Текст книги "Усман Юсупов"

Автор книги: Геннадий Седов

Соавторы: Борис Ресков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Чрезмерное усердие иных ретивых исполнителей тоже не приводило к добру. В Самаркандской области на новенькие тракторы посадили неопытных, только что окончивших курсы девушек и загубили моторы. Зато в сводке с гордостью указали добрый десяток женских имен. Были и документы, свидетельствующие о драматичных случаях внутри семьи: избиения, самоубийства. Юсупов сделал заметку на полях справки, подписанной прокурором: «Надо каждый раз выяснять, есть ли действительно феодально-байские мотивы». Мысль эта у него давняя. В самом деле: в русских семьях, проживающих в республике, ссоры, скандалы, когда в ход пускают кулаки, тоже еще случаются, однако в этом логично видят лишь хулиганство, грубость, жестокость по отношению к собственной жене, а не к женщинам вообще.

Но очень многое Юсупова радовало. Не только общие, приятные цифры о росте образованности среди женщин, об увеличении числа узбечек, вставших к станкам и машинам, об активных общественницах и бойких комсомолках, о женщинах, выдвинутых кандидатами в депутаты Верховного Совета Узбекистана. Красным карандашом отчеркнул он особенно понравившиеся ему факты.

В Ташкенте парашютистки Хабиба Умарова, Бибинисо Болтабаева и Акила Атауллаева готовятся к групповому затяжному прыжку.

В Андижане, не дождавшись, пока милиция отзовется на их жалобы и примет решительные меры, студентки педтехникума устроили засаду, поймали хулиганов Тохтасынова Эргаша и Балтаева Арипа, заглядывавших и стучавших по ночам в окна общежития, и заперли обоих в темном чулане на трое суток, чем, как указывалось в бумаге, нарушили закон.

«Прежде всего закон нарушил начальник милиции и хулиганы, а девушки молодцы!» – написал Юсупов.

На республиканском конкурсе юных математиков первое место заняла Султанпашша Касымджанова.

Госиздат готовит к выпуску «Песни девушек» поэтессы Зульфии.

Юсупов вспомнил ее: совсем юная, с вьющимися над высоким лбом локонами, с лучистыми глазами… Читала на каком-то торжественном вечере свои стихи. Красивый, из глубины души идущий голос. Так же, как каждое слово.

Он еще раз переворошил кипу бумаг, выбирая нужные, отчеркивая те места, которые должны быть использованы при подготовке доклада ЦК VIII съезду КП(б) Узбекистана.

Юсупов отпил чаю из крохотной тонкой пиалы, посидел с минуту, прикрыв глаза, вызвал машину. Дом был совсем рядом со зданием ЦК, с великим удовольствием дошел бы до него пешком, но предписания органов требовали строжайше соблюдать меры против покушений, хотя после убийства Кирова ни одного подобного случая не произошло.

Отдыхал, как обычно, час, и во все это время в большом особняке на Гоголевской дети ходили на цыпочках либо вообще предпочитали играть во дворе, в саду: двое сыновей – тринадцатилетний Леня и восьмилетний Владик, названный в честь Ленина. Когда Юсупов, уже тяжеловатый – это становилось заметней, если он был не в обычной своей куртке с накладными карманами (зимой – из защитного цвета шевиота, летом – из чесучи), а в домашней, похожей на сетку рубашке, в широких штанах, – вышел на террасу, по молодым урючным листьям, по яблоням, сбивая на землю белый цвет, хлестал обильный, внезапно налетевший майский дождь. Набросив на голову мужской пиджак, укрыв им годовалую Инну, вбежала откуда-то из глубины двора нянюшка Маруся. Девочка смеялась; ее развеселил дождь и беготня. Юсупов поманил ее, и она потопала к отцу, широко ставя пухлые ножки. Он приласкал ее, прижав головкой к сердцу, поглаживая легкие шелковистые волосы.

