Текст книги "Лев и Аттила. История одной битвы за Рим"

Автор книги: Геннадий Левицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Гнев обманутого жениха

Послание от Аттилы в Равенну доставил римский легионер, в свое время оказавшийся в плену у гуннов. Император, еще не зная содержания, но едва услышав имя отправителя, принял свиток дрожащей рукой. Многострадальный письмоносец, глядя на трясущиеся пальцы владыки, смекнул, что не стоит ждать награды, и поспешил спрятаться за спины слуг, а затем и вовсе улизнуть из дворца. Если б недавний пленник гуннов видел, какое действие произведет доставленное им послание, то, несомненно, похвалил бы себя за предусмотрительность.

Когда Валентиниан познакомился с текстом, то напрочь забыл об императорском достоинстве, наличие которого он всегда стремился показать. Страх и ярость овладели Валентинианом одновременно; и чем глубже страх закрадывался в его душу, тем неистовее становились приступы бешенства. Он избил до полусмерти нескольких слуг, разбросал по стенам и потолку обеденные яства, затем бегал по дворцу, крича проклятия Гонории, варварам и даже обижался на мать за то, что родила его на свет. Поведение императора привело в ужас всех, кто видел его в тот момент или слышал. Все привыкли к совершенно другому Валентиниану, который и на казнь людей отправлял без малейших эмоций, подписывая приговор в лежачем положении. Столько энергии в императоре никто не ожидал увидеть, и обитатели дворца спешили попрятаться в самых дальних углах. Как спасителя, Валентиниан встретил в опустевшем атрии Аэция. Он протянул военачальнику злосчастное письмо и, пока тот читал, беспрестанно скулил:

– Проклятая Гонория… Почему я не удавил ее собственной рукой? Лучше бы она умерла во чреве матери… Что теперь делать?!

– Достойнейший император, я не вижу никаких причин для волнений, – произнес Аэций, ознакомившись с посланием.

– Да как же?! – еще больше разволновался Валентиниан. – Аттила требует, чтобы я передал Гонории половину империи, которая якобы по праву наследования ей принадлежит. Далее, варвар утверждает, что он помолвлен с Гонорией, и требует прислать ему… сестру. – Император с трудом и отвращением выдавил из себя слово, обозначающее родство с женщиной, которую раньше не любил, а теперь ненавидел лютой ненавистью. – Пусть Гонорию заберет хоть самый ничтожный, самый старый, жалкий раб – я не буду возражать. Но не с таким же приданым!

– Случилось то, что должно случиться. Мы ждали этого события и готовились к нему.

– Ты знал, что Гонория предложит себя Аттиле?!

– Нет, конечно. – Глупость Валентиниана начала его утомлять, но раздражаться военачальник не мог, а потому продолжил терпеливо разъяснять очевидное положение вещей: – Гунны теперь необычайно сильны, и после разграбления Восточной империи мы для них самый сладкий десерт. Они пришли бы рано или поздно, даже если б Гонория умерла во младенчестве.

– Ты хочешь сказать, нам придется сражаться с Аттилой?! – с ужасом вымолвил Валентиниан.

– Мы готовимся к этому столкновению. Проходы в горах укреплены, их защищают лучшие легионеры. Отправлены послы ко всем народам, которые могут стать нашими союзниками, – даже самым незначительным. Король западных готов Теодорих обменялся со мной мечом и поклялся сражаться с гуннами, пока в жилах не перестанет течь кровь. Бургунды и франки собирают свои силы воедино и выступят, едва Аттила проникнет в Галлию. Каждодневно наши легионы пополняются отрядами сарматов, саксонов и прочих народов. Если мы откроем неприкосновенный запас (а время для этого наступило), то будем иметь войско, не меньшее чем у Аттилы.

– Эх… деньги… деньги… Почему их всегда не хватает, – тяжело вздохнул Валентиниан и предпочел вернуться к первоначальной теме беседы, хотя она была ему ужасно неприятна. – Какой ответ мы дадим Аттиле?

– Правду. Правдивые слова всегда произносить легко и приятно, – посоветовал Аэций.

– Она Аттиле не понравится, – ужаснулся император. – Как, по-твоему, наша правда будет звучать?

