?

Антошка почувствовал, как у него запылали кончики ушей, он растерянно улыбался и никак не мог придумать, с чего же начать разговор с этой красивой и чуток надменной женщиной.

– Он очень хороший, – выпалил Антошка.

– Ты имеешь в виду Глеба? – спросила Светлана и горько улыбнулась. – Я знаю, что он хороший человек, мальчик. Но для любви этого, к сожалению, мало. Впрочем, тебе пока этого не понять.

Она легонько кивнула и пошла. Антошка растерянно переступил с ноги на ногу.

– Он плакал, когда вы уехали в город, – тихо сказал Антошка вслед уходящей женщине. – Я видел, как по щекам у него текли слезы.

Но она будто и не слышала Антошку. За ней тихонько стукнула дверь, ведущая в читальный зал.

Антошке стало так горько, что хотелось самому заплакать. «Почему люди не понимают друг друга? – думал он. – Почему они делают друг другу больно?»

Яшка в автобусе разыгрывал в лицах разговор Савелия Ивановича с Кузьминым, по вине которого в Черное озеро сбросили невзорвавшиеся снаряды, прибавлял кое-что от себя, и выходило это у него смешно. Марфуша смеялась, даже Мария Федоровна улыбнулась, когда Яшка назвал Савелия Ивановича геройским командиром красных следопытов.

– Что верно, то верно – пионером-пенсионером окрестили, – поддакнул Комендант.

Антошка смотрел на Марию Федоровну, Савелия Ивановича и думал о том, что они очень добрые люди.

Глава двенадцатая. Марфуша – хороший кулинар. Немного о комсорге стройки. В поселке саперы

Строительство завода ширилось, каждый день прибывали новые люди, их руки были нужны, но не сейчас, а через месяц-второй. Теперь же целые бригады вынуждены были простаивать, потому что не хватало бетона, арматуры, пиломатериалов…

Большая стройка – большие заботы. И Коржецкий чуть ли не сутками пропадал на объектах. Он искренне обрадовался, когда Марфуша привела к нему Яшку: двоим будет веселее. Правда, комсорг не знал, чем кормить мальчика, как и когда стирать ему белье, возникали еще десятки мелких житейских трудностей. Но все эти трудности разрешались сами собой. Ужин Яшке помогала готовить Марфуша, и Коржецкий давно не ел таких вкусных блюд. Он даже иногда подумывал о том, что его Светлане неплохо было бы поучиться кулинарному искусству. Светлана из картошки, например, могла приготовить всего два блюда – сварить ее почищенной или в мундирах и поджарить на сковороде. Но жареную Светланой картошку Коржецкий ел без особой охоты: она обычно пахла горелым, была сухой и безвкусной. А ел ее он только потому, что был как волк голоден и еще потому, чтобы не обидеть жену. Марфушину картошку он уплетал за обе щеки: поджаренные хрусткие ломтики таяли во рту. И вообще, из картошки Марфуша готовила добрый десяток блюд – одно вкуснее другого. Однажды она даже угостила картофельными оладьями. Пропитанные маслом, самый чуток подслащенные сахарком, они показались ему блюдом, достойным любого ресторана. Он был еще крохой, когда мать в первый послевоенный год кормила своих домашних картофельными оладьями. Но тогда их называли «тошнотиками», а готовили такую стряпню из картофелин, пролежавших в поле всю зиму. Весной на поиски оставшейся после осенней уборки картошки обычно выходили десятки людей. Они копали лопатами поля, радовались каждому найденному клубню. Коржецкий любил есть такие картофелины сырыми. Очищенные от кожуры, они хрустели на зубах, и их сладость теплом растекалась по всему телу. Забывшие, а то и не знавшие вкуса конфет и сахара, ребятишки, хвастаясь друг перед другом картофелинами, говорили:

– У меня слаще сахара…

– А у меня слаще меда.

Марфушины картофельные оладьи совсем не походили на те, вязкие, не желающие пропекаться и румяниться кругляши.

