355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Геннадий Седов » Усман Юсупов » Текст книги (страница 11)
Усман Юсупов
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 17:52

Текст книги "Усман Юсупов"


Автор книги: Геннадий Седов


Соавторы: Борис Ресков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Юсупов на бюро ЦК поддержал кандидатуру этого человека на ответственную должность в той же Потребкооперации. Даже сказал сам, что вот, мол, товарищ делом убедил нас, как дорога ему народная копейка. А тот года два спустя попался на воровстве.

– Меня с ним рядом на скамейку посадить надо, – сказал Юсупов, казнясь.

Но положа руку на сердце скажем в оправдание ему: и снайпер не всегда попадает в «яблочко». Зато в скольких людях Юсупов разглядел, подчас еще в зародыше, таланты, поддержал их, вывел на широкий путь в искусстве, литературе, науке. Он нашел, едва ли не в буквальном смысле, известных ныне певцов Саодат Кабулову и Саттара Ярашева, танцовщицу Гульнару Маваеву, стихотворца и ученого Азиза Каюмова – многих других видных деятелей культуры, которые не красного словца ради говорят, что всей своей жизнью обязаны они лично Усману Юсуповичу. Мы еще расскажем о примерах, когда проявилось всеобъемлюще и ярко высокое понимание Юсуповым той роли, которую играют в социалистическом обществе люди искусства. Когда он говорил, – а он любил повторять эту мысль, не считаясь с тем, достаточно ли обширна аудитория его слушателей, случалось, вставая во время антракта в первом ряду партера, повернувшись к залу, не смущаясь тем, что кого-то такое поведение первого секретаря ЦК шокировало, – что человеку недостаточно иметь еду, кров, одежду, что ему нужны для полноты жизни и стихи, и музыка, и театр, – это были не досужие рассуждении. Можно было бы перечислить немало документов, постановлений, касающихся развитии науки, культуры, литературы и искусства, инициатором которых зачастую был первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана. Претворялись они в жизнь под знаком той же напористости и целеустремленности, которыми отличался стиль Юсупова вообще.

Бывшие работники аппарата ЦК вспоминают, и отнюдь не с одной лишь забавной стороны, как устраивал им Усман Юсупович экзамен – проверял, хорошо ли усвоили они новый алфавит, основанный не на латинской, как было до 1940 года, а на русской графике. Он требовал еще до принятия Верховным Советом Узбекистана соответствующего закона, чтобы официальные бумаги подавались ему, написанные новым алфавитом. Сам изучил его прежде других; в третий раз в жизни, как он говорил, учился писать. Немаловажно и то, что Юсупов приветствовал работников-европейцев, которые изучали и знали узбекским язык.

Центральный Комитет вникал в работу вузов. На бюро слушали вопросы о постановке учебной работы в транспортном институте – там прижились с благословения дирекции люди несостоятельные как преподаватели. В медицинском, педагогическом институтах и даже в университете изучение основ марксизма-ленинизма осуществлялось поверхностно. Кафедры эти не занимали ведущего положения. Здесь уже Юсупов был задет едва ли не лично.

– Я сам каждый вечер с девяти до десяти сижу над классиками!

То была святая правда, а не заявление ради красного словца. Неукоснительно и, что уже попросту трогательно, даже в последнее десятилетие своей жизни, на скромной должности директора совхоза, штудировал Юсупов сочинения Маркса, Энгельса и Ленина. Был в этом и сознательный расчет: показать пример подчиненным. Их не только удивляло, но и звучало упреком, когда Юсупов к месту цитировал «Критику Готской программы», которую кое-кто уже позабыл, а кое-кто до нее так и не добрался.