– Юсты Граты Гонории нет в пределах империи. Она уехала в Константинополь, где вышла замуж, а иметь второго мужа наш закон не позволяет. Мы не покривим душой, если сообщим Аттиле, что верховная власть у римлян передается только мужчинам, а женщины к ней не имеют отношения. Ни половина империи, ни даже югер ее земли не могут принадлежать Гонории.

– Может быть, посоветоваться с отцом Львом? – несмело предложил Валентиниан.

– Не вижу необходимости. Великий понтифик предпочитает не вмешиваться в дела государственные, особенно, если они грозят пролитием крови. Нам желательно разозлить Аттилу, чтобы он напал на империю, когда она готова его встретить. Собранное войско необходимо кормить, наемным отрядам платить деньги, которые скоро закончатся. Но отцу Льву надо сообщить обо всем, в том числе отправить копию письма Аттилы. Он пришлет христианское слово, если посчитает нужным.

Поступок Гонории поверг в ужас не только императора западных римлян. Вслед за посланием Аттилы Валентиниан получил письмо из Константинополя. Феодосий, которого за красивый почерк прозвали Каллиграфом, на этот раз неровными буквами сообщал о своих неприятностях.

Валентиниан смог только разозлиться и разорвать послание брата надвое – последнее ему далось с трудом, что ввергло императора в еще больший гнев. Около часа он ходил, иногда бегал по опустевшей комнате и силился найти выход из ловушки, оставленной напоследок сестрой. Ничего лучшего он придумать не смог, как снова вызвать в Равенну Аэция. Тому пришлось оставить работу над укреплениями в предгорьях Альп и спустя несколько дней снова выслушивать нытье Валентиниана.

– Что нам делать? – как обычно, суетился император.

Аэций, утомленный путешествием, долго разбирал каракули Феодосия на двух половинках скомканного письма.

– В послании нет ничего такого, что могло бы нас обеспокоить, – вынес свой вердикт военачальник.

– Как же? Феодосий со страха готов отослать Гонорию Аттиле, чтобы укротить гнев его и сохранить мир.

– Не столь нужна Аттиле Гонория и разоренные земли Феодосия. Гунны готовятся вторгнуться в Галлию. На западных границах Паннонии собирается огромное войско – об этом мне доносят едва ли не ежедневно. Феодосию нечего бояться. К слову: останется Гонория в Константинополе, или отправит Феодосий ее в стан гуннов – в мире не изменится ничего.

– Передать августу в руки варвара?! Оторвать ее от мужа? Такое немыслимо!

– Действительно, – согласился Аэций. – Нужно объяснить Феодосию, что замысел не только бесполезен. Исполнение требования Аттилы испачкает грязью императорское достоинство так, что его не сможет отмыть самая искусная прачка. Можно дать совет императору Востока: упрятать Гонорию так, чтобы ни одна живая душа не смогла ее найти. Аттиле же следует написать, что августа покинула Константинополь, и неизвестно ее нынешнее местонахождение. Для Феодосия – сие лучшее, что можно предпринять: он постарается сохранить хорошие отношения с Аттилой и сбережет свою честь. Вот только кто сможет донести до ушей императора то, что он должен сделать, и убедить это сделать?

Раскаяние великой грешницы

Весьма важное послание доставили и Великому понтифику, но не от императора Востока и не от грозного Аттилы. Написала та, которая много месяцев назад желала получить от Льва отпущения грехов, но тогда не смогла их у себя найти.

"Добрый отец, умоляю принять мое искреннее раскаяние в страшных грехах. Прошу, вспомни о своем обещании, данном в Равенне. Мой последний час может наступить скоро, и более всего я боюсь покинуть мир с тяжким грузом.

Юста Грата Гонория".

Письмо доставил молодой монах. Он долго не мог попасть к Великому понтифику. Дело в том, что гонец изъяснялся только по-гречески, а легионеры, взявшие на себя заботу по охране жилища Льва, понимали одну лишь латынь. И все же настойчивость юноши одолела все преграды, тем более стража не нашла при нем оружия и вообще ничего, кроме изрядно потертого куска пергамента. Лев сразу понял по состоянию письма, что оно проделало долгий путь. Когда же увидел подпись внизу короткого послания, то безошибочно определил и город, из которого оно вышло:

– Ты прибыл из Константинополя?