Инна, Инесса… И это имя выбрано неспроста. Родилась в Москве, когда Юсупов учился на курсах, когда жили в тех самых двух маленьких комнатах в общежитии ЦК на Малой Грузинской. Сюда и вернулась, из роддома Юлия Леонидовна с дочерью на руках. Девочка родилась семимесячной, мать и нянюшка хлопотали над ней с утра до ночи, но вряд ли выходили бы, если бы не московский друг Юсупова, врач-испанец, политический эмигрант. Южанин, забавный с виду посреди холодной московской зимы, в заячьем треухе с опущенным задком и тщательно увязанными под подбородком наушниками, он уже на рассвете стучался в юсуповскую дверь и, едва отогрев на батарее пальцы, склонялся над девочкой, сам пеленал ее и укутывал в вороха ваты.

Она выжила, окрепла, стала настойчиво требовать грудь, и обрадованный Юсупов, искрение благодаря друга, попросил, как о подарке:

– Дай, пожалуйста, сам имя моей дочке. Как говоришь? Инесса? Очень красиво. Спасибо тебе.

Детей он любил, как все узбеки, и своих и чужих. Но время, когда это свойство души проявилось в полной мере и у него, и у народа, было еще впереди.

Комиссар Степаненко, уже готовый сопровождать Юсупова обратно в здание ЦК, с чрезмерной от вежливости заинтересованностью следил за смолкающим дождем. У подъезда стоял темно-вишневый «бьюик».

– Поехали, – распорядился Юсупов.

Несколько минут спустя он вышел в обычной своей полувоенной одежде. На вечер были назначены дела, связанные с подготовкой совещания ирригаторов. Юсупов задумал собрать их, чтобы до республиканского съезда партии (дата его открытия, начало июля, была давно известна) посоветоваться и решить, что можно сделать для орошения новых земель не в будущем, отдаленном ли, близком ли, а сейчас, сегодня, завтра.

Помощники были на месте, но запаздывал заведующий отделом. Он вошел в кабинет почти вслед за остальными, но чувствовал себя виноватым.

– В чем дело? – все же спросил Юсупов.

Заведующий позволил себе отдохнуть на полчаса дольше, чем обычно, но упаси бог употребить при Усмане Юсуповиче это слово – отдыхать! Сам показывал пример завидной работоспособности, даже беспощадности к себе, к своему организму, который, впрочем, был не столь уж могуч. Час дневного сна, пять, а в войну и того меньше – ночью – это была необходимость, от которой, увы, не уйти, как ни досадуй на то, что время уходит, а дела стоят на месте.

Заведующий промолчал; Юсупов не настаивал на ответе, спросил о другом: на месте ли Коржавин, главный инженер Управления водного хозяйства?

Подчиненному в этот вечер явно не везло. Он не был уверен, не отправился ли Коржавин, как это случалось нередко, в командировку, но знал, что Юсупов не признает и «не знаю». Взрывается: «А ты узнай! Вот не люблю таких!» Сам показывает при этом глазами на священный телефон СПС – специальной правительственной связи – и добавляет: «Ты думаешь, я туда могу так ответить, а?»

Заведующий, воспитанный Юсуповым, сказал:

– Усман Юсупович, на совещании Коржавин будет; он подготовится по всем необходимым вопросам.

– Завтра чтоб явился. – сказал Юсупов и заглянул в настольный блокнот. – В девятнадцать часов проводим предварительную беседу у меня. Пригласишь Аскоченского, Коржавина, Лебедева, Пославского… – Задумываясь ненадолго, загибая палец за пальцем, перечислил всех, с кем хотел говорить, спросил: – Никого не забыл?

Он и в лицо-то знал всех более или менее видных ирригаторов, дела, которыми каждый занимается. В «Колизее» – так в быту называли концертный зал в центре Ташкента, здание, предназначенное поначалу и вправду для цирки, Юсупов до начала совещания ходил по изогнутому дугой фойе, останавливался то около одного, то около другого. Увидел Пославского; тот сидел у стены, отрешенно смотрел голубыми глазами в сторону. Удивился, даже вздрогнул, когда Юсупов направился к нему.

