Текст книги "Усман Юсупов"

Автор книги: Геннадий Седов

Соавторы: Борис Ресков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

На перемычке устроен настил из досок. Светят с грузовиков два мощных прожектора, и в перекрестье широких потоков света танцует и поет несравненная Халима-ханум, любимица Узбекистана.

Нужно быть ценителем своеобразного узбекского вокала, чтобы понять, с каким страстным нетерпением, – не меньшим, нежели в Большом театре, когда Нежданова вот-вот должна была взять верхнее «ми», – ждут слушатели финала известной песни; Халима-ханум должна вновь поразить их зажигающей силой своего голоса, полного ликования, избытка радости.

Юсупов стоит, опираясь на пыльное крыло машины. Вот он, этот миг, которого так ждали! Люди в халатах вскакивают, вскидывая над головой изрядно натруженные за день ладони; они кричат в восторге, приветствуя и благодаря певицу. Она низко кланяется, прижимая руки к яркому платью, дает знак своему небольшому ансамблю, и вновь, вдохновенно раздувая щеки, заводит тоненькую мелодию на нае уже немолодой музыкант; и старается – двадцать ударов в секунду пальцами по туго натянутой коже – дойрист. И опять ноет Халима.

Помощник решается напомнить:

– К утру не успеем в Фергану, Усман Юсуповыч. У вас же два разговора с Москвой.

– Э-э, кой сан чи [9]9
  Отстань ( узбек.).


[Закрыть], – по-дехкански отмахивается Юсупов.

И помощник молча ждет.

Справа, вдалеке, пляшет в низине луч кинопроектора. На соседнем участке идет новый фильм. Все лучшее – на канал.

Юсупов с трудом садится на ступеньку машины. Снимает полотняную фуражку, отирает бритую голову.

– Яш а, Халимахон!

Пройдет еще полгода, и Халима-ханум, Тамара-ханум, юная Муккарам Тургунбаева пройдут в восточном танце, в котором каждое легкое движение рук исполнено особого, с радостью угадываемого зрителями смысла, по руслу канала, а вслед за ними, мгновенно заполняя следы, оставленные атласными башмачками, хлынет поток большой ферганской воды.

Много лет спустя, рассказывая студентам Литературного института о себе, Петр Павленко говорил, что одно из самых счастливейших его воспоминаний – пребывание на Большом Ферганском канале, где все было как в эпоху завершенного коммунизма. Павленко, по его словам, увидел там живую силу народа, показавшего зримо, каким он будет повсеместно – коммунистический труд. Утверждение это основано не на пафосе, а на фактах, подобных тем, которые приводились выше; писатель лишь обобщил их и сформулировал вывод, определив, в чем главный политический итог народной стройки. Если же говорить о ее экономическом значении, то, принимая загодя упреки в прямолинейном детерминизме, напомним все же, что в первый год войны Узбекистан дал хлопка больше, чем в 1940 году, и вышел по урожайности на первое место в мире, а следующей весной посевные площади были увеличены более чем на полмиллиона гектаров. Это было бы невозможно, не будь проложен канал.

Не станем переоценивать значение хлопка для победы. Оно общеизвестно. Не случайно же, выступая перед читателями в Ташкенте, поэтесса Анна Ахматова, казалось бы, столь далекий от хозяйственных проблем человек, сказала (а ее-то в пристрастии к лести не упрекнешь), что без хлеба Ленинград в страшные дни блокады выстоял; не будь хлопка, а значит – не будь пороха, Ленинграду пришлось бы трудней.

Думал ли Юсупов, когда принял на себя огромную ответственность, пошел на риск, размеры которого можно понять только в контексте тех очень сложных годов, что Ферганский канал сыграет для победы в грядущей войне такую же роль, как военные заводы? Он не делился этими мыслями даже с самыми близкими людьми, а потому не станем ему приписывать их. Одно неопровержимо. То, что уже подчеркивалось не раз: Юсупов был партийным деятелем, руководителем. Это значит, что он умел смотреть в будущее и сегодня поднимать массы на свершения, без которых завтрашний день был бы невозможен или, по крайности, труден.

