Текст книги "Лев и Аттила. История одной битвы за Рим"

Автор книги: Геннадий Левицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

На всякий случай

Повозка, запряженная четверкой лошадей, покинула разбитую проселочную колею. Прекрасная, ровная и прямая, словно полет стрелы, Эмилиева дорога позволяла ехать с большей скоростью, но возница постоянно придерживал лошадей. Повозка делала кратковременные, но частые остановки, дожидаясь толпу истощенных людей. То были вчерашние римляне-пленники, которых Лев продолжал опекать. Большая часть римлян, отпущенных Аттилой на свободу, были родом из североиталийских городов – они разбрелись по своим домам. Но десятка два – уроженцы Рима – составили Великому понтифику довольно обременительную компанию. Кроме того, в повозке лежал Проспер. Переутомление притянуло за собой болезнь, и все вместе жизненные невзгоды свалили с ног верного секретаря. Некоторое время Лев никому не позволял приближаться к повозке – до тех пор пока не убедился, что болезнь Проспера не похожа на ту, что гунны зовут дыханием смерти. Однако путешествие по разбитой дороге явно не пошло на пользу секретарю.

Возле первой же таверны повозка остановилась. Не успевшие насладиться свободой римляне едва не погибали голодной смертью, а потому они жадно смотрели на здание, за стенами которого должна быть еда. Ведь до сих пор они шли по земле, совершенно разоренной гуннами. При всем желании трудно было купить что-то даже за большие деньги, потому что даже местные селяне голодали. Имелось еще одно существенное препятствие между римлянами и едой: денег не нашлось бы ни у кого. С учетом последнего обстоятельства, римлянам незачем было входить в таверну, но и удаляться от нее никто не желал. Так, вся толпа во главе с Великим понтификом и стояла некоторое время…

Наблюдательный возница кинул взор на одну из упряжек, которая остановилась у самых дверей таверны, и произнес:

– Лошади другие, а повозка мне знакома.

Лев присмотрелся к объекту внимания слуги и принял решение:

– Думаю, стоит зайти в таверну, чтобы убедиться в правильности твоих наблюдений.

Как и в последний их совместный обед, стол перед Ави-еном и Тригецием был заполнен самыми разнообразными яствами. Чревоугодники только приступили к своему любимому занятию, так как большинство блюд оставалось нетронутым. Императорские послы от удивления встали и широко раскрытыми глазами уставились на Великого понтифика. Из-за спины последнего бывшие пленники поглощали глазами еду, которая была заказана не для них. Лев поспешил исправить эту несправедливость:

– Вместе со мной идут римляне, находившиеся в плену у гуннов. Некоторые из них не видели пищи неделю и больше. Они будут чрезвычайно благодарны вам, если позволите взять хоть что-то с вашего скромного стола.

– Пусть возьмут все, – расчувствовался жалостливый Тригеций.

Авиен тяжело вздохнул, но переживать о неудавшемся празднике чревоугодия было бессмысленно. И ему пришлось поддержать товарища:

– Мы рады оказать хотя бы эту помощь соотечественникам. На здоровье вам, братья!

– Ешьте самую малость, чтобы еда вам пошла на пользу. Помните: после долгого голодания избыток кушанья – смертельный яд, – предупредил Лев недавних пленников. – Поделитесь с теми, кто остался на улице.

– Отец наш, ты все же отыскал Аттилу? – не терпелось узнать Тригецию.

– Если вы расплатились за кушанья, то нам в этом помещении делать нечего. – Лев бросил взгляд на мгновенно опустевший стол, за которым продолжали сидеть неизвестно для чего послы Валентиниана.

Все трое вышли из таверны. В качестве нового пристанище они избрали удобные скамьи под сооруженным из жердей навесом. Расползшаяся по нему виноградная лоза защищала от солнца и источала великолепный аромат. Уединившись здесь, Лев наконец-таки ответил на вопрос Тригеция:

– Я был в лагере Аттилы.