Ученые были той категорией людей, в чьих руках видел он будущее. Юсупов знал по именам всех докторов наук, а их к 1940 году было уже более ста, и, пожалуй, всех кандидатов наук, особенно вышедших из местной среды. В начале предвоенного года он пришел на торжественное заседание, посвященное учреждению Узбекского филиала Академии наук СССР. С гордостью сказал о том, что вот сейчас в республике уже семьдесят пять научно-исследовательских учреждений, в которых занято более трех тысяч научных работников. Увлекся, как всегда, забыл о написанном тексте, начал говорить о перспективах, о том, что намечает сделать для развития науки Центральный Комитет, мечтать о будущем, фантазировать вслух. Люди, привыкшие верить строгим научным фактам, слушали его тем не менее увлеченно, заряжались его верой и осуществимость всего, о чем он говорил.

Да, будут шуметь волны обильных водохранилищ, пойдет ток электростанций, и Чарвакская плотина перегородит в самом узком месте горное ущелье, по которому бежит Чирчик; за ней – огромная голубая чаша, наполненная чистейшей в мире водой, а вокруг моря будут построены дома отдыха, пионерские лагеря. И помчатся из столицы электрички к этой зоне здоровья и отдыха. В Голодной степи возродятся сотни тысяч гектаров веками страдавшей от зноя, разъеденной солью земли. Там вырастут поселки с городскими домами и асфальтовыми дорогами. Хлопок на полях будут убирать машины.

Действительность, как всегда, обгоняла мечту. Юсупов не предполагал, что в составе Узбекской академии наук, чьи учреждения составят целый город, будет первый на Востоке институт ядерной физики с атомным реактором и один из крупнейших в стране электронно-вычислительных центров.

Кое в чем он оказался наивен. Очень хотелось ему, чтобы вдоль улицы Навои в Ташкенте был проложен широкий канал и чтоб по этому каналу ходил речной трамвай, как к Москве, и чтоб катали детей на этом речном трамвае, а по берегам были чайханы и кафе-мороженое.

Нет, он не был розовым мечтателем. Его фантазия строилась на вере в безграничные возможности социализма.

Он говорил об этом, подчас излишке выспренне, даже за домашним воскресным столом, иногда прервав пение, живую беседу, шутки, беззлобное пикирование, на которые были так горазды люди искусства, засиживавшиеся порой допоздна. Камиля Яшена, в ту пору еще очень молодого по возрасту, Юсупов называл наследником Хамзы. Яшен создал пьесы, прослеживающие судьбы народа в новых, послереволюционных условиях, – судьбу узбекской женщины, в нелегкой борьбе утвердившей свое человеческое достоинство. Яшен был автором либретто первой узбекской национальной оперы «Буран», музыку к которой написали М. Ашрафи (тогда подчеркивали: композитор-комсомолец) и профессор С. И. Василенко. Главную женскую партию в опере исполнила Халимахон Насырова, супруга Яшена, одна из первых узбекских актрис.

Дружбу с ними, дружбу с поэтом Шейх-заде, с композитором Тохтасином Джалиловым, с людьми театра – Мамаджаном Рахмановым и его женой Шаходат-ханум, Кантаром Атабаевым, Саодат Кабуловой, Халходжой Тохтасыновым, Мамурджаном Узаковым Юсупов сохранил на года. Меньше всего было похоже это на меценатство, хотя, что греха таить, мнение первого секретаря ЦК, его зрительское или читательское отношение к артисту или поэту не могло не учитываться и художественными советами, и прессой. Но опять же, к чести Юсупова, все, чью игру, пение, стихи, книги он любил, были действительно талантливыми людьми: они доказали это не раз и весьма убедительно.

Объективность в оценках вела к требовательности, тем большей, чем был дороже человек. (Кстати, точно таким же был Юсупов по отношению к собственным детям. Инесса Усмановна не зря вспоминает, как, будучи в четвертом классе, рыдала она горькими слезами, получив за диктант двойку и зная, что отец не поверит в случайность, не простит, а лишит на время и развлечений и мороженого.)

Здесь же речь шла не о диктантах.

