Текст книги "Лев и Аттила. История одной битвы за Рим"

Автор книги: Геннадий Левицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

С великим мужеством сражались аланы из войска Аэция, ведомые королем Сангибаном. Лишенные возможности совершить предательство, они видели только один путь спасения: прорубить мечами дорогу в строю противника.

Аттила, видя, что его войско не может сражаться должным образом, подал сигнал отхода. В свою очередь, Аэций прекрасно знал, что удаление огромных конных масс на расстояние полета стрелы сделает гуннов неуязвимыми, а римское войско обрекает на гибель. Римские рожки дружно затрубили сигнал атаки, и он звучал все время, пока шла битва. Войска союзников упорно бежали за отступавшими гуннами, не позволяя им оторваться. И вот уже битва кипит на холме, среди неубранных трупов с ночной битвы. Кони и люди часто о них спотыкаются, и наконец-то погибшие ночью гепиды и франки оказались погребенными под толщей свежих тел.

Вопреки желанию и усилиям Аттилы продолжалась рукопашная битва – необыкновенно жестокая, зверская, упорная, кровавая. Страшнее этого сражения не помнили люди, о подобном ужасе не сообщали хроники предыдущих столетий.

"Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток, – рассказывает Иордан. – Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они, раненые, и пролили".

Отряд отчаянных вестготов обошел с тыла гуннское войско и едва не добрался до Аттилы. Тому пришлось укрыться в своем лагере, стеной которого являлись поставленные одна к другой телеги. Следом за правителем в этот весьма ненадежный лагерь устремилось все войско. Положение спасла предусмотрительность Аттилы, то есть его неторопливость с началом битвы.

Небесное светило соединилось с землей на далеком западе и, окрасив горизонт в кроваво-багровые тона, уступило место блеклой луне. Тьма наступила прежде, чем побеждающая сторона одержала полную победу. Для некоторых отчаянных смельчаков наступившая ночь не стала преградой для действий, но действия эти принесли им только вред. Торисмунд, сын короля Теодориха, в глухую ночь наткнулся на повозки врагов и в короткой битве потерял сопровождавших его воинов. Он храбро сражался, но был сброшен с коня, ранен в голову, и только по случайности был спасен от плена бродившими рядом соотечественниками. Так, в один день, вестготы едва не лишились и короля, и его наследника. Аэций также оторвался от своих войск, пытаясь в темноте разобраться, чем закончилась великая битва, дабы с утра завершить начатое. По вине ночной сумятицы римский полководец некоторое время блуждал среди врагов, но все же счастливо вернулся в свой лагерь.

Утром следующего дня союзники обозрели поле между двумя лагерями – все оно было покрыто трупами и умирающими, но воинов Аттилы лежало гораздо больше. Союзники надеялись, что теперь управиться с врагом будет несложно, но они имели дело с противником, который никогда не терял самообладания. Как сообщает Иордан, Аттила "не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом".

Гуннские лучники не позволяли приблизиться к лагерю никому; когда не имелось достойной цели, они оттачивали свое мастерство на птицах. Последние слетелись на Каталаунские поля едва ли не со всей Галлии.

Единственное средство, которым можно было победить Аттилу – это измор. Союзники перекрыли дороги, чтобы препятствовать подвозу продовольствия гуннам, и начали окружать лагерь. Римляне копали ров, ставили частокол… Впрочем, усердствовали в основном воины Аэция, вестготы же беспорядочно метались, словно пчелы, утратившие матку. Ведь на следующий день вестготы обнаружили, что в их рядах недостает короля, который правил почти вечность – 33 года. К полудню у подножья холма обнаружили тело престарелого Теодориха. Тут пошли слухи, что умер и его наследник – Торисмунд, получивший ночью ранение в голову (он был слаб, и почти не покидал походную палатку).

Торисмунд явился перед войском в окровавленной повязке; ему сразу же передали власть почившего отца. Народ не может оставаться без главы, в особенности в тревожные времена. Потом вестготы пролили в память короля скупые мужские слезы, и новый король, как подобало доброму сыну, проводил в похоронном шествии останки почитаемого всем народом отца. Вместе с Торисмундом своего союзника проводил Аэций. Римлянин не отходил от нового короля ни на шаг, но разговор у них состоялся, только когда земля сомкнулась над остывшим телом Теодориха.

