Текст книги "Лев и Аттила. История одной битвы за Рим"

Автор книги: Геннадий Левицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Меч Марса

Ставка Аттилы переместилась на берег Дуная. Обширная равнина стремительно заполнялась воинами. Вслед за гуннами к шатру знаменитого вождя спешили самые разные народы: конные и пешие, облаченные в доспехи и одетые в звериные шкуры, вооруженные мечами и луками. Кто-то из прибывших являлся преданным союзником, кто-то своим присутствием выражал покорность народу-победителю, иные надеялись обрести добычу в совместном походе – и все вместе верили в удачу предводителя гуннов.

Однажды к Аттиле пытался пробиться пастух, принесший в подарок древний меч. Предводитель гуннов часто вел беседы с простыми воинами, и потому был любим своим народом. Телохранители провели пастуха в главный шатер, все же забравши подарок, и он рассказал Аттиле странную историю обретения меча:

– Дней десять назад случилось одной из моих телок прийти вечером с раной на ноге. Я отправился по кровавому следу и нашел железное острие, торчащее из земли. Мне пришла в голову мысль, что нужно извлечь железо, дабы оно более не нанесло вреда скоту. Затея эта стоила многих трудов, так как при мне не оказалось лопаты, а земля вокруг была утрамбована, словно дорога между большими городами. И когда я откопал то, что искалечило ногу моей телке, то оказалось, что я держу в руках меч. Неизвестно, сколько он пролежал в земле, но выглядел так, как будто его выковали вчера. Лезвие оружия настолько острое, что им можно разрубить на лету лебединый пух. Смотреть находку собралось множество людей, и каждый восхищался ее великолепием. Среди прочих мнений я услышал, что меч мог принадлежать римскому богу. Если это так, то прими в подарок, великий Аттила, мою находку. Ибо только один ты достоин владеть мечом бога.

Онегесий – советник Аттилы – тотчас распорядился доставить в шатер перебежчиков-римлян и принялся расспрашивать их о таинственном мече.

– Да. Такой меч был у нас. Он утерян давным-давно – когда римляне отказались от прежних богов, – подтвердил слова пастуха-гунна один из отверженных.

– Он упал с неба. Предки говорили, что меч послал бог войны Марс, – утверждал другой.

– Нет, – возразил третий. – С неба упал раскаленный кусок железа. Его отнесли кузнецам, которые затем пытались выковать плуг, но железо упорно не желало изменять свою форму. Из небесного железа хотели сотворить колеса для триумфальной колесницы, и тоже ничего не получилось. Наконец, решили сделать меч. Чтобы разогреть непокорное железо, привезли с далекого острова необычный твердый уголь. Соорудили огромные меха, несколько наковален пришло в негодность, но все же мастера добились желаемого. Меч получился необычный, им можно было разрубить даже камень, словно ивовый прут. С тех пор как у римлян появился меч Марса, не стало ни одного народа, равного им по силе.

– Смотри! – Онегесий протянул знатоку римских древностей меч. – Этот ли меч принадлежал богу?

Римлянин взял оружие, осмотрел рукоять с одной стороны, потом с другой и воскликнул:

– Без всяких сомнений! Это меч бога войны! На рукояти изображены священные животные Марса – волк и дятел.

– Все понятно. Идите и расскажите воинам, что меч римского бога теперь принадлежит нам, – отпустил Онегесий римлян.

Неторопливый советник размышлял, как получше использовать необычный подарок пастуха, но Аттила его опередил:

– Пойдем, Эллак, испытаем прочность меча римского бога, – обратился он к старшему сыну.

Владеть оружием гунны учились с детства – как только отрывались от материнской груди и вставали на ноги. Происхождение обязывало Эллака достичь в этом искусстве совершенства. Между ним и отцом прямо у шатра начался упорный поединок.

Зрелище привлекло множество воинов. Громкими криками они выражали восторг, особо отмечая ловкий удар отца или сына. Молодость и сила Эллака с течением времени стала брать верх над искусством отца. Наследник опомнился вовремя и старался не слишком наседать на Аттилу, дабы не поставить его в неловкое положение на глазах у всего войска. Впрочем, поддавался он настолько искусно, что этого никто не заметил.

Отцы-гунны дрались в полную силу, когда учили сыновей, сравнявшихся с ними ростом. Аттила тем более никогда не делал поблажек своим наследникам. Лишь, когда из рассеченного плеча Эллака потекла кровь, он спросил:

– Можешь продолжать бой?

– Ничего страшного, отец! – бодро ответил юноша и отбил занесенный меч Аттилы.

И бой закипел снова. Аттила порядком устал, а зрителей все прибавлялось. Эллак уже подумывал, как бы завершить поединок с почетом для отца, и жалел, что не положил меч на землю, сославшись на ранение. Но чудо-меч, доставленный пастухом, сделал все как нельзя лучше. Эллак занес меч для очередного удара, Аттила же сосредоточил все свои силы в руке, державшей тяжелое оружие, и со страшным звуком оба меча скрестились. Случилось невероятное: меч Эллака, которым тот всегда гордился, разлетелся на две половины.

Толпа восторженно заорала тысячами разноязыких голосов.

– Отец, ты сломал мой лучший меч, – с сожалением произнес Эллак.

– Он был бы негоден, даже если б не разделился надвое. Все лезвие в глубоких зазубринах – вынес вердикт Онегесий. – Из него могла получиться только пила.

Советник принялся осматривать оружие Аттилы и тотчас воскликнул:

– На нем нет даже царапин! Римляне не обманули, в твоей руке, Аттила, меч бога Марса!

– Не жалей, сын, о потере. Нынешний вид твоего оружия говорит, что мы обрели непобедимость, – утешил Эллака предводитель гуннов. Он поднял подарок пастуха высоко над головой и обратился к войску: – Этот меч послал римлянам бог Марс, который покровительствовал им в прежние времена. Пока они владели необыкновенным клинком, не было равных по силе этому народу. Глупцы утратили священное оружие, а мы получили его и теперь будем бить римлян столько, сколько пожелаем.

– Веди на Рим, Аттила! На Рим! Аттила непобедим! – дружно заорало войско.

Весь лагерь пришел в движение. Время выступления в поход настало.

В ожидании, пока гунны снимались со стоянок на дунайской равнине, Аттила распорядился найти пастуха, принесшего необычный меч. Его отыскали на пастбище и доставили к шатру на холме прямо с его плетью, которой он стегал своих коров. Ничтожнейший из гуннов, наряженный в некое рванье, стоял перед Аттилой. В глазах пастуха не было ни страха, ни волнения, ни смущения за свой неподобающий наряд; он с восхищением и гордостью смотрел на предводителя, еще не зная, чего ждать от этого визита.

– Ты оказал мне великую услугу. И заслуживаешь такой же награды, – обратился к нему Аттила. – Тебя проводят в сокровищницу, где сможешь взять столько золота, сколько унесешь. Если сочтешь мою плату недостаточной, то можешь прийти еще раз.

– Благодарю, Аттила, за щедрость. Лучшей наградой для меня стало то, что находка оказалась тебе полезной. Золото мне ни к чему, я не люблю этого мягкого металла, из него невозможно сделать даже нужную в хозяйстве вещь.

– За него можно купить все, что понадобится тебе и твоей семье, – заметил Онегесий.

– У меня есть все, что необходимо для жизни, а лишнее – ни к чему, – равнодушно произнес гунн. – Благодаря найденному мечу мяса в избытке. Телку с искалеченной ногой довелось прирезать.

Аттила нечасто проявлял чувства – даже его сыновья росли обделенными отеческим вниманием, но теперь он подошел к грязному пастуху и крепко его обнял. Радость отразилась на увлажненных глазах сурового военачальника.

– С таким народом мы не можем не побеждать, – обратился Аттила к Онегесию, когда пастух покинул шатер.

– Если б все гунны мыслили так, как этот пастух… – неопределенно промолвил советник.

Тревога витала в воздухе на всем пространстве по южную сторону Альп, впрочем, Италийская земля была неодинока в своем страхе. Некий невидимый мрак окутал и бесконечные просторы Галлии, призывая готовиться к худшему. Не только люди, но и природа во владениях императора Валентиниана чувствовала приближающуюся беду. «Почти постоянно происходили землетрясения, – рассказывает монах Сигеберт, – а на небе появлялись многочисленные знамения. Так, по вечерам небо в северной части становилось красным, как огонь, а через огненно-красный цвет пробивались более яркие и бесформенные огни, наподобие звёзд. Луна покрывалась мраком, появлялись кометы, и происходило многое другое».

Слухи о том, что гунны собираются вторгнуться в Галлию, повергли в ужас населявшие ее народы – еще раньше, чем Аттила оставил Паннонию. Церковь как могла старалась облегчить участь своей паствы. Григорий Турский в «Истории франков» рассказывает о епископе города Тонгра Аравации – человеке исключительной святости, который проводил время в молитвах и постах, неустанно упрашивая Господа не допустить в Галлию свирепое неверующее в Иисуса племя. Но слухи шли, что войско гуннов достигло числа, коего еще не бывало на земле, и нашествие стало неминуемым.

Епископ, благодаря снизошедшему откровению, понял, что земля франков переполнена трехами, и оттого молитвы его не достигают Господа. Тогда Араваций направился в Рим, чтобы заручиться покровительством апостола Петра. И вот, приблизившись к могиле блаженного апостола, епископ неустанно молился. В течение двух-трех дней он оставался без еды и питья, дабы ради житейских потребностей не прерывать молитву. Много дней он провел у могилы апостола, и когда душа епископа готовилась покинуть истощенное воздержанием тело, ему пришел ответ от блаженного Петра:

"Зачем ты беспокоишь меня, святейший муж? – спрашивал апостол. – Ведь Господь твердо решил, что гунны должны прийти в Галлию и, подобно великой буре, опустошить ее. Теперь же прими совет: возвращайся скорее, приведи в порядок дом свой, приготовь погребение, раздобудь для себя чистый льняной саван. Так говорит Господь наш, Бог".

Епископу ничего не оставалось, как поспешить домой. Придя в Тонгр, Араваций раздобыл все необходимое для собственного погребенья и начал прощаться с клириками и прочими жителями города. Весь народ принялся умолять: "Не покидай нас, святой отец, не забывай нас, пастырь добрый!" Плач не мог изменить то, что начертано судьбой и о чем известил глас апостола Петра. Обходя свое епископство, Араваций, изнуренный лихорадкой, так и умер в пути. Прихожане похоронили его возле столбовой дороги.

Гунны идут на запад

Войско Аттилы покинуло свои стоянки в Паннонии. Огромнейшая конная масса устремилась в ту сторону, где поздним вечером солнце соединяется с землей. Варвары прошли мимо защищенных альпийских перевалов и вырвались на бескрайние просторы Галлии – туда, где не имелось силы, способной преградить им путь.

Перед тем отряды гуннской разведки, словно слепые котята, долго бродили у каменных громадин, созданных природой. Один вид белоснежных альпийских вершин, которые терялись где-то в облаках, был непривычен для них – детей равнины. Наткнувшись несколько раз на римские заставы и потерявши немало отчаянных воинов, разведка гуннов оставила в покое негостеприимные альпийские предгорья. Не напрасно стягивал Аэций все имеющиеся войска к подножью гор, ведь если б проходы не были хорошо защищены, гуннская лава затопила бы италийские равнины. Несомненно, грабеж богатых городов для гуннов был предпочтительнее галльских провинций, по которым уже прошли толпы таких же кочевников:

На этот раз римлянам удалось спасти от вражеского вторжения Италию, однако им не хотелось окончательно потерять и часть своих владений в заальпийской Европе, по которым теперь двигался Аттила.

Многочисленное гуннское войско (историк Иордан оценивает его в полмиллиона человек) на сей раз двигалось нескоро, управлять такой массой людей было невероятно сложно. У римлян имелось некоторое время на ответные действия. Впрочем, обе стороны задолго до битвы мечей вели войну умов.

Противник Аэция оказался необычайно хитрым, несмотря на то, что Аттилу римляне презрительно именовали варваром и дикарем. Надменность и презрение к врагу ни к чему хорошему не ведет, и римской гордыне случалось быть поверженной недооцененным противником. В то время как войско переправлялось через Дунай, от шатра Аттилы во все концы земли летели гонцы. Имея огромнейшую армию, правитель гуннов не гнушался вести войну с помощью искусного притворства и незнакомых ему письменных знаков. Писцы не пользовались уважением гуннских воинов, но были высоко ценимы их предводителем. Теперь команда разноплеменных буквенных знатоков из последних сил старалась поспеть за Аттилой и Онегесием, занося на пергамент их коварные слова.

Один из посланцев Аттилы прибыл в Равенну. Трясущемуся от страха императору Валентиниану он передал письмо своего владыки. Простодушный император сразу успокоился, ознакомившись с его содержанием: в нем не было требований о выдаче Гонории, не упоминалось и ее приданое величиной в половину империи. Аттила писал, что не желает римлянам зла и воевать с ними не намерен. Гунны идут наказать их общих врагов – вестготов, которые отказались выдать перебежчиков.

Вестготов, самовольно расселившихся на землях нескольких римских провинций, римляне никогда не считали своими друзьями. Не в силах бороться с ними, Рим, стиснув зубы, признавал варваров союзниками – федератами. Валентиниан не имел ничего против, чтобы "союзников" побили гунны, а потому настроение у него поднялось. Аэция же неожиданные откровения Аттилы озаботили, как не могло не тревожить и то, что огромная армия вышла из Паннонии и ступила на землю провинций, которые еще считались римскими.

Второй гонец Аттилы отправился к Теодориху. Послание к королю вестготов содержало прямо противоположные сведения. Аттила, мол, пришел наказать римлян за предательство и освободить свою невесту – Гонорию, которую держит в заточении их подлый император. Вождь гуннов напоминал Теодориху о борьбе, которая совсем недавно велась против готов римлянами. Он просил не верить лживым обещаниям и уверениям римлян и не вступать с ними в дружбу.

Некоторое время римляне и вестготы оставались в бездействии. Аттила сделал все, чтобы усыпить бдительность врагов. Плодами хитрости гунн пользовался недолго: слишком огромной была его армия и двигалась она медленно, а потому у противников оставалось время для раздумий.

Неграмотный предводитель гуннов превосходил разумом образованных императоров и некоторое время с успехом вел войну против одного властителя за счет другого. Огромную дань, которую платили римляне Востока, он тратил на нужды своего бесчисленного войска. Когда послы Феодосия со слезами на глазах пришли к Аттиле и сообщили, что империя не может в срок выплатить всю сумму, так как казна пуста, им было предложено закрывать долг скотом, зерном и прочими продуктами. Все продовольствие доставлялось в лагерь на берегу Дуная.

Первое время войско Аттилы ни в чем не нуждалось. Он приказал не грабить территорию, через которую шли гунны, и не обижать местные племена, если только те не проявят враждебности. Подобная мягкость доставила в лагерь Аттилы новых союзников.

Доброта гуннов закончилась вместе со скотом, который уныло плелся за войском, пока не был весь съеден. Вместе с тем деньги и продовольствие перестали поступать из Константинополя. Там после смерти отнюдь не волевого Феодосия трон занял сын простого воина – Маркиан. Энергичный и храбрый, большую часть жизни он провел в армии и по-военному решал государственные вопросы.

Ответом на гневные требования Аттилы о выплате положенной дани было выжидательное молчание Маркиана. Последний терпеливо приводил в порядок армию, доставшуюся от предыдущего императора не в самом лучшем состоянии, и внимательно наблюдал за передвижениями гуннов.

Объяснения из Константинополя Аттила получил в то время, когда переводил свою полуголодную орду через Рейн. Император-солдат в своем послании был краток:

"Аттила не должен требовать того, что может получить или как дар, или как добычу. Золото у меня для друзей, для врагов – железо".

То была первая неудача Аттилы; рухнул его изощренный замысел разгромить римлян Запада за счет римлян Востока.

Гнев предводителя гуннов обрушился на города и селения народов, обитавших за Рейном. Накануне Святой Пасхи 451 г. гунны, опустошая все на своем пути, подошли к городу Мец. "Они предали город огню, – рассказывает Григорий Турский, – убивали народ острием меча, а самих служителей Господних умерщвляли перед священными алтарями. Во всем городе не осталось ни одного неповрежденного места, кроме часовни Блаженного Стефана, первомученика и диакона".

Когда мир находится на краю гибели, когда кровь течет, словно вода, происходит и много чудес. Господь желает показать отчаявшимся людям, что Он есть и спасение в Нем. Некая сила часто останавливала на краю гибели людей, города, храмы; незримая рука отодвигала от края пропасти то, что желала сохранить. Часовня Стефана, стоявшая посреди пепелища, которое еще недавно было цветущим городом, – одно из таких чудес. Григорий Турский рассказывает, что прежде чем гунны ворвались в город, одному верующему человеку было видение: будто блаженный диакон Стефан беседовал со святыми апостолами Петром и Павлом:

– Молю вас, мои владыки, возьмите под свою защиту город Мец и не позволяйте врагам сжечь его, потому что в этом городе есть место, где хранятся мои грешные останки. Пусть лучше народ знает, что я что-то значу для Господа. Но если грехи народа настолько велики, что нет другого исхода, как предать город огню, то, по крайней мере, пусть хоть эта часовня не сгорит.

Апостолы отвечали ему:

– Иди с миром, возлюбленнейший брат, пожар пощадит только одну твою часовню! Что же до города, мы ничего не добьемся, так как на то уже есть Божья воля. Ибо грехи народа возросли, и молва о его злодеяниях дошла до самого Бога; вот почему этот город будет предан огню.

Вина римской провинции Белгики была только в том, что она оказалась на пути войска Аттилы. Сельское население, привычное к войнам в то неспокойное время, бежало в города, пряталось за их стенами, на которых стояли могучие метательные машины и прочие боевые приспособления, внушавшие страх врагам, а горожанам придававшие храбрости. Некоторые крестьяне искали спасения на природных возвышенностях, надеясь вернуться в дома, когда через местность пройдет чужое войско. Но ни те, ни другие не нашли спасения: и города и деревни превращались в пепел с той лишь разницей, что в мелких селениях груды пепла были меньше. Чем упорнее сопротивлялись защитники крепостей, тем мучительнее смерть их ожидала.

Несчастья заполнили Белгику от края до края, страх объединил обосновавшихся в провинции и враждовавших между собой римлян, франков, саксов, фризов. Все воинственные народы почитали за лучшее бежать и скрыться. Никто не мог противостоять свирепым пришельцам. Епископ Вердена блаженный Пульхроний только выразил мысль, которая летела впереди коня Аттилы: гунны есть карающий меч Господа.

Несчастья сотрясали Белгику, а святой Пульхроний предвидел и знал заранее, что из-за грехов проживающего народа будет повержена большая часть Галлии. Гуго из Флавиньи рассказывает о заботах епископа Пульхрония в трагические времена:

"Он убеждал искупать пламя грехов милостыней, и те преступления, которыми тогда все еще была отягощена почти вся Галлия, разросшиеся от сытости брюха, беспечности и праздности, устранять исповеданием и достойным покаянием, говоря, что тот, кто будет обвинен свидетельством своей совести, напрасно будет пытаться скрыться от очей Божьих в тени и листве…"

Гунны наслаждались своей мощью и безнаказанностью. Один за другим пали города: Трир, Кельн, Реймс, Труа… Теодорих уклонялся от битвы, оставляя на растерзание опустевшие селения своих союзников – их жители укрывались в болотах и лесах. И горе тому, кто не успел этого сделать.

"Вражеское войско рассеивается повсюду, происходят убийства христиан, льются реки крови, пролитые вражеской жестокостью и текущие из крови не зверей, но людей, – рассказывает Гуго из Флавиньи. – Из стариков, которые оставались, никто не был помилован, юноши были безоглядно истреблены. Матерям и девицам ничего не оставили ни от стыда, ни от скромности; не было пощады ни детям, ни младенцам. Меч добрался до самой души. Когда у меня предстает перед глазами, что творилось, голос прерывается от скорбной горечи, ибо ум погружается в такое разорение народа Божьего, что сжимается сердце и захватывает дух. Сжалься, Господи, над народом твоим, уделом наследия твоего! Дабы не покинул ты часть твою и не дал ей быть попираемой язычниками".

Но… Пока войско гуннов увлеклось грабежами и штурмовало города, против него создавалась могучая коалиция. Флавий Аэций прекрасно знал повадки Аттилы, его способы ведения войны; в молодости в качестве заложника он провел несколько лет в походных лагерях гуннов. Римский военачальник не радовался, по примеру Валентиниана, неприятностям вестготов, а постарался коварство Аттилы обратить против него самого. К Теодориху отправилось посольство с предложениями Аэция, которые скрепил печатью сомневающийся император:

"Располагая признаниями Аттилы, римляне предупреждают дружественный народ о великой опасности. Благоразумно будет с вашей стороны, храбрейшие из племен, согласиться соединить наши усилия против тирана, посягающего на весь мир. Он жаждет порабощения вселенной, он не ищет причин для войны, но – что бы ни совершил, это и считает законным. Тщеславие свое он мерит собственным локтем, надменность насыщает своеволием. Он презирает право и Божеский закон и являет себя врагом самой природы. Вспомните, прошу, о том, что, конечно, и так забыть невозможно: гунны обрушиваются не в открытой войне, где несчастная случайность есть явление общее, но – а это страшнее! – они подбираются коварными засадами. Если я уж молчу о себе, то вы-то ужели можете, неотмщенные, терпеть подобную спесь? Вы, могучие вооружением, подумайте о страданиях своих, объедините все войска свои! Окажите помощь империи, членом которой вы являетесь. А насколько желанный, насколько ценный для нас этот союз, спросите о том мнение врага!"

Римский посол выложил перед Теодорихом послание, написанное Аттилой для Валентиниана. Король вестготов приказал доставить свое письмо от вождя гуннов. Они были написаны разной рукой, Аттила предусмотрел и то, что его письма могут попасть в чужие руки. Он мог бы выдать свое двойное предательство за коварство римлян. Но не все предусмотрел хитроумный гунн. Теодорих увидел, что оба пергамента удивительно похожи. Он положил письма рядом друг с другом, и между ними не осталось никакого просвета. Так и есть! Один теленок дал материал для писем, которые противоречили одно другому.

Ответ короля Теодориха императору был следующим:

"Ваше желание, римляне, сбылось: вы сделали Аттилу и нашим врагом! Мы двинемся на него, где бы ни вызвал он нас на бой; и хотя он и возгордился победами над различными племенами, готы тоже знают, как бороться с гордецами. Никакую войну не считаю я тяжкой, коль народы наши будут сражаться вместе, и ничто мрачное отныне готов не страшит".