Союз писателей ширился, приходили новые люди; одаренность не всегда соседствовала в них с общей образованностью, со знанием творчества предтеч – и собственных и мировых. По решению ЦК для писателей были организованы семинары по изучению марксизма-ленинизма, теории литературы, наследия русской и западноевропейской литературы. Нынешние литературные аксакалы с теплой благодарностью вспоминают те годы, занятия в семинарах, беседы, которые проводил с ними сам Юсупов; случалось это нечасто, тем более запомнилось на всю жизнь, как и облик этого человека, о котором говорят в одни голос: «Он был настоящий большевик». Он свято верил и в большие идеи, которые отстаивал, и в каждое произносимое слово. Он сам волновался, переживая его смысл, и волнение это передавалось писательской аудитории. Увлекался, голос звучал все громче, и хрипловатость только усиливала впечатляющую силу его речи. Доходил до экстаза, взмахивал руками и тут же, словно спохватившись, застывал на несколько мгновений, опустив большую бритую голову.

Особой любовью Юсупова был театр, музыка. В бедном селении Каунчи, в рубашке, сшитой матерью из мешковины, пробирался на концерты, которые давали заезжие певцы; сидел на полу словно завороженный.

Театр был жизненной потребностью. Ходил и на премьеры, когда присутствие секретари ЦК придает событию особое значение, и на рядовые спектакли в промежутке между делами, которые никогда не кончались.

Надо знать театральную среду, впечатлительную и реактивную, чтобы представить, как оценивалось каждое слово, каждым знак внимания к тому или иному исполнителю, а особенно – исполнительнице. То, что в тысяче других случаев осталось бы незамеченным или забытым, становилось предметом и обсуждения, и досужих домыслов. Вот почему так важно знать, что Юсупов был взыскателен как зритель, а еще более – как партийный руководитель. Люди театра помнят, как резко говорил он о том, что уровень искусства в республике отстает от роста культуры народа. Он требовал широты творческого диапазона, требовал, чтобы в репертуар включалась и русская и зарубежная драматургия.

В тридцатые годы на узбекском сцене были поставлены трагедии Шекспира, пьесы Островского и Горького, «Человек с ружьем» Погодина.

На площади Бируни в Ташкенте стоит здание, по фронтону которого сделана надпись золотыми буквами: «Построено в годы Великой Отечественной войны». Это музыкальный театр имени Мукими, наверное, единственный в стране, выстроенный в ту трудную пору. Свидетельство народного оптимизма и признания за искусством роли боевого оружия. Вдохновителем и опекуном этой стройки был Усман Юсупов.

Присутствовал здесь и простоватый крестьянский расчет: в Ташкенте волею военной судьбы оказалась группа талантливых архитекторов, они занимались технической, а не творческой работой. И все же понять до конца, как закономерно для Юсупова было это строительство, можно, лишь увидев первого секретаря ЦК КП Узбекистана в период Великой Отечественной войны. Конечно же, новое здание театра имени Мукими здесь не более чем красноречивый эпизод. В незабываемые годы, трудные и героические, проявился, как и должно быть, ярко и выпукло характер Усмана Юсуповича Юсупова – черты общие, свойственные всему поколению революционеров ленинцев; черты особенные, присущие только ему одному.


7
КАВАЛЕР ОРДЕНА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

На похоронах Юсупова вслед за гробом, как положено по ритуалу, несли на бархатных подушечках его награды; процессия растянулась далеко: шесть орденов Ленина, два ордена Трудового Красного Знамени… На отдельной подушечке один из товарищей нес красную звезду на фоне золотых лучей – орден Отечественной войны 1-й степени. Этой наградой отмечались, как правило, длительные военные заслуги. Если у человека на груди Отечественная война 1-й степени, можно с уверенностью сказать, что за плечами у него сотни походов и боев.

Юсупов носил этот орден по праву.

О войне он узнал, как все, неожиданно и и тот миг, когда меньше всего думал о ней. Раньше бывали дни, когда Юсупов, по его собственному признанию, ждал, что «вот-вот начнется…». В то же навеки врезавшееся в нашу общую память июньское воскресенье Юсупов позволил себе отдохнуть, что случалось, как известно, нечасто.

Он находился в предгорном Нуратинском районе. Сам захотел посмотреть, как используются неполивные массивы для посевов зерна. Времени это отняло немного, и он велел шоферу гнать «бьюик» в степь. Она была очень хороша – в высоких, еще сочных травах, среди которых поднимались островками гордые эфемеры. Ближе к выходу из долины, в золотых под солнцем, покрытых острой стерней пшеничных полях прятались перепела – они стали еще осторожнее, напуганные недавней жатвой; мелькали жаворонки, будившие своим порханием тишину летнего утра.

Юсупов, как обычно и такие поездки, захватил с собой охотничье ружье. Он спросил, пройдет ли автомобиль по предгорному бездорожью к ложбине, где сейчас могли пастись дикие козы.

– Зверь – не машина! – с удовольствием прислушиваясь к ровному гудению мощного мотора, ответил, чуть повернув голову, шофер.

И тут же бабахнуло где-то сзади и справа. Раз, другой. Выстрелы раздавались беспорядочно и часто. Юсупов велел остановиться, вышел и увидел, что по их следу спешит, подпрыгивая на буграх, открытая машина. На ступеньке стоял, свесившись, человек. Он размахивал над головой белой фуражкой. Как и пальба, это должно было привлечь внимание Юсупова. Вскоре он узнал в этом человеке секретаря Самаркандского обкома партии Чиковани.

– Война, Усман Юсупович! – крикнул еще на ходу Чиковани.

Весть поразила его так, будто он не ждал ее со дня на день. Чиковани рассказал о том, что сообщило утром радио.

– Мне уже звонили? – спросил Юсупов.

– Звонили из Ташкента. Москва вызывает.

По пути в Самарканд Юсупов молчал; только когда уже подъезжали к станции, – в город он не поехал, велел, чтоб вагон прицепили к первому идущему в сторону Ташкента составу, – сказал:

– Да, большие беды придется вынести нашему народу.

Чиковани был настроен иначе. Как и многие, в начале войны он был убежден, что фашисты будут разгромлены едва ли не в первые дни боев. Не оставляло это настроение и его товарищей, уезжавших вскоре уже из Ташкента на фронт, – среди них были видные партийные работники: Кудрявцев, Филимонов, Котов, – и на вокзале в минуту прощания. Юсупов тоже провожал их, и они, разумеется, шутя пообещали в самое ближайшее время пригласить его на Берлинскую партийную конференцию. К слову, похожее событие, если иметь в виду хотя бы съезд СЕПГ, как известно, и впрямь состоялось, но как тогда было до него далеко, какими страшными вехами отмечен путь к нему. Видел ли мысленным взором эти вехи Юсупов в те июньские дни? Он знал главное – надо работать.

«Пора, товарищи, покончить, по крайней мере, среди наших ответственных работников с традицией работать только 8 часов, а остальные 16 часов болтать, отдыхать и спать… Работать упорно, работать без устали не менее 16 часов и своим личным примером поднимать широчайшие массы трудящихся на самоотверженную работу… Воина неумолима; она обязывает всех нас удесятерять свои силы и энергию, не щадить себя ради общего дела» – это из его выступления перед коммунистами Ташкента в первые месяцы войны.

Он был уверен, что какой бы дорогой ценой ни далась победа, она будет за нами.

«Пусть Гитлер и его приспешники уже сейчас подыскивают мышиные норы, чтоб спрятаться от нашего суда» – из выступления на третий день войны перед рабочими Ташкентского текстильного комбината.

Внешне Ташкент еще жил прежней, довоенной, жизнью; в гастрономе на углу улицы Карла Маркса и Кирова стоял спиной к зеркальной стенке плюшевый медведь, по-прежнему прижимая к груди коробку конфет «Тузик», и конфеты эти можно было купить здесь же, в кондитерском отделе. В кинотеатрах шли комедии, а перед ними – киножурнал, в котором показывался, пуск Краматорского завода тяжелого машиностроения и соревнование девушек-парашютисток в Коктебеле. На рассвете неторопливые дворники поливали кирпичные тротуары, черпая ведром воду из арыков, и протяжно возвещали о своем прибытии разносчики молока.