– И что?! Он идет на Рим или нет?! – Нетерпение на этот раз поразило Авиена.

– Аттила покидает Италийскую землю.

– Как же тебе удалось уговорить варвара?! Разве мог Аттила по доброй воле отказаться от своих планов? – Удивление консуляра не имело предела. – Ведь на всем протяжении прекраснейшего пути мы не встретили ни единого легиона, который мог бы оказать сопротивление гуннам.

– Не я, но Господь замыслил спасти наш город от уничтожения. Он повелел апостолам Петру и Павлу пригрозить с небес Аттиле, и свирепый завоеватель покорился желанию нашего Господа.

– Эти истощенные римляне… Ты выкупил их у гуннов? – поинтересовался Тригеций.

– Аттила отпустил всех пленников, ничего не требуя взамен.

– Удивительное благородство варвара! – воскликнул Авиен и тут же сделал приятный для себя вывод: – Получается, нам с Тригецием можно возвращаться в Рим?

– Разве вам не досадно: проделать столь долгий путь напрасно? – спросил Лев.

– Не всем дано совершать подвиги, – смиренно промолвил Авиен, – Аттила избавил нас от необходимости отговаривать его от рокового шага.

– Ты, Великий понтифик, убедил варвара даже отпустить пленных, – согласился с товарищем Тригеций. – Нам остается только принести радостные известия императору и гражданам.

– Радость будет неполной, потому как много римлян томится в рабстве у гуннов, многие из них уже отправлены в Паннонию, – разочаровал товарищей Лев. – И в ваших силах оказать помощь соотечественникам, которые находятся в плену. Аттила не против выкупа и приказал гуннам не брать за пленников высокую цену. Пока он не передумал, следовало бы поспешить и нагнать войско гуннов во время перехода через Альпы.

Авиен и Тригеций напряженно молчали.

– В чем дело? У вас нет денег для выкупа?

– Средства есть, – признался Тригеций. – Император отдал нам все, что имелось в казне. Мы должны были купить мир за любую цену.

– Едва бы вам это удалось: Аттилу не слишком интересует золото. Но за него вы можете выкупить римлян-рабов, которые находятся у гуннов.

– Мы постараемся вернуть граждан в отечество. – Авиен собрал в кулак все свое мужество и принял решение.

– Советую вам обойти стороной бывший лагерь гуннов на Амбулейском поле. – Лев посчитал нужным предостеречь императорских послов. – Там остались воины, зараженные смертельно опасной болезнью.

– Благодарим тебя за предупреждение. – Тригеций встал со скамьи. – Судя по всему, нам следует спешить, чтобы нагнать Аттилу, пока он благожелательно настроен к римлянам.

– Еще одна просьба. – Лев также встал на ноги. – Мне придется оставить больного Проспера на этом постоялом дворе. На обратном пути, вероятно, вы остановитесь здесь, чтобы отобедать и отдохнуть. Заодно спросите о моем верном секретаре; и если он до тех пор будет оставаться здесь, возьмите его с собой.

Лев благополучно добрался до Рима. В простом монашеском плаще он торопился к базилике Святого Петра, чтобы с алтаря объявить гражданам добрую весть. Как ни спешил Великий понтифик, все же он не смог пройти мимо одного действа, совершаемого толпой соотечественников.

Путь его лежал мимо храма Юпитера Капитолийского. В древние времена этот бог считался главным в длинной череде римских небожителей. Без него не обходились самые важные события в жизни города и его граждан. В храме давались самые страшные клятвы, нарушить которые было невозможно. У статуи Юпитера консулы совершали жертвоприношения при вступлении в должность. Храм был конечной точкой триумфальной процессии, и удачливый военачальник подносил в дар Юпитеру часть добычи и свои венки. Храму жертвовали лучшую часть воинской добычи, а поскольку римляне воевали всегда, то все пространство храма было загромождено величайшими ценностями. Их было столь много, что периодически приходилось удалять из храма менее ценные дары – вражеские щиты, копья, мечи.