От ужина у них обычно что-нибудь оставалось на завтрак, и, разогрев эти остатки на плитке, они запивали еду кефиром и сытыми спешили на стройку.

Коржецкий скучал по Светлане, и если днем среди людей на какое-то время забывал о ней, то ночами только и думал о жене. Она, молодая и красивая, стояла перед глазами, и Глебу порой казалось, что он сходит с ума. И Коржецкий среди ночи выходил на улицу, поднимался по тропке на Маякову гору и оттуда смотрел на редкие поселковые огни в окнах, вспоминал те дни, когда через этот березняк вели высоковольтную линию. Тогда Глеб еще не знал Светланы и жилось ему радостно и весело. Подъемы на Маякову гору успокаивали его, и Коржецкий не только умом, но и сердцем начинал понимать, что нестерпимое чувство потери любимого человека перебродит в нем, что со временем исчезнет эта ни с чем не сравнимая болезнь, и он снова, как и раньше, будет веселым человеком, знающим цену радости. Но Глеб понимал и другое, что это время придет еще не скоро, и что ему никак нельзя распускать нюни и даже с самым отвратительным настроением учиться быть и веселым и энергичным.

Ночные прогулки успокаивали Коржецкого, придавали ему бодрость, чувство безысходности проходило, и он утром опять, еще с большим натиском, занимался делами стройки – спорил с начальниками строительных управлений, защищая интересы молодежи, помогал бригадирам выбивать кирпич, проводил собрания.

Создание комсомольского штаба забот прибавляло. Штаб был еще младенцем в пеленках, но строители его уже заметили, то и дело шли в вагончик с жалобами, предложениями, надеясь встретить там помощь и поддержку. Коржецкий помогал, как умел, но помочь всем он не мог – не хватало ни сил, ни времени, ни власти. Анализируя свои дела, он стал, понимать, что распыляет силы штабистов, а надо браться за самое главное. Но самым главным казалось всё: и забота о питании строителей, и рейд по проверке загруженности бригад во вторые смены, организация воскресников на строительстве поселкового клуба. Все эти и еще десятки других задач нужно было решать, и все они были главными. Даже сигнал о том, что в Черном озере остались снаряды, а может быть, и мины, разве второстепенный для него, комсомольского вожака, сигнал? Разве он имеет право не заметить тревожного блеска ребячьих глаз? Не понять романтического настроя ребят, значит – оттолкнуть от себя, лишиться толковых помощников и, вполне возможно, завтрашних строителей. Придут ли сегодняшние мальчишки и девчонки через пять-семь лет на стройку – это будет во многом зависеть от него, Коржецкого, от того, как он поведет себя с ребятами сейчас.

Глеб сидел за столом и делал записи в дневнике, который стал вести после того, как от него ушла Светлана. Вперемежку со своими чувствами, мыслями и настроениями он делал рабочие записи – о нуждах бригад. Солнце уже пряталось за Маякову гору, и Коржецкий то и дело выглядывал в окошко на дорогу – не появятся ли ребята? Он ждал результата их поездки в Новокузнецк. Если в Черном озере в самом деле «хоронили» снаряды военных времен, то надо немедленно связываться с воинской частью.

Была у него и еще одна тайная надежда: узнать о Светлане. И теперь, с приближением вечера, Глеб не находил себе места.

Сначала Коржецкий увидел Яшку. Тот ловко соскочил с подножки МАЗа и заторопился к вагончику. Яшкино лицо сияло. И Коржецкий понял, что ребята съездили в город не зря.

– Чем обрадует разведка? – спросил он, когда ребята перешагнули порог.

– Боевое задание выполнено! – отчеканил Яшка и по-военному приложил руку к виску.

– Ну, ну, – улыбнулся Коржецкий. – Вообще-то у нас в армии сержант говорил: к пустой голове руку не прикладывают.

– Вас понял, товарищ командир, – не обиделся Яшка.