Пройдут годы, и Большой Ферганский канал, уже ветеран, весь в зелени склонившихся к воде ив, заметно уступающий новым ирригационным сооружениям по тем показателям, которые называются технико-экономическими, все так же исправно будет служить людям. Он будет носить имя Усмана Юсупова, и это справедливо.

Большой Ферганский канал был, пожалуй, главной, но далеко не единственной заботой Юсупова в памятном 1939 году. Конечно же, здесь имеются в виду не только официальные выступления; их было, как всегда, много: на Пленуме ЦК КП(б) Узбекистана и на съезде ВКП(б), на заседаниях комиссии по изменению Программы партии, на торжественном открытии канала Лягай, на активе Ташкентской парторганизации, на третьей сессии Верховного Совета СССР, на областном совещании по животноводству, и конечно – в газетах: в «Правде Востока» Юсупов писал не только о Ферганском канале, о 43-километровом Зеравшанском канале, прорытом тем же летом, о Комсомольском озере и парке, построенном молодежью в Ташкенте, о том массовом подъеме вообще, в котором выразилось великолепное приподнятое настроение народа, осознавшего себя социалистическим обществом, исполненного высокой преданности своей трудовой стране, веры в то, что восторжествовал наконец в многострадальной истории человечества строй, основанный на справедливости. Этот душевный настрой советских людей стал залогом его победы и в наступившей вскоре войне.

Она была ближе, чем когда-либо.

11 сентября Юсупов выступал в Учкургане. Там были завершены работы на особом Головном участке. Он, как обычно, увлекся, и люди, с доверием, гордостью и с любопытством глядевшие на него, – все сорок пять дней он был с ними, – зажглись его словами, простыми, дехканскими, еще больше потому, что сам-то Юсупов был такой же, как они и их соседи, но сила, уверенность, как бы почерпнутая свыше, наполняли его, и он делился ими со своим народом.

– Сегодня живем уже совсем неплохо. Завтра будет еще лучше!

Далеко окрест разносился львиный рык карнаев. Дымился бесподобный пряный парок над огромными черными котлами с янтарным пловом.

Юсупов посидел часок за достарханом с начальником участка Камаловым и передовиками – оказал по восточному обычаю честь им. Мало-помалу завязалось импровизированное состязание в остроумии – аския. Юсупов тоже смеялся, чтоб не обидеть учкурганцев. Он знал о том, о чем час спустя все прочли в свежих газетах, – о вторжении фашистских войск в Польшу. Уже не отсветы – языки военного пламени коснулись советских рубежей.

В машине рядом с Юсуповым сидел Сергей Константинович Емцов, давний сподвижник, еще по Ташкентскому окружному партии, добрый товарищ. Худощавый, подвижный, Емцов наклонился к Усману Юсуповичу, спросил взволнованно все о том же: чего теперь ждать на западных границах?

Юсупов молчал. Потом положил широкую ладонь на руку Емцова.

– Вилт меня мучит, Сергей Константинович. Вилт. Вот ведь зараза какая, подумай! Сколько хлопка попортил в этом году, – он обнял Емцова за плечи и спросил: – Ферганская селекционная станция далеко отсюда? Давай-ка заедем, а? Там, мне докладывали, новый сорт вывели. Говорят, вилта ничуть не боится.

В конце года должно было быть принято новое всесоюзное постановление о дальнейшем развитии хлопководства в Узбекистане. Юсупов внимательно следил за тем, как собирают материалы для Москвы. Наверное, строки о внедрении сортов, которым не страшен вилт, рак хлопка, иссушающий дотла живое волокно, будут в постановлении весьма и весьма уместны. Суть предстоящих дел не только в том, чтобы засевать как можно большие площади. Если не остановить вилт, он в состоянии сожрать треть урожая.