– Мы отомстим за гибель твоего отца. – Аэций обнял нового короля вестготов и смахнул скупую слезу.

– Разве это поле, покрытое телами гуннов, восточных готов, гепидов – недостаточная месть за смерть нашего короля? – удивленно посмотрел на римлянина Торисмунд.

Аэций вначале остолбенел от вопроса, который не требовал ответа, но уже через мгновение понял, что несколько минут назад было похоронено нечто большее, чем король вестготов по имени Теодорих. Все планы Аэция рушились из-за случайной смерти союзника. Было обидно до боли в сердце. В этот миг он терял большую часть союзного войска, без которой Аттилу не одолеть.

– Мы должны закончить наше общее дело, дабы душа благородного Теодориха оставалась в покое. Ради великой победы твой отец отдал жизнь, – продолжал борьбу за союзника Аэций.

– Прежде всего, избранный король обязан позаботиться о покое живых. Мертвых оставим попечению мертвецов. – Торисмунд явно не желал принимать планы Аэция, и на то имелись основательные причины. Некоторые из них король открыл немедленно: – Вести о гибели Теодориха, несомненно, достигнут Тулузы; как не сомневаюсь в том, что опоздает в Тулузу известие, что у вестготов есть новый король. Если я теперь не отправлюсь в главный город вестготов, чтобы принять королевскую власть от всего народа, как желал отец, то позже мне придется подтверждать мечом право на отцовскую корону. Пойми, Аэций, мне не хочется быть жестоким по отношению к соплеменникам; и ведь, что еще хуже, доведется скрестить меч со своими близкими родственниками и друзьями.

– Но осталось совсем немного, – с сожалением промолвил Аэций. По моим сведениям, в лагере Аттилы нет зерна и скота. Голод принесет нам то, чего опустившаяся ночь помешала получить на поле битвы. И эта победа не будет стоить нам многих жертв!

– О чем ты говоришь?! Гунны еще не начали поедать своих лошадей! Я понимаю тебя, Аэций, но пойми и ты меня. В Тулузе осталось четыре родных брата, и не со всеми я дружен. Как только они получат известие о смерти отца, первым делом войдут в сокровищницу Теодориха, а затем начнут делить его власть. Прости, я устал тебе объяснять то, что должно быть понятно любому человеку, который имеет хотя бы малую власть.

– Но может… ты оставишь в лагере половину войска или хотя бы часть? – в последней надежде промолвил римлянин.

– Нет, – твердо отрезал Торисмунд. – Наш народ, как и все прочие, уважает силу. Вчера вестготы сражались, словно львы. И полегла на этом поле наших воинов не одна тысяча. Едва не половина из оставшихся в живых пролила свою кровь. С чем я приду в Тулузу, если поделюсь храбрецами с тобой?!

Мудрейший Флавий Аэций, который, казалось, охватывал своим разумом все происходящее на поле, все же пропустил одно событие. Несколько часов назад, когда еще не найдено было тело Теодориха, у Торисмунда состоялась беседа с одним из предводителей остготов. То был Видемер – младший из трех братьев, принадлежавших к могущественному роду Амалов. Ему тем легче было проникнуть во вражеский лагерь, что облик, одежда и вооружение восточных и западных готов почти не отличались.

– Что ты хочешь, бесстрашный воин? – задал вопрос Торисмунд, когда узнал, кто стоит перед ним.

– Известна ли тебе судьба великого Теодориха? – в свою очередь спросил неожиданный гость.

– Его ищут с раннего утра и не могут найти, – признался Торисмунд.

– Мои воины видели, как упал твой отец. Прими соболезнования от всего рода Амалов, мне сказали, что Теодорих погиб. Но никто из остготов не имеет на руках крови твоего отца. Не враги, но злой рок забрал жизнь бесстрашного короля. Его конь споткнулся, а в этот ужасный день оказаться лежащим на земле – значило принять немедленную смерть.

– Где же тело короля?! – проявил нетерпение, впрочем, невраждебное, Торисмунд.

– У подножья холма растут две одинокие березы. Они видны отсюда, – указал перстом Видемер. – Между ними, ближе к правому дереву, под грудой наших и ваших воинов, соединенных смертью, ты найдешь тело Теодориха.

Торисмунд тотчас же отправил воинов к указанному месту.

– Жаль, что судьба сделала нас врагами, – произнес он.

– Ничто не может помешать нам стать друзьями, – неожиданно ответил Видемер. – Почему бы готам не перестать уничтожать друг друга? Их погибло в этой битве более, чем любых других народов. Но кто воспользуется плодами, когда готы окончательно перебьют сами себя? Гунны и римляне?! И нам будет неважно, кто выйдет победителем во всеобщей бойне.

– Что ж делать, – печально промолвил Торисмунд. – Мы связаны договором с Аэцием.

– Теодорих и павшие воины сполна сдержали данное слово. Теперь нам осталось позаботиться об оставшихся в живых готах, многие из которых изнывают от ран. Еще одна такая битва, и некому будет защитить наших жен и детей.

– Ты предлагаешь измену?

– Ничуть, – успокоил собрата Видемер. – Восточные и западные готы не перейдут во враждебный лагерь, они всего только перестанут убивать друг друга. У тебя, Торисмунд, есть весомый повод отправиться в Тулузу, хотя он омрачен великой печалью. После смерти Теодориха тебе как старшему сыну надлежит принять его власть. Когда найдут тело славного Теодориха, ты получишь войско вестготов в свое полное распоряжение, но власть над народом новый король должен принять в Тулузе. Тебе даже не придется обманывать Аэция, потому как промедление в твоем деле весьма опасно, и в Тулузу ты должен явиться в окружении большого войска. Этот мир уважает только силу.

– Но в это время Аттила с гуннами и восточными готами разобьет Аэция, а затем придет и наш черед.

– Я и мои братья сказали Аттиле, что готы из-за великих потерь не будут участвовать в битве и не смогут продолжать поход в глубь Галлии. Восточные готы будут лишь защищаться в случае нападений врагов.

– Мне остается согласиться с твоими разумными замыслами и выполнить свою их часть. – Крики у подножья холма заставили Торисмунда торопиться с ответом. Они могли означать одно: тело короля найдено.

Вчерашние враги обнялись, как самые лучшие друзья, а воины из свиты Торисмунда проводили Видемера едва не до лагеря остготов.

Битва на Каталаунских полях не получила продолжения, но и однодневный итог ее был ужасен. Сто шестьдесят пять тысяч воинов пало с обеих сторон, не считая пятнадцати тысяч гепидов и франков, перерезавших друг друга в ночной битве.

Прочитал и исправил

Гунны едва ни уничтожили римский мир в середине V столетия, но они были единственным коварными и опаснейшими врагами Рима. В это же время совершались другие атаки на него – для христиан не менее серьезные, чем нашествие свирепых кочевников. В отличие от Аттилы, неожиданные враги желали овладеть, в первую очередь, не жизнями и свободой римлян, но их душами.

Едва на Востоке была одержана победа над опаснейшей ересью – несторианством, как в тех же краях родилось евтихианство. Новая ересь получила свое название от имени главного ее проповедника: константинопольского архимандрита, игумена монастыря Святого Иова – Евтихия. Позже ересь будет именоваться монофизитством, и новое название более полно отразит ее суть. Краеугольным камнем в учении Евтихия являлось признание за Иисусом Христом только Божественной природы, а сущность человеческая в Нем отрицалась.

8 августа 449 г. императором Востока Феодосием II был созван Вселенский собор. Проходил он в малоазийском городе Эфесе, в церкви Святой Богородицы, и главная потребность его виделось в том, чтобы прекратить раздоры между различными богословскими течениями и установить единство церкви. Результат собора не только разочарует Великого понтифика Льва, но приведет его в ужас.