Но уже шагали по булыжным улицам под командой сутулого младшего командира стриженные наголо парни с котомками за спиной, и хозяйки, спешившие на Алайский рынок, останавливались, горестно покачивая головами: «Такие молоденькие…» – и чрезмерно бдительный патруль проверял на вокзале документы у мужчин. И громкоговоритель у трамвайной остановки сообщал, что в фонд обороны собрано уже пять с половиной миллионов рублей.

Узбекистан числил себя мобилизованным с первого дня войны. 23 июня рабочие паровозоремонтного завода имени Октябрьской революции (бывшие Красновосточные мастерские, колыбель революционных традиции, то же самое, что дли Ленинграда – Путиловский, а для Киева – «Арсенал») по собственному почину начали смену на два часа раньше обычного, и каждый выполнил по две-три дневные нормы. Колхозники Янгиюльского района обязались обеспечить двойной, «военный», как назвали они его, урожай хлопка, овощей, зерна.

Мозг, командный пункт республики – ЦК КП(б) Узбекистана работал почти круглые сутки. Отсюда шли не общие директивы – конкретные указания предприятиям о том, как переключиться на выпуск военной продукции; в связи с тем, что многие квалифицированные производственники уходили в армию, требовались резервы рабочей силы, определялись меры, способствующие ускоренной подготовке кадров. Скрупулезно учитывались запасы металла, сырья, топлива; оборудование, инструменты; контролировалась работа железной дороги, по которой уже перевозились военные грузы и войска.

Верный своему испытанному стилю, Юсупов, как никогда прежде, опирался на специалистов (группы были созданы по всем отраслям, включая медицину и культуру), прислушивался к их мнению.

Но историческая, без преувеличений, миссия Узбекистана в войне была впереди. Ее нетрудно было предвидеть: враг уже занял западные районы, двигался к Киеву и Москве. На пятый день войны ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР вынесли специальное постановление об эвакуации и размещении людей и имущества.

На Восток двигалась огромная лавина: миллионы людей, станки и машины, тракторы и автомобили, архивы и музейные ценности, гурты скота. История человечества не знает и вряд ли узнает что-то хоть отдаленно похожее по масштабам на это перемещение. «Эвакуацию промышленности во второй половине 1941-го и начале 1942 года и ее «расселение» на Востоке следует отнести к числу самых поразительных организаторских и человеческих подвигов во время войны». Так писал английский публицист Александр Верт.

Глядя с позиций нашего времени, он подвел справедливый итог. Тогда же, летом 41-го года, все еще только начиналось.

Первым прибыл прорвавшийся под бомбежкой из Ленинграда завод текстильного машиностроения. На людей, руководивших эвакуацией (разве упрекнешь их за то, что рассуждать им было недосуг), гипнотически действовало название «Текстиль». Значит, в Ташкент. А завод на ходу перестраивался на производство боеприпасов. То был первый опыт.

– Разъяснять, как размещать, не буду, – сказал на совещании Юсупов. – Действуйте как на фронте, но чтоб все оборудование до последней единицы было принято и установлено.

Товарищи уже прикинули, что ленинградское предприятие можно поместить в недостроенные корпуса ниточной фабрики на Ташкентском текстильном комбинате (тоже название натолкнуло!), но где взять дефицитнейшие в Средней Азии доски для ящиков?

– Никаких отговорок! Хоть заборы ломайте, хоть полы в конторах, – ответил Юсупов, и этим было сказано все.

А в направлении Ташкента уже двигались эшелоны Ростсельмаша – предприятия особой важности, как было подчеркнуто в постановлении ГКО – Государственного комитета обороны, уполномоченным которого в Узбекистане являлся У. Ю. Юсупов. Еще в пути Ростсельмаш начал подготовку к выпуску снарядов для знаменитых «катюш» и 120-миллиметровых минометов.