Но вот время придуманных богов ушло, и жертвоприношения расходовались императорами на собственные нужды – по мере надобности. Со временем начали разбирать и сам храм: военачальник Стилихон снял с его дверей золотые пластины. По его же приказу в 405 г. были сожжены хранившиеся в храме древние Сивиллины книги, содержавшие пророчества на все случаи римской жизни. Спустя пять лет в храме искали добычу готы Алариха. Ко времени понтификата Льва жилище верховного языческого бога находилось в плачевном состоянии.

Следуя мимо храма, Великий понтифик заметил непривычное оживление вокруг него. По всему видно, древнее сооружение было заполнено народом, и люди продолжали толпиться у сломанной двери, надеясь проникнуть в храм. Но вот у ворот появился мужчина, на плечах которого покоилась совершенно белая, не имеющая даже темного пятнышка, овца. Лев ужаснулся происходящему: он знал, что именно такое животное полагалось приносить в жертву Юпитеру. На его памяти никто не пытался почтить подобным образом языческого идола, и Льву почудилось, что время потекло в обратную сторону. Казалось, еще немного, и оживут: Нерон, Калигула, Тиберий…

Люди расступились перед мужчиной, несшим жертвенное животное на плечах. В образовавшийся коридор следом за плывущей над толпой овцой устремился и Лев. Коридор привел к огромной бронзовой статуе Юпитера Капитолийского. Она была слишком тяжелой, и потому скульптуру не смогли утащить готы, прошедшиеся по улицам Рима сорок два года назад; она проскользнула и мимо очей корыстолюбивых императоров, не хуже готов опустошавших языческие храмы. Или, может быть, еще оставался страх перед самым могучим богом, повелителем грома и молний?..

У подножья статуи Юпитера Капитолийского граждане соорудили алтарь. Сюда и была доставлена овца. Но течение намеченных событий было прервано, когда Великий понтифик встал подле бронзового идола. Его узнали, и весь храм, заполненный народом, замер, люди стыдливо опускали глаза, словно нашкодившие дети.

– Любезные мои, что вы задумали? Уж не воздать ли почести лукавому?!

Народ молчал. Хотя всем было известно, что Лев отправился к Аттиле, и всех волновало: чем закончится встреча, но никто не осмелился не только спросить об этом, но и поднять глаза на духовного отца.

– Тебя спрашиваю, который принес овцу. Для чего она здесь, когда должна в это время пастись в поле? – обратился Лев к мужчине с животным на плечах.

Тому пришлось отвечать:

– Отец, наши предки очень уважали этого… Юпитера, – начал оправдываться за всех римлянин, который невольно оказался в центре внимания Льва. – С тех пор как ты отправился к гуннам, ходили разные слухи… Говорили даже, что тебя нет на этом свете. Мы молились Господу нашему Иисусу, а тем временем беженцы принесли известие, что Аттила приближается к Риму. Вот мы и решили на всякий случай обратиться со своими просьбами к Юпитеру.

– Печально. Все вы слушали в храмах слово Божие и не услышали, – с глубокой тоской произнес Лев. – Разве апостолы не предостерегали уверовавших во Христа от идолопоклонства? Разве не знаете вы, что, убивая несчастную овцу под этим изваянием, вы приносите жертву бесам? Святой Павел сказал: «Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской. Неужели мы решимся раздражать Господа? Разве мы сильнее Его?»

– Прости, отец, страх помутил наш разум. Не за себя боялись – за детей, внуков, которые едва начали жить, – признался стоявший у алтаря старец.

– Вы сделали своим близким только зло. А тем временем Господь с помощью своих верных слуг – Петра и Павла – отвратил несчастье от Рима. Небо желало испытать вас, но вы поддались отчаянию раньше, чем пришла настоящая беда.

"С великою радостью принимайте, братья мои, когда впадаете в различные искушения.

Зная, что испытание вашей веры производит терпение, – учит нас апостол Иаков. —

Терпение же должно иметь совершенное действие, чтобы вы были совершенны во всей полноте, без всякого недостатка.

Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему.

Но да просит он с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой:

Да не думает такой человек получить что-нибудь от Господа.

Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих".

Идите в храм благодарить Иисуса и апостолов за спасение! – призвал трешников Лев. – Кайтесь, маловерные! Вы усомнились в силе и доброте Господа нашего!

Римлянин с овцой почувствовал себя неуютно; казалось, только к нему и относилась обличительная речь Льва. Грешнику хотелось поскорее избавиться от предназначенного в жертву животного, которое только благодаря вмешательству Великого понтифика не стало ею. Правильный выбор помог сделать понтифик:

– Доколе, граждане, вы будете кормить лукавого, когда вокруг вас столько терпящих великую нужду?! Животное было бы весьма кстати гражданам, которые пришли со мной с Амбулейского поля. Эти люди находились в плену у Аттилы, – указал Лев на исхудавших, одетых в лохмотья соотечественников. – Двое их товарищей умерли в пути. И если отдашь сумевшим выжить эту овцу – то будет самая лучшая жертва из всех принесенных тобой.

На этом история не закончилась. Чтобы у римлян не возникло соблазна на всякий случай попросить о помощи Юпитера Капитолийского, Лев повелел его статую перелить в фигуру апостола Петра, которая с тех пор и находилась в базилике его имени.

Весть о том, что Рим чудесным образом избежал разорения от гуннов, вызвала всеобщую радость. В каждом доме благодарили Господа, апостолов Петра и Павла и орудие их – Великого понтифика Льва. Между тем накрывались столы с праздничными кушаньями, из погребов извлекалось вино, сберегаемое для торжественных случаев.

6 июля 452 г. Аттила объявил Великому понтифику, что покидает Италийскую землю. По всеобщему желанию граждан этот день стал ежегодным праздником, в храмах совершались благодарственные молебны. Спустя несколько лет Лев с удивлением и горечью увидел, что в обычное воскресенье в храмах больше народа, чем в праздник избавления от смертельной опасности – когда на защиту римлян встали небесные покровители – Петр и Павел. Стоило Великому понтифику выйти на улицу, и стали понятны причины малолюдности в храмах. Люди в дни нового римского праздника устремлялись в общественные места, к празднику спасения Рима от Аттилы налаживались грандиозные представления в цирках и в театрах. Так было в прежние языческие времена, и память народа сохраняла древние традиции. Единственное отличие: торжества обходились без гладиаторских боев. "Если б римляне не утратили желания сражаться и у них имелись бы пленные, то арены цирков украсились бы человеческой кровью", – с горечью предположил Лев.

Великий понтифик не мог равнодушно взирать на полупустой храм в праздничный июльский день. В его проповеди прозвучал упрек римлянам:

– Праздник, – говорил Великий понтифик, – в память дня нашего испытания и освобождения, в который весь верующий народ стекался благодарить Бога, – этот праздник скоро позабыт всеми; немного людей присутствует на нем; это наполняет мое сердце и болью, и ужасом. Мне стыдно говорить об этом, но я не могу молчать: преданность к демонам сильнее, чем к апостолам, и постыдные зрелища привлекают народ больше, чем места, где пострадали мученики. Кто спас этот город? Кто освободил его от плена? Кто избавил его от убийств? Игры в цирках или попечения святых?

Последняя свадьба

Грабеж североиталийских земель в некотором роде поднял настроение гуннам, потерянное где-то на Каталаунских полях, но гнев их утишился только на время. Наивно было бы полагать, что небесные знаки в один миг превратили воинственных кочевников в мирных земледельцев. Гунны, конечно, умирали не столь охотно, как на заре своей европейской истории, но и добывать собственным трудом вещи, необходимые для жизни, не желали.

Кочевники привыкли к постоянному движению, и правитель их никогда не оставался в состоянии покоя. Аттила не мог не воевать, пока гуннов окружали другие народы, – точно так же, как виноградарь не мог не собирать спелые гроздья с виноградной лозы. Едва спустившись с северных склонов Альп, он отправил послов к императору Востока – Маркиану. С последнего предводитель гуннов потребовал уплаты дани, обещанной покойным Феодосием, в противном случае обещал прийти во владения Маркиана и взять то, что причиталось. Послам Запада Аттила напомнил, что невесту Гонорию следует все же выдать ему вместе с приданым. "Поступая таким образом, он, лукавый и хитрый, в одну сторону грозил, в другую – направлял оружие, а излишек своего негодования излил, обратив свое лицо против вестготов", – передает повадки Аттилы историк Иордан.

Аттила решил подчинить своей власти ту часть аланов, которая кочевала за рекой Литер. На их стойбища и устремились воины Аттилы из Дакии и Паннонии – недавних римских провинций, которые гунны теперь считали своим отечеством. Но "излишку негодования" суждено было столкнуться с серьезным препятствием, которое и помешало ему разлиться по всей Галлии.

За передвижениями опасного врага зорко следил король вестготов, и, конечно, Торисмунд понял, чем грозит ему покорение соседей. С неменьшей расторопностью он пришел на выручку аланам, и вместе с ними встретил войска Аттилы. Битва была почти столь же упорной и кровопролитной, какая произошла до того – на Каталаунских полях. Гунны, не ожидавшие иметь своими противниками одновременно и аланов, и вестготов, спешно покинули поле боя, оставляя убитых и раненых.

Аттила и после этой неудачи не впал в отчаянье и даже случай он пытается обратить в свою пользу. Изрядно потрепанное войско гуннов, возвращаясь после очередной встречи с вестготами, забрело на земли бургундов. На этот раз сражаться со свежим противником гунны желания не имели, а бургунды не сочли себя столь храбрыми и многочисленными, чтобы противостоять самому воинственному народу. Закончилось тем, что король бургундов пригласил Аттилу в свое жилище. На пиру правитель гуннов увидел дочь короля, и многочисленные неприятности сами собой отодвинулись за горизонт его мыслей.

Ильдико была невероятно красива. Дочь северных земель совсем не походила на окружавших Аттилу смуглых скуластых женщин его народа. Светлое, нежное лицо обрамляли длинные белокурые волосы. Но более всего поражали черные глаза на фоне окружающей белизны – необычные для дочерей ее народа и более характерные для гуннских женщин, а над ними столь же противоречивые брови – светлее глаз, но темнее волос. Легкая, изящная, она, казалось, не ходила, а летала. Была еще одна черта, привлекшая, в первую очередь, внимание Аттилы – неутомимая живость, свойственная юности. С огромной натяжкой их можно было назвать родственными душами. Как Аттила был переполнен различными идеями и планами, а потому не мог оставаться на месте, так в Ильдико что-то постоянно двигалось: уголок губ, брови, плечи, руки. Девушка часто из вежливости улыбалась дорогому гостю (при этом появлялись обворожительные ямочки на ее щеках) и тем окончательно его очаровала.

Аттила невольно улыбался, когда улыбка появлялась на личике принцессы. Сам того не замечая, он попадал в неловкое положение, потому что бургундский король в это время говорил о вещах вовсе не смешных. Хозяин этих земель скоро понял, что его не слышат, и, оставивши гостя наедине с его мечтами, предался чревоугодию.

К концу пира предводитель гуннов не видел своей дальнейшей жизни без Ильдико и немедленно попросил ее руки у короля. Последний не мог отказаться от предложенной чести и, разгоряченный вином, с радостью обнял зятя, который на несколько лет был старше его самого. Бургунды и гунны последовали примеру своих вождей – словно и не стояли они лицом к лицу на Каталаунских полях, будто и не разили яростно мечами друг друга – два года назад. Ильдико только нервно покусала свои красивые губы, но недолго, и через несколько мгновений прелестные ямочки вновь украсили ее безупречное лицо. Принцессы невольны выбирать свою судьбу и с радостью должны принимать собственное замужество, если оно принесет пользу их народу.

Достигнутое соглашение было щедро омыто вином, но саму свадьбу решили отпраздновать в Паннонии. Ведь женитьба Аттилы всякий раз становилась всеобщим праздником, на котором гуннов кормили и поили за счет жениха. Народ радовался, когда правитель задумывал в очередной раз жениться, и малейшее отклонение от стихийной традиции мог не понять.

Римлянки удивляли мир своими прическами, даже когда этот самый мир рушился. Потому именно римские парикмахеры колдовали над роскошными волосами Ильдико, а гуннские женщины одевали ее в лучшие одежды своего народа. Она, бесспорно, была самой красивой невестой, какую только видели соплеменники Аттилы.

На огромной равнине, казалось, собрались все гунны, такой многочисленной свадьбы еще не видели просторы Паннонии. Ближе всех к Аттиле сидели старейшины родов, а также те из простых гуннов, которые отличились в недавних сражениях, совершили подвиг. За столом немолодого жениха сокровищ находилось, пожалуй, более, чем в казне императоров Востока и Запада. Гости пили из золотых или серебряных кубков, из тех же металлов было много прочей посуды. Аттила довольным взором окидывал своих приближенных и часто прикладывался к деревянному кубку с лучшим, однако, вином. Внезапно взгляд его стал мрачнее тучи. Напротив поднял кубок Онегесий – деревянный, старый, покрытый тысячами царапин и шрамов; посудина была гораздо хуже той, что пользовался Аттила.

– Онегесий! Почему ты пьешь из кружки, годной только на дрова? Гости могут подумать, что правитель гуннов плохо заботится о тех, кто верно ему служит.

– Благодарю, Аттила. Твоя щедрость безмерно, и я могу позволить себе пить прекраснейшее вино из любой кружки. Но более всего мне нравится эта – доставшаяся от родителя, – признался грек.

– Так пей из нее в своем шатре, но не позорь меня перед множеством гостей, – посоветовал Аттила и обратился к слуге: – Принеси кружку достойнейшему Онегесию – ту, что нам доставили послы императора.

Слуга исполнил поручение скоро, и самая дорогая кружка была вручена советнику со словами: – Возьми, дорогой Онегесий, вещь – достойную твоей мудрости и преданности. На пирах ты всегда будешь пить только из нее.

Онегесий неуклюже принял дар, поблагодарил. Дорогую посудину немедленно наполнили и заставили старика осушить.

– Аттила, ты все же пьешь из деревянной кружки, – осторожно заметил один из старейшин.

– Она в два раза больше той, что получил Онегесий, – объяснил жених. – Вот сыщем с императора Востока положенную дань, тогда, может быть, прикажу отлить из золота точно таких размеров, как эта.

Кружка Аттилы, действительно, была огромна, и пил он много – что было для него необычно. Иногда властитель гуннов подносил кружку к губам и с отвращением морщился, но пил до дна – словно некая сила заставляла его вливать в себя веселящий напиток против его воли.

Пир закончился глубоко за полночь. Аттила, шатаясь и опираясь на хрупкое плечо молодой жены, кое-как добрел до своего шатра. Он упал на спину подле расстеленного свадебного ложа и тяжело засопел. Ильдико некоторое время стояла и смотрела на спящего мужа, не зная, что делать: то ли тащить суженого на ложе, то ли укладываться подле него на землю… Тем временем Аттила закашлялся во сне, лицо его раскраснелось, а из носа вытекли две струйки крови. Поскольку он лежал, запрокинув голову, то кровь нашла еще одно русло. Настал тот миг, когда она заполнила горло, перекрыв доступ воздуха в легкие. Аттила на мгновение приподнялся, то сжимая губы, то широко раскрывая рот, словно выброшенная на берег рыба. В это время кровь хлынула наружу с новой силой – и ртом, и носом. Великий предводитель гуннов вновь упал на спину и затих навсегда.

Небо исполнило вечное желание завоевателя, внеся свои поправки. Аттила хотел крови… чужой, и получил ее в избытке… собственной, достаточной для того, чтобы захлебнуться.

Остаток ночи Ильдико плакала над телом супруга. Она боялась выйти их шатра, так как ее непременно бы обвинили в убийстве. Она ужасно боялась и находиться подле остывавшего тела Аттилы, плававшего в собственной крови. Несчастная Ильдико сознавала, что, скорее всего, она будет жить на этом свете ровно столько, сколько будет оставаться наедине с мертвым мужем. Ночь закончилась, но ничего не изменилось в свадебном шатре с тех пор, как умер Аттила. До полудня Ильдико плакала над телом мужа, потому что никто не смел потревожить повелителя гуннов в первое брачное утро. Солнце миновало зенит, когда старый советник, немного отошедший от обильных хмельных возлияний, забеспокоился отсутствием Аттилы.

Ильдико несказанно повезло лишь в одном, что первым в шатре появился мудрый Онегесий, а не любой другой гунн. Он внимательно обследовал труп повелителя, столь же тщательно обозрел дрожащую девушку, которая стала вдовой, едва успев стать женой.

Аттила умер подозрительно вовремя. Смерть его была нужна и восточным римлянам, и западным, и франкам, и аланам, и готам; и даже преданному королю гепидов – Ардариху, которому надоело терять своих воинов, участвуя в безумных походах Аттилы. Однако решительно ничто не свидетельствовало о том, что умереть ему кто-то помог. Онегесий отвел Ильдико в свое жилище и передал на попечение жены и внучки, которая была примерно одного возраста с Ильдико. Затем старый советник привел в шатер повелителя лучших лекарей и прорицателей. Они долго осматривали бездыханное царственное тело и наконец вынесли вердикт: смерть произошла естественным образом, повелитель гуннов захлебнулся во сне собственной кровью. Поскольку кровь носом в последнее время часто шла у Аттилы (особенно после обильного употребления вина), то выводы лекарей удовлетворили Онегесия.

Не все гунны разделяли выводы мудрого советника. По словам историка, смерть Аттилы "оказалась настолько же ничтожна, насколько жизнь его была удивительна" – уже само это несоответствие многие люди не могли понять и принять. Невозможно было поверить, что военачальник, державший в страхе сотни народов, еще несколько часов назад полный сил и великих замыслов, внезапно умер – и никто для этого не приложил ни малейших усилий. Слухи, обрастая невероятными подробностями, стали распространяться по гуннским становищам со скоростью ветра.

Ближе к вечеру к шатру Онегесия приблизился старший сын Аттилы – Эллак, а с ним дюжина старейшин и толпа воинов. Юноша был возбужден, смуглое лицо его стало багровым, ладони судорожно сжимались в кулаки.

– Аттила умел хранить спокойствие, когда вокруг бушевал ураган человеческих страстей и когда события происходили не по его желанию. Его гнев никогда не был долгим, – заметил Онегесий, вышедший навстречу суетливой толпе. – Ты, Эллак, достойный сын своего отца!

Эллак, чтобы соответствовать образу отца, описанному Онегесием, попытался изобразить спокойствие на лице. Однако намерений своих не изменил:

– Отец не мог умереть просто так. Гунны считают, что произошло убийство. Дух отца мы должны утешить справедливым отмщением.

– Аттила не должен был уйти, – поддержал юношу седовласый старик, стоявший подле него. – Я видел множество людей перед их собственной кончиной. Дыхание смерти обволакивало обреченных, и без ошибки можно было определить, что последний час их близок. Аттилу наполняла только жизнь…

Онегесий узнал говорящего, хотя не видел его с десяток лет. То был Октар – старейшина одного из гуннских родов. Он смирился с тем, что все гунны признали власть Аттилы, но в душе затаил обиду. Старейшина исправно посылал в общие походы своих воинов, но сам отказывался в них участвовать, ссылаясь на старческую немощность. И вообще Октар предпочитал жизнь отшельника, не было его и на злосчастной свадьбе. Онегесий немного удивился чудесному явлению старейшины-затворника в день смерти Аттилы, но не подал вида. Советник спокойным голосом возразил ему:

– Так бывает, Октар, что случается человеку расстаться с жизнью совсем не так, как рассказал ты. Поверь, я видел смертей не меньше тебя и убедился, что не всегда Небо готовит человека к собственной кончине. Смерть бывает неожиданной, она может прийти в самый неподходящий миг. Неведомым нам силам понадобилось отнять жизнь у Аттилы в день его женитьбы…

– Старейшины считают, что нам ведом виновник смерти, – не согласился с мудрым советником Эллак. – В шатре вместе с отцом находился еще один человек.

– Ильдико невиновна! – твердо произнес Онегесий. – Я также подозревал ее, а потому тело твоего отца осматривало множество лекарей. Никто не нашел не только следов кинжала, но даже иголочного укола, нет на нем и знаков, которые оставляют яды. Убийства не было.

– Ты, Онегесий, говоришь о ее невиновности, но если б не состоялась эта свадьба, то и не случилось бы смерти нашего Аттилы. – Эллак упорствовал в своем желании отправить вслед за отцом Ильдико.

– Если б человек не родился, то ему не пришлось бы и умирать, – изрек Онегесий простую истину. – Следуя за ходом твоей мысли, можно объявить, что главная причина смерти – рождение.

– Мы верим тебе, – согласился Октар с доводами Онегесия, – но гунны – и те, что скорбят подле шатра владыки, и тем более на далеких стойбищах, не перестанут терзаться сомнениями и спустя многие годы. Для спокойствия нашего народа будет лучше, если последняя жена Аттилы уйдет в могилу вместе с ним.

– Нет! – неожиданно громко возразил Онегесий. – Аттила пролил много крови, но он не лишал жизни невиновного. Он сражался со многими врагами, но не с женщинами.

– Если потребуется, любой гунн отдаст собственную жизнь за соотечественников, – упорно стоял на своем старейшина. – Почему мы должны пожалеть женщину чужого народа, если ее смерть избавит гуннов от сомнений в том, что Аттила отомщен.

– Ильдико не должна умереть! – Онегесий нечасто менял свое мнение и никогда не менял его по настоянию других. – Я понимаю: если на чашах весов будут лежать справедливость и ваше желание, то последнее перетянет. Отставим в сторону эти весы, потому что на них не поместилось главное – нужды нашего народа.

– Гунны хотят ее смерти! – начал нервничать упрямый Октар. Стоявшие за его спиной товарищи одобрительно зашумели – впрочем, не слишком дружно.

– Сегодня гунны жаждут крови женщины, которая не принадлежит к их племени и потому не достойна их жалости. Как дети, они не понимают: чем может обернуться в будущем их исполненное желание, – с горечью промолвил Онегесий. – Но есть мы – умудренные опытом старцы; седины призывают нас заботиться о завтрашнем дне гуннов. Как ты думаешь, Октар, почему Аттила женился на Ильдико?

– Любому мужчине станет ясно, едва он взглянет на избранницу Аттилы: нашего предводителя пленила красота бургундки, – ни мгновенья не сомневаясь, ответил старейшина.

– Тебя, Октар, я не видел в походах Аттилы, и потому ты не можешь знать, какое множество красивых женщин старалось поймать только взгляд нашего правителя. У копыт его коня воины бросали лучших римлянок – горделивых и знатных. Но когда Аттила был занят войной, ни одна женщина не привлекала его внимания. Ильдико же удостоилась великой чести потому, что приходилась дочерью королю бургундов. Чтобы сломить римлян и вестготов, нашему народу требуются союзники, и бургунды – славное воинственное племя – стали нашими друзьями. Теперь вы желаете разрушить великий союз через убийство дочери короля! – возвысил голос Онегесий. – Знайте! Тот, кто потребует смерти Ильдико – враг гуннов!