Текст книги "Усман Юсупов"

Автор книги: Геннадий Седов

Соавторы: Борис Ресков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Фронтовая ударная бригада члена партии Примова – токари, слесари, кузнецы – сама начала изготовлять простейшие детали, а вскоре даже самые сложные и тонкие. Все до единой машины были введены в строй.

Расшевелили и местную и кооперативную промышленность, которые едва ли не традиционно числились в отстающих. Они искали (и находили, порой на удивление ученым!) местное сырье, лом цветных металлов, подвергали его первичной обработке и поставляли военным заводам, а сами использовали для дела отходы крупных предприятии.

Фронт получал из Узбекистана самолеты, авиамоторы, минометы, бомбы, мины, обмундирование и обувь, продукты. Когда под Москвой были даны по фашистам первые залпы из «катюш», в ЦК КП(б) Узбекистана говорили друг другу радостным шепотом, – производство реактивных снарядов в Ташкенте относилось к области военной тайны: «Мы стреляли».

Через полгода после начала войны Юсупов говорил со строителями Северного ташкентского канала (кстати, на этой встрече присутствовали эвакуировавшиеся в Ташкент Алексей Толстой и Владимир Луговской, а переводил речь Юсупова с узбекского Гафур Гулям, прекрасный поэт и широчайшей души человек, тот самый, который обратился к обездоленным войной детям со словами «Ты не сирота»), согревшими сердца миллионам).

– На каждую фашистскую гадину, – докладывал народу первый секретарь ЦК, – мы даем, по крайней мере, по одной авиабомбе, по одному снаряду и гранате, несколько сот патронов. Если не на одного, то на десяток фашистов – по одной «катюшке», – он произнес именно так, с милой неправильностью, и разъяснил строителям, по преимуществу колхозникам: – Говорят «Катя», а уменьшительно «Катюшка». Правда, обычно понимают так, что Катеньку любить – хорошее дело, но я вам доложу, что это такая «Катенька», которая не оставляет от фашистов ни мяса, ни костей. – И люди восторженно рукоплескали.

Из Узбекистана уходил эшелон за эшелоном: запломбированные вагоны, и на площадке – красноармеец с винтовкой наперевес.

«Мы разместили, смонтировали и пустили в ход десятки важнейших оборонных предприятий… Можно с полным основанием сказать, что за время войны Узбекистан стал одним из серьезных центров военной промышленности Советского Союза», – говорил в другом своем выступлении Юсупов.

Шли эшелоны и в Узбекистан. Прибыло несколько институтов Академии наук СССР (около четырехсот ученых), Белорусская академия наук, Ленинградская консерватория, Украинский академический театр драмы имени Франко, московские театры: имени Ленинского комсомола, имени Революции, Государственный еврейский театр.

Приехала большая группа писателей, и среди них – Алексей Толстой, Анна Ахматова, Якуб Колас.

Ватаги студентов из Ленинграда, Киева, Харькова, мгновенно загоревшие под южным солнцем парни и девушки, весьма беспечные и веселые на фоне грозной поры, разгружали институтское оборудование, сколачивали в общежитиях двухэтажные нары.

Ловко перескакивая начищенными сапогами через лужи на кирпичных тротуарах, спешили на занятия слушатели Высшей военной академии имени Фрунзе.

Во дворе Центрального телеграфа на рассвете выстраивались на зарядку курсанты академии связи, одного из многих военных учебных заведений, прибывших в Узбекистан.

А сколько двигалось черепашьей скоростью, застревая на каждом разъезде, но неуклонно – на Ташкент, наспех сформированных злыми от усталости станционными дежурными поездов, с горькой иронией называемых «пятьсот веселый». Ехали в теплый спокойный край осколки семей, чьи отцы сложили головы в первый день войны, на пограничном рубеже; ехали, спасаясь от фашистов, киевляне и одесситы, жители сожженного Смоленска и израненного Минска; ехали из Молдавии и Буковины…

Счет шел уже не на десятки, а на сотни тысяч. И каждому нужна была хоть одна лепешка в день. А Узбекистан до войны две трети хлеба завозил из краев, которые ныне были заняты врагом. В ноябре, когда волна эвакуации достигла высшей точки, было подсчитано, что зерна остается только на несколько месяцев.