Секретарь ЦК Ефимов, другие ответственные работники, казалось, лишь теперь ощутили до конца, что означает одно из любимых выражений Юсупова: «Ломать надо!»

Ломали головы: присоединили к Ростсельмашу ленинградские цехи, занявшие ниточную фабрику, а дальше? Ломали фабричные стены, чтобы вместить сложное и громоздкое оборудование, потолки, чтобы поставить вагранки. Ломали – и Юсупов в этом был первый – инерцию отношения к делу по справедливой, впрочем, но только для иных времен формуле: «Вы нам дайте все необходимое – мы исполним».

На фронте в выражениях не стеснялись не только старшины, но и маршалы. Юсупов на заседании бюро ЦК сказал:

– Сейчас надо ломать ребра тем, кто прикрывается незначительными мотивами, выискивает объективные причины, формальные поводы и тормозит основное дело.

Он требовал: искать и находить ресурсы. Делать невозможное,как на фронте. Установка была такая: если ты руководитель, неважно, какого ранга, – ты командир, а потому думай, проявляй инициативу, ошибайся, падай, вставай и продолжай бой. Да, ты рискуешь головой, ты можешь даже потерять ее, но на то воина.

Он ненавидел их открыто, свирепел при виде тех, кто мечтал пережить трудное время спокойно. «Узбекистан – не тыл. Узбекистан – передовая позиция».

С возмущением говорил о том, что вот находятся такие: на бюро ЦК выносят вопрос о том, что нет, дескать, железа для походных кухонь.

– Бочку возьмите! Обыкновенную железную бочку. Много ума требуется, чтобы приспособить ее вместо котла и сварить в ней борщ? Привыкли жить на готовеньком. Отвыкать надо, не ждать, пока пришлют, а выходить из положения самим. Или: не хватает электрооборудования, ламп. Снимите своей властью в парках гирлянды, оставьте всюду, где можно, даже в ресторанах, одну лампу вместо трех. Остальные отдайте эвакуированным заводам, которые должны работать ночью.

И в заключение, отдышавшись, хрипло, решительно, так, что все понимают – это не краснобайство:

– Я готов, если нужно для обороны, приспособить под военные заводы даже здание Совнаркома и ЦК.

Они выходят на Хорезмскую, темную, потому что стоит глубокая ночь. Закуривают, переговариваются негромко: Абдуллаев, Игамбердыев, Емцов, Ходжаев, Попов…

– Ты думаешь, он не вытряхнет, если надо, весь аппарат и не сделает здесь цехи?

– Вытряхнет как пить дать.

И короткие команды шоферам:

– На «Текстиль».

– На Полиграф.

– К складам «Заготзерно»…

Адреса строительных площадок, где без перерыва идут работы: становятся на ноги прибывшие с запада заводы. Военными стали заводы, все без исключения, как стал солдатом каждый советский человек.

Все было далеко от идиллии; прибывшие вели себя далеко не так, как подобает гостям. На рассвете к заместителю Председателя Совнаркома, смяв секретарские барьеры, пренебрегая и вежливостью, и тем, что в кабинете шло совещание, ворвались два возбужденных человека – главный инженер и парторг Кольчугинского кабельного завода.

– Мы стоим на подъездном пути. К разгрузочной пройдем лишь в том случае, если вы гарантируете как минимум тридцать тысяч квадратных метров для цехов и двадцать тысяч метров жилья. Иначе даем телеграмму Москве, а сами двинемся дальше. (Спрашивается: куда? Но об этом не думали.)

Намекнули и на то, что им, дескать, отлично известна установка ЦК республики: принимать все предприятия, чтобы они осели в Узбекистане; тем более грех отказываться от такого ценного объекта, как кабельный завод.

Зампред взорвался. Не стесняясь присутствием своих сотрудников, крыл несколько минут кряду отборнейшими выражениями. В заключение сказал:

– Шесть тысяч метров – вот все, что вы получите и никуда не двинетесь отсюда. А будете саботировать, привлечем по законом военного времени. Идите и доложите об этом своей дирекции.

