Текст книги "Усман Юсупов"

Автор книги: Геннадий Седов

Соавторы: Борис Ресков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Но когда дошел черед до Азиза, Юсупов отправил его в Дурмень. Там парень был зачислен рабочим подсобного хозяйства, трудился и в ткацком цехе, и в саду, а осенью поступил на Восточный факультет САГУ. Пройдут годы, и Азиз Пулатович станет крупным ученым, ректором Узбекского института культуры.

Скажут, частная благотворительность, впечатляющие жесты, которые характеру Юсупова не были тоже чужды (по пути в Москву раздавал жителям степей чай в пачках; детишкам, игравшим возле колхозных школ тряпичными куклами, дарил надутые автомобильным насосом футбольные мячи. Кстати, покупалось все это – и чай, и мячи, и иное – на собственные деньги, они у Юсупова никогда не залеживались). Все это было бы, наверное, так, если бы первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана с еще большим рвением и отдачей душевных сил не заботился о детях войны, коли о них сейчас речь, – всех без исключения. Десятка тысяч их прошли через центральный эвакопункт Узбекистана, и ни одни не погиб, ни один не остался обездоленным.

Отношение к детям у Юсупова было особенным; в этом проявилось приметное свойство характера чадолюбивого народа. По его предложению, едва в Ташкент начали прибывать вагоны с эвакуированными, была создала при Совнаркоме комиссия по устройству и воспитанию детей войны. Юсупов выступил перед активистами, которые вошли в ее состав:

– К этим детям у нас должно быть отношение как к собственным, родным. Только негодяй и паразит может смотреть на этих детей с пренебрежением, только заклятый враг людей может пренебрегать нуждами этих несчастных детей, не помогать им. Можно и нужно поработать дополнительные часы, создать специальные фонды, организовать сбор домашних вещей, осуществить ряд других серьезных мероприятий по воспитанию и устройству детей.

И тут же еще одно предложение, в котором – весь Юсупов:

– Я думаю, у нас есть полная возможность приютить не только тех эвакуированных детей, которые прибыли в Узбекистан, но и собрать их по всей линии железной дороги, до Куйбышева включительно.Надо сейчас, не медля ни единого дня, послать своих представителей, собрать застрявших в дороге детей, захватить для них еду и одежду и привезти их в Узбекистан.

И исконное чадолюбие свое, и высокий интернационализм, рожденный в советские годы, проявил тогда узбекский народ. Всем известна стала семья вовсе не стремившегося к славе ташкентского кузнеца Шамахмуда, который вместе со своей женой Бахри усыновил тринадцать детей разных национальностей. Все они достойно носят одну и ту же фамилию – Шаахмедовы.

Детей дошкольного возраста взяли в свои семьи тысячи жителей Узбекистана. В их числе была и Фаина, которая так и выросла в доме у Юсуповых.

То был единый общенародный порыв, и, не умаляя значения его, хочется напомнить, что главная тяжесть забот о детях войны легла все же на плечи Советского государства; это оно выходило, выкормило, выпустило в большую жизнь многих и многих сирот.

Да что скрывать, у Юсупова была возможность, пусть это звучит не совсем лестно, облагодетельствовать кого-то, но давайте учтем, что в равной мере он, человек, призванный решать общегосударственные проблемы, как никто другой, имел право пройти мимо отдельного случая, сделать из него и множества подобных выводы, принять меры, касающиеся всех, а не единиц. Он занимался этим весьма успешно, но он не мог оставить страдающего человека, если тот попадался на глаза.

Осенью, не доезжая Коканда, он заметил у дороги изможденного, обросшего бородой человека. Тот лежал, глядя на мир безучастными темными глазами.

– Останови, сынок, – велел он Орде. – Узнай, кто и что.

– Еврей из Одессы. Три дня не ел, говорит, – доложил Виктор.

– Позови.

Юсупов пожал его ладонь: узловатые пальцы, иссеченные черными порезами.

– Кто по специальности?

– Шорник. Могу даже портным быть, если надо.

– Надо, а ты валяешься на дороге, ай-ай.

– Семью искал. Сказали, где-то здесь. Жена, дочка. Ходил, ходил – разве найдешь? Сил нет.

– Мы найдем.

– А-а, это вы мне только говорите.

– Дай-ка ему поесть, Виктор.

Человек затрясся, увидев лепешку, колбасу, чай. (Орда всегда возил два термоса, с зеленым и черным.)

В первом же колхозе Юсупов сдал его с рук на руки председателю:

– Вот нужный для тебя человек. Он и хомуты починит, и штаны сошьет.

Недели две спустя проезжали неподалеку от тех мест.

– Заверни-ка в колхоз.

Шорник жил в маленькой комнатке уже вместе с семьей. Суетился, хлопотал, угощая высокого гостя – теперь-то он знал, кто это – чаем.

Он любил делать хорошее, любил, чтоб радовался народ, но не упускал случая обрадовать, если мог, и одного человека. Первый узнал, что писатель Василий Ян – тот тоже был в эвакуации в Ташкенте – отмечен за роман «Чингисхан» Сталинской премией.

– Владимир Иванович, – попросил помощника Попова, – приведи-ка Яна сюда.

Во времени, как обычно, не ориентировался, и Попов возразил:

– Поздно, Усман Юсупович. Одиннадцатый час.

– Найди.

В темноте привезли счастливого Яна-Янчевецкого.

– С вас суюнчи [11]11
  Суюнчи ( узбек.) – положенный по обычаю подарок тому, кто принес добрую весть.


[Закрыть], – сказал Юсупов, смеясь.

И вот то, что у литераторов, а заодно и у политиков называется выходом в широкий жизненный план. На бюро ЦК КП(б) Узбекистана с участием всех ответственнейших работников из Ташкента и областей обсуждается вопрос «О задачах партийных и советских организаций по охране здоровья и обеспечению бытовых условий трудящихся». Выступает первый Юсупов:

– Мы в ЦК обменивались мнениями и решили со всей серьезностью поставить сейчас вопрос об отношении к живым людям. Для нашей партии этот вопрос всегда был важнейшим. Особенно остро встал он в период, войны. Однако, несмотря на значительную работу, проделанную партийной организацией Узбекистана в этом отношении, мы получаем уйму сигналов о недопустимом отношении к живым людям.

Он привел и примеры из писем, и собственные наблюдения, особенно по Ангрену.

– Я считаю необходимым, чтобы за каждым таким случаем бездушно-бюрократического отношения к живым людям следовало острое политическое реагирование…

…Наши товарищи порой представляют свой авторитет односторонне. Они думают: надо выполнить план. Но авторитет, кроме выполнения плана, коммунист-организатор завоевывает еще и в самом тонком деле – это отношение к живому человеку.

В каждом выступлении его звучит эта тема:

– Прежде всего – об отношении к людям. Нельзя относиться к ним так, как некоторые руководители… На объединенном участке (Юсупов выступает перед строителями Северного ташкентского канала) колхозники в течение четырех дней жили на кукурузной болтушке, а между тем такой руководитель, как Азизов, который должен был отвечать за питание колхозников, каждый день кушал шурпу и плов… Нельзя терпеть такое хамское отношение к людям. Поэтому первое требование: раз народ здесь, то и руководитель должен быть здесь, должен вместе с народом переживать все трудности. Не имеет права руководитель отсиживаться в тепленьком месте. На фронте таких «командиров» расстреливают.

Центральный Комитет партии работает тоже по плану, но сверх всех намеченных мероприятий едва ли не каждую неделю собирает Юсупов то большую группу партийных работников и говорит с ними о помощи семьям военнослужащих (вскоре колхозы выделили для них около 75 тысяч пудов зерна, около 200 тысяч пудов овощей, 10 тысяч овец, 2 тысячи коров. Было отремонтировано 60 тысяч домов и квартир), то секретарей парткомов – от райкомов до ЦК и совещается с ними, как обеспечить города продовольствием и топливом. Приглашает к себе руководителей четырех пригородных районов («Я вас лично прошу, дайте дополнительно овощи и картошку»), и они дают.

Не ради эффектного противопоставления: сам-то он себя, а заодно и непосредственных подчиненных не щадил никогда, а в те годы особенно.

Однажды, уже в 1944 году, потерял сознание у себя в кабинете. Шло очередное бюро ЦК.

То была первая болезнь, и ее могло не быть, но он не знал, что такое отпуск, насмешливо относился к тем, кто ездил на курорты («Выдумали Ессентуки! У нас Шахимардан в сто раз лучше»), на осмотр в поликлинику вытащить его было невозможно. Профессор Каценович, невысокий, подвижный, быстрый, невзирая на полноту, ко всему – друг дома, возмущался, объяснял, что бесследно все это при изнурительной работе не пройдет. И случилось. Юсупов слег, но уже неделю спустя Каценович увидел его в коридоре. Юсупов искал телефон. Профессор рассвирепел, встал на цыпочки, даже пальцем перед лицом Юсупова помахал: «Вы думаете, если вы секретарь ЦК, вам все можно. Я буду жаловаться…»

Со стороны это выглядело забавно: грузный, немного растерянный Юсупов в мешковатой пижаме – и солидный, подпрыгивающий от негодования профессор, отчитывающий его; но ослушаться Юсупов не посмел. Он и потом, когда валили с ног инфаркты, один за другим, лежа в правительственном стационаре, требовал:

– Пригласите Каценовича. Хочу, чтоб лечил он.

Тогда, после первого удара, придя в себя, облегченно улыбнулся, простодушно спрашивал, как все больные:

– Где это, меня угораздило?

Каценович покачивал головой:

– Беговат, Фархадстрой – все вместе.

– А как же иначе, Александр Львович?

Да, иначе нельзя было. Нужны были и военные заводы, и хлопок, и хлеб; нужно было отдавать сердце людям; нужно было отдавать здоровье и Фархаду, и Беговату.

Еще осенью 1941 года, когда лава заводов двигалась с запада в Узбекистан, Константин Михайлович Ефимов, второй секретарь ЦК КП(б) Узбекистана, сказал:

– Хлеб для военных предприятий – это металл. Где его брать? Только получать с Урала? Но там тоже возросли потребности.

Юсупов прислушался, предложил послать на имя Сталина телеграмму: «Узбекистану нужно собственное металлургическое предприятие».

Вскоре в Свердловск вылетел Глухов. Он был принят там заместителем министра черном металлургии Меркуловым. Было получено согласие на строительство Узбекского металлургического комбината. Для выбора площадки в Ташкент прибыл академик Бардин. Комбинату требовалось много воды, потому и площадку выбрали в поселке Беговат. Неподалеку сооружалась Фархадская ГЭС, названная в честь героя поэмы Алишера Навои. Легендарный Фархад совершил подвиг, осуществил мечту своего народа; он столкнул в Сырдарью скалу, преградил путь воде, и она устремилась на поля и в сады. В трудное военное время подвиг этот, уже не в поэтичном, не в образном, а в самом прямом смысле довелось повторить людям Узбекистана – обычным колхозникам, рабочим, инженерам. ГЭС должна была дать энергию и воду уже строящемуся комбинату.

В Беговате и на Фархаде руководили строительством самые сильные работники: Ш. Ч. Айтметов, М. 3. Мирзаахмедов, Т. Л. Чернов, А. А. Саркисов, В. Г. Мирзабеков, А. Н. Аскоченский, – на каждого Юсупов мог положиться как на самого себя, и все же сначала, когда выбирали площадку (в дождь, в бездорожье Юсупов в ватнике, ушанке вместе со всеми вытаскивал из грязи свой «бьюик»), и до торжественного пуска доменной печи, прокатного стана «300», обводного канала все пути первого секретаря ЦК пролегали через комбинат и ГЭС.

Строительство их было нелегким, но, когда оцениваешь его с вершины минувшего тридцатилетия, когда отходят на задний план трудности, неурядицы, бытовые неудобства, угнетавшие даже люден весьма нетребовательных к комфорту (странно и слово-то это употреблять, когда вспоминаешь о землянках, каждая – на сорок человек, о пронизывающих насквозь, так что ватная телогрейка только по названию оставалась таковой, диких беговатских ветрах), – видишь, как значительно в историческом аспекте было это дело и для республики, и для всей страны. Был дан металл, дан электрический ток. Бомбы и мины, которые сокрушали фашистские укрепления на Висле и на Зееловских высотах под Берлином, были отлиты и из узбекистанского металла. Это достойно оценено. Это не будет забыто. Но это все же ушло в историю. Остался опыт, который в других условиях родиться не смог бы; чего стоит, к примеру, возрожденная в колоссальных масштабах в Беговате узбекская народная практика применения сводчатых перекрытий, порожденная отсутствием строительного леса. Кстати, поражающие своими размерами сводчатые потолки в цехах натолкнули Юсупова на мысль о строительстве того самого театра имени Мукими, о котором уже упоминалось. Здание это знаменито не только как памятник народному оптимизму, его вере в победу. Оно замечательно и с архитектурной, строительной точки зрения, особенно – ребристые своды в зале, под которыми сразу ощущаешь очарование Востока. Можно ли не упомянуть, что театр был возведен за три месяца под руководством тех же инженеров, которые строили беговатский комбинат, что в ноябре 1943 года были сданы в эксплуатацию кузнечный, котельный, компрессорный, ремонтный цехи, железнодорожная ветка к металлозаводу и одновременно – здание театра, в котором Юсупов открыл торжественное собрание, посвященное XXVI годовщине революции. В зале, среди лучших людей республики, среди фронтовых героев, строителей сидели и первые узбеки-металлурги; восемьсот человек из Узбекистана, по преимуществу – колхозники, обучились на уральских заводах у русских мастеров мартеновскому и прокатному делу. Несколько месяцев спустя А. Серов и X. Ганиев дали первую плавку узбекского металла.

Беговат и Фархад были копилкой опыта, кузницей кадров. Зоркий глаз, чуткая душа, ум, способный к широким обобщениям, видели за ворохом фактов, героических и будничных, возвышенных и прозаично грубых, явления непреходящей ценности, черты будущего. Тогда молодой летами, но опытный партийный работник, писатель и журналист Шараф Рашидович Рашидов, участвуя в стройке, создавал – именно так, потому что картины жизни, образы рождаются в душе гораздо раньше, чем писатель садится за стол, – роман, названный кратко и точно – «Могучая волна». Он показал тружеников тыла, которые по праву стояли в едином, осененном знаменем общей великой победы почетном строю рядом с узбеками-фронтовиками.

Не один отряд проводил в бой Юсупов. Он напоминал им:

– Вы идете в армию не для того, чтобы помаршировать; вы идете, как говорят узбеки, «баш кесишга» – головы рубить врагу, вы идете кровь пускать из него. Некоторые скажут: культурно ли так выражаться? Да, утверждаю, что так культурно, потому что высшая справедливость, подлинная человечность, истинный гуманизм и культура – судьба их зависит от того, сумеем ли мы отрубить голову фашистскому зверю.

Части, сформированные в Узбекистане, защищали столицу СССР – 1753 воина-узбека награждены медалью «За оборону Москвы». В рядах прославленной Панфиловской дивизии сражалось 180 питомцев военного училища имени В. И. Ленина.

В 1941 году в холодном, с заколоченными окнами здании Эрмитажа под председательством академика Орбели проходила научная сессия, посвященная 500-летию великого узбекского поэта Алишера Навои. Вокруг знаменитого хранилища произведений мирового искусства лежали мешки с песком. Сюда тоже долетали фашистские снаряды с Пулковских высот, а там, на передовой, в мерзлом окопе, сын Ферганы Каюм Рахманов, прежде чем пойти в бой, в котором ему суждено было пасть, писал: «Когда фашисты ворвались в Советскую страну, я почувствовал, как задрожала Ферганская долина, и каждый, в ком билось честное сердце узбека, сказал себе: «Иди вперед, останови врага, защити свои дом, свою семью».

Без Москвы, без Ленинграда, без Советской России нет свободного Узбекистана…»

Не сбылись злорадные пророчества той же, к примеру, английской «Дейли мейл», утверждавшей в канун гитлеровского нападении на Советский Союз, что СССР, «состоящий из громадного количества разнородных стран, может рассыпаться на куски при столкновении с военной обстановкой».

«Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат…» Юсупов сказал об этом по-своему: «Удар молотка разбивает орех, а меч от ударов делается лучше. Так и дружба наших народов стала за время тяжелых испытаний только прочней».

Впоследствии, оценивая значение победы в Отчетном докладе ЦК X съезду КП(б) Узбекистана, Юсупов подчеркнул как важнейший итог ее то, что «стойкость и организованность, которые проявил узбекский народ в Великой Отечественной войне, являются прямым результатом, замечательными плодами воспитательной работы нашей партии, ее справедливой национальной политики».

Явление, воплотившееся в миллионах людских поступков – и повседневных, и равных подвигам. Туйчи Эрджигитов, узбекский парень, под Волховом грудью лег на вражеский пулемет, чтоб спасти русских товарищей, чтоб спасти город Ленина. Усман-ата, отец погибшего солдата Умарджана, отправился добровольцем в ту же воинскую часть, стал снайпером. На его счету было пятьдесят три убитых им врага. Легендарный партизанский командир Мамадали Топывалдыев – именем его названа деревня в Белоруссии – возглавлял отряд, в котором сражались бойцы двенадцати национальностей.

Советские годы воспитали этих и многих других узбеков, сделали их интернационалистами, привили чувство гордости за принадлежность к единому советскому народу. Немалая заслуга и политической, воспитательной работы, которую партия осуществляла уже в дни войны. Это и те проверенные жизнью формы, которые общеизвестны, и своеобразные, рожденные местными условиями, основанные на знании народного характера. Инициатива и здесь зачастую принадлежала Усману Юсуповичу. Осенью 1941 года он собрал в ЦК пятьсот стариков и долго беседовал с ними.

– Некоторые удивляются, зачем Юсупов занимается такими вещами. А я организовал это дело вместе с товарищами, потому что это политическая работа. Надо знать, как сильно в нашем народе уважение к старшим по возрасту. Слово этих стариков – среди них есть, между прочим, и члены партии, и члены профсоюза с большим стажем – поможет нам бороться с болтунами, распространителями ложных слухов, со спекулянтами.

Слово старших, пример старших…

В начале войны на древней площади Хадра в Ташкенте выступил перед новобранцами Хасан-ата, седой человек, участник гражданской войны в Узбекистане. На глазах у тысяч юношей, узбеков и русских, вручил он свои боевой клинок сыну, уходившему вместе с товарищами на фронт, и наказал бить без пощады общего врага.

Нередко Юсупов начинал заседание с чтения вот таких писем, приходивших с фронта в ЦК:

«…Самаркандский колхозник Пулаталиев послал в армию двух сыновей и сам стал пулеметчиком. Славный узбекский воин в одном из боев уничтожил 18 гитлеровцев и повел своих товарищей-бойцов в атаку с возгласом: «За Родину!» Пулаталиев первым ворвался в немецкую траншею. Воодушевленные его примером, советские воины различных национальностей, презирая смерть, устремились вперед».

Время незабываемых подвигов, время безвозвратных потерь. Нередко Юсупов сообщал о гибели товарищей, и все умолкали в скорбных раздумьях, пока он не говорил: «Начнем работу».

То ли по роковому совпадению, то ли как следствие всеобщей, не щадящей никого беды, часто уходили из жизни многие хорошие люди не только на фронте, но и в тылу.

В день своего рождения, 1 марта 1943 года, Юсупов хоронил Юлдаша Ахунбабаева, первого президента Узбекистана и попросту старейшего друга, с кем шли рука об руку десятки лет. В народе, да и в кулуарах Дома правительства его называли «ата», хотя в феврале 1925 года, когда Ахунбабаев был избран председателем Центрального исполнительного комитета только что образованной первым (учредительным) курултаем Узбекской Советской Социалистической Республики, ему шел всего лишь сороковой год от роду. В нынешних семьях у такого отца (а «ата» по-узбекски – отец) даже старшие дети еще учатся в школе. Юлдаш-ата же был всегда отцом и для товарищей, которые работали под его руководством, – свой пост он занимал бессменно со дня избрания до дня в буквальном смысле безвременной кончины (ему было тогда 58 лет), – и для каждого узбека. Так, бывает, в полку и солдат-первогодок, и офицер, у которого посеребрены виски, одинаково тепло и по-доброму называют любимого командира «батя».

Юлдаша Ахунбабаева звали отцом, как зовут того, кому безгранично доверяют, кого по праву считают и опытней и разумней, к кому прибегают за советом, а в трудный час к первому обращаются за помощью с той неизбывной верой, которая отличает детей, на кого надеются, а в минуты неуверенности успокаиваются тем, что есть на свете он.

Все время в этой книге Юлдаш-ата Ахунбабаев присутствует рядом с Усманом Юсуповым во всех его делах и помыслах, удачах и сомнениях, радостях и невзгодах. Если делом жизни Юсупова были народные стройки, то душой народа неизменно пребывал Юлдаш-ата. Не показного демократизма ради – позерство ему, который был плоть от плоти трудового люда, было несвойственно и в помине – катал в Ангрене на строящемся угольном разрезе тачки, неотличимый от запыленных смуглолицых дехкан; на Большом Ферганском, на Северном ташкентском канале мог встать с кетменем в руках рядом с голыми по пояс бронзовотелыми строителями, выполнить за несколько часов дневную норму, и весть об этом облетала с той быстротой, на которую способен разве что одни «узун кулак», всю огромную стройку, восхищая, радуя, вновь и вновь утверждая людей в счастливом сознании, что вот какая она у нас, воистину народная наша власть!

Всей жизнью своей оправдал Юлдаш Ахунбабаев, бедняк и бедняцкий сын, ту рекомендацию, которую дал ему с трибуны исторического первого курултая Акмаль Икрамов, занимавший в 1925 году пост секретаря ЦК КП(б) Узбекистана:

«…Председатель должен быть таким человеком, чтобы к нему каждый батрак, каждый дехканин мог прийти непосредственно и побеседовать с ним о том, что ему нужно, и чтобы дехкане и батраки верили ему… Поэтому кандидата, который обладал бы всеми этими качествами, мы нашли в сельскохозяйственной области – Фергане. Там мы нашли батрака, не имеющего ни клочка земли… работающего в Маргиланском уезде в союзе «Кошчи», а именно – товарища Ахунбабаева».

Он был живой историей своего народа. Даже рождение его и имя, данное ему, символичны. В начале июля 1885 года отец его, аравасаз (колесник), Ахунбобо шел под палящим солнцем со всей семьей на поклонение гробнице святого Шахимардана. Ойимтилла, жена Ахунбобо, родила ему в пути мальчика. Событие это, увы, не очень обрадовало отца, на попечении у которого был десяток голодных ртов и на всех – крохотный клочок земли – верблюду негде улечься. Над тем, какое дать новорожденному имя, долго не раздумывали: появился на свет в дороге, значит, Юлдаш (спутник). Он и стал с первых самостоятельных шагов спутником новой жизни и борцом за революцию.

В 1916 году участвовал в маргиланском восстании против царя и местных богатеев. «Я проникся глубокой ненавистью к царизму. Я решил поднимать людей на протест».

Его бросили в тюрьму, били, но гнев и решимость бороться только укреплялись в нем. В годы гражданской войны он поднял в бой против басмачей вооруженную дубинками бедноту из кишлака Джай-Базар, где руководил сельсоветом. Потом двадцать два дня вел по известным только ему горным тропам кавалерийский отряд, преследовавший банду Мадамин-бека, и привел красноармейцев в тыл к басмачам.

Год спустя бедняки избрали его председателем союза, защищавшего интересы трудового дехканства, – «Кошчи». Как и Юсупов, он сердцем чувствовал правду, предвосхищал будущее. Еще в 1928 году создал в кишлаке Ертышар сельскохозяйственную артель, названную «Кизил Узбекистан», сам стал ее членом, причем понимать это надо было не как почетное звание: председатель ВЦИК республики каждый свободный день отдавал труду на земле. Артель стала маяком для трудового дехканства, образцом новой жизни.

Он вел огромную государственную работу, но высоко ставил и личный пример. Впрочем, к тому были и иные побуждения, рожденные в исконно дехканской душе. Отпуск использовал однажды для того, чтобы на двух гектарах каменистой почвы неподалеку от Ташкента посеять хлопок, и доказал, что даже здесь можно снять высокий урожай, но получил и истинное удовлетворение просто как дехканин, радующийся хорошему хлопку.

Юность нового строя, в характере которой неповторимо сочетались трезвая практичность и мечтательная романтика, отобразилась в обоих – в Юсупове и в его старшем по возрасту друге Ахунбабаеве. Как-то в 1928 году председатель ЦИК Узбекистана узнал об изобретателях удивительного аппарата – телефота. Этот предшественник современного телевизора пытались построить в Ташкенте Борис Грабовский, сын опального украинского поэта, и товарищ Бориса Юрий Белянский. По тем временам идея казалась многим если не сумасбродной, то фантастически неосуществимой. Недавний батрак-издольщик, долго не знавший орудия более совершенного, чем кетмень, глава республики принял изобретателей, которые могли представить лишь схемы да горячие рассказы о своем детище, и понял, и поддержал. Ахунбабаев подписал письмо в ВСНХ республики: «Прошу данный проект рассмотреть на техническом совещании в ВСНХ, установить размер необходимых средств на изготовление указанного аппарата».

26 июня 1928 года в Ташкенте состоялась первая в мире полностью электронная передача изображения, но важен для нас сейчас не этот, уже общеизвестный факт, а свет, который он проливает на личность первого узбекского президента.

В лютую зиму 1941 года, в самую тяжелую пору войны, Ахунбабаев во главе делегации узбекского народа повез подарки на Западный фронт: пятьдесят два вагона с фруктами. По-отечески обнял генерала Говорова, который, приветствуя делегацию, сказал:

– От заснеженной Москвы до солнечного Узбекистана – тысячи километров, но они нас не разделяют. Все вы нам очень близки и дороги, так же как и мы вам.

Казалось, совсем недавно это было: Ташкентский вокзал, Юлдаш-ата в круглой шапке с меховой оторочкой, подстриженная бородка, усы колечком…

Мокрый мартовский ветер хлестал в лица тысяч людей, собравшихся на траурный митинг. Юсупов вскинул руку с зажатом в ней фуражкой:

– Он был носителем мудрости, опыта народа. Мы называли его отцом. Прощай, наш ата.

Все мечтал о памятнике Ахунбабаеву в Ташкенте, но жизнь складывалась так, что заняться всерьез конкурсом, проектами не удавалось, а кой-какой ставить не хотелось. Памятник открыли уже после смерти самого Юсупова. Бронзовая фигура на гранитном постаменте возвышается над площадью, где нередко видели председателя ЦИК; гулял пешком, любил посиживать в чайхане со стариками.

Следующим летом, едва Юсупов сам оправился после приступа лабиринтита, нелепо погиб в автомобильной катастрофе Хамид Алимджан, известный поэт, энергичный руководитель Союза писателей, положивший немало сил на то, чтобы принять и устроить эвакуированных из России писателей. Жаль было Хамида, жаль его жену, совсем юную поэтессу Зульфию, темноглазую, с ниспадающими на высокий лоб завитками черных волос.

Как каждый сильный человек, Юсупов знал единственное средство от невзгод и дум о них – работать. Он и работал, несмотря на все тревожные, не лишенные оснований предупреждения врачей, того же А. Л. Каценовича, к которому прислушивался свято, работал неистово, не щадя себя и других. Но справедливо замечено: Все значительное, подвиг в том числе, возникает как результат нечеловеческого напряжения физических, и духовных сил. Работа на износ не изъян в характере, а изначальное свойство таланта и писателя (этот случай понятней; тут всегда вспоминается Бальзак), и политика, партийного руководителя. К тому же Юсупов нередко нагружал себя делами, которыми могли заниматься либо подчиненные, либо другие ведомства и учреждения, помимо ЦК. У него был проверенный, надежный аппарат, но таково уж было свойство юсуповской натуры: столкнется с неразумным указанием, с ошибочным частным решением, с тем, что называется недопониманием поставленных задач – и сам непременно влезет в вопрос, докопается до сути, а потом властью и авторитетом своим примет окончательное решение. То же, к примеру, распределение вездеходов – «газиков», в которых так нуждались все секретари сельских райкомов. В воину, да и в первые годы после нее их считали по пальцам, а во дворе одного из райкомов Юсупов увидел сразу три автомашины: списанный из армии «джип», еще вполне приличную «эмку» и новый «газик». Вскипел по-своему; велел представить сведения о распределении автомашин. «Наколесили вы здесь. Сам займусь». Но и сам, иначе быть не могло, где-то ошибся, дал опять не тому, кто более всех нуждался.

Другие обиды, без них в большом деле не бывает, забылись. Эта, с автомашинами, – нет. Впрочем, то был не единственный случай, когда ЦК и его первый секретарь принимали на себя несвойственные им функции: сами распределяли не только пресловутые «газики», но и тракторы, и культиваторы, и удобрения, – все, что было в трудную пору на вес золота. На XI съезде Компартии Узбекистана ЦК критиковали за это с трибуны. Прежде услышал Юсупов из уст того же Щербакова упрек еще и в автаркии. Смысл сразу понял, но все же велел отыскать в словарях это редко употребляемое слово. Товарищ, который принес словарь, осторожно посочувствовал: «Какой же вы, дескать, обособленец, Усман Юсупович?»

Он нахмурил брови, оборвал:

– Партия нас критикует за дело. Надо слушать и исправляться.

Многое переоценил, понял еще до XI съезда. Не искал себе оправданий, хотя мог бы сослаться на то, что в тяжкий и ответственный период попросту не было вопросов и дел, которые бы не имели отношения к политике, а значит, к ЦК. Мог бы напомнить и о другом: сколько раз, когда надо было принять рискованное решение, чреватое весьма и весьма серьезными неприятностями, он, Юсупов, а не кто другой, не человек, не коллективный орган, брал ответственность на себя. С тем же военным хлебом хотя бы. Его тогда всего-навсего отчитали, а попадись он под горячую руку, да еще самому…

Он сделал выводы – не случайно же все факты, которые приводились на съезде, относились к 1941–1946 годам. Но на критику не сетовал ни тогда, ни после. Готов был, если заслужил, понести любое наказание. Кстати, еще одна юсуповская черта: когда приезжали проверочные комиссии, требовал, чтобы им показывали все как есть, ничего не скрывая, не лакируя. Был случай, человек, не очень долго проработавший в ЦК, доложил не без довольства собой, как ловко составил он сводку для Центра: и все – правда, и не заметны изъяны.

– Оставьте, – сухо сказал Юсупов, изучил документы, а час спустя позвонил в отдел и сказал товарищу, что ему лучше уйти на практическую работу (тот был агрономом). Объяснил все же: – Партия стояла и стоит на правде.

Ради этой святой правды мог и брата родного не пощадить. Понимать это следует не фигурально.

Брат его, Исан Юсупов, всю жизнь прожил в том же Янгиюле, бывшем селении Каунчи, и неподалеку от него – в Чиназе и Шуралисае. Трудился сперва так же, как Усман и Назира, на том же хлопкоочистительном заводе; вступил в партию, его избрали секретарем заводской организации, потом был председателем райисполкома, а в годы войны – секретарем Янгиюльского райкома партии. Усман Юсупович роли в этом выдвижении, однако, не сыграл. Может, сыграла роль общая фамилия, но тут уж он был ни при чем. Случалось, Усман Юсупович помогал устроиться, рекомендовал на хорошую должность людей, которых знал. Исан – не в счет, а он боготворил старшего брата и – едва ли не первый признак заурядности – пытался подражать ему. Но в отличие от Усмана, вспылив, не в состоянии был мгновенно остановиться, трезво взвесить обстоятельства, даже прощения попросить, коль оказался виновен перед кем бы то ни было. Исан надувался, как капризный ребенок, стоял упрямо на своем. Юсуповская решительность в нем обернулась самоуправством. Он научился требовать по-юсуповски, чтоб делалось дело. Он, казалось бы, тоже по-юсуповски не щадил себя: пропадал в полях с утра до ночи, знал только работу; прыгал, сутулый, небрежно одетый, с грядки на грядку, сам ковырялся в земле. Казалось бы, так же вел себя иногда и Усман, даже будучи секретарем ЦК. Но только со стороны это выглядело похоже. В том же Янгиюльском райкоме Усман мог в течение часа терпеливо, с непроницаемым лицом выслушивать доклад о положении дел в каждом из восьмидесяти колхозов, о том, какие и когда даны указания для исправления упущений и недостатков. Выходил, отправлялся надолго в поля, а затем секретари узнавали, что Юсупов проверял правильность каждого из этих указаний и то, как выполнялись они. Как вывод – хвалил («Продолжайте так же») или ругал («Плохо работаете: не слушают вас на местах. Формально указания даете, без знания дел») и приводил факты, красноречивей которых не найти. Он руководил партийным комитетом, Исан подменял собой звеньевого. Вытаскивал на свет божий, корил, кипел, грозил. Заботы о мелочах, об авторитете, а понимал он его как мгновенное и безусловное повиновение со стороны кого бы то ни было, поглощали все его дни, годы. Душу точило сознание, что вот не слушаются, обманывают его, Исана, даже в колхозе, которым он поставлен руководить, а Усману подчиняются беспрекословно все наркомы. Злился, командовал, нередко невпопад.