Сообщения о новых удачных сортах, весьма попахивающие сенсационностью, Юсупов слышал не раз; обычно они не выдерживали проверки практикой. Сейчас дело обстояло иначе. Юсупов чувствовал это, основываясь, впрочем, на реальных фактах. Он знал как солидных специалистов руководителей Ферганской опытной станции, в частности, прекрасного агронома Румшевича. Привлекло и то, что сами они были крайне сдержанны в оценках своей работы, высказывали даже сомнения по поводу того, проявит ли новый сорт свои достоинства в иных природных зонах, в Хорезме, к примеру.

Емцов, разумеется, тоже знал о работах Румшевича; он обрадовался:

– Знаете, они прошлой осенью умышленно заразили почву вилтом, высадили на участке больные растения рядом со своими. И оказалось, не болеет их сорт!

Юсупов все увидел сам и сказал во всеуслышание, что, как обычно, собственным глазам не верит. Тут же на станции надо немедля собрать лучших наших агрономов.

Он приехал на этот совет; особенно внимательно выслушивал сомневающихся, которые, впрочем, тоже соглашались с тем, что сорт хорош. Вопрос был перенесен в Наркомат сельского хозяйства.

Уже осенью, в позднее время суток, Юсупов позвонил наркому. Определенности в сообщении наркома, однако, не нашел. Спросил тогда:

– Ну хорошо. Допустим, ферганский тоже не устоит против вилта, но по урожайности, по другим показателям он лучше нынешних сортов?

– Во всяком случае, не уступает им.

– Внедряем тогда его с весны во всех производственных зонах, на больших площадях. Хуже не будет, а лучше – вполне возможно.

Сегодня специалисты говорят, что если бы не был внедрен тот сорт, то в годы войны, когда не хватало рабочих рук для обработки растений, плантации могли бы погибнуть от вилта. Вскоре ему на смену пришел «108-Ф», а затем «ташкент», но послушайте старых хлопкоробов:

– Раньше сказали бы: аллах послал новый сорт как раз тогда, когда он самый-самый нужный был.

– Это Юсупов ему дорогу дал. Ученые вывели вовремя, а поддержал Юсупов. Он. Никто другой.

Большой Ферганский канал и сортосмена, Чирчикский электрохимкомбинат – огромное, даже по нынешним, масштабам, предприятие, работающее на энергии каскада чирчикских ГЭС и производящее азотные удобрения, без которых поля погибли бы от голода – иными словами, расширение посевных площадей стало бы убогой самоцелью, не получи плантации питания. Ясно же, что дедовским способом, за счет удобрений, деликатно называемых местными, можно было подкормить почву лишь на небольших наделах.

Чирчикский комбинат – третья забота того года, третье звено в заботах Юсупова о хлопке завтрашнего дня; свидетельство не только его неукротимого напора, но и завидной последовательности, и разумно обоснованной целеустремленности в действиях.

В Ташкенте, в ЦК, среди обязательных утренних докладов было непременно и сообщение о строительстве первой очереди каскада чирчикских ГЭС. Строительство ее завершалось. Три горные красавицы, три реки, до сих пор по достоинству не воспетые поэтами, – Чаткал, Угам и Коксу, километрах в пятидесяти от Ташкента, кончают свой грохочущий бег и сливаются в единый полноводный поток – Чирчик. В нем течет вода, пришедшая с высокогорных ледников; она обжигающе-холодна и, оказавшись в долине, растекается, стараясь уйти как можно дальше от берегов, словно желая отдохнуть на равнине. Здесь, у поселка Газалкент. Чирчик перегородили головным сооружением; французские инженеры, тоже принимавшие участие в проектировании, назвали его Барраж (плотина). Имя это так и закрепилось за поселком. Отсюда, от водохранилища, находящегося метров на тридцать выше обмелевшего русла реки, сдерживаемого надежным бетонным телом, не раз начинали путь вниз вдоль Чирчика Юсупов и А. Н. Аскоченский, одни из основателей проектного института «Сазводпроиз», главный инженер его и главный инженер на Большом Ферганском канале. Аскоченский десять лет управлял Чирчикстроем. Это был один из тех людей, которых Юсупов в душе слегка идеализировал – их знания, их специальность повелителей воды.

Осматривали станции, уже готовые к пуску.

– Как думаешь, когда можно будет сдать азотно-туковый? – спросил Юсупов.

Аскоченский назвал самый оптимальный срок – начало 1941 года.

– Раньше надо, в сентябре. Энергию дай.

– Энергия будет.

– Народ поднимем как на Большом Ферганском, – сказал Юсупов. – Люди поймут, что надо быстрее. Увидишь: ташкентцы построят Чирчик, как ферганцы – канал.

В декабре было принято постановление ЦК ВКП(б) и СМИ СССР о Чирчикстрое. Был указан срок ввода азотно-тукового: сентябрь 1940 года.

Земляные работы на Большом Ферганском канале были завершены в сентябре. Большинство колхозников, как и предполагалось, ушло домой, на поля, нуждавшиеся в рабочих руках. Узбекистан собрал хлопка полтора миллиона тонн без пятидесяти тысяч. Очень хотелось округлить итог; собирались ощипки, вытаскивали волокно из нераскрывшихся почерневших коробочек; отвердевшие створки больно кололи пальцы. Кто-то сказал Юсупову, что в Соединенных Штатах осенью сжигают на корню высохшие кусты (по-узбекски «гузапая») вместе с остатками хлопка. Дескать, дешевле выходит.

– На то они и буржуи, – возразил не раздумывая Юсупов. – Им доход лужен, нам – хлопок. – Он добавил: – Они не только гузапаю, зерно, кофе сжигают!

О кофе он, впрочем, не сильно сожалел. Не находил в нем вкуса. То ли дело – зеленый чай «№ 95» – знаменитый, «токсан беш»! Не без труда раздобыл Юсупов несколько ящиков, чтобы порадовать аксакалов и передовиков в день пуска воды.

Совпало сразу несколько торжеств: пятнадцатилетие Советского Узбекистана, открытие канала, награждение участников строительства: более тысячи человек были отмечены орденами и медалями. Орденами Ленина – Аскоченский, Лебедев, Федодеев, Коржавин, Пославский. Юсупов, Ахунбабаев, Абдурахманов – орденами Трудового Красного Знамени. То был блестящий финал ферганской эпопеи.

Странно, казалось бы, но это лишь на первый взгляд: когда огромное дело, до той поры самое важное в его жизни, было завершено, Юсупов не испытывал ничего, даже отдаленно напоминающего восторг. Скорее – усталость и непонятную пустоту. То же, что испытывает художник, положивший последней мазок на холст, или актер после премьеры. Это преддверие новой работы. Юсупов знал, что будет она потруднее Большого Ферганского канала, хотя не мог, конечно, представить ту без преувеличения историческую миссию, что выпадет вскоре на долю партийной организации Узбекистана.

Война уже началась. В день, когда по каналу пошла вода, на севере, в тысячах километров от Ферганы, парни в белых маскировочных халатах штурмовали финские доты и падали, обожженные пулями.

Жаль было каждого человека.

Перед отъездом в Ферганскую долину Юсупов извлек из нижнего ящика объемистую кипу бумаг: сообщения о неправильных действиях руководителей работ на строительстве канала; не то делают, издают неверные распоряжения, кто их знает – сознательно, нет ли, но объективно вредят… Он порвал один за другим все эти листки из школьных тетрадей, из канцелярских книг с отчеркнутыми поверху красными линейками; подписанные неразборчивым каракулями, четко выведенными фамилиями с указанием профсоюзного стажа и номера членской книжки. Лучше всего было бы бросить эти клочки в поток, путь для которого открыли те самые люди, чью руку требовали остановить. Сегодня они были героями дня. Их обнимал Юлдаш-ака Ахунбабаев, Председатель Президиума Верховного Совета республики, руководитель, столь же любимый и почитаемый в Узбекистане, как Михаил Иванович Калинин в стране.

Юсупов тоже обнял и поблагодарил – и Лебедева, и Пославского, и Тишабая Мирзаева, начальника строительства, и богатыря Мамаджан-палвана Курбанова, и самого обычного с виду землекопа Дунана Дусматова, показавшего фантастические результаты на работе.

Было сооружено и дружеское застолье, и, сидя среди возбужденных счастливых людей, разделяя всей душой их радость, Юсупов почувствовал теперь уже чисто физическую усталость. Но надо было опять торопиться. В Ташкенте готовился очередной пленум ЦК, и Юсупов хотел еще раз прочитать уже переработанный не однажды по его указаниям проект совместного с СНК постановления о мерах по дальнейшему подъему хлопководства…

Да не посетует читатель на то, что в этой книге так много пленумов, бюро, съездов, резолюций, постановлений. Бытует расхожая мысль о пустой трате времени на заседания. Но кто-кто, а Юсупов знал, сколь дорог каждый час; уж он-то не позволил бы ни себе, ни другим тратить время зря. И если он так назаседался, так наговорился с трибун, то все это не зря, потому что вся эта незаметная, но тяжкая, изнурительная работа: обсуждения, совещания, сопоставления мнений, мучительные поиски наиболее удачных формулировок, – выливается в итоге в дела, необходимые обществу. Такова она, лишенная романтического ореола партийная работа.

Напористый помощник Юсупова каждые пять минут звонил по телефону. Девушка с аэродромного метеопункта устало и монотонно отвечала: видимость по-прежнему плохая, улучшения погоды не ожидается. Но молодой помощник не терял надежды.

В соседней комнате громко смеялись, говорили вразнобой. За окном сыпал некрупно сухой торопливый снег – новогодний подарок некстати: из-за него застряли в Фергане после торжественного пуска канала. Среди разговора Юсупов вдруг вспомнил:

– А где Пенсон? Пусть покажет снимки.

Ему не терпелось увидеть на фотографии момент пуска воды.

Послали за известным ташкентским фотокорреспондентом Пенсоном. Оказалось, тот уехал прямо с митинга в Ташкент – готовить разворот для «Правды Востока».

Стали опять пить чай. В это время вернулся мотавшийся то и дело на аэродром – глянуть на машину – командир самолета Гусев, вошел как был – в заснеженном треухе, в мокро блестевшей кожаной куртке нараспашку, сказал то, что уже все знали:

– Не будет сегодня погоды, Усман Юсупович.

– Эх ты, Водопьянов… – Юсупов грузно выбрался из кресла, вышел в смежную комнату. Держа трубку на отлете, сказал: – Девушка! Это Юсупов. Давайте мне Ташкент. – Телефонистка ответила – связи нет.

Он взорвался было:

– Что у вас тут, понимаешь? Из-за снега все хозяйство кувырком! – Потом, сразу поостыв: – Ладно…

Повесил трубку.

– Садись, – сказал помощнику.

Сам прошел в боковую комнату с двумя кроватями у противоположных стен, с пустым графином на подносе на отдельном столике, с малиновыми, еще с осени пыльными гардинами рыхлого бархата на окне и наглухо заколоченной дверью на веранду.

На одной кровати спал неловко, на боку, поджав ноги, шофер.

Отодвинул гардину. Сквозь редкий снег светился неярко между двумя портретами на здании обкома забранный в желтенькую трассу мутно мигающих лампочек транспарант: «С Новым годом, товарищи!»

Он снял сапоги, китель, тихо, чтобы не разбудить шофера, лег на свободную кровать. Вытянул блаженно затекшие ноги, прикрыл глаза; через мгновение он спал.

За стеной не умолкали разговоры. Слышался звон посуды: накрывался праздничный стол. За окном, в реденьком кружащемся снегу, уходил из жизни поколения тысяча девятьсот тридцать девятый год.

6
БУДЕМ ВМЕСТЕ РАБОТАТЬ

Он редко прислушивался к рекомендациям со стороны, когда речь шла о подборе человека на должность. Люди, окружавшие Юсупова, знали об этом еще и потому, что всех их, без исключения, Юсупов отыскал сам. Без этих люден, непосредственных помощников, сотрудников ЦК, работников Совнаркома, проектных институтов, областных служб, Юсупов не мог бы осуществить ни собственных, ни поддержанных им замыслов. Главную роль, как всегда, играла партии в целом – 65 тысяч членов и кандидатов в члены ВКП(б), но очень многое зависело и от аппарата, от руководителей, от тех работников, которые не случайно называются ответственными. Они и отвечали Юсупову на вопросы порою самые неожиданные и зачастую в самое неожиданное время. Перед бюро ЦК – за свою отрасль, свой участок. Редко слышали похвалы. Чаще их – выражение было едва ли не узаконено – «гладили против шерсти», и слова: «Партийный билет положишь» – звучали для них отнюдь не досужей угрозой. Но они работали, не щадя себя, подчиняясь юсуповским задачам, не всегда безоговорочно, потому что бывали у первого секретаря ЦК указания и странные, зато его можно было переубедить; зато он не стыдился признать не только собственные ошибки, но и неосведомленность; умел вовремя «дать отбой», попросить извинения у подчиненного, будь то секретарь обкома или шофер. Зато он – все, все прибегают именно к этому сравнению – увлекал за собой всех, полный энергии и неукротимого порыва.

Некоторые из соратников Юсупова занимали до последнего времени большие посты в Ташкенте, в Москве. И все-таки все без исключения вспоминают годы работы рука об руку с Усманом Юсуповичем так, как вспоминают о молодости, хотя все они в ту пору были зрелыми людьми и по возрасту, и по жизненному опыту. Вот, к примеру, как складывались отношения Юсупова с одним из многих сподвижников – Р. М. Глуховым. Случаи выбран потому, что представляется типичным.

В начале лета 1939 года приехал из Таджикистана на прием к Юсупову Родион Михайлович Глухов, тридцатичетырехлетний человек с двадцатилетним производственным стажем. Начинал он слесарем в Красновосточных мастерских в Ташкенте. С восемнадцати лет в партии. В селении Сырдарья тряс кулаков, прятавших хлеб. В Чимбае, на Амударье, вылавливал бандитов. Создавал, как двадцатипятитысячник, первые колхозы в селах Солдатском и Майском. Был направлен на учебу в текстильный институт и одновременно продолжал работать в Средазбюро на нелегкой должности инструктора в группе обобщения. Получил назначение в Таджикистан. Там вырос до заместителя наркома пищевой промышленности, руководил строительством первых хлебозаводов, стал заместителем Председателя Совнаркома Таджикистана.

В этой должности и явился к Юсупову, которого до того видел лишь на заседаниях Средазбюро, но знаком с ним не был.

Разговор шел деловой – о долевом участии Таджикистана в строительстве Большого Ферганского канала. Начали его вдвоем с Юсуповым, а затем пришел Ахунбабаев. Условились, что Таджикистан начнет копать от Коканда в сторону Канибадама.

В самом начале Глухов столкнулся с трудной, проблемой: один из районов – Ашский – не получал ни единого куба воды из будущего канала; как убедить колхозников из этого района, чтоб они работали?

Глухов, еще чувствуя себя в Узбекистане кем-то наподобие гостя, который вправе рассчитывать на особое внимание, позвонил Юсупову, попросил совета. Юсупов, однако, никаких указании не дал, а явился лично, велел собрать колхозников из Ашского района и выступил перед ними.

– Ашцы, – сказал он, – помогите соседям, как испокон веку водится в наших краях, а после Ферганского канала мы начнем опять все вместе строить Северный, и у вас тоже будет вода. Это обещаю вам от имени партии я, Юсупов.

Прежде Глухов видел подобное лишь в фильмах, где после речи комиссара бойцы шли голой грудью на вражеские штыки. Отрезок от Бешарыка до Канибадама, славящегося, кстати, своим бесподобным урюком и претендующим не без основания на звание родины Ходжи Насреддина, – сплошной галечник. Его не копали, а прогрызали кирками и проложили за 20 дней. Счастливый и гордый, Глухов сообщил об этом Юсупову и услышал:

– Ты, оказывается, закончил, а мы нет. У нас на Головном трудно. Давай нам минимум тысяч десять, а?