Ребята, перебивая друг друга, стали рассказывать о встрече с бывшим начальником, отправившим снаряды на Черное озеро.

– Не зря хлеб едите, – серьезно сказал Коржецкий, выслушав мальчишек. – Будем связываться с военным округом. Видимо, саперов и водолазов придется просить.

Уже когда все вышли на улицу, Глеб остановился около Марфуши и тихо спросил:

– Вы-то где были с Марией Федоровной?

Девочка стала ковырять босоножкой землю. Коржецкий опустил голову и взялся за руль мотоцикла.

– Может быть, она еще вернется, – чуть слышно сказала Марфуша.

Антошка видел, что Марфуша говорит неправду. Она ведь прекрасно знает, что жена Коржецкого никогда в поселок больше не приедет. Антошка был уверен, что жалеть человека нельзя – жалость унижает его. Пусть Глебу будет трудно, но он должен знать правду.

– Не вернется она, – сказал Антошка. Коржецкий потупился, его плечи вздрогнули. Он хотел что-то сказать, но Антошка почувствовал, что ему надо сейчас, как можно быстрее, рассказать о разговоре со Светланой, иначе он никогда этого не сделает.

– Не вернется, – повторил он. – Это она мне сама сказала. И нечего ее жалеть.

Глеб тихо сказал:

– Поживем – увидим, братишка.

Коржецкий и Яшка уехали домой на мотоцикле, а Антошка с Марфушей стояли на обочине дороги и ждали попутную машину. Марфуша молчала, и Антошка чувствовал, что она на него сердится, и не совсем понимал, в чем же он провинился? Неужели из-за Коржецкого?

– Ты на меня дуешься, да?

Марфуша пожала плечами и осуждающе сказала:

– Ведешь себя, как дитя неразумное. Светлана, может, и сама еще не знает, как ей поступить.

– Но ведь она мне сказала сама, что не вернется.

– Не знаю, не знаю, – неуверенно повторила Марфуша и, будто рассуждая сама с собой, продолжала: – Как бы там ни было, а лишать человека надежды – жестоко. Пусть Глеб верит – ему будет легче.

– Правды боятся только слабаки, а Глеб не такой, он – сильный, – сказал Антошка. – Если начал рубить, то руби до конца, – так говорит мой отец.

Марфуша усмехнулась:

– Любовь не деревяшка, ее не перерубишь.

Антошка посмотрел на девочку и подумал, что она, кажется, знает в жизни такое, до чего он сам еще не додумался. И вообще, Марфуша кажется взрослее, чем она есть. У нее нелегкая жизнь. Может быть, это-то и сделало ее добрым и надежным человеком?

Через день на Антоновской площадке появилась грузовая машина с солдатами. Она остановилась около трестовского здания. Армейский капитан в полевой форме соскочил с подножки кабины и легко взбежал на крыльцо. Он направился в кабинет управляющего трестом. Скоро к крыльцу подъехали на повидавшем виды «ковровце» Коржецкий с Яшкой.

– Ни пуха, ни пера, – крикнул Яшка вслед комсоргу.

С машины спрыгивали солдаты. Яшка обошел военный грузовик, пнул кедом огромный скат и солидно сказал ближнему солдату:

– Техника что надо.

Но солдат не был расположен к беседе с Яшкой – он смотрел на девчат, толпившихся у магазина и тоже с интересом рассматривающих приехавших на стройку военных.

– Никак пополнение? – крикнула солдатам одна из девушек. – Айда в нашу бригаду – мы вас приветим, солдатики.

– Служба не позволяет, девчата. Так что извините, – ответил старшина.

– Тогда служите, мы вас подождем, – засмеялись в ответ.

Яшка приблизился к водителю, прислонившемуся к капоту машины, и осторожно закинул:

– Как дела, товарищ военный?

– Солдат спит, служба идет, – туманно ответил тот.

– Это так, – согласился Яшка. – В наши края по делам или как? – продолжал выведывать хитрец.

– Военная тайна, – весело сказал водитель. – Знаешь, что это такое, браток?

– Кто не знает, – мудро сказал Яшка. – Военная тайна – это во! – и он чиркнул для большей выразительности пальцем по горлу. – Но это ведь только для врагов военная тайна – тайна, а я нашенский, я никому ни-ни.

Водитель положил на Яшкино плечо руку.

– С виду-то будто нашенский – и веснушки на носу, и вроде рубаха нараспашку. Только почему ты так настойчиво выведываешь военную тайну – здесь надо поразмыслить. А может быть, и задержать как лицо подозрительное?

Яшка незаметно отодвинулся от водителя и покосился в сторону магазина. «Еще этого не хватало, арестуют, – подумал он, – и доказывай, кто я такой… Потом куры на смех поднимут – проходу по поселку не будет».

Он уже хотел шмыгнуть под машину и затеряться среди девчат, но в это время на улицу вышли Коржецкий и капитан.

Глеб нашел глазами Яшку и весело сказал:

– Ну, адъютант, дела нас ждут серьезные. Срочно надо разыскать Марфушу – ее хочет видеть товарищ капитан.

Яшка стукнул пятками и приложил руку к лохматой голове.

– Слушаюсь!

Он уже догадывался, для чего приехала машина с солдатами.

– Между прочим, – сказал Яшка капитану, – если насчет всяких там снарядов, то можно и без Марфушки. Я знаю, где.

Капитан посмотрел на Коржецкого. Тот с усмешкой бросил:

– Насколько мне известно, нырял не ты, дорогой адъютант, а девочка. И обходить ее – грешно.

– Да я ничего, я так, – смутился Яшка. – Побегу искать Марфушку…

Марфушу и Антошку он нашел около общежития. Они сидели на садовой скамейке и слушали Хромого Коменданта. Тот говорил тихо и задумчиво:

– Времена тогда были суровые. Кулаки жгли хлеб, а Советской власти сдавать не хотели. Мой тятька тогда ходил в председателях комбеда. Ненавидели его богатеи, подкараулили как-то ночью и выстрелом из обреза уложили насмерть. Помню, хоронили отца с флагами, речами. А я стоял у могилы и думал: «Жалко тебя, тятька. Но поверь, что не испугаюсь кулацких обрезов, вместе с другими пойду на вражьих сынов и буду стоять насмерть».

Комендант замолчал, и стало слышно, как неподалеку на лужайке свербит кузнечик. Яшка кашлянул и тихо сказал:

– Сидите здесь и ничего не знаете. А к нам на площадку саперы приехали. Говорят: «Показывай, Яшка, где эти проклятые мины-снаряды». А я им в ответ: «Не могу, товарищ капитан, надо по чести: их Марфуша нашла – пусть она и показывает».

Хромой Комендант согласно кивнул и подтолкнул Марфушу:

– Беги, внучка. Дело военное, отлагательства не терпит.

К озеру шли по торной дорожке. Яшка старался не отставать от капитана.

– Вот вырасту – и в военные махну, – говорил он.

– Неплохо, – соглашался капитан. – А я всю жизнь строить хотел школы да заводы, а пришлось носить погоны. Одним словом, неувязочка вышла по части профориентации.

Марфуша и Антошка шли за солдатом, который нес в большом рюкзаке резиновую лодку, о чем можно было догадаться по торчащим разборным веслам.

Около берега все остановились. Марфуша хотела было поплыть к тому месту, где недавно ныряла и нащупывала железяки, но капитан строго сказал:

– Отставить! Туда мы направим солдата. А вы, ребята, с берега определяйте, где надо установить буек. По нему и будут ориентироваться водолазы.

Ветерок ерошил кусты тальника. По озеру ходили мелкие волны. Лодку с солдатом качало, он неторопливо греб к острову.

– Чуток правее, – крикнула Марфуша.

– Точно, – поддержал ее Яшка. – Вот теперь, пожалуй, то самое место и есть.

Солдат осторожно опустил груз, привязанный к шнуру, и на воде закачался большой пенопластовый поплавок.

Антошка всегда смотрел с завистью на солдат. Когда он был маленьким, через поселок, где они жили, проходила рота. И один из солдат подарил маленькому Антошке – он еще тогда даже не ходил в школу – перламутровую звездочку. Антошка с гордостью носил ее на куртке, на ночь прятал звездочку под подушку и, прежде чем заснуть, долго перебирал своими цепкими пальчиками острые концы этого дорогого солдатского подарка. И ему казалось, что от лучей звездочки исходит тепло и греет руки. Он сказал об этом отцу, и тот не стал подсмеиваться над фантазией сына, а, наоборот, поддержал его:

– Красная звезда – звезда путеводная. Она всегда греет.

Антошка еще несколько дней назад не мог представить, что вот так, запросто, будет стоять рядом с солдатским командиром и, как сказал капитан, помогать ему выполнять боевое задание. Хотя, конечно, не он, Антошка, нырял и нашел на дне снаряды. И гордиться ему нечем. А вот Марфуша могла бы задаваться. Но она держит себя совсем просто, зато Яшка надулся, как воздушный шар, готовый вот-вот лопнуть.

– Я сразу смикитил, что на дне не простые железяки, – самодовольно говорил он капитану.

Когда командир пошел к берегу, чтобы подтянуть лодку, на которой плавал солдат, Яшка тихо спросил Антошку:

– Как думаешь, могут нас медалями наградить? Мне бы она вот как нужна была. Утер бы я нос своим дорогим родителям.

Антошка усмехнулся и не ответил. Медаль надо заслужить. Не зря отец надевает свою медаль «За трудовую доблесть» только по большим праздникам. «Цена этой награде высокая, сын, – как-то сказал он. – Медаль как зеркало. Посмотришь на нее – и самого себя увидишь: каков ты, как живешь, добрый ли след после тебя остается…»

– Товарищ капитан, – спросил военного Яшка. – Когда начнем обезвреживать взрывоопасные предметы?

Капитан с хитринкой посмотрел на Яшку, подмигнул ему:

– Шустрый хлопец, вижу. Только в нашем деле торопливость – враг номер один.

– Понимаю, – кивнул Яшка. – Сапер ошибается только раз.

– Это точно, – согласился командир. – Вот наденешь погоны – тогда и разговор у нас будет. А сейчас пока нюхать пороховой дым вам рано, ребятки. И дай-то бог, как говорится, не нюхать его совсем. За помощь вам солдатское спасибо, делайте свои ребячьи дела и набирайте сил к школе.

К вечеру озеро оцепили солдаты, поселковое радио объявило, чтобы из опасной зоны все немедленно выходили.

На озере работали водолазы.

По поселку пополз слух: со дна подняли снаряды…

Глава тринадцатая. Снаряды рвут в каменоломне. Передовик производства – какой он? Опять с Жорой Айропетяном происшествие! Коржецкого слушают на профсоюзном комитете

В комсомольском штабе толпились строители. Разговор шел о водолазах, которые работали на дне озера.

– Что же они со своими находками делать станут? – удивлялся Жора Айропетян. – Ведь в этих снарядах, наверное, чуть душа держится.

– Тоже мне, верующий, – отмахивался Коржецкий.

Антошка в общем-то не очень и думал о том, куда повезут солдаты найденные в озере снаряды. Но он представил старую заброшенную каменоломню и шепнул Марфуше:

– Вот бы в каменоломне грохнуть.

Марфуша даже ойкнула:

– Здорово придумал!

Потом они сказали об этом Коржецкому, и тот, взъерошив свой непокорный чубчик, разулыбался:

– Идея! Рванем, а подходящие плиты – под фундамент!

– Ура рационализаторам! – крикнул Жора-бульдозерист.

На широких дюралевых лодках солдаты подплывали к пологому берегу и осторожно, словно больших щук, складывали на носилки изъеденные временем и водой куски тупорылых болванок. Носильщики проходили сквозь оцепление и скрывались в расщелине.

Антошка и Марфуша хотели было подойти поближе к берегу, но солдат с рацией строго сказал:

– Сюда нельзя – запретная зона!

И Антошке почудилось, что здесь совсем как на войне.

– Пойдем в поселок, – сказал он Марфуше.

Та покачала головой:

– Спрячемся лучше в лесок. Яшка рассказывал, что в четырнадцать ноль-ноль должны рвануть первую партию снарядов.

Часов у ребят не было, и они, усевшись на коряжину, долго ждали, когда прогремит взрыв. Мошка свирепо впивалась в лицо, руки, ноги. В другое время Антошка плюнул бы на все и убежал подальше от гнуса на открытое место. Но теперь он старался не замечать боли. Марфуша посмотрела на Антошку и рассмеялась:

– Ты сам себя не узнаешь – распух.

В каменоломне глухо рвануло, в воздух полетели глыбы гранита, и расщелину затянуло едким сизым дымом.

Солдаты переговаривались по рациям, и совсем было похоже, что Антошка с Марфушей находятся на передовой! И хотя не слышался свист пуль, Антошке захотелось спрятаться за толстый ствол березы.

– Говорят, и мины на дне были, – сказала Марфуша. – А если бы у них взрыватель сгнил… а там пионеры купаются… Беда…

И она тяжело, совсем по-взрослому вздохнула.

Яшка даже самому себе не признался бы, что скучает по родному дому. Когда он проходил мимо него, то ему начинало казаться, что из подъезда тянет ароматным жарким, какое так умело готовила мама. «Галлюцинация – нервишки шалят», – высмеивал он себя.

Холостяцкие завтраки и ужины в доме Коржецкого мальчику, привыкшему к вкусной еде, порядком надоели, но он не показывал вида, что жареная колбаса стала ему противна.

Однажды Яшка не вытерпел. Он тайком, как воришка, шмыгнул в свой подъезд и вошел в квартиру, затаившись в прихожей. В доме стояла тишина, только в комнатах наперебой тикали будильники. Из кухни пахло жареным мясом, наваристыми щами и лавровым листом. Яшка непонятно почему на цыпочках прошел в кухню, взял в шкафу эмалированную тарелку и налил в нее поварешку душистых щей, подумал и достал ложкой порядочный кусмень мяса, поставил на плитку.

Яшке казалось, что он ничего более вкусного не пробовал. Щи обжигали рот, он старался не обращать на это внимания, зажевывая горячую жижу ржаным хлебом.

Уже после, когда уходил из дома, Яшка почувствовал нестерпимый стыд. «Получается, не головой, а брюхом живу. А мясо, так и знай, опять ворованное».

Яшка, потупив голову, шел к комсомольскому штабу. Он думал о том, что сегодня же признается в своей позорной слабохарактерности. И пусть Коржецкий и ребята знают о том, что Яшка смалодушничал.

Глеб сидел за столом в окружении парней и девчат в спецовках. Он не заметил Яшки, и тот, забившись в уголок, стал слушать, о чем говорили комсомольцы. И опять разговор крутился вокруг нехватки бетона и кирпича.

– Мы говорим о социалистическом соревновании, а сами от перекуров не можем избавиться, – басил паренек в застиранной гимнастерке. – Мне, признаться, домой писать правду о заработках неловко.

– Зато другие деньгу гребут.

– Это точно, Лорину на блюдечке с голубой каемочкой все преподносят: еще бы, передовик, маяк! По нему призывают равняться.

Яшка еще не совсем понимал, но начинал догадываться, что его отец хотя и ходит в передовиках, но передовик он не настоящий – липовый. Не зря же, когда разговор заходит о Лорине, в голосе строителей слышалась издевка, насмешливые нотки.

Яшка еще до ухода из дома как-то пытался с отцом поговорить о работе и выяснить, почему его строители недолюбливают. Разговора не получилось. Отец сразу взъерошился и сунул под нос Яшке свои твердые, в мозолях ладони:

– Ты посмотри! Это что – для красоты бугры выросли? Вкалываем не меньше других, а завистников на наш век хватит.

Яшка недавно в столовой специально наблюдал за ладонями других мужиков. И все они были в мозолях. И у Антошкиного отца ладони в мозолях, хотя он и ходит теперь в отстающих. Значит, не тот хорошо работает, у кого мозоли. Мозоли, видимо, не самое главное. Надо делать еще что-то, что помогает побеждать бригадам друг друга в соревновании.

В штабе между тем разговор накалялся, и кто-то потребовал от Коржецкого проверить работу бригады Лорина.

– Он что – боженька? Бетон из дождичка и торфа замешивает? Коржецкий встал.

– Ребята! – сказал он. – Не все сразу. К Лорину сегодня отправляем рейдовую бригаду. Айропетян, ты назначаешься главным. Разберись, что к чему, только без анархистских вывертов.

– Глебушка! – ударил себя в грудь кулаком Жора. – Ты меня знаешь, разве я позволю!

Яшка незаметно выскользнул из вагончика и, плохо соображая, поплелся в сторону озера. Ему хотелось побыть одному. «Как же ты так, отец? – думал он. – Сам же показывал портрет на Доске почета, а по всему выходит, что цена портрету в базарный день копейка».

По тропке он совершенно случайно вышел к временному бетонорастворному узлу. Кое-как скроенное из досок двухэтажное сооружение шаталось от вибрации бетономешалки и казалось вот-вот развалится. Под длинный деревянный желоб-рукав, через который направлялся раствор, подъезжали лобастые МАЗы и принимали в свои глубокие корыта тяжелую серую жижу, так необходимую на стройках.

Яшка присел на кочке, белой от цементной пудры, и безразлично начал смотреть на самосвал, стоявший под погрузкой.

Айропетяна Яшка узнал сразу. Он неожиданно появился у кабины машины и напористо спросил шофера:

– Откуда, дарагой?

– Со стройки коммунизма, аксакал!

– На рожон не лезь, дарагой. Я из комсомольского штаба и спрашиваю, куда бетон?

– Куда-куда, – зло повторил парень, – к Лорину. Выкусил?

Айропетян смущенно признался:

– Хорошо сказал, дарагой, Жора по заслугам еще раз выкусил.

Яшке не хотелось попадаться на глаза бульдозеристу. Жора, рассказывая как-то о своем дальнем родственнике, который попал в тюрьму за жульничество, сказал: яблоко от яблони недалеко падает – у того воришки и отец был нечист на руку. Значит, и его, Яшку, нельзя от отца отделять. Как хорошо было тогда, в первые дни отцовского бригадирства, когда о нем на каждом углу в поселке говорили с похвалой. Теперь стало все иначе: Яшка стесняется своей фамилии и готов удрать со стройки, лишь бы не смотреть людям в глаза. Правда, Яшка не раз слышал, что дети за родителей не отвечают. Но легко сказать – не отвечают. А как ему, Яшке, разговаривать с тем же Хромым Комендантом, который знает отца с первых палаток Запсиба, Яшке почему-то всегда кажется, что Коржецкий смотрит ему в глаза и спрашивает: «А ты, дружок, не приспосабливаешься по-отцовски обманывать жизнь?»

Тогда, зимой, когда по Маяковой горе вели высоковольтную линию, отец не выдержал и ушел в котельную. Туда, где было тепло, где не обморозишь руки и ноги, как это случилось с Марфушиной матерью.

Все это так. Но Яшка все-таки не мог понять отца. Лорин-старший вроде бы не отлынивал от работы. В той же котельной он вкалывал до седьмого пота. Как-то на Новый год, когда во всех домах праздновали и из квартир неслись песни и гнулись половицы от лихих плясок, Яшкин отец трудился до изнеможения двое суток, потому что запил кочегар. Всю его работу отец взял на себя: он следил за котлами, бесконечно бросая в их огненное жерло лопату за лопатой тяжелого, отливающего синевой угля. А уголь, между тем, кончался. И, как потом рассказывал Яшке отец, он своей шкурой почувствовал, как «потянуло в батареях на минус». А это значило, что вода может замерзнуть и тяжелые чугунные секции разорвет. И тогда быть беде. В сибирский сорокаградусный мороз в квартире не проживешь и дня. Яшкин отец бросился к телефону. Но никто на его звонки не отвечал, все поселковое начальство веселилось.

– Ты понимаешь, Яшка, я тогда заплакал, – рассказывал после Лорин-старший. – Я плакал, как мальчишка, и повторял: «Мама, мамочка, да что же они делают-то?»

А когда к назначенному времени не пришли сменщики, Лорин-старший заругался, хотя Яшка и не слышал, как он ругается, и вспомнил, что во дворе еще осенью видел тачку. Он быстро раскопал ее и покатил по замерзшей земле к высыпанному около забора, метрах в тридцати от кочегарки, бурту смерзшегося угля. Его приходилось разбивать ломом, но уголь поддавался плохо. Стрелки на манометрах котлов между тем неумолимо падали, предупреждая о грозящей беде. Лорин-старший сначала сбросил с себя фуфайку, потом остался в одной майке. И хотя на дворе стояло за тридцать и звезды на Маяковой горе сияли ярко, отцу было не до красоты, а холода он вообще не чувствовал, будто был на черноморском побережье в жарком июле.

Тачку по неровной земле катить было неудобно, она валилась набок, и отец, напрягая остатки сил, выравнивал ее и толкал к котлам.

Когда стрелки манометра подпрыгнули, Яшкин отец снова схватился за телефонную трубку, но все будто вымерли, и лишь на телефонной станции девушка старалась втолковать неуемному абоненту:

– Сегодня же Новый год, товарищ! Не омрачайте настроение своим друзьям, поднимите лучше бокал шампанского за их здоровье.

И отец, пошатываясь, снова катил тачку с углем и «кормил» ненасытные топки, чтобы они не угасали, чтобы в квартирах было тепло.

На другой день Яшкиного отца нашли свернувшимся в клубочек у полураскрытой и начинающей гаснуть топки. Но на улице потеплело, с крыш капало, и никто из жильцов не догадывался, что ночью в их квартирах могло разморозить всю систему отопления.

Лорин отругал своих сменщиков, но начальство дело старалось замять, прогульщиков наказали для вида – работать в котельную охотников находилось мало: не те заработки.

Зато в многотиражной газете стройки появился очерк «Горячее сердце», в котором яркими словами описывался подвиг Лорина. И по всему выходило, что он – один из героев стройки, которыми надо гордиться.

Яшка завернул газету с очерком об отце в целлофан и носил с собой, при случае давал почитать знакомым и непременно говорил:

– Вот он какой у меня, папаня!

И на Яшку смотрели с уважением.

К ним домой как-то пришел председатель завкома Горяев, тощий и длинный человек с казацкими усами, которые никак не шли к его узкому лицу.

– Ты, товарищ Лорин, гордость нашей стройки, а мы своих героев не забываем, – сказал он.

– Что-то много развелось таких героев, – мрачно пошутил отец. Горяев недоуменно взглянул на отца.

– Ты еще не понимаешь, товарищ Лорин, что таких, как вы, сейчас называют «маяками», они должны идти вперед и освещать путь другим. Вот мы и думаем из вас сделать «маяк». Будете освещать.

– Аккумулятор быстро сядет.

Тогда за дело взялась мать.

– Не ерепенься, – сказала она и строго посмотрела на мужа. – Тебя в люди за уши вытаскивают, а ты, как тот осел, упрямишься…

– Вот-вот, – поддакнул Горяев. – Мы создаем бригаду из лучших людей, через недельку-вторую присвоим ей звание бригады коммунистического труда. Пусть она светит всем!

Отец не нашел в себе силы отказаться от бригадирства.