И каждому нужна была хоть какая-никакая защита от непогоды и холода, а кирпича, досок, даже гвоздей не хватало, чтоб строить цехи для военных заводов.

На Привокзальной площади Ташкента сидели таборами беженцы – на чемоданах и узлах, соорудив из одеял ненадежные навесы над головами. Созданные сразу же комиссии: от местных Советов до Совнаркома (членом республиканской комиссии по делам эвакуированных состоял и У. Ю. Юсупов), – занимались учетом, устройством этих людей; принять и обеспечить мало-мальски необходимым всех сразу было невозможно и чисто физически, и потому, что надо было искать и находить новые решения, а возможности были, казалось, исчерпаны дотла. И самые слабовольные из эвакуированных уже ходили по дворам, прося пристанища, а самые нахальные, бывали и такие, так же как бывали трусы на фронте, уже брали за горло. Из уст в уста передавалась похожая на легенду история о еще нестарой тетке, которая привела шумную и бесцеремонную ораву своих детишек в горисполком, впустила их в кабинет председателя и заявила, что никуда они не уйдут отсюда, пока родная Советская власть не даст ей квартиры.

Не исключено, что версия эта немало обросла домыслами. Более того, могла она наряду с паническими слухами о положении на фронте быть сознательно пущена вражескими языками. К тому же зазвучали эгоистичные, дремавшие в благополучное время струнки в душе у иных обывателей, которые теперь вынуждены были стоять в очередях, длина которых возросла вдвое, а то и втрое. А как обидно было – тут уж попробуй не пойми ее – добропорядочной ташкентской хозяйке, когда приезжая дама (а вместе с массой тех, кто лишился последнего достояния, прибыли в Ташкент и люди весьма денежные) забирала, не торгуясь, последний десяток яиц на Алайском рынке у перекупщицы с бегающими глазами.

Морская волна выбрасывает на песчаный берег мириады капель соленой воды, а вместе с ними – окурки, ржавые жестянки и пустые бутылки.

Сидя на земляном полу, усыпанном окалиной и спекшейся глиной от опок, усталые женщины, недавние минские модельерши и ленинградские искусствоведы, обрубали тяжелыми молотками заусенцы с минных болванок.

Девочки из интеллигентных киевских семей, мальчики из знаменитой одесской школы имени профессора Столярского становились токарями и фрезеровщиками.

Юноши неумело переправляли в паспортах год рождения – конечные цифры «25» на «23», – чтобы их призвали в армию, пока идет воина. Но находились и приспособленцы, и спекулянты, и воры. Пусть их было немного, они в отличие от тех, кто торопился затемно на заводы, были на виду.

Даже на собрании городского партийного актива к Юсупову поступила записка: «Ташкент чрезмерно перенаселен ненужными элементами. Но лучше ли отправлять эшелоны дальше?»

– Куда? – спросил, в свою очередь, с сердитым вызовом Юсупов. – К папе римскому?

В заключительном слове он все поставил на места:

– К нам едут люди, которые жестоко пострадали от войны. Многие из них испытали ужасы фашистского террора. Надо окружить их вниманием, протянуть руку братской помощи, а вместо этого эвакуированных в ряде случаев третируют, относятся к ним как к чуждым советскому обществу людям. Партийный актив должен решительно разбить подобные настроения как вредные, антисоветские. Нужно принять все меры к бытовому и трудовому устройству эвакуированных, окружить их вниманием, помочь быстрее включиться в нашу общую работу.

Таково было мнение и указание Центрального Комитета, высказанное его первым секретарем, а далее, выступая уже как Усман Юсупов, в умении которого подсказать выход из, казалось бы, безвыходного положения все убеждались не раз, он советовал:

– Потесните учреждения; рабочий стол может стоять даже в коридоре, но освободите хоть комнату для общежития.