– Да, – утвердительно кивнул головой монах. – Отправительница находится там. – И уточнил: – Во дворце Феодосия.

Чело Льва покрылось крупными морщинами, так обычно происходило, когда его ожидали великие заботы, когда нужно было принять важное решение. Через небольшой промежуток времени лик отца христиан разгладился, и он продолжил расспрашивать молодого монаха:

– Каким образом послание попало к тебе?

– Случайно мне довелось идти мимо императорского дворца, – начал рассказ монах. – Легионеры остановили меня и проводили в одну из комнат. Там находилась женщина, которая потребовала священника.

– Она хотела исповедоваться?

– Да. Но в комнате находился император и еще какие-то люди. Они отказывались оставить нас наедине; говорили: женщина может произнести слова, которые якобы нанесут вред государству. Я же не мог исполнить свой долг, ибо нарушалась тайна исповеди. Мне ничего не оставалось, как уйти. Тогда женщина попросила ее благословить и тайком вложила в руку послание, которое предназначалось тебе. Правильно я поступил, отец наш?

– Благодарю тебя, добрый слуга Божий! Эта женщина не получила отпущения грехов не по твоей вине, – похвалил гостя из Константинополя Великий понтифик. – Но как бедному монаху удалось добраться до Рима? Легионеры сказали, что при тебе не нашли ни одной монеты.

– Господь помогал мне. Без помощи Божьей мне бы не одолеть сей путь, ибо не знал я, даже в какой стороне света находится Рим. Теперь я понял, что выражение: "Все дороги ведут в Рим" – безнадежно устарело.

– Любезный брат, и все же: каким путем ты пользовался? – Великого понтифика интересовали подробности.

– Вначале я хотел идти посуху и одолел немало миль, двигаясь к солнечному закату. Однако люди, у которых я спрашивал путь, в один голос советовали отказаться от подобной затеи. Гунны стали плохо относиться к римлянам, теперь они хозяева на старой дороге от Константинополя до Рима. Но если даже удастся миновать стойбища соплеменников Аттилы, то велика вероятность оказаться в руках подвластных ему аланов или восточных готов. А те, говорят, хватают всех мало-мальски пригодных для работы людей и продают в рабство.

– Как тебя звать, слуга Божий? – Великий понтифик вспомнил, что он до сих пор не знает имени этого смелого человека.

– Петр, – смутился гонец, – прости, забыл представиться…

– Ты достоин великого имени, которое носил апостол, – похвалил гонца Лев. – Итак, ты решил отправиться морским путем… судя по всему, без средств…

– Да. Денег у меня не имелось, но я упорно искал корабль, отплывающий к италийским берегам. Мне повезло в тот же день. Обнаружилось судно, которое не могло выйти в море по причине недостатка гребцов. Так что проезд обошелся мне только мозолями на руках.

– Что собираешься делать дальше, Петр?

– Надо возвращаться в Константинополь, в свой монастырь. Если настоятель не счел меня погибшим, не отдал мою келью другому и согласится принять меня обратно… Только судно, которое доставило меня сюда, будет чиниться в Брундизии несколько месяцев.

– Надеюсь, ты не откажешься проводить меня к той, которая передала послание? А денег на обратное путешествие возьмем из моих сбережений. Тебе, Петр, не придется ждать долгие месяцы, чтобы заработать новые мозоли.

– Разумеется, я буду тебе верным слугою столько времени, сколько потребуется. – Юноша был изумлен предложением отца христиан и, конечно, согласился сразу.

– Мне нужен не слуга, а товарищ. Чтобы не соблазнять врагов, я надену плащ монаха. И прошу: обращайся ко мне только по имени, как к равному. Забудь, что рядом с тобой Великий понтифик.

– Я понял тебя, брат Лев.

Перед тем как отправиться в дальнее и нелегкое путешествие, Лев призвал своего секретаря Проспера и рассказал все, что тому необходимо было знать:

– Один человек, который находится далеко и лишен возможности добраться до Рима, просит меня об исповеди. Тебе придется отвечать на письма, доставляемые на мое имя, все время, которое я потрачу на путь к этому человеку и обратно. Возможно, я буду отсутствовать несколько недель, возможно – месяц.