– Ты что же это, а? – спросил Юсупов. – В летчики захотелось?

Пославский смутился. Он в самом деле подумывал о том. чтобы уйти в пилоты, пока еще не стар, получить новую, очень популярную специальность. Говорил об этом как-то и вслух, в особо горькие минуты, когда сдавал в архив очередной проект, в углу которого красной тушью написано было и одобрение и указание – отложить реализацию до появления материальных возможностей. Но как узнал об этом Юсупов? Да в том ли суть – как? Важно, что занимает его, секретаря ЦК, судьба весьма скромного в собственных глазах инженера Виктора Васильевича Пославского.

Он смутился, как-то неловко встал, потому что Юсупов был ниже его, но не шевелился, застыл.

– Брось! Чем авиация, лучше ирригация, – Юсупов засмеялся, довольный тем, что получилось что-то вроде присловья, складно, и подошел к группе инженеров: Богун, Федодеев…

На совещании этом сам Юсупов говорил мало, но высказаться заставил многих. Особенно детально обсуждали существующую уже пять лет схему орошения Ферганской долины, а также только недавно завершенную водноэнергетическую схему не только для Узбекистана, но и для всей Средней Азии. Уже тогда было задумано, научно и технически обосновано строительство грандиозных плотин, которые сейчас, в металле и бетоне, стоят, преграждая бурные реки, сдерживай миллиарды кубометров влаги, скрывая в своих могучих телах мощные энергоагрегаты: Нурекская на Вахше, Туямуюнская на Амударье, Токтогульская на Нарыне, Фархадская на Сырдарье, Чарвакская на Чирчике…

– Будущее начинается сегодня, – сказал Усман Юсупович с трибуны совещания. Он где-то слышал эти слова, они ему понравились, и он с удовольствием употребил их к месту. А еще он говорил увлеченно и горячо, как хотелось бы вот теперь же, не откладывая, начать все это строить. – Но все это будет осуществлено, товарищи, можете не сомневаться! – говорил он и уверенно, по-пролетарски выбрасывал вперед кулак. И с несомненным удовольствием слышит аплодисменты, к которым эпоха была вообще охоча. Но сейчас хлопали не только ему; секретарь ЦК сказал, что снимут с полок многие чертежи, начнут осуществлять пусть еще не самые заманчивые проекты, на которые нет пока средств, пусть те, что поскромней, но будут строить больше уже сегодня. Он не скрывал от ирригаторов, что с машинами, материалами будет по-прежнему туго. На что же надежда? Лянгар! В недрах народа веками копилось стремление – напоить жаждущую землю; не только свой крохотный надел, а все поистине бескрайние степи, пустыни. Представлялось это сказкой, пока каждый был за себя, а за всех аллах. Да и то сказать: не только полноводный канал, любой арык, едва его пророет дехканин, так или иначе становился собственностью бая. Теперь же люди ощутили себя в полной мере народом с общим достоянием, будущим, и оказалось это радующим, вдохновляющим, удесятеряющим силы.

Но не один лишь народный почин и энтузиазм имел в виду Юсупов. Готовясь к совещанию ирригаторов, к VIII съезду КП(б) Узбекистана, он дал задание экономистам тщательно, буквально до килограмма и метра – так и сказал – взвесить, учесть все фонды строительных материалов и, снова-таки приняв всю ответственность на себя, определил, что для ирригации можно будет выделить дополнительно и металл, и цемент, и машины.

Об этом сказал и с трибуны съезда, проходившего в первых числах июля, когда небо над Ташкентом уже к полудню казалось белым, словно плавящимся от зноя, а асфальт, которым были покрыты тротуары на главных улицах, стекал с их краев в арыки.

«Жарко будет», – говорили вокруг, когда была назначена дата съезда.

Он перебирал справки, документы, письма, наброски разделов – то, что называют сухими словами «материал к докладу». Все это он успел изучить, готовясь к съезду, едва ли не наизусть. Но не меньшее значение для Юсупова имело то, что хранилось в памяти: сотни встреч, разговоров, лиц, опаленных солнцем, натруженных ладоней, которые с почтительностью и радостью пожимали в поле, в цехе руку первого секретари ЦК республики.

Его радовало, что народ стал жить лучше. Республика была на подъеме.

Было построено почти дне сотни новых заводов и фабрик. Росли ряды рабочего класса. Страна получила более полутора миллионов тонн хлопка. На колхозных полях трудилось уже 20 тысяч тракторов. Уже никого не удивлял не только рабочий, но и инженер, техник, вышедший из вчерашних дехкан.

Особенно отрадно было, что укреплялись колхозы. Достаточно было одного показателя: доходы колхозников возросли в шесть раз.

И все же…

Юсупов, как всегда, с неудовольствием, но решительно повернул карандаш красным грифелем вниз. Вскоре уверенные росчерки испещрили бумагу. До сих пор многие полевые работы выполняются все теми же дехканскими руками, не хватает специалистов: механизаторов, ирригаторов, ресурсов в крае немало, а используются они недостаточно. Для тех, кто понимал под этим только природные богатства, нужно дать партийное разъяснение: главный наш капитал – люди. И крупно, размашисто – пометки о важных проблемах, о которых нельзя забыть в докладе: движение новаторов должно быть подлинно массовым.

Предприятия – все без исключения! – обязаны работать ритмично. Не верить сводкам. Определить, какие колхозы отстающие, и принять все меры для того, чтобы поднять их до уровня передовых. И вновь красная черта подчеркивает строку в докладе, и рядом с тремя восклицательными знаками Юсупов отмечает: «Обязательно!!! Темпы, темпы и еще раз темпы!»

Тот же знак ставится в начале следующего раздела. Юсупов пишет: «Ликвидация неграмотности, обязательное изучение русского языка. Для этого: укрепить органы народного образования коммунистами!!!»

Общие же итоги, с которыми республика пришла к съезду, позволили делегатам не без гордости за то, что было сделано народом, записать в резолюции по докладу, с которым выступил Юсупов: «Вооруженные ленинской теорией о возможности перехода отсталых стран с помощью победившего пролетариата передовых стран к социализму, минуя этап капиталистического развития, трудящиеся Узбекистана под руководством Коммунистической партии, при помощи передового русского рабочего класса быстро преодолели свою экономическую и культурную отсталость и превратили Узбекистан из аграрно-сырьевого придатка царской России в цветущую передовую социалистическую республику, равную среди равных в великом созвездии могучего и непобедимого Союза Советских Социалистических Республик».

Война уже заявила о своем приближении первым, пока отдаленным раскатом грома. Только закрылась первая сессия Верховного Совета Узбекистана, депутаты еще не разъехались по домам, – Юсупов одну за другой принимал делегации областей, когда ему стало известно о боях у озера Хасан. Конечно же, понятно было, что японских вояк – их называли, вкладывая в слово презрительный оттенок, самураями – интересовал не пустынный участок территории у Хасана, а прочность советских границ и Красной Армии. То была первая предпринятая врагами разведка боем.

Юсупов более, чем другие, был в курсе военных событий. Бои шли ожесточенные. Он и не сомневался, что враги хорошо вооружены, солдаты их натасканы. В сражение вступила наша авиация. Японские части начали отступать на маньчжурскую территорию, Юсупов с тревогой ждал сводок: введут ли японцы новые войска? Нет, они убрались, как написали вскоре наши газеты, поджав хвост.

События у Хасана бурно переживались всеми. Еще не было сообщено о победе, когда Юсупов собрал у себя ответственных работников ЦК и вновь созданного Совнаркома. Френч его более чем когда-либо напоминал военную куртку. Над накладным карманом алел эмалевый флажок с золотыми буквами – знак депутата Верховного Совета СССР. До начала совещания кто-то заговорил о Хасане, и сразу же в беседу включилось несколько человек, завязался даже небольшой спор о новых видах оружия. Поглядывали выжидательно на Усмана Юсуповича: он-то знает больше. Юсупов встал за столом, поднял ладонь.

– Товарищи, – он начал, как всегда, негромко, – поговорим, посоветуемся о главной задаче сегодняшнего дня, – и бросил в напряженную тишину как призыв: – Это хлопок! Убрать урожай нужно до последней коробочки. Вот наш, узбекский вклад в оборону Советской страны, вот наш ответ врагам.

Говорил это и думал: не забыть дать задание помощнику – основательно подготовить материал об усилении оборонно-массовой работы среди населения.

В том году Узбекистан вышел на первое место в мире по урожайности хлопка.

По вечерам над листвой парков, уже посеревшей от зноя, плыл в густом теплом воздухе паточный голос Вадима Козина – непонятное, как все, что относится к моде, увлечение молодежи, которая, впрочем, с гораздо большим энтузиазмом распевала не приторно-сладкие козинские романсы, а бодрые боевые песни из кинофильмов. Юсупову нравилось, когда его ребята ставили на патефон пластинки Леонида Утесова или «Веселый ветер», но случалось, из-за соседних оград неслось бесконечно повторяемое: «Брось сердиться, Маша…» Патефоны были в большой моде. Их выпускали даже складными, чтоб можно было брать с собой на прогулку, и Юсупов, замечая парня в широченных коломянковых штанах, который держал под локоток подругу, неся в другой руке обтянутый красным дерматином громоздкий чемодан, говорил шоферу:

– Вот какие пошли молодые люди, посмотри: без музыки вроде жить не могут совсем.

Что ж, молодежь, как обычно, удивляла: и увлечения, и образ жизни, и тенденции века она доводила порой до крайностей, но была в юношеском максимализме положительная сторона: недостатки выпячивались, становились зримыми.

Утром Юсупову доложили, что в Фергане, где проходила комсомольская конференция, шести коммунистам, уйгурам по национальности, предложили покинуть зал заседаний. Мандатная комиссия заподозрила, что у этих людей могут быть родственники за границей, в Синьцзяне. Юсупов рассвирепел. Он продиктовал секретарю текст телеграммы, запретив менять хотя бы слово: «На каком основании вы, беспартийные сопляки, выводите коммунистов из конференции? Опомнитесь! Что вы делаете? Юсупов».

Телеграмма, как велел Юсупов, была зачитана с трибуны вслух. Коммунистов пригласили в зал, извинились, немедленно доложили об этом Юсупову. Он рассеянно выслушал сообщение помощника. Голова была занята иным: нельзя так. Нет. В сейфе лежала бумага, не анонимная, с подписями, обвиняющая двух видных инженеров во многих смертных грехах. К заявлению было приложено и техническое обоснование вины «вредителей»: они, оказывается, предлагали построить плотину и водохранилище, которое – если плотина рухнет, разумеется, – выльется на город и уничтожит его. Уже звонили несколько раз по поводу этой бумаги.

Юсупов снял трубку, сказал коротко, что займется расследованием сам.

Вновь принял он ответственность на себя и вновь не ошибся: оба инженера отлично трудились много лет, а плотина оказалась сверхпрочной.

И вновь напрашивается сравнение с полководцем. Области деятельности гораздо более близкие, чем кажется на первый взгляд, потому что ни штурмом Зимнего, ни штурмом Перекопа революция не завершилась. Она продолжалась; стал иным лишь характер сражений, но миссия полководца, обязанного принять единственно верное решение, принять на себя ответственность за успех дела, за истраченные силы и средства, за судьбы людей, а нередко – всего народа, за будущее, остается неизменной. Именно поэтому партийным руководителем становится тот, кто видит дальше других, кто смел не безрассудно, а потому, что сумел раньше других взвесить все «за» и «против» и, говоря все тем же партийным языком, вовремя поднять нужный вопрос.

Юсупов не просто обрадовался почину папских колхозников, проложивших канал Лянгар, но и загорелся душой, почуяв начало знаменательных событии.

– Поднимем людей, тысячи, десятки тысяч. Устроим всеузбекистанский хашар. – Даже в окружении юсуповском не всем еще было понятно, что он имеет и виду, хотя о древнем обычае – хашаре, когда вся сельская община собирается вместе, чтобы за одни день построить глиняный дом для бездетных стариков или перекинуть мостки через горный поток, знали хорошо.

И как отзвук юсуповских мыслей (а может, наоборот?) в самом начале 1939 года в той же Ферганской долине, в Маргиланском районе, на собрании водопользователей, где речь шла все о том же – о недостатке влаги для полей, уважаемый всеми мираб Урутжан Расулев сказал, что следует, дескать, и нам поступить так же, как в Папе, – построить своими силами канал для переброски воды из многоводного по весне Исфайрамсая. Едва узнав об этом, Юсупов немедля сообщил, что его поддержка колхозному почину обеспечена. Он готов был дать команду начинать работы хоть сейчас, но здравый смысл всегда соседствовал в нем с увлеченностью. Юсупов понимал, что даже 32-километровый канал без изыскании и проекта не проложить.

Вновь всплыло сакраментальное требование: сроки. Но если колхозники, вооруженные кетменями, носилками и энтузиазмом, берутся сделать невероятное, то неужто инженеры…

Они тоже совершили то, что до сих пор представляется удивительным: всего за три недели были не только проведены изыскания, но и выдан готовый проект соединительного канала Ляган. Вот фамилии инженеров, которые в тиши кабинетов, как принято это называть, положили начало трудовому подвигу: В. Ф. Машков, Ф. М. Миронов, Н. И. Сатурнов, Ф. Д. Русанов, К. Л. Сумароков, Е. Н. Орлова. Главный инженер проекта А. И. Клочков. Помощь Юсупова состояла не только в том, что он вдохновлял этих люден своим словом, увлек их идеей. Отнюдь не искусственной препоной встал на пути у замысла сельхозбанк. Он отказался финансировать работы на местности по обоснованной причине – проект не утвержден, не включен в соответствующие списки. Юсупов пригласил к себе директора сельхозбанка Исмаилова, спокойного, уверенного в своей правоте работника.

– Как так получается: я даю людям задание, ты деньги не даешь?

– Будет проект – будут деньги.

– Есть проект, товарищ Исмаилов, – сказал Юсупов. – Это я тебе говорю: есть! Не мешай делу, слышишь? Иногда ломать надо, отступать от буквы. Жизнь такая штука – в рамки не лезет. Понимать надо, – и помолчав: – Я буду отвечать. Понятно?

Деньги дали, и, когда еще не просохли «синьки», когда еще дребезжали примитивные на современный взгляд арифмометры в сметной группе, в Ферганскую долину уже отправились надежные люди Юсупова, инженеры И. Ф. Федодеев и Б. Д. Коржавин, назначенные руководителями народной стройки. Сам Юсупов в это время ехал с делегацией Узбекистана в Москву на XVIII съезд ВКП(б). Но еще прежде, в самом начале 1939 года, он выступил на очередном пленуме ЦК КП(б) Узбекистана, а потом – со статьей в «Правде», настойчиво повторяя все ту же мысль о «самодеятельной ирригации». Замыслы у Юсупова были грандиозны. Он уже жил идеей – проложить, подняв на всенародный хашар, Большой Ферганский канал.

В марте тридцать девятого, выступая с трибуны XVIII съезда партии, он уже знал – одни из немногих, – что вопрос о Большом Ферганском канале практически решен. С председателем Совнаркома Абдурахмановым они привезли в Москву предварительную смету затрат, составленную Среднеазиатским проектно-изыскательским трестом. Сумма выглядела внушительной – 144,3 миллиона рублей. А прибавь сюда возмещение стоимости всех видов отчуждений (ведь канал пройдет по земле с пашней, строениями, садами – за все это надо платить!), и цифра расходов подпрыгнет еще выше, к ста пятидесяти миллионам.

У государства не было таких денег на одну стройку – они это прекрасно понимали. Они и не просили. Вопрос стоял так: какую часть затрат может взять на себя Госбюджет и, главное, сумеют ли без ущерба для себя, для своей экономики покрыть остальную (считай – большую) часть ферганские колхозы.

Юсупов знал: главный бой им дадут по этому, второму, пункту. Трезвые хозяйственники из государственных плановых органов, молчаливо и сосредоточенно сосавшие «Беломорканал», вежливо останавливали выступавших из республик при первых же попытках мелодекламации. Их интересовали только цифры. Настырностью, темпераментной болтовней их нельзя было пронять. (Юсупов испытывал к такого рода людям смесь симпатии и суеверного страха – чувствовал себя рядом с ними недоучкой.)

Недаром так тщательно, не давая покоя помощникам, десятки раз перекраивая, изменяя, готовил он свою десятистраничную речь к XVIII съезду ВКП(б). Не потребностью похвастать, не фанфаронством вызваны эти его слова;

– …Посмотрите на экономику республики, на жизнь, на людей и попробуйте сказать, что наша национальная политика не воплощена в жизнь!.. Мы имеем в республике сейчас пятьсот колхозов-миллионеров. Среди них есть такие колхозы, которые получили в 1938 году свыше восьми миллионов рублей дохода, и трудодень у них составляет двадцать восемь рублей…

(Эта же цифра – пятьсот колхозов-миллионеров – фигурировала и в докладной записке в плановые органы. «Более шестидесяти процентов хозяйств с миллионными доходами, триста с лишним колхозов, – говорилось там, – приходится на районы Ферганской долины, где намечено строительство. Если каждый такой колхоз возьмет на себя полностью содержание собственных строителей канала, оплачивая их работу на трудодни, обеспечит их питанием, инвентарем, арбами, лошадьми, – это составит не более одного-полутора процентов годового колхозного дохода, – следовательно, не только не подорвет экономику хозяйства, но фактически будет незаметно в общем балансе его расходов».)

Юсупов говорил с трибуны съезда, не называя пока Большой Ферганский канал: да, мы уже способны и на такое. Социалистическое сельское хозяйство Узбекистана твердо стоит на ногах. Нам по плечу большая стройка.

Перед ним на вечернем заседании 11 марта выступил Щербаков. Они сидели в президиуме съезда недалеко друг от друга, и будто специально для него Щербаков неожиданно стал говорить о канале Москва – Волга, недавно построенном, о том, сколько новых стахановцев, героев труда родила эта стройка.

Юсупов разволновался: надо было вставить в выступление хоть два слова о Лягане. Как он не подумал об этом! И тут председательствующий назвал его имя. Он шел к трибуне, так и не решив: говорить или нет? И промолчал. Трудно сказать почему. Ведь в те дни, когда работал съезд, когда Юсупов говорил с трибуны, недалеко от Ферганы, в местечке Ляган, шла генеральная репетиция к Большому Ферганскому, народная стройка тридцатикилометрового канала из Шахимардансая в Исфайрамсай, кетменный восемнадцатидневный предшественник нарынской эпопеи.

Можно себе представить, как нетерпеливо, как мучительно ждал он вестей оттуда, как много значили для него скупые строчки телефонограмм, регулярно поступавших в Москву: «13 марта сделано 22 процента земляных работ. На строительство вышло 14 тысяч человек…»; «15 марта. Дневная производительность на человека от двух с половиной до пяти с половиной кубометров земли…»; «17 марта Алты-Арыкский район, идущий впереди, начисто закончил проведение канала на протяжении пяти километров. Алтыарыкцы перешли в порядке соцпомощи на участки второй очереди».

Большой Ферганский канал был для Узбекистана, для страны, в истории наших пятилеток не меньше, чем Магнитка, Днепрогэс, Кузнецк. Как и они, эти стройки-легенды, как дрейф «Челюскина», перелеты Чкалова и Гризодубовой, как зимовка папанинцев на льдине, Большой Ферганский – в общем ряду ярчайших проявлений набиравшего взлет социализма – сформировал лицо целого поколения, сам будучи классическим его детищем, стал своеобразным паролем эпохи, дав ей неповторимую окраску, ритм, вошел в историю государства как образец массового коммунистического отношения к труду.

«Я считаю одним из счастливейших воспоминании – мое пребывание на Ферганском канале. Там все было великолепно, как в эпоху завершенного коммунизма. И я так жалел, что я не музыкант, чтобы передать это все в звуках, что я не поэт, чтобы воспеть это дело. Конечно, лучше было бы работать как прозаику, но я не сделал этого, потому что думал, что нужно быть всем вместе – и поэтом, и прозаиком, и музыкантом – настолько это было великолепно и многокрасочно… Я здесь видел живую силу народа, сконцентрированную на моих глазах и показывающую, что будет делаться в дальнейшем».

Это говорил не восторженный юноша. Слова эти сказаны Петром Павленко в 1950 году после того, как он побывал на финской и Великой Отечественной войнах, после того, как увидел дымившуюся в пепелищах, разграбленную, растоптанную Европу. Да разве только он один как песню пронес в душе Большой Ферганский!

Странная, чудная вещь ретроспекция.

В какой-то растерянности думаешь о том, что всего-то этого, громкого и величавого, не знал тридцатидевятилетний секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Юсупов. Для него, сидевшего в Большом Кремлевском дворце предвоенной Москвы, все это существовало пока в будущем. Этому еще предстояло свершиться.

Отчего же он был так упорен? Что руководило им? Почему так зло, методично отметал он любой довод против строительства?

…«Вот если взять такую проблему, в отношении которой почти пять лет спорили: можно ли что-нибудь получить с точки зрения улучшения орошения Папского района? В этом году результаты показали: канал, о котором пять лет шли споры, о котором говорили, что его без цемента, железа и бетона нельзя построить, сейчас в основном этот канал построен!»

Это выписка из неправленой стенограммы его февральского выступления на IV пленуме ЦК КП(б) Узбекистана, за месяц до съезда. Четырежды брал он тогда слово, возвращаясь всякий раз к одному и тому же: «Хватит тянуть волынку! Смотрите: в Папе ведь построили! Ляган накануне пуска. Течет, черт возьми, вода на колхозную плантацию! Чего же вы мямлите, уважаемые спецы, про хрестоматию ирригационного строительства? Вот хрестоматия:

…«Деды наши, отцы наши строили десятки, сотни лет без цемента, без железа. Надо последовать многовековому опыту!..»

Не правда ли, не очень убедительно сейчас звучит это: «деды строили»? Но мы-то, сегодняшние, точно знаем: канал протяженностью в триста с лишним километров, построенный в основном дедовскими методами, живет и трудится поныне. Да, странная, чудная штука это – ретроспекция.

Думал ли Усман Юсупов, что рискует? Ведь был риск – и немалый! – об этом говорили ему люди, отлично знавшие свое дело, позволившие себе сомневаться лишь по праву трезвого расчета, в силу сознаваемой ответственности. И ведь не беспочвенными были их сомнения. Просто вывести на ограниченную территорию сто пятьдесят тысяч живых душ, которым в течение полутора месяцев надо пить, есть, спать, – это ли не задачка? Не говоря обо всем остальном: изыскании трассы, проекта. Только это!

Он мог быть доволен: республику на съезде хвалили. Главным образом за прошлогодний хлопок, за рост урожайности на гектаре (а год был тяжелый, безводный. Первый фактически год, когда он стал отвечать за все).

Он с нетерпением ждал, когда А. А. Андреев, выступавший по вопросам сельского хозяйства, дойдет до раздела «технические культуры». Напрягся, сжав в пальцах карандаш, услышав: «А вот какие дела творятся по хлопку…»

Непривычная по нынешним представлениям фраза не резанула его, казалась естественной, как и остальным, сидящим в зале. Андреев перечислял районы Узбекистана, добившиеся наивысшего урожая. Назвал Избаскентский район, получивший по тридцать три центнера с гектара (Юсупов вспомнил, как тысячи ферганцев поднимались прошлым летом по тропинкам в горы с кетменями на плече – помочь вскрытию ледников, поддержать минимальный уровень в реках).