127 епископов и 8 священников принимали участие в открытии Эфесского собора. К этому времени евтихианская ересь успела распространиться по многим провинциям Восточной империи: Малой Азии, Египту, Сирии, а за пределами империи – в Армении. На соборе преобладали сторонники Евтихия. Собравшиеся не стали дожидаться легатов Великого понтифика. Все же те хоть и опоздали к открытию, но прибыли, когда до закрытия собора было далеко. Посланники Рима привезли письмо Льва к непримиримому противнику Евтихия – патриарху Константинопольскому Флавиану, в котором доказывалась двойственная природа Иисуса. Великий понтифик передавал просьбу к собору принять изложенные в письме выводы – в качестве правила веры.

Прибывшим из Рима не позволили даже зачитать послание Великого понтифика. Председательствующий на соборе патриарх Александрийский Диоскор заявил, что вера – не тема для обсуждения, а обсуждать необходимо поступки.

Год назад святитель Флавиан (к которому обратился Лев со знаменитым посланием) на поместном соборе добился осуждения Евтихия как еретика. Теперь ситуация сменилась на прямо противоположную, и защитнику веры пришлось расплачиваться за свою принципиальность. Патриарх Константинопольский Флавиан был объявлен отступившим от истинной веры; та же участь ждала и его сторонников. Евтихия собор оправдал, вернул ему священнический сан и архимандрит-ство. Некоторые из участников собора пытались подать голос в защиту патриарха Константинопольского, но тут в церковь ворвалась толпа воинственно настроенных монахов – последователей Евтихия. Предводитель их, Варсума, объявил:

– Мы будем делить надвое всякого, разделяющего естество Христово на двое.

Секретарям некоторых епископов, которые продолжали записывать происходящее на соборе, монахи переломали пальцы. Затем началось избиение противников Диоскора и Евтихия. Жестоко потерпел от разбойничьих деяний подручных Варсумы патриарх Флавиан. Спустя три дня после закрытия собора он скончался. Но, прежде чем умереть, разжалованный и изгнанный патриарх Константинопольский вместе с епископами Евсевием Дорилейским и Феодоритом успел отправить отцу Льву протест на действия собора:

"Благочестивейшему и блаженнейшему отцу и архиепископу Льву Флавиан о Господе радоватися.

Уместно в настоящее время спокойно донести и воспользоваться апостольской апелляцией к вашей святости, чтобы она, выступив на востоке, принесла пользу бедствующей вере святых отцов, которую предали страшному унижению. Ибо теперь смешано все, разрушены церковные постановления, вследствие разногласия погибают определения веры. Благочестивые души находятся в смятении, и уже не именуется вера отеческая, а навязанная Диоскором, епископом Александрийским, и теми, которые мудрствуют одинаково с ним, проповедуется уже и именуется вера Евтихиева. Ибо ее он утвердил приговором своим и тех епископов, которых заставили согласиться с ним по насилию…"

Патриарх Флавиан рассказал Льву обо всем, что произошло на Эфесском соборе. Письмом, отправленным в Рим с последним своим вдохом, Флавиан побудил Великого понтифика к немедленным действиям. Итоги Эфесского Вселенского собора Лев не признал, и сам собор получил название Разбойничьего. Однако только новое собрание епископов всех христианских земель могло отменить постановления собора, оказавшегося во власти еретиков.

Поскольку Вселенские соборы созывались, по традиции, императорами Востока, то Лев обратился к новому константинопольскому государю с просьбой его созвать. Маркиан считался справедливым правителем. Просьбу Льва он пообещал исполнить, как только закончится война с Аттилой, и епископы всех земель получат возможность собраться в назначенном месте, в назначенный день.

Спустя полтора месяца, как отгремела величайшая битва на Каталаунских полях, из Константинополя к Великому понтифику прибыл гонец. Он сообщил, что император назначил новый собор на 8 октября 451 г. и состоится он в предместье Константинополя – Халкидоне.

Лев сразу же начал готовиться к событию, которое считал самым важным в своей жизни (впрочем, Великий понтифик с неменьшей ответственностью относился ко всему, что было связано с бытием церкви и христиан вообще). Но тут распространились слухи, что Аттила, побитый, но весьма опасный, как всякий раненый зверь, поклялся за свою неудачу перебить всех римлян. Толпы народа и днем и ночью находились у жилища Великого понтифика и умоляли его не покидать Рим. Несчастные возлагали свои надежды не на легионы и военачальников, не на императора, а на самого мирного в империи человека и требовали от него защиты от войска свирепых бесчисленных кочевников.

Лев, созерцая толпы народа, ищущего у него защиты, все же полагал, что будет полезнее в Константинополе, чем в Риме. Не обращая внимания на то, что тревожившиеся за собственную судьбу граждане грозились не выпустить его за пределы Рима, Великий понтифик, весьма уже немолодой, продолжал готовиться к трудному путешествию. Льва не столько волновало, каким образом он достигнет столицы Востока, как то, с какими словами он обратится к епископам всех христианских земель, дабы между ними воцарилось единство. И объединить христианских пастырей должно было не всеобщее заблуждение, как это произошло на последнем Эфесском соборе, а истина, дарованная Господом в Священном Писании.

Он долго размышлял, как донести до участников собора, что невозможно признавать в Иисусе Христе только Бога без человека или только человека без Бога; и отрицать в Нем человеческую плоть – значит, отрицать Его страдания на кресте.

Внезапно Лев понял, что все, о чем он размышляет, уже было им написано два года назад в письме к патриарху Константинопольскому Флавиану. Его послание не было оглашено на Эфесском соборе и до сих пор терпеливо ждало своего часа. От долгого ожидания оно вовсе не стало хуже, не стало менее убедительным, но… некоторые сомнения закрались в душу Льва, поскольку слишком многое зависело от этого документа.

Судьбоносный день становился все ближе и ближе, и у Льва вместе с тем прибавлялось хлопот. Растущее напряжение не прошло даром для человека преклонного возраста. Льва стала мучить боль в груди, он явственно слышал биение своего сердца, которое временами учащалось настолько, что было готово выскочить из груди, а иногда, наоборот, удары его были слабы и нечасты. Некоторое время Великий понтифик скрывал свое недомогание от окружающих, но все открылось в самый неподходящий момент. Во время богослужения в переполненной христианами базилике Лев внезапно побледнел и упал на алтаре.

Отца христиан привели в чувства, здесь же, среди прихожан, отыскался врач. Последний строго-настрого велел уменьшить земные заботы, больше предаваться отдыху, пешие прогулки он разрешил, но путешествие не должно быть длиннее одной мили. Если б Лев и теперь пренебрег советами врача, то заботливые прихожане не позволили бы ему отправиться в чрезвычайно утомительную поездку.

В качестве его легатов на Халкидонский собор были избраны епископы Пасхазий и Лукентий, а также пресвитеры Бонифатий и Василий. Старое послание к Флавиану, которое им предстояло огласить на соборе, Лев, прежде чем вручить, положил на гроб апостола Петра и после долгой молитвы попросил:

– Если я как человек в чем-либо ошибся или же чего-нибудь не пояснил, то ты, которому от Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа поручена церковь и сей престол, исправь сие.

Спустя некоторое время ко Льву во сне явился апостол и сказал:

– Прочитал и исправил.

В предместье Константинополя – Халкидоне – в храме великомученицы Евфимии, со всех концов света собралось 630 самых уважаемых отцов церкви. Когда легаты Великого понтифика зачитали его послание, под сводами храма раздался голос одного из епископов:

– Святой апостол Петр глаголет устами Льва.

Многострадальное письмо к патриарху Константинопольскому получило одобрение на Вселенском соборе, а его яростный противник – епископ Александрийский Диоскор – был лишен сана и отдан под стражу. Ересь Евтихия собор осудил, и сам император Востока Маркиан возрадовался воцарению единства среди христиан. Его жена Пульхерия позаботилась о том, чтобы мощи несправедливо пострадавшего патриарха Константинопольского Флавиана были с почетом перенесены в Константинополь и нашли приют в храме Святых Апостолов.

Однако вернемся к вождю гуннов – Аттиле, потерявшему в Галлии много своих воинов, но сохранившему надежду на месть. С ним Великому понтифику доведется встретиться лично, и плод этой встречи будет ошеломительным для всего мира.