В полдень прибыл Сафонов, директор Кольчугинского завода. Его повезли к складам «Заготзерно» – шесть сооружений, каждое по тысяче квадратных метров. Сафонов в отличие от своих подчиненных, весьма, впрочем, присмиревших, спросил, где можно разместить подстанцию, – и все.

Кольчугинцы в своем предвидении оказались правы. Кабельный завод вырастет после войны в махину. Он будет обеспечивать многие города страны и экспортировать продукцию за границу. Как нельзя более придется он ко двору республике. Впрочем, то же самое можно сказать о любом из эвакуированных предприятий, а их было около ста.

В годы войны была создана в Узбекистане могучая и разноотраслевая индустрия, которая составит впоследствии гордость республики и основу мощи ее. Юсупов предвидел это. Говорил, как всегда, не таясь, что война минет, а заводы останутся и будут работать на хлопководство; что «сами мы, у себя в республике, будем производить все необходимое для хозяйства». Что вырастут ряды узбекского рабочего класса, появятся отряды специалистов, которых прежде в Узбекистане недоставало.

Не на корысти, не на эгоистичной расчетливости был основан юсуповский призыв-указание: «Берем все!», а на том, что называется сочетанием общегосударственных интересов с задачами развития республики.

Кстати, призыв этот сулил блага только в будущем, которое иногда, за завесой войны, видел не каждый, а хлопоты, заботы, ответственность – и все это – непомерное! – взваливал на плечи уже сегодня. И тут уместно сказать умышленного противопоставления ради о тех руководителях из соседних и несоседних краев, которые не выискивали причины, а приводили разумные и убедительные доводы «против», и ГКО соглашался с ними и отправлял то или иное предприятие в Узбекистан. Сами говорили: «Пошлите к Юсупову, он возьмет». И Узбекистан брал не только потому, что ЦК КП(б) Узбекистана прозорливее смотрел в будущее. Это при всей своей важности находилось на втором плане. А впереди была военная задача – дать фронту оружие и боеприпасы, исполнять с честью свой воинский долг.

Это отнюдь не высокие слова. Все силы, вся энергия отдавались решению этой сегодняшней задачи, а то, что она удачно сочеталась с перспективой, – так в этом же и состоит, между прочим, искусство партийного руководства.

Не всеми и не сразу был тогда Юсупов понят. Среди ближайшего окружения его находились товарищи, искренние благожелатели, которые предостерегали: «Выдюжим ли? Ведь каждый завод – это план, за который теперь будем отвечать и мы, поскольку предприятие становится узбекским. Это станки, которым нужна энергия и сырье. Это люди, которым нужен хлеб, кров, детские сады, школы и больницы».

Сегодня, внутренне устыдясь, вспоминают иные, как высказывали опасения, не сыграет ли злую шутку с Юсуповым свойственная ему неуемность, размах? Говорили об этом и вслух, и он отвечал:

– Говорят, по одежке протягивай ножки. Эти товарищи исходят из старого стиля: дадут фонды, будем строить, не дадут – откуда нам взять? Не дадут! Мы обратимся, как всегда, к нашему народу. Народ поймет. Он сделает возможное и невозможное для строительства военной промышленности.

Снова убежденная, страстная вера в силы народа, способного творить чудеса.

Он обращался в эти же дни к агитаторам и пропагандистам Ташкента:

– В дни Отечественной войны мы должны больше, чем когда-либо, дорожить страстным словом большевистской правды, способным поднять людей на беспримерный героизм и на фронте, и в тылу.

И подвиги совершались.

7 ноября 1941 года, когда на Красной площади состоялся тот незабываемый в ряду других, куда более представительных и торжественных, военный парад – высокая демонстрация воли и непреклонного мужества советских люден, уходивших от стен Кремля на передовую, пролегавшую всего лишь в десятках километров отсюда, – в Ташкент прибыла шифровка: сможете ли принять авиационный завод?

Казалось, все, что могло быть использовано под заводские цехи, – многие из них давали продукцию для фронта уже через 1,5–2 месяца после того, как были сняты с колес, – было занято.