– Стройте времянки, как наши прадеды строили: из глины и самана, зато внутри тепло и сухо.

– А как быть с хлебом? – опять и опять спрашивали у него.

Бывает, человек в порыве перескочит через пропасть, а потом, оглянувшись, и восхищается собой, и ужасается: как это я сумел? Нечто подобное испытывают нынче люди, которые были близки к Юсупову в годы войны. Они вспоминают, как, знакомясь с очередной сводкой о количестве выданных населению продовольственных карточек, не скрывали своих страхов за то, удастся ли пережить без голода год грядущий. Но вот же: остались живы все, хотя до сих пор кажется это невероятным.

Он был партийным руководителем, пусть первым в республике. Кроме него, кроме ЦК, были органы законодательные, исполнительные, которые он никогда не подменял авторитетом ЦК, не оттеснял от дела; наоборот, постоянно подчеркивал: «Необходимо все вопросы хозяйственного, советского порядка рассматривать лишь на заседаниях СНК и его решения считать окончательными, подлежащими безусловному выполнению. Совершенно излишне рассматривать одни и те же вопросы ЦК и СНК, дублировать работу». Никогда никого не упрекал и не наказывал Юсупов за проявленную инициативу. Все знали об этом. Но знали, что и результат должен быть при этом благим. А кто примет на себя величайшую, чтоб не сказать страшную ответственность: посеять на поливных землях Узбекистана, хотя бы на части площадей, не хлопок, а хлеб?

Сама жизнь Юсупова снова приводит нас все к тому же сравнению первого партийного руководителя с полководцем. Да, он не подставляет, подобно солдату, голову под пули. Но нередко ему приходится принимать, уже одному, окончательные решения, взвалив на себя такую ношу ответственности перед настоящим и будущим, что впору поседеть за ночь.

Юсупов, следуя своим правилам, прежде всего заставлял работать и думать членов ЦК, всех, кто занимался сельским хозяйством. Никогда, ни прежде, ни потом, не ставил он столько раз одни и тот же вопрос: мы можем рассчитывать лишь на собственные ресурсы. Как в этом случае обеспечить население хлебом? 20 сентября он обращается с этим к активу Ташкентской парторганизации. Он говорит, что необходимо расширить (очевидно, лишь в одной Ташкентской области) посевные площади по сравнению с текущим годом почти на 120 тысяч гектаров. Речь-то шла не только о зерновых, но и о сахарной свекле (в Узбекистан эвакуировался десяток сахарных заводов). Прежде в республике эту культуру не сеяли. Теперь это стало насущной необходимостью.

– Каждое зерно будем учитывать, – предупреждает Юсупов, чтобы окончательно поломать довоенную тенденцию, когда план по озимым кое-где выполняли спустя рукава, а после ссылались на неурожай. (Земли-то, на которых сеяли хлеб, – неполивные (богара), так что все зависело от бога, от погодки.)

Две недели спустя на собрании работников аппарата ЦК он вновь напоминает:

– Надо посеять озимые на богаре, в течение ближайших десяти-пятнадцати дней, иначе будет поздно. Посеять зерно на условно-поливных землях, использовать весенние паводковые воды, два раза полить зерновые.

Он не до конца уверен, правильны ли его рекомендации, и обращается к специалисту:

– Можно это сделать, товарищ Мальцев?

– Можно.

На память перечисляет он районы, где есть возможность расширить зерновой клин:

– Только в Орджоникидзевском районе – тысяча – тысяча пятьсот гектаров. В колхозе «Темир кадам», например. Можно на этих землях и повторные посевы делать – сеять просо.

Надо шевелиться, ехать в Таджикистан, в другие районы, чтоб купить этих семян. А спросите вы об этом товарища Инжелевского, он ответит: «Зерном не занимаюсь». Спросите Гогсадзе, он скажет: «Вы по ошибке у меня спрашиваете. Спросите у Мальцева…»

Неделю спустя на крупнейшем с начала войны совещании перед секретарями обкомов и председателями облисполкомов, руководителями республиканских организации:

– Мы должны во что бы то ни стало увеличить производство зерна в два с половиной – три раза. Проверки показали, что в колхозах есть свободные земли; надо использовать приусадебные участки колхозников: сперва снимать урожай хлеба, а потом – овощей. Или сначала овощи, а вслед за ними сеять просо или маш [10]10
  Маш – сорго.


[Закрыть]. А сколько пустующей земли в садах, в виноградниках?

Иногда сталкиваешься прямо-таки со смехотворными фактами: на большой площади держат четыре дерева и говорят, это сад. Почему в таких случаях не использовать землю под зерно?

Двадцать лет спустя директор совхоза «Халкабад» Усман Юсупов будет поступать именно так, хотя потребность в хлебе уже не будет столь остра.

Он задает направление, тон, и выступающие не просто соглашаются с ним; они предлагают: «Подсобные хозяйства заводов должны сеять не бахчевые, а рис»; «Ташкент в состоянии покрыть потребность в хлебе за счет собственных ресурсов»; «Урожайность на богаре должна быть не меньше шести центнеров, а на поливных землях – 15 центнеров с гектара».

Юсупов обращается к колхозникам. Они вышли на строительство Северного ташкентского канала:

– Неужто мы будем просить союзное правительство, чтобы нам в такое тяжкое для страны время дали десять миллионов пудов хлеба? Нет, это было бы неправильно, это было бы нахально, это было бы не по-большевистски: к трудностям фронта наваливать дополнительные трудности. А как же быть? А так: решить проблему хлеба здесь, в Узбекистане, самим обеспечить себя.

Он знает сердце своего народа и взывает к нему:

– Представьте: вот ваш голодный ребенок плачет, старуха мать пьет чай без кусочка лепешки, а вы не в состоянии дать им хлеб. Это в тысячу раз труднее любых трудностей, которые нам предстоит здесь преодолеть.

Мы можем многое сделать, используя внутренние возможности республики. Одна из них – оросить эту степь. Тогда уже в начале нынешнего лета она даст не два-три, а пятнадцать центнеров зерна с гектара.

28 марта 1942 года земляные работы на канале были окончены. Ко времени поливов по нему пошла вода.

Но всей огромной хлебной задачи Северный ташкентский, к сожалению, не решал. Строительство его было одной из важных мер, намеченных пятым Пленумом ЦК КП(б) Узбекистана. Он состоялся в конце первого военного года и был посвящен вопросам производства вооружения и боеприпасов, разработке военно-хозяйственного плана на 1942 год и вопросам усиления организационно-партийной и политико-воспитательной работы в условиях военного времени. Пленуму предшествовала та требующая огромной отдачи сил и, увы, почти незаметная внешне, как многие настоящие свершения, работа, которая и составляет подлинную суть партийной деятельности. Пленум или съезд начинается задолго до заседания, президиумов, стенограмм и принятия решении. Тот, о котором идет сейчас речь, начался тогда, когда на места выехали направленные бюро ЦК, снабженные подробнейшими инструкциями бригады. Во главе их стояли самые ответственные работники – секретари ЦК, заместители председателя Совнаркома. В очень короткие сроки они определили и взяли на учет все внутренние ресурсы и производственные возможности каждой из областей. Ночи напролет просиживали они с сотрудниками обкомов и облисполкомов над сводками, таблицами, картами, а потом начиналось главное: выезды в районы, во все наиболее крупные колхозы, в совхозы; собрания первичных партийных организации, где нередко высказывалось рядовым членом партии мнение, мысль, предложение, которые затем полноправно входили в постановление пленума и возвращались уже в качестве директивы-приказа, продиктованного коллективным умом партии.

Та, принятая в декабрьские дни 1941 года, требовала от большевиков резко увеличить производство боеприпасов, расширить добычу цветных металлов, пустить новые электростанции, чтоб была обеспечена бесперебойная работа военных заводов, наладить производство всех важнейших стройматериалов; цемента, извести, мела, черепицы, толя.

Было подсчитано, что посевные площади можно будет увеличить на полмиллиона гектаров, а валовой урожаи зерновых должен быть доведен до 15 миллионов центнеров. (В 1941 году было собрано 5,5 миллиона центнеров.)

Вновь были направлены на село партийцы из городов – агрономы, механизаторы, бухгалтеры и просто – организаторы производства.

Но борьба на трудовом фронте, так же как на фронте военных действии, не была триумфальным маршем от победы к победе. Знал ли, предвидел ли Юсупов, что требование – дать во что бы то ни стало хлеб – снизит внимание к главной культуре, к хлопку? Сегодня только он один смог бы ответить на этот вопрос, а заодно сказать о том, почему он, столь в иных случаях непримиримый в своем отношении к тому своеволию, когда во имя ограниченных сегодняшней потребностью интересов отодвигается на задний план главное (а для Узбекистана это, разумеется, был, несмотря ни на что, хлопок), почему он до поры не призвал к ответу тех товарищей с мест, которые допустили, чтобы и на поливных землях выращивался не хлопок, а хлеб? Ответ на это следует искать, наверное, не в характере Юсупова-политика, а в душе Юсупова-человека, Коротко можно сказать, не боясь сентиментальности, заключенной в расхожей фразе: сердце его обливалось кровью, когда он видел голодных детей. А они прибывали и прибывали в узбекский край с такой понятной надеждой в рано повзрослевших глазах: отогреться, успокоиться, наесться досыта.

Мы упоминаем о детях, но речь-то идет и о рабочих, которые должны были иметь силы, чтобы выстоять двенадцатичасовую смену, и о колхозниках (в семье у каждого не менее шести человек), и о солдатах, которые в степях под Ташкентом учились военному делу, а потом били врага под Сталинградом.

Ему досталось к тому же на самом что ни на есть высоком уровне – на Секретариате ЦК ВКП(б). Были вызваны туда еще Абдурахманов и Глухов. Был поставлен вопрос о хлопководстве. Секретарь ЦК ВКП(б) Щербаков говорил так, да и атмосфера была такая, что каждое слово впечатывалось в мозг и душу на веки вечные. Не стеснялся к тому же – круг был узкий – и в выражениях:

– Собирать на поливных землях высокие урожаи хлеба каждый дурак сможет. Как не понять, что война не бесконечна, уже освобождены многие хлебные районы, а хлопок, кроме Средней Азии, нам никто не даст. Будьте добры, занимайтесь хлопком!

Надо полагать, Юсупов предвидел этот выговор и даже подготовился к еще худшему. Более того, и товарищи, наказавшие его, наверное, понимали, что кто-кто, а Юсупов не мог забыть о хлопке.

– Идите работайте, – сказали ему и товарищам в заключение.

Они работали.

Началась борьба, тут уж иначе не скажешь, за хлопок 1944 года. На полевых станах внесли лозунги: «Урожай хлопка и наступление на фронте – звенья единой цепи». Но работа ЦК не ограничивалась призывами. Самые сильные сотрудники из партийного и государственного аппарата (1700 коммунистов и около 2000 комсомольцев) были направлены на руководящую роботу в село. Практически в каждом колхозе оказался хоть один из них. Это была гвардия, четко представлявшая задачу, принципиальная, не отступающая на шаг от решении ЦК. (А указание давать и хлопок и хлеб оставалось по-прежнему в силе.) «Мы были люди Юсупова, – вспоминает один из товарищей, посланных партией в отдаленный андижанский колхоз. – Мы действовали от имени ЦК. Каждый имел право входить с любым вопросом лично к Юсупову».

На село тоже проникли настроения, свойственные испокон веку войне: «Как-нибудь пережить бы тяжелые времена, а там – займемся делами».

«Сейчас, – говорили большевики, – сегодня пускать на поля технику». Тракторы, даже сеялки, оставленные механизаторами, ушедшими на фронт, пришли в негодность. Организовали летучие ремонтные бригады – 1500 коммунистов и комсомольцев: механики, трактористы. Одна-единственная приходилась на целый куст колхозов, но зато это были мастера, готовые работать по-фронтовому, день и ночь. Но где взять запасные части?

Обратились к рабочим. Партийные организации заводов решили без ущерба для выпуска боевой продукции обеспечить колхозы запчастями. Город взял шефство над селом, которое недавно спасло его от голода. Рядом с плакатом: «Что ты сегодня сделал для фронта?» – в цехах появился второй: «Что ты сделал для села?» Весной на хлопковые плантации вышли тракторы, конечно не весь довоенный парк, но все же гораздо больше, чем в предыдущем сезоне. ЦК партии напоминал, требовал: никаких скидок на военное время; агротехнику во время сева соблюдать строжайше!

Конечно же, хлеб на поливных землях в первые годы войны сеяли, но была и более важная причина, из-за которой часть массивов выпала из оборота. Поднялись грунтовые воды; поля заболотились, засолились. Был залит весь Бухарский, затоплен Каганский, пострадали многие другие районы. Нужно было провести вовремя профилактические мелиоративные работы, а сил недоставало: из Узбекистана, так же как и всех советских краев, люди уходили ежедневно на фронт. Шестнадцатилетние бухарские мальчишки, стоя по горло в воде, чистили коллекторы. Коржавин рассказывал об этом на бюро ЦК. Даже по одному этому факту судя, можно представить, какой ценой были все же осуществлены мелиоративные работы и земли возвращены в строй.

Старики и дети, узбекские женщины, испокон веку великие труженицы, на их плечи легли заботы о хлопке.

У кого не хватало сноровки, у кого руки были слабы, а окучивать хлопчатник на глубину в восемнадцать сантиметров под жарким солнцем, да еще не очень сытому, – дело нелегкое. Юсупов знал, что это за работа, и потому, когда прочитал в Ферганском обкоме весьма успокоительные сводки о ходе обработки, не обрадовался, а обеспокоился. Сам проехал по полям; увидел, что у иных корней земля едва разворочена кетменем, что сорняки остались едва ли не выше хлопчатника. Свирепел, кричал, справедливо негодуя:

– Кого обманываем? Это все равно что на фронте послать командованию ложное донесение. За это расстреливают!

Доброкачественная окучка нужна была прежде всего потому, что не хватало удобрений. Надо было, чтоб земля кормила как можно лучше каждый куст хлопчатника, чтоб сорняки не забирали из нее драгоценные соки себе.

Секретари обкомов призывались к ответу. Докладывали, что приняты меры: на таких-то площадях будет произведена дополнительная окучка, на поля выйдет столько-то людей.

– И все? – спрашивал Юсупов. – А политико-воспитательная работа? Каждый ли колхозник понимает, какое значение для победы имеет его труд? Если бы понимал, умер бы, но не оставил рядом с хлопком сорняк. – Он рассказывал, не скрывая удовлетворения, о фронтовых бригадах, которые возникали по инициативе комсомола повсеместно. – Я видел десятки таких бригад, и они замечательно работали. Эти фронтовые бригады делают в два-три раза больше, чем другие, и качество работ отличное… Они живут прямо в поле, как на войне. Если не успели построить шалаши, спят прямо на грядках. Они не следят за временем, у них нет часов, – с особым упором произнес эту фразу, – они не разгибают спины, пока не обработан весь участок. Что им дает силы? Высокая сознательность. На поле – не машина с кетменем в руках, а комсомолец, боец партии.

На каждом заседании, с каждой трибуны, в любом документе настойчиво предъявляет он это требование: видеть во всем политический смысл и доводить его до сознания людей.

– Мы будем наказывать тех руководителей, которые под предлогом занятости пренебрегают агитационно-пропагандистской работой. Мы не деляги, а политические деятели, поставленные партией во главе республики.

Прочитайте теперь вот эти несколько цифр в сочетании со всем тем, о чем шла речь прежде: 10 декабри 1944 года Узбекистан выполнил государственный план хлопкозаготовок. Урожайность по сравнению с предыдущим годом повысилась более чем на четыре центнера с гектара. Триста тридцать четыре бригады собрали по тридцать центнеров с каждого гектара. Хлопка было сдано на триста двенадцать тысяч тонн больше, чем в 1943 году.

«Героической работой на хлопковых плантациях колхозники Узбекистана показали, как надо преодолевать порожденные войной трудности. Их победа – это победа животворного советского патриотизма, спаявшего воедино все народы СССР» – так оценила этот трудовой подвиг «Правда».

Следующий сельскохозяйственный год был, как все они, по-своему труден: весна наступила поздно, тракторы поизносились вконец. Но был собран урожай выше, чем в предыдущем декабре. Передовики-хлопкоробы были награждены орденами и медалями. Две тысячи шестьсот двадцать и одни человек. Этим одним был Усман Юсупович Юсупов, вновь награжденный орденом Ленина.

В войну он редко бывал дома. Случалось, месяц кряду ездил по областям, жил на больших стройках. Когда являлся в дом на Гоголевской, в мрачноватых комнатах со старой мебелью для всех наступал короткий праздник. За столом рассказывал о Сталинграде; вилки, ножи изображали армии. Все задавали вопросы, семилетняя Инна – тоже:

– А почему они не затопили печку? (Юсупов говорил о замерзающих итальянцах.)

Старший сын его, Леонид, тоже был на фронте, служил у Сабира Рахимова, первого узбека-генерала, но семья расширилась: родилась дочь Зоя, и была взята на воспитание пятилетняя русская девочка Фаина.

Юлия Леонидовна работала в Наркомате легкой промышленности, но заботы, как у всех, не ограничивались ведомством. Занималась она и детскими домами. Однажды стриженая русская девочка вскинула на Юлию Леонидовну, красивую, неизменно элегантно, но строго одетую, глаза, произнесла «мама» и тут же смолкла, поняв, что ошиблась. Юлия Леонидовна взяла девочку к себе. С Усманом Юсуповичем ничего не согласовывала; знала, он одобрит. Сам привозил из каждой поездки полон вагон (свой, служебный) детишек, подобранных на дорогах и вокзалах. Устраивал в детские дома, а тех, кто постарше, – на работу.

В Ангрене, где строили угольный разрез (начинали еще народным методом), в снежный холодный день пошел по баракам. Прежде заглянул в рабочую столовую, на кухню, поворотил поварешкой в котле.

Где картошка? – спросил у оробевшего пучеглазого зава и безошибочно заключил: – Между собой разделили. Ну ладно, доберемся до вас.

Б бараки увидел парня лет семнадцати, тощего, слабого. Оказалось, он из Донбасса, год скитался, питаясь чем бог пошлет, пока добрался до Узбекистана. Сирота, шахтерский сын.

– Долго тебе придется набирать мясо на таком питании, как у вас здесь. – И шоферу: – Возьми его в машину, отвези к нам в вагон.

Шофер Виктор Орда, еще молодой, едва тридцать минуло, отвез парня на станцию, отдал ему свое белье. В Ташкенте спросил:

– Куда этого, Усман Юсупович?

– В гараж к себе. Скажи, я велел.

Парень работал, учился, потом попросился в Ленинское стрелковое училище. Окончил и уехал на фронт лейтенантом. Наверное, погиб; иначе непременно дал бы знать Усману Юсуповичу о себе.

Никто из них, в чью жизнь Юсупов вошел как добрый гений, а нередко – спаситель, не забывал этого, а было таких людей множество. Из той же поездки, к примеру, привезли девчонку-таджичку. Нашли на станции, спала, приткнувшись к теплой стене водогрейки. Обычная невеселая история: отец на фронте, мать умерла; жила у каких-то дальних родичей, вниманием ее не жаловали, обиделась, убежала куда глаза глядят.

– На дачу ее, уборщицей поначалу, – велел Юсупов.

На даче ЦК, в благословенной, утопающей в яблоневых садах и виноградниках Дурмени, в пятнадцати километрах от Ташкента, сам он бывал очень редко. Да и семья жила в городе, Юлия Леонидовна хотя была занята меньше Усмана Юсуповича, но тоже допоздна засиживалась то в наркомате, то на заседаниях. В Дурмени жили те, которых Юсупов ценил особо; не за положение – за талант; достаточно назвать певца Фазлитдина Кары, поэта-сказителя Чархи, чтоб понять, что это были за люди. Была и молодежь. Азизхан Каюмов, к примеру.

Юсупов увидел его в Коканде. Восемнадцатилетнего Азиза и четырнадцатилетнего брата его Лазиза (ныне Лазиз Лулатович Каюмов, светлая голова, профессор, крупнейший в республике литературовед), поэт Чархи, покровительствовавший способным юношам, привел на чаепитие, собранное в честь Юсупова в кокандском саду.

– Наш юный стихотворец.

– Читай, – сказал Юсупов.

Ребята были в жалкой одежонке, робели, к тому же взгляд их помимо воли был прикован к скатерти, на которой стояли подносы с фруктами, лежали свежие лепешки. Как равноправные гости, могли и они взять что хотелось, но в присутствии такого человека…

Азиз начал читать стихи, посвященные курултаю (съезду) хлопкоробов. (Какие же еще могут понравиться первому секретарю ЦК?) Сочинение это, длинное, риторичное и довольно-таки нудное, было опубликовано Б городском газете, и Азиз этим обстоятельством весьма гордился.

Юсупов выслушал его терпеливо и заключил:

– Мы не поэты, конечно, но если бы поднатужились, то могли бы что-то наподобие этого сочинить. Прочти-ка еще.

– Читай свою лирику, – подсказал Чархи.

– Вот это нравится, – сказал Юсупов и с особым вниманием посмотрел на Азиза. Узнал, что тот учится в местном нефтяном техникуме не потому, что душа лежит, а по бедности: в Ташкент отец отправить его не в состоянии.

Слабости своей Юсупов все же уступил. Обстоятельно порассуждал вслух о том, что к таланту нужно еще и образование, тогда только он сможет окрепнуть и развиться. Мальчики почтительно слушали, а голова у них кружилась от запаха свежих лепешек. Он понял, конечно. Встал и сказал:

– Оставайтесь за столом. Попейте чайку, ребята.

Они сперва набросились на еду, а потом полезли на вишню, набили полные карманы… Неожиданное пиршество это запомнилось, пожалуй, не меньше, чем разговор с Юсуповым.

А он не забыл, оказывается.

Вскоре Азиза пригласили в горком и сообщили, что отправляют его в Ташкент и что он должен явиться в секретариат Юсупова. Все столь сложные в военное время вопросы (надо было сняться с воинского учета, получить разрешение на прописку в столице; даже билет на поезд достать было непросто) были решены мгновенно, и Азиз в саржевой гимнастерке и с не имеющей цены трехрублевкой в кармане прибыл в Ташкент. Заняться им сразу же Юсупов, разумеется, не мог. Товарищи из аппарата решили было, что юного поэта отправят в Янгиюльский театр. Было тогда такое зрелищное предприятие, которое, впрочем, спектакли показывало крайне редко, зато в штаты его, весьма раздутые, зачислены были не только актеры, но и многие писатели, ученые, художники. Нарушение это сделано было по прямому указанию Юсупова, чтоб поддержать, а может, даже спасти людей талантливых, но по-бытовому гораздо менее приспособленных к жизни.

В Янгиюльском театре получали зарплату, которая, впрочем, значения не имела, а главное – кормились три раза в день, отоваривали (было и такое выражение) литерные продовольственные карточки знаменитый певец из Хорезма Ширази, литераторы и музыканты, и среди них Айбек и Юнус Раджаби – достаточно, наверное, этих, всегда с гордостью произносимых в Узбекистане имен.