И Глухов обратился к таджикам так же, как незадолго до этого Юсупов к ашским колхозникам. Он верил в высокую справедливость своих слов; он говорил от имени партии.

Они пошли.

Зимой Глухов возглавил строительство второй очереди канала уже на территории Таджикистана. Почти восемьдесят километров проложили за тринадцать дней.

Ему вновь пришлось побывать в Ташкенте, у Юсупова. Согласовал вопрос о строительстве Северного канала. Оно было завершено, как и обещал Юсупов, совместными силами двух республик в том же 1940 году.

Летом Юсупов пригласил Глухова в Ташкент. Фразу Глухов услышал такую же, как все, кто и сегодня не без гордости называет себя юсуповцем:

– Ты мне нравишься. Как думаешь, пойдет у нас совместная работа?

Глухов сказал, что надеется, пойдет.

– Иди тогда к Абдурахманову (Председателю Совнаркома республики), договаривайся об оформлении. Работать будешь в Госплане, а задача тебе первая такая: нужны материальные ресурсы для ирригации. Постарайся разыскать.

И Глухов разыскал. Сам обшарил все стройплощадки, прежде всего – на только что завершенной первой очереди Чирчикского электрохимкомбината. Потом на других предприятиях. Нашел и простаивающую зря технику, и залежи стройматериалов. Провел в Госплане совещание с участием Логинова, командовавшего Чирчикстроем. Логинов был мужик крепкий, прижимистый, но что такое интересы дела и что такое для Юсупова ирригация, хорошо понимал.

Был составлен акт об излишках и возможностях их использования.

Юсупов был доволен. Сказал:

– Молодец! – и дал команду газетам: поднять вопрос о мобилизации ресурсов, о неиспользованных возможностях.

Глухов и потом диву давался, как Юсупов, у которого тысяча каждодневных забот, помнил и о нем! А он помнил и назначил еще одно испытание делом. Чирчик-Бозсуйский тракт (ныне превосходное шоссе) был разбит вконец так, что тракторы не могли пройти, а близилась зима; как же подвозить сырье к предприятиям и удобрения к станции? Юсупов позвонил и спросил о предложениях. Глухов сказал, что видит единственную возможность: перекрыть тракт на Ноябрьские праздники и за три эти дня, когда движение все равно прекратится, отремонтировать. Надо только все подготовить и рассчитать заранее.

– Действуй, – сказал Юсупов, – и обязательно доложи.

Глухов был молод, так же как его помощники в том деле – Шамсутдинов (будущий секретарь Ферганского обкома партии) и Пашковский (начальник дорожно-эксплуатационного управления). Они не спали трое суток, но к утру 10 ноября доложили, что ремонт окончен.

Юсупов позвонил ему педелю спустя, ночью, и сказал:

– Посоветовались, назначаем тебя первым замом в Комитет госконтроля. Получи у Александра Васильевича Кудрявцева (второго секретаря ЦК КП(б) Узбекистана) документы и отправляйся в Москву, на инструктаж.

В годы войны Глухов станет заместителем Председателя Совнаркома республики. Будет руководить всеми отраслями тяжелой промышленности. Сейчас же следует повторить лишь то, что судьба Родиона Михайловича Глухова типична. Звонок («Знаю давно этого молодого человека. Очень хочет работать в Госплане…») или записка аналогичного содержания, или намек в кулуарах большого совещании («Поговорите, пожалуйста, с ним, убедитесь сами…») могли сыграть только отрицательную роль. Юсупов знал один критерий: проверку делом. Ум, образованность, самостоятельность, организаторские способности, решительность, смелость и, конечно же, умение мыслить широко, понимать общие задачи и цели – вот что делало и его глазах человека достойным самой высокой должности. Официально это называется – подбор работников по деловым и политическим качествам. К тому же, подчеркнем еще раз, весьма критическое отношение к характеристикам, и положительным, и даже нелестным, и равнодушие к некоторым анкетным графам, необходимым, по глубокому убеждению Юсупова, лишь для статистики.

Любил рассказывать первый секретарь о человеке, который после окончания какой-то важной конференции надел в гардеробе чужую шубу, быстро обнаружил ошибку, извинился, но пятно осталось на нем на нею жизнь. («Что-то у него было с шубой…»)

– Что? – с вызовом переспрашивал, бывало, Юсупов. – «С шубой у него что-то было»? – и заключал: – Наплевать! Он мне нравится.

Национальности видных работников знал, иногда даже называл по нации, а не по имени, но с тем же добродушием и юморком, с каким именовал самого себя «сын узбекского народа»: «Позвоните армянину, пускай сам выезжает в Ангрен» (о Борисе Григорьевиче Мирзабекове – топливнике); или о собственном тесте, с неизменной уважительностью, но тем не менее: «Хохол пришел. Сейчас потолкуем с ним о том, о сем».

Однако никто не вспомнит случая, когда мнение Юсупова о человеке или, скажем, о повышении его в должности зависело бы от национального происхождения. Он любил свой народ, обожал все узбекское – и стихи, и музыку, и одежду, и обычаи, и кухню; он заботился о своем народе, о его будущем, а будущее это мыслилось неотделимым от судьбы всей огромной страны, называвшейся социалистической и Советской. К слову сказать, ему гораздо легче было общаться с людьми, понимающими по-узбекски, но не потому назначил он, к примеру, Тишабая Мирзаева начальником строительства Большого Ферганского канала. Было уже немало инженеров, вышедших из народной среды, а Тишабай был в недавнем прошлом неграмотным батраком. Но Тишабай обладал природным умом, удивительной способностью, не теряя из виду главное, держать в поле зрения тысячи мелочей, мгновенно интуитивно оценивать события, принимать смелые решения, – он был прирожденным руководителем, и Юсупов не побоялся доверить Тишабаю Мирзаеву дело, которое так много значило и для республики, и для него. В подчинение Мирзаеву были даны все наркомы Узбекистана, и Тишабай, «хитрющий, недоверчивый, вездесущий, дотошный, презирающий авторитеты», говорили о нем, оказался тем единственным человеком, который смог успешно возглавить именно народную стройку.

И в оценке людей Юсупов, случалось, ошибался. Еще жив человек, и потому в подобном контексте не хочется называть его по имени, который не понравился Юсупову, о чем он впоследствии сожалел. Замкнутый, медлительный землеустроитель; взгляд сонный.

– Выпиваешь, наверное? – спросил, сощурившись, Юсупов.

– Бывает.

Дал задание – видимого рвения не выказывает. Более того, стал возражать против сжатых сроков, предложенных Юсуповым, сказал грубовато что-то о быстроте и кошках.

Отправил его обратно на скромную должность. Уже после войны увидел на почвенной карте новых земель о чем-то напоминающую фамилию. Пригласил руководителя работ. Оказалось, тот самый, только еще более обрюзг.

– Не бросил?

– Как все, по праздникам. А отеки – от почек.

– Карту составила твоя группа очень толковую. Знатоки хвалят, – признался все-таки. – Мы пять лет специалиста искали такого, как ты. Из Центра пригласили – не потянул. Жалко, с тобой тогда не договорились, – и заключил: – Премию тебе даем и еще, подожди, – снял трубку, вызвал главврача правительственной поликлиники, назвал фамилию: – Устроите товарища на обследование и курорт. – Спросил все-таки о том давнем задании, почему, мол, отказался выполнить? Не забыл.

Землеустроитель ответил так же:

– Толку не было бы, только дров наломали бы.

– Что ж ты не переубедил меня?

– Оробел. Я же не каждый день с первым секретарем ЦК разговариваю.

– Ну ты, я вижу, не из робких. Скажи прямо – опозориться боялся.

– Пусть будет так.

Подлечился, ушел на пенсию по возрасту.

Были случаи и противоположные по характеру, из-за которых мучил стыд и досада на себя («Как слепой был…»).

В Потребкооперации сыскался человек, предложивший бестарный способ перевозки продуктов. Лес был, как обычно, на вес золота, тем паче – в послевоенные годы. Экономия составила тысячи.