Юсупов экстренно собрал бюро ЦК.

– Есть предложение – принять завод.

– Усман Юсупович, вы представляете, какая это громадина? Надо строить новые помещения – единственный выход.

Он сказал:

– Когда строить? Немцы под Москвой. Самолеты давать надо, а не цехи строить. Через месяц давать. И дадим!

Товарищи молчали, ждали, какой выход предложит Юсупов.

– Будем выселять наши собственные предприятия. Я думаю, освободим здание полиграфкомбината. Еще что можно?

– Ремонтный завод ГВФ.

– Ангары на аэродроме.

Здесь же, при всех Юсупов позвонил в ГКО, сообщил Щербакову о решении, ответил на вопрос, о смысле которого все догадались:

– Собирать будут под открытым небом. Вначале. А впоследствии построим цехи.

Положил трубку, ударил ребром ладони по столу:

– В двадцать четыре часа, вы слышите, товарищ Ефимов и товарищ Глухов, – на вашу ответственность: в двадцать четыре часа очистить полиграфкомбинат и другие объекты. Эшелоны уже получили команду – в Ташкент.

Каково же было директору комбината Василию Федоровичу Архангельскому снимать машины, которые едва ли не вчера были установлены на новеньком, выложенном керамическими плитками полу! Благо не нужно было ничего объяснять рабочим. Они уже знали, что здесь будет авиационный завод, но как все же тяжко было сокрушать ломом стены; еще помнилось, как давал Василий Федорович нагоняй из-за каждой царапинки на голубой панели, а тут…

– Днепрогэс изорвали, когда обстановка потребовала, – сказал Архангельский, сутулящийся больше обычного.

Когда подошли первые платформы, цехи уже были свободны.

На фронте бытовало выражение: «С колес – в бой». То же можно сказать об авиастроителях (к ним, кстати, присоединились и многие ташкентские полиграфисты).

Лили нудные бесконечные дожди. К брезентовым чехлам, которыми были укрыты самые ценные станки, прилипли заброшенные злыми холодными порывами ветра разлапистые листья чинар. Все – и рабочие, и инженеры, и директор завода Борис Дмитриевич Лисунов – не уходили с площадки. Здесь питались из походных кухонь, здесь получали по карточке свою рабочую норму: 800 граммов хлеба, здесь, между станин, на несколько часов засыпали в изнеможении, пока товарищи продолжали нести вахту.

Ровно через месяц из кабинета Юсупова было доложено в ГКО: «хозяйство Лисунова» выпускает продукцию. Первые десантные самолеты уже «обкатывались» в ташкентском небе.

Разумеется, и собственная промышленность Узбекистана, не только металлообрабатывающая, но и текстильная, и даже пищевая, встала на военные рельсы. Всего за полгода хозяйство было перестроено на военный лад. И все это при том, что Узбекистан теперь мог полагаться лишь на себя. Война прервала налаженные экономические связи; мгновенно возникла нужда в материалах, промышленном сырье, инструментах, запасных частях. Об этом докладывали письменно в ЦК, а из отделов Юсупову. Он собрал аппарат и сообщил со всей свойственной ему подчас категоричностью:

– Ни у меня, ни у других секретарей ЦК нет времени читать докладные записки. Этот стиль работы, товарищи, надо прекратить. Вы спросите, что делать? Я вам отвечу: идти на предприятия, помогать им, изыскивать возможности на месте, бороться с волокитой и бюрократизмом по правилам, которые диктует военная обстановка; советоваться с народом, с большевиками.

На Ташкентской швейной фабрике выходили из строя машины из-за того, что сносились детали. Нечего было надеяться теперь на то, что их пришлют из подмосковного Подольска. Инструктор ЦК собрал партийцев, спросил: «Как быть? Фронт ждет нашей продукции. (А это были не только гимнастерки, но и парашюты, и чехлы для орудий.) Мы – в бою. Давайте действовать как в бою».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю