Текст книги "Зона действия"

Автор книги: Геннадий Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава восемнадцатая. Пожар. Новоселье не состоялось

Погода портилась. Солнце закрыла туча, она плыла низко, чуть ли не задевая вершину Маяковой горы. С реки тянуло прохладой.

– Дождь будет, – сказал Рыжий.

– Не сахарные – не растаем, – махнула рукой Марфуша.

– И под ливень попадали – не ныли, – поддержала ее Катька Подлиза.

Новые знакомые, узнав о древней бабке, решили записать рассказ старухи о ее братишке-партизане Пашке Нечаеве. Сначала ребята хотели идти пешком, но Антошка предложил:

– Ребята, сейчас на карьер машины вереницей идут.

И они решили «голосовать». С карьера в самом деле шли самосвалы, груженные гранитом. Часть из них проезжала в поселок – везла плитняк к будущему клубу, другие сворачивали на стройку. Антошка уже знал, что за предложение его отца использовать при заливке фундаментов под менее ответственные объекты гранит, ухватились. Предложение обсуждали инженеры на своем совещании и выдали под этот эксперимент десяток объектов. Антошке хотелось чуток прихвастнуть отцом перед новыми друзьями, и он, кивнув на груженные камнем машины, будто между прочим бросил:

– Один бригадир предложил гранит возить, чтобы бетон экономить.

– Не один, а бригадир Чадов. Газеты надо читать, – сказал Рыжий и снисходительно посмотрел на Антошку. Катька Подлиза усмехнулась:

– Между прочим, Саня, бригадир Чадов – это Антошкин отец.

Рыжий заинтересованно взглянул на Антошку, будто и не он подвесил ему под глаз фонарь, будто вообще видит сына известного бригадира впервые.

– Папаня у тебя молоток.

Антошка уже несколько раз слышал от Рыжего слово «молоток», и всегда оно звучало как похвала.

Самосвалы шли туда и обратно. На первой машине в сторону карьера уехали девчонки. Потом Яшка с белоголовым юрким парнишкой. Антошка поехал с Рыжим.

В болотинах машина месила грязь, выбрасывая из-под колес камни, которыми еще вчера засыпали низинки и которых уже сегодня не было видно – автомобили втолкли их в землю.

– Не дорога – одно мученье, – сказал шофер.

Рыжий со знанием дела заметил:

– Четвертую не включишь. И как только раньше сюда ездили.

– Раньше на лошадях, – ответил шофер. – Телега – самый надежный вид транспорта.

Из кармана у Саньки торчала помятая тетрадка. Антошка поинтересовался:

– Ты будешь записывать?

Рыжий хохотнул:

– Из меня писатель. Сам свои каракули не могу разобрать. Катька велела зарисовки местности сделать. И бабку нарисовать – у меня получается.

– Для музея?

– Конечно. У нас уголок гражданской войны. Хорошо бы фотографию этого пулеметчика найти.

Около карьера шофер тормознул.

– Вылазь, братва, – весело сказал он.

В карьере работал экскаватор. Он вгрызался своими толстыми стальными зубьями в каменные осыпи, плитняк трещал, заполняя ковш крошевом, и огромная железная рука тянулась к кузову самосвала.

Рыжий кивнул в сторону экскаватора и сказал:

– Отец одного нашего пацана работает.

Катька торопила ребят:

– Что, не видели экскаватора? Пойдемте к бабуле.

Деревенские домики отсюда казались совсем рядом.

– Ты, Санька, и деревеньку зарисуй, – сказала Катька. – Наверное, завод и до нее доберется.

Ребята смотрели на почерневшие крыши домиков, подслеповатые оконца, на огороженные жердями огороды, и после суеты, которую видели на стройке, после ее размаха деревенька казалась маленькой и спящей. Ее домики будто вынырнули откуда-то из сказки, ребята с удивлением смотрели на пасущихся рядом с ними, прямо на улице, коров, табунок гусей. Около одинокой березы стояла серая лошадь, и ребята, никогда не видевшие лошадей такого цвета, долго не могли оторвать от нее глаз. У Антошки тоскливо заныло сердце, – он вспомнил поселок, в котором жил раньше, до города, и, наверное, сейчас впервые понял, как дороги́ для него поля и перелески, где ходил с ватагой мальчишек весной копать сладкие коренья кандыков, слушать птичий гомон.

– Хорошо-то как! – вздохнула Марфуша. – А озеро здесь широкое.

Все посмотрели на озеро. Ветер гнал волны, они выплескивались на песок, убегали с него, оставляя пузыри мутноватой пены.

Тучи опустились еще ниже, стали темнее, будто какой-то неведомый художник добавил в них черных красок.

– Пожар! – неожиданно крикнул Яшка. Ребята во все глаза стали смотреть на домики, но огня не видели.

– Ну и шуточки у тебя! – осуждающе сказала Марфуша.

– Да вон же, бабкин дом горит, на окна смотрите, – встревоженно показывал Яшка рукой на крайний дом. Антошка, наконец, увидел, что из окон дома, где жили Машка и Пашка, вырывался густой дым. Дым постепенно растворялся в воздухе и превращался в белесоватую полоску, которая начала стлаться по земле, закрывая сначала палисадник, потом кусок дороги. Но это длилось какие-то секунды. Вслед за дымом из окон брызнул сноп искр, они стали впиваться в наличники, лизать сухие бревна и, еще робко трепеща, подниматься под чердачное перекрытие. Огонь смелел, на глазах набирался сил. Вот он перекинулся на крышу, сухие тесины вспыхнули, и огненный факел вскинулся в небо.

Пожар уже заметили водители, вылез из кабины экскаваторщик.

– Может, успеем помочь, – сказал шофер, который вез Антошку с Рыжим.

– Надо попробовать.

Три самосвала, оказавшиеся у карьера, выруливали на дорогу, ведущую в деревеньку.

Теперь уже весь дом охватило огнем, бревна трещали от жары и стреляли искрами. Вокруг дома бестолково бегали люди, махали руками, о чем-то кричали друг другу, не в силах сделать что-нибудь путное, чтобы утихомирить огонь.

Водители, не доезжая до дома, вылезли из машин и подошли ближе. От постройки пыхало жаром; затрещали стропила и, падая, выстрелили в небо тысячами искр.

Антошка обратил внимание на бабку. Она стояла неподалеку и, опершись на палку, неотрывно смотрела на огонь. Казалось, старуха не замечала пожара.

Туча медленно подплывала к деревеньке. Она робко плеснула на землю дождиком, но капли были редкие, огонь пожирал их, продолжая свое разрушительное дело.

К бабке подошла деревенская женщина и участливо сказала:

– Несчастье-то…

Бабка невидяще посмотрела на нее, и на ее изборожденном морщинами лице мелькнула какая-то жалкая улыбка.

– Слава богу, что внуки живы остались…

Туча набирала силы. Она плеснула сначала из ковшика, потом из ведра, и по сухой дороге зашлепали крупные капли.

Пашка начал скакать на одной ноге и во весь голос припевать:

– Дождик-дождик, пуще, дам тебе гущи.

Пашка забыл о пожаре, пожар уже не волновал его. Пашке нравился дождик.

– Глупенький еще, – вслух сказала бабка.

Шоферы, увидев, что их помощь не нужна – дом догорал, уехали. Ребята остались, спрятавшись от дождя под одинокой березой. Машка и Пашка стояли здесь же.

– Интересно, из-за чего начался пожар? Наверное, никто не знает, – сказала Марфуша.

– А я знаю, – сказал хитрющий Пашка. Оказалось, все очень просто.

Пашка в доме остался один и начал «стрелять»: ему было интересно смотреть, как горели летящие спички. Одна такая «стрела» упала на газету. Бумага вспыхнула, потом загорелось одеяло. Пашка испугался и выбежал на улицу.

А сейчас он стоит под деревом и думает, что «стрелять» спичками не надо было. Потому что ими «стреляют» только дураки.

– Конечно, только дураки, – подтвердила Машка. – Тебя бабка обязательно крапивой отстегает, – пристращала она.

Дождик крепчал. Обрушившиеся бревна, охваченные огнем, шипели, дымились, но продолжали гореть.

Разошлись по домам соседи, прячась от дождя, только бабка стояла у пожарища и будто не замечала, что насквозь промокла.

Бабка родилась в этом доме и стала старухой, не покидая родного крова. И вот этого крова не стало. Дымят уголья…

Небогато жила их семья, но все необходимое имелось – и одежда, и обувь. В большом деревянном сундуке вот уже более полувека лежало белое подвенечное платье старухи. Почему-то ей было особенно жалко это побитое молью платье, хотя она ни разу его после свадьбы не надевала. Платье для старухи всегда воскрешало память о давних годах ее счастливой замужней молодости. Теперь, когда сгорел сундук со всем скарбом, ей казалось, что утрата подвенечного платья еще более превратила ее в немощную старуху, которой давно пора на покой. Она понимала, что так рассуждать неразумно, но ничего поделать не могла. От тех далеких лет, когда был жив муж, а она, молодая и сильная, радовалась своему житью, оставалось это платье. Были еще и фотографии, но они несколько лет назад куда-то затерялись, и только платье помогало ей мысленно увидеть и себя, и своего мужа молодыми и счастливыми. Эти воспоминания ей всегда придавали силы.

Трофимовна хорошо понимала, что в их семью пришла большая беда. Остаться без крова – всегда трагедия. Если бы они жили вдвоем с дочерью, то как-нибудь вывернулись, поселились бы у соседей – не выгонят, русские люди всегда отличались добротой и человека в беде не оставляли. Но ведь у дочери на шее двое глупых неразумных малышей. В деревне нет таких домов, которые приютили бы сразу четверых погорельцев.

Старуха не верила в бога. Но иногда, в моменты сильных волнений, скорее по привычке, выработанной с детства, когда ее учили молитвам богомольные родители, она обращалась к богу за советом. Сейчас же она с упреком бросила:

– Господи, за что же ты караешь нас, чем провинились мы перед тобой?

Она понимала, что говорит впустую, но этот упрек как-то облегчил ее душу. Окаменелость стала проходить. Трофимовна оживала. Из ее полинявших от времени глаз скатилось несколько слезинок и смешалось с дождевыми каплями.

Ребята продолжали стоять под березой, хотя дождь почти стих. Ни о каком разговоре со старухой сегодня не могло быть и речи. Увидев, что старуха плачет, Антошка выскочил из-под укрытия и подбежал к ней.

– Бабушка, милая, вы не плачьте, все будет хорошо, – сказал он.

Старуха взглянула на него и согласно кивнула:

– Все обойдется, верно. У нас порода крепкая.

Марфуша достала из сумки пирожки с ливером, которые захватила с собой, и угощала Пашку и Машку. Пашка ел с аппетитом.

– А колбасы нет? – поинтересовался он, дожевав пирожок. У Марфуши оказалась и колбаса.

Где-то у карьера заурчал мотор. По дороге к деревне шла «коробочка». Антошка сразу узнал машину – на ней они сюда приезжали с отцом.

«Коробочка» остановилась около пепелища. Из кабины выскочила Анна Ивановна, которая совсем недавно принимала их в своем доме, и, увидев старуху, бросилась к ней, обняла и зарыдала.

Из кузова на землю соскочил Антошкин отец и, покачивая головой, обошел вокруг пепелища. Головешки едко дымились и стреляли искрами. Отец увидел ребят и подошел к ним.

– Как вы здесь оказались? – спросил он у Антошки.

– Мы к бабушке, историю для музея записывать.

Отец понимающе кивнул.

Женщины, между тем, громко, с причетом плакали:

– Да как же мы теперь жить-то будем?!

На пожарище снова сбежались жители деревеньки.

Анна Ивановна поманила к себе Машку и Пашку, встала на колени, обняла детей и залилась слезами.

– Милые вы мои сиротиночки, да зачем вы такие несчастные на свет родились…

Слышать эти причитания было невозможно.

Антошка вспомнил о своей новой квартире, представил, как хлюпается в ванной, потом загорает на балконе. Счастливый он, Антошка. В такой квартире пожить – одна радость. Мама купила для квартиры материал для портьер, отец ездил в магазин и присмотрел кое-какую мебель. Сегодня-завтра у Антошки новоселье. Он решил пригласить на него Марфушу и Яшку. Теперь, пожалуй, надо позвать и новых знакомых, в том числе и Рыжего. Он хотя и забияка, но мальчишка вроде бы свойский.

Странно в жизни получается, думал Антошка. У него новоселье, а другие остались без крыши над головой. Одни радуются, другие – плачут. Разве справедливо так? Отец как-то говорил, что человек рожден для счастья. Какое уж там счастье у Пашки и Машки, если им негде жить. И тут Антошка подумал о своей новой квартире, представил, как по комнатам бегают веселые ребятишки, а бабка сидит около горячей батареи и греет свои сведенные ревматизмом руки. А что если?.. Эта мысль показалась ему нереальной, но она была назойлива и никак не выходила из головы. Антошка подумал о маме. Она, конечно, никогда не согласится отдать квартиру каким-то не знакомым ей погорельцам. Но если бы мама сама слышала вот здесь, на пожарище, причитания Анны Ивановны и видела скупые слезы старухи, у мамы дрогнуло бы сердце. В конце концов у нас есть комнатенка, рассуждал Антошка, и хотя в ней тесно, но жить-то можно!

Антошка подошел к отцу и тихо сказал:

– Папа, а что если их в нашу новую квартиру?

Павел Иванович прижал сына к себе.

– Спасибо, Антошка, за твое доброе сердце! Конечно, с матерью у нас будут осложнения, но ведь и она человек – поймет. Убедим?

– Должны, – кивнул Антошка, догадываясь, что отец сам пришел к такому же решению – отдать квартиру. И мысль о том, что они с отцом думают одинаково, стремясь облегчить людское горе, сделала Павла Ивановича в глазах Антошки еще ближе и роднее. Он был благодарен отцу. И Антошке хотелось высказать эту благодарность, но он не мог найти нужных слов. Тогда он сказал, подражая Рыжему:

– Ты у меня, папа, молоток!

Павел Иванович подошел к Анне Ивановне:

– Ну, будет слезы лить, Анна. У тебя вон какие герои растут.

– О том и плачу, – вытирая слезы, сказала она. – Куда я теперь с ними?

– В мою новую квартиру въедешь, – как о давно решенном деле сказал Павел Иванович. – Мы – люди, в одной бригаде трудимся. Неужели же тебя в беде оставим?

Женщина недоверчиво посмотрела на бригадира, покачала головой.

– Не дело говоришь. Знаю, сам ютишься.

Анну Ивановну окружили деревенские женщины.

– Вот дуреха. Зачем отказываешься? Мужик дело говорит.

Машку и Пашку усадили в «коробочку» между девочек.

– Я возьму над вами шефство, – сказала Катька Подлиза.

Антошка позднее узнал, что шефство над малышней – это Катькина слабость. А может, сила? Она всю ребятню замучила своим шефством. Но сейчас пока ни Пашка, ни Машка не представляли, что это такое, Катькино шефство, и почему-то считали, что их будут кормить конфетами. Но, как сказал Санька, у Катьки главный метод воспитания – читать нотации.

Узнав, что Анна Ивановна согласилась въехать в городскую квартиру, деревенские жители побежали по домам.

– Вы уж подождите чуток, – попросили они шофера. – Испокон веков люди погорельцам помогали.

Скоро женщины несли кто матрац, кто одеяло и подушку, кто чашки-ложки, одна из старух притащила новую кедровую кадочку.

– Зачем это, Елисеевна? – удивилась Анна Ивановна.

– Водичку хранить. Сама знаешь, в кедровой посудине вода слаще.

Антошкин отец засмеялся:

– У них в квартире из крана вода сама льется.

Бабка Трофимовна стояла в сторонке. Она была погружена в свои думы, и все эти хлопоты не волновали ее. Старуха смотрела на озеро. Оно беспокойно плескалось; небо очищалось от туч, и черные краски исчезали, вода голубела, становилась нежной.

Озеро манило старуху. Она заковыляла к берегу. Остановилась у кромки прибоя и стала смотреть вдаль. Ей хотелось получше разглядеть остров, на котором похоронен ее младший братишка. Но старуха видела только очертания этого острова. Она и раньше жаловалась на зрение. Но сейчас оно стало совсем никудышным. Старуха чувствовала, что глаза ее будто покрылись мутной пленкой. Но это не очень испугало ее. Теперь для нее главным было одно: проститься с озером, с деревней: еще раз, скорее всего последний, посмотреть на родное пепелище.

Она поковыляла по деревенской улочке, останавливаясь около каждого дома и отвешивая ему поклон.

Потом ее усадили в кабину, и старуха, погруженная в свои мысли, всю дорогу молчала. И шофер тоже молчал, хотя ему очень хотелось узнать, о чем думает старуха. А думала она о том, как поднимать на крыло маленьких внуков, беспокойных Машку и Пашку.

Глава девятнадцатая. Ссора Антошкиных родителей. «Минусы» бригадира Чадова. Ребята фотографируются с министром

В общежитие Антошка с отцом возвращались молча. Мальчик наверняка знал, о чем думал отец. И отец, и Антошка хорошо понимали, что ничего хорошего их дома не ожидает. И, чтобы как-то поддержать отца, Антошка сказал:

– Не паникуй, папа. Вдвоем будем ответ держать.

Отец посмотрел на хрупкую фигурку сына и вздохнул:

– Вырос ты у меня, Антон.

И, будто ничего плохого их не ожидает, будто настроение у него чудесное, он весело бросил:

– То ли мы не мужики, то ли наши жены не бабы.

Антошка не часто слышал эту прибаутку. Но он уже заметил, что отец хватается за нее, как за палочку-выручалочку, в самых трудных случаях, будто эта немудреная прибаутка помогает ему найти силы в себе, чтобы выдержать те невзгоды, которые его ждут впереди.

Антошка знал одно: отец поступил так, как следует поступать по совести. И почему-то сейчас он подумал о Хромом Коменданте, комсорге Коржецком, управляющем трестом Казанине, человеке-экскаваторе Филиппове и мысленно поставил своего отца рядом с ними. Он чувствовал, что их, этих людей, что-то роднит, но никак не мог понять: что же делает их похожими друг на друга? Но Антошка был рад и горд, что может поставить отца в одну шеренгу с теми, на которых равняются, которые забывают о себе, потому что хотят, чтобы лучше было другим. «Мама-мама, – с горечью подумал он о матери, – но почему же ты не такая. Савелий Иванович как-то говорил: «Компасом в нелегкой человеческой жизни должна быть доброта, разумная, конечно, доброта». Но какая у отца доброта – разумная или неразумная? Ответить можно по-разному. Вот мама скорее всего осудит отца. Но почему? Неужели она не поймет, что погорельцам было необходимо помочь, чтобы осталась чистой совесть, чтобы смело смотреть в глаза своим товарищам, каждому встречному, наконец.

Антошка представил, как сейчас Машка и Пашка радуются, что у них такое замечательное жилье, и ему стало хорошо и спокойно.

В общежитии уже знали о решении Павла Ивановича отдать квартиру погорельцам. Это чувствовалось по взглядам встречавшихся в коридоре жильцов: одни смотрели на отца с уважением, другие: вот он, мол, простачок – от своего счастья отказывается.

Навстречу, постукивая костылем, шел Хромой Комендант. Он остановился, легким поклоном головы приветствуя отца с сыном. Протянул отцу руку и, пожимая, сказал:

– Спасибо, Павел Иванович.

– За что? – удивился тот.

– За твой поступок, – ответил комендант. И лукаво добавил: – Я, конечно, понимаю, тебе не хочется оставлять меня, старика, одного в этом общежитском вертепе…

Отец в тон ему ответил:

– По всему выходит, Савелий Иванович, что мы одной веревочкой связаны и никуда друг от друга не убежим.

И они оба засмеялись.

Мать вернулась в общежитие поздно. Ни слова не говоря, она бросила на пол матрац и легла.

– Наташа, ты пойми меня, – начал было объясняться отец.

Мать резко бросила:

– Одно прошу – отстань от меня. Не могу я больше так жить.

Мать всхлипывала, уткнувшись в подушку, и тело ее мелко тряслось. Антошка слез со своей раскладушки и, встав на колени, наклонился к матери.

– Мама, мамочка.

Она на секунду-вторую затихла.

– Сыночек, несчастный ты мой Антошка. Так ведь век и проживем в каморке с таким отцом, – запричитала она.

Антошка погладил мать по голове и начал успокаивать ее, будто маленькую разревевшуюся девчонку:

– Все будет хорошо, мама, – шептал он. – Все будет хорошо.

И этот его шепот словно гипнотизировал мать. Она все реже и реже всхлипывала, потом совсем замолкла. Антошка почувствовал, что она дышит спокойно, но все еще продолжал поглаживать ее по голове и шептать, пока не убедился, что мать заснула. Он тихонько отодвинулся от нее и пошел к раскладушке. Потом отец на цыпочках приблизился к спящей, поправил на ней одеяло и шепнул Антошке:

– Умучилась, бедняга.

И, будто оправдываясь за поведение матери, виновато сказал, наклонившись к сыну:

– Она хорошая у нас, Антон.

В эту ночь Антошка спал неспокойно. Он видел какие-то страшные сны, просыпался и снова засыпал. А разбудил его, как ни странно, Рыжий. Он начал щекотать Антошку, а когда тот соскочил с постели, упрекнул:

– Ну и горазд ты спать!.. Почитай-ка!

И он потряс перед носом Антошки газетой.

Тот недоуменно пожал плечами и взял газету. С первой страницы на него глянул отец. И чуть ниже портрета крупными буквами было набрано: «Чадовская копилка» и более мелким наклонным шрифтом: «Минус» не всегда плохо. Следуйте примеру новатора стройки!»

Антошка вспомнил, что отец давно уже хотел работать по-новому, «на минусах», как говорил он. И вот о нем пишут добрые слова, призывают работать так же, как и его бригада.

– Понял? – радостно спросил Рыжий. – Так и написано: «минус» не всегда плохо». Везде твердят: «бетонный голод», «бетонный голод», а ведь можно беречь бетон.

Санька, оказывается, собирается после школы махнуть в училище – будет учиться на строителя. Он прикинул, и по его арифметике выходило, что и ему еще достанется строить некоторые цеха Запсиба.

– А ты кем хочешь? – спросил он Антошку по дороге в комсомольский штаб.

– Я пока не решил, – сказал Антошка. Он и в самом деле не знал, кем быть. То ему хотелось пойти в летчики, то плавать на пароходе, иногда представлял себя у доменной печи. Но последнее время Антошка все чаще начал подумывать о том, чтобы пойти в строители. Чем плохо? Рабочему человеку, если он не ленится, везде почет и уважение. А строитель – профессия особая. Недаром отец говорит, что ему иногда хочется быть птицей, чтобы посмотреть сверху, что он построил за свои трудовые годы, какой след на земле оставляют его руки.

– И он еще раздумывает!? – упрекнул Санька. – Да я бы на твоем месте в бригаду отца рванул: учи, папаня.

– Скорее всего в строители и пойду, – сказал Антошка.

В штабе сидел Коржецкий. Он кого-то отчитывал по телефону, и из разговора Антошка понял, что Коржецкий говорит с одним из комсоргов строительных управлений, который должен быть на семинаре. А семинар проводится не где-нибудь, а прямо в бригаде Антошкиного отца.

– Надо не жаловаться на нехватку бетона, а учиться, как его экономить. Опыт под боком, мы вас носом, так сказать, тычем: учитесь. А ты на какие-то важные дела ссылаешься, – говорил в трубку Коржецкий.

В штаб приходили комсорги. Антошка почти всех их знал в лицо, и если раньше они не замечали его, то теперь встречали как своего человека, кивали, иногда кто-нибудь подшучивал:

– Табельщице подскажу, чтобы не забыла крестики выходов ставить. Зарплата, брат, лишней не бывает…

– Все равно простаиваем… Заработка на веник – в баню сходить – не хватит, – обычно ухмылялся Антошка.

Все знали, что фраза принадлежит Жоре Айропетяну, и понимающе посмеивались.

В штаб ввалилась толпа мальчишек и девчонок, которую возглавляла Марфуша, и Коржецкий вопросительно посмотрел на нее.

– Новую бригаду организовала, Марфуша? – спросил он. – У вас какая специализация – фундаменты заливать будете или кладку вести?

Откуда-то вынырнул Яшка и съехидничал:

– Они хотят заливаться соловьями.

– Не понял? – отверг Коржецкий Яшкину шутку.

– Концерты у каждого дома устраивать, – уже серьезно пояснил Яшка. Марфуша рукой отстранила его и сказала:

– Без переводчиков и комментаторов обойдемся.

– Так его! – зашумели комсорги.

– Да уж себя в обиду не дадим, – шагнула вперед Катька Подлиза.

– Это и видно, – сказал Коржецкий. – Ну, рассказывайте, с чем пришли.

Оказывается, в штабе появились мальчишки и девчонки неспроста. Катька Подлиза первая предложила обойти все квартиры и сагитировать жильцов, чтобы они в воскресенье вышли на строительство клуба. Катькино предложение одобрили, но кто-то сказал, что неплохо было бы на улице устраивать концерты, художественная самодеятельность привлечет строителей. А между номерами вклинивать рассказы о звездном небе и планетарии, а также призывы приходить на воскресник.

– Рациональное зерно есть, – одобрил Коржецкий. – А таланты найдутся, и звездочеты, вроде Жоры, будут.

– Талантов у нас хоть отбавляй, – гордо сказала Катька Подлиза. – Мы уже раз устраивали концерт.

И она рассказала, что у них есть щенок по кличке Ричард Львиное Сердце. Он вместе с артистами, играющими факиров из далекой Индии, изображает ученого пса, который понимает человеческую речь. Этот концертный номер встречают зрители на «бис», особенно малышня.

– Нам надо взрослых привлекать, – поправила подружку Марфуша.

– На такой замечательный концерт с ученым псом взрослые валом повалят, – заговорили комсорги. – Подключайтесь к нашей работе, братва. Мы в долгу не останемся. Жору берите в качестве специалиста по изучению Вселенной.

– Обрадовались. Лишь бы свою работу на чужие плечи перевалить, – делая недовольный вид, проворчал Коржецкий. – Жора на бульдозере нужен. А популяризаторами астрономии придется вам самим быть.

Антошка знал, что бригада отца – комплексная. Вместе с механизаторами строители сами заливают фундаменты, ведут кирпичную кладку. Но ему пока не удавалось побывать на его объекте.

Сейчас он с радостью пошел на работу к отцу вместе с комсоргами. Яшка и Рыжий тоже захотели своими глазами посмотреть, как закладывают фундаменты на «минусах», о чем писала газета.

Антошка не мог забыть беспорядок на насосной, где работала бригада Лорина. Вся территория там захламлена, где попало валялись железобетонные перекрытия, кирпичи, из земли торчали трубы, концы рваного кабеля.

Сейчас он с некоторой боязнью подходил к котловану. Неужели и у отца на строительной площадке сам черт ногу сломит? Но еще издалека Антошка понял, что опасался зря: железобетонные сваи и опалубочные щиты аккуратно уложены в штабеля. Над одним краем котлована уже поднималась кладка.

Антошка нигде не увидел хотя бы половинки валявшегося кирпичика: они были в поддонах.

Отец шел навстречу гостям.

– Принимай, Павел Иванович, комсомольских вожаков и учи уму-разуму, – сказал Коржецкий, пожимая руку бригадира.

Комсорги спустились по настилу в котлован и остановились около строителей, устанавливающих опалубочные щиты.

Отец встал на обрубок сваи и, обращаясь к гостям, сказал:

– Боюсь, что ничего особенного вы не увидите. То, что делаем мы, известно всем. К сожалению, не все задумываются над маленькими цифрами, которые даются в проектных документах. А они разрешают на бетонных работах «допуски»: плюс половина сантиметра и минус половина сантиметра.

Антошка вспомнил, как отец ездил на Кузнецкий комбинат. Там сталь металлурги прокатывают только на минусовых «допусках» и благодаря этому экономят сотни тонн металла. Отец вечером говорил ему и маме:

– Понимаете, бледнолицые братья и сестры, ведь эти минусовые «допуски» можно и на стройке внедрять. Это же огромная экономия бетона!

Мать, помнится, холодно бросила:

– Тебе больше всех надо.

Отец как-то сразу сник и резко сказал:

– Если ни мне, ни тебе, то кому же нужно?

Антошка тогда тоже между ушей пропустил отцовский разговор о «минусах», и сейчас, слушая его, мысленно ругал себя за то, что не поддержал отца, не расспросил его об этих «допусках».

Отец, оказывается, не оставил мысль внедрить «минусы» на стройке. Он поговорил со своей бригадой, и все согласились: конечно, делать фундамент уже на полсантиметра мороки больше, чем экономии бетона, но при нынешнем положении, когда каждый куб на вес золота – овчинка выделки стоит. Выходила такая арифметика: если, скажем, бригада зальет под фундамент пятьсот кубов бетона при плюсовом допуске, то на «минусе» она сбережет на такой же работе пять кубометров бетона.

Для одного объекта это, понятно, немного. Но если по всему Запсибу вести заливку фундаментов на «минусовых» допусках, то цифра представляется внушительной.

О внушительной цифре сказал Коржецкий. И комсорги молча кивали.

– Я еще о чем думаю, – тронул отец за рукав Коржецкого. – Где-то через год будем пускать в строй завод железобетонных конструкций. Если он станет работать на опалубке с «минусом», то сэкономит за год тысячи кубов бетона. Только надо сейчас бить тревогу, чтобы завтрашний завод заказывал опалубку с учетом экономии.

– Переговорю в техотделе, – пообещал Коржецкий.

В котлован спустился бетонщик и сообщил:

– Новость, братва. По стройке министр ездит.

– Давно пора министру у нас побывать, – сказал Коржецкий.

Антошка подумал: вот бы увидеть министра! Почему-то он ему представлялся в дорогом синем шевиотовом костюме, лаковых туфлях, в черных очках. Вообще, Антошке такие люди, как министр, казались людьми недосягаемыми и важными.

В вагончике штаба сидели Марфуша и Катька Подлиза. Комсорг пробежал глазами сигналы, записанные в журнале четким Марфушиным почерком: нет бетона, простои из-за кирпича, звонили с автобазы – на линию не вышло несколько машин из-за отсутствия запчастей…

Сигнал о нехватке запчастей поступил впервые. Автомобили работают в полную нагрузку, некоторые молодые водители не жалеют технику, рвут ее по антоновскому бездорожью. И Коржецкий записал в блокнот: «Поговорить с водителями. Выработать меры поощрения тех, у кого техника в хорошем состоянии».

Все еще находясь под впечатлением беседы с бригадиром Чадовым, Коржецкий думал, что метод работы на «минусовых» допусках надо распространить непременно. Но останавливаться на этом нельзя, надо добиться, чтобы каждый строитель, каждый запсибовец подумал: а на его рабочем месте есть резервы? Добиться этого не просто: комсомольским организациям надо воспитывать у молодежи бережное отношение к государственному добру, научить беречь каждый кирпич, каждый гвоздь.

Коржецкий положил перед собой лист и размашисто написал:

Товарищ!

Учись у бригады Чадова —

она работает на «минусовых» допусках

и экономит десятки кубометров бетона.

А ты нашел резервы экономии

на своем рабочем месте?

Глеб уже не представлял, что бы он стал делать без художника, если бы не помогали пионеры. Они были просто незаменимыми. Но пока в зоне его внимания несколько мальчишек и девчонок. А в поселке, как он уже убедился, их добрая полсотня. Ребят он тоже должен вовлечь в полезные дела. И Глеб подумал, что, скажем, отделочные бригады могли бы взять шефство над школьниками. Коржецкий был уверен, что многие старшие мальчишки с удовольствием пойдут к малярам и штукатурам, станут помогать им и походя учиться мастерству. «Надо непременно об этом поговорить на заседании штаба», – решил он.

Антошка разложил на столе кусок красного материала, достал белила и начал писать лозунг. Свою фамилию он выводил особенно старательно, и писать ее было приятно. Антошка гордился отцом и думал о том, что хотя отец и обижается на бедные заработки, но руки не опускает, не идет «калымить» на сторону, как это делает бригадир Лорин. Нынешним летом Антошка понял, что такое слова «резервы рабочего места». Раньше они ему казались пустым звуком. Теперь он знал, что резервы – это поиски, выдумка, рабочая хватка, это, наконец, когда к концу дня больно разогнуть спину. Антошка сам видел, что в бригаде отца люди ищут резервы, они стараются сэкономить на том, на чем обычно строители не экономили. Отец посмотрел на «минусы» иначе, и самая простая арифметика обернулась алгеброй.