– Так долго? – обеспокоился умудренный жизненным опытом богослов. – Правильно ли ты поступаешь? Судя по скромному одеянию, Великий понтифик желает быть неузнаваемым, а значит, вновь отказывается от сопровождения. Путь предстоит неблизкий, иначе ты не стал бы давать мне подобное поручение.

– Проспер, я сообщил о поездке, чтобы тебя не волновало мое отсутствие, а вовсе не для того, чтобы услышать нравоучения и вступить в спор. Решение мною принято; я пообещал человеку совершить таинство, как только он будет к нему готов. Волей судьбы этот несчастный оказался далеко от Рима, но обещания нужно исполнять – иначе можно скоро потерять уважение паствы.

– Но ты – отец всех христиан, – напомнил Проспер. – Правильно ли будет, если из-за одного ты оставишь сиротами миллионы? Надобно бы тебе подумать о своем возрасте, ведь мы с тобой родились в один год. Для меня и путешествие из Рима до Равенны – трудный путь, хотя двадцать лет назад то была приятная прогулка.

– Не нужно думать о плохом, Проспер. Господь поможет нам, если дела наши будут ему угодны. И разве спасение хотя бы одной души не порадует Иисуса?

Капитан корабля являлся одновременно его владельцем, ему же принадлежал товар на судне. Команда более походила на воинов, чем на матросов. Каждый ее член получил от капитана в пользование меч либо большой нож, коих на судне имелся целый арсенал. Гордые, они ходили с оружием по палубе, хотя оно изрядно мешало в работе, но таково было время…

Наконец, дождавшись попутного ветра (он появился среди ночи), в полной тьме корабль покинул Брундизий.

– Это не опасно двигаться, когда нет даже звезд на небе? – спросил Петр капитана.

– С каких пор монахи стали бояться смерти? Ведь она открывает врата в вечность, – ответил вопросом тот, не понимая, что Петр беспокоится вовсе не за свою жизнь. – Погибнуть днем гораздо больше возможностей, а наш лоцман может вести корабль с завязанными глазами. Мне кажется, он особым, нам неведомым, чутьем определяет отмели и рифы, только на морских разбойников у него нет нюха.

Слова капитана подтвердились ближе к полудню. Навстречу нашему судну двигалась груженая торговая триера. Внезапно на горизонте показались два быстроходных корабля, которые устремились на сближение с триерой. Тяжелый груз не оставлял ни единого шанса на благополучное бегство, а выбросить лишнее за борт не позволяли следующие обстоятельства: отсутствие времени, свободных рук и жадность. Триера в отчаянии пошла в сторону нашего корабля, надеясь отыскать хоть какую-то помощь. Ближайшая пиратская посудина настигла жертву примерно в миле от судна, на котором находился глава христиан. Перекидной мостик, называемый вороном, с грохотом опустился на палубу торгового корабля, железный его клюв пробил доски и намертво соединил два враждебных корабля.

Второй пиратский корабль некоторое время пребывал в растерянности: помогать товарищу или погнаться за нашим кораблем. Подвергшаяся нападению триера ожесточенно сопротивлялась. Морское сражение перешло в сухопутное лишь с той существенной особенностью, что в открытом море побежденным отступать было некуда. Капитан второго пиратского корабля увидел, что товарищу приходится туго, и поспешил на подмогу.

– Мы ничем не сможем помочь гибнущей триере? – с сожалением и надеждой спросил Петр капитана. – Она ведь закрыла нас собой!

– Триера действительно отвлекла пиратов от нашего корабля, – согласился моряк. – Единственное, мы можем вступить в битву и погибнуть вместе с триерой. Тамошним морякам, конечно, будет приятнее умирать, когда увидят, что умирают не одни. Но команду на свой корабль я набирал не из числа тех, кто желал оставить сей мир как можно скорее, а потому мы прибавим, сколь возможно, хода, а вечером помолимся за упокой душ наших случайных спасителей.

– Печально, – согласился Лев со своим спутником. – Нужно иметь храброе сердце, чтобы сегодня избрать своим ремеслом морское дело.

– Вандалы стали хозяевами той половины моря, что принадлежит Валентиниану. Они грабят не только корабли, от варваров страдают прибрежные селения, и, боюсь, что в скором времени император лишится всех островов, – подвел итог капитан и немного утешил: – Менее опасным станет наше плавание, когда войдем на половину моря, которая подвластна Феодосию. Восточные римляне содержат много военных кораблей, и там стычки с пиратами далеко не всегда заканчиваются в пользу последних.

Феодосий не знал, как поступить с Гонорией. Отдать ее Аттиле – значило потерять уважение подданных и нажить врага, в лице Валентиниана, не отдать – накликать на свою империю гнев Аттилы. Мягкотелый Феодосий привык договариваться – в том числе и с врагами, но это был тот случай, когда кто-то останется недовольным, как бы ни поступил добрейший император. Феодосий решил на время своих раздумий упрятать Гонорию подальше от человеческих глаз и в то же время так надежно, чтобы не смогла сбежать. Шел месяц за месяцем, и так как император ничего нового придумать не смог, то ничего не менялось и в жизни Гонории.

Ко времени приезда Великого понтифика Гонория находилась в строгом заточении. К ней было запрещено приближаться даже законному супругу – Флавию Геркулану, впрочем, видеть которого августа не горела желанием. Только древняя глухонемая старуха в определенные часы приносила ей воду и еду.

У входа во дворец Феодосия Льву пришлось открыть свое инкогнито, иначе он не смог бы преодолеть даже порог. Император не решился отказать отцу христиан во встрече с авгу-стой, хотя каждый новый человек, произнесший имя Гонории, вызывал головную боль у Феодосия. Спасало от нехороших мыслей только любимое занятие. Вот и сейчас император распорядился не препятствовать общению Великого понтифика с Гонорией, а сам умчался на охоту.

Гонория встретила Великого понтифика с непритворной радостью, чем его очень обрадовала. В последнюю их встречу только обида и ненависть владели душой августы – и только они были искренними. Надо было лишиться слуг, изысканных яств, попасть в темницу и месяцами разговаривать с сырыми стенами, чтобы научиться радоваться первому же вошедшему человеку и лучу солнечного света, проникшему вместе с ним через открытую дверь. Ведь Лев не сменил наряд монаха-пилигрима, и в сумраке темницы Гонория не сразу признала в человеке, большая часть лица которого закрыта капюшоном, Великого понтифика.

– Ты звала, любезная сестра, и я пришел, – произнес он.

– Отец наш! Не может этого быть! – Этот голос Гонория не могла спутать ни с чьим другим, но с трудом смогла поверить, что мечты ее осуществились. – Ты находишься здесь, потому что получил мое письмо? Сколько раз раскаивалась в том, что я, ничтожная, осмелилась побеспокоить тебя; как я надеялась, что монах не сумеет добраться до Рима. Я страшно виновата перед тобой, Великий понтифик!

Женщина упала на колени и прильнула губами к пыльным, изрядно поношенным сандалиям Льва.

– Встань, сестра, и давай поговорим, пока нам это дозволено. Император Феодосий, надо признать, находится в трудном положении. Человек он добрый, но и ему трудно удержаться от недостойных поступков, особенно если их требуют самые значимые люди сего мира.

– Позволь мне остаться на коленях. Это я, добрый отец, виновна в том, что император Востока оказался перед роковым выбором. Если он решит от меня избавиться, если велит предать меня мучительной смерти, я его прощу. Моя вина безмерна, и любое наказание будет недостаточным за мои деяния.

– Говори, августа, твоей душе станет легче, – пообещал Лев.

– Я начала завидовать своему брату Валентиниану, когда тот в шестилетнем возрасте был провозглашен императором. Я желала власти, хотя не имела на нее права, я хотела зла для родного брата с детских лет. Неутоленная жажда толкала меня на любое преступление, которое помогло бы вдоволь напиться из источника, именуемого властью. Я предложила себя в супруги многоженцу и язычнику Аттиле и погубила себя в то мгновение, когда отправила этому служителю сатаны кольцо с собственным изображением. Своей загубленной души мне показалось мало, и варвару была предложена в качестве приданого половина Западной империи. Теперь Аттила полон решимости забрать то, что мне не принадлежит, но обещано. Страшное племя надвигается на римский Запад, оно угрожает Востоку. По моей вине обречены на гибель тысячи и тысячи неповинных христиан. Нет спасения моей душе, и нет надежды вымолить прощение…

– Прощаются тебе грехи, Гонория, – произнес Лев.

– Ты отказал мне в исповеди, когда мои грехи приносили вред лишь мне и немногим людям! Теперь ты прощаешь ужасное преступление, когда я даже не смею надеяться на прощение. – Августа отказывалась понимать слова Льва.

– Не моя доброта, но доброта Господа спасла тебя. Иисус радуется, когда человек отыскал свои грехи и раскаялся, но Он печалится, когда человек ищет оправдание грехам своим и обвиняет ближнего.

– Благодарю тебя, отец римлян, теперь мне не страшно умереть. – Коленопреклоненная Гонория поцеловала полу плаща Льва и прижала ее ко лбу.

– Наш последний час приходит, когда угодно Господу. А пока дыхание не прекратилось, пока бьется наше сердце, нужно думать о том, как сможем мы быть полезными Иисусу на земле. Скажи, сестра, чтобы ты делала, если б удалось покинуть темницу?

– Я бы день и ночь благодарила Господа за Его милость. Я просила бы Его защитить римлян, которые подверглись из-за меня великой опасности. Но где найти такой уголок на земле, где бы меня никто не искал…

– В прошлом месяце ко мне пришла римлянка Елена. Женщина многое перетерпела, лишилась всей семьи, и, казалось, ничто не удерживало ее на земле. Полная отчаянья, она уехала на Крит, у берегов которого погиб ее муж. И однажды женщина услышала глас Небес: "Господь желает, чтобы ты пребывала здесь". Она поднялась в горы, нашла просторную пещеру и стала там жить. Каждодневно Елена спускалась к подножью горы и проповедовала слово Божье среди людей бедных, многие из которых поклонялись на всякий случай множеству богов. К ней присоединилось несколько женщин, воодушевленных искренними душеспасительными беседами. И вот Елена пришла ко мне за дозволением основать монастырь на Крите. Она подробно рассказала, как его найти. Если ты готова к жизни в монастыре, то будем размышлять, как нам добраться до Крита.

– Это самое большое, о чем я могу мечтать! – с жаром воскликнула Гонория.

– Остров сей давно обжит людьми, но сейчас находится в запустении – из-за морских разбойников местные жители боятся иметь сколь-нибудь ценное имущество. В Равенне и Константинополе ты пользовалась множеством благ по праву рождения, всех их ты навсегда лишишься в уединенном монастыре. Возможно, ты не будешь иметь даже пищи, доставляемой ранее в темницу. – Лев счел должным предупредить Гонорию о предстоящих трудностях. – Тебя никто не будет охранять и защищать. Хотя воинственные народы теперь более привлекают другие земли, но в этом неспокойном мире нигде нельзя считать себя в безопасности. Люди, мечтающие о чужих богатствах и власти, заполонили сей мир.

– Мне ли бояться зла от людей? Мне ли, которая принесла христианам столько бед, печалиться, что кусок хлеба к обеду будет слишком мал?

– Я попрошу императора, чтобы позволил тебе удалиться в монастырь, – пообещал Великий понтифик.

Но… просить было некого. На охоте Феодосий слишком разгорячил коня, хотя в этом не было никакой надобности, и дичи перед императором, которую следовало догонять, никакой не имелось. Но, видно, так уж суждено случиться. Конь сбросил всадника, у которого при падении оказался поврежденным позвоночник. По пути во дворец император скончался – на пятидесятом году жизни. Утром он покинул свое земное пристанище чрезвычайно озабоченным, а внесли обратно Феодосия в состоянии полного покоя, и восковое лицо властителя Востока выражало полное умиротворение. Еще накануне он не знал, что ответить Аттиле и Валентиниану, как поступить с Гонорией, и чувствовал себя закрытым в комнате, у которой нет дверей. Выход был найден – необычный, неожиданный, но, судя по выражению лица покойного, удовлетворивший его.

В числе прочих простился с императором и Лев. Великий понтифик не желал долго находиться среди толп народа, и, сотворивши молитву, он предоставил право продолжить церемонию погребения духовнику Феодосия. Сам же поспешил в темницу.

– Больше нет человека, который удерживал тебя в заточении, – сообщил Лев узнице. – Пойдем, сестра.

Великий понтифик, а следом за ним и Гонория прошли в открытую дверь. Однако стражник на лестнице в отличие от императора находился в добром здравии и службу нёс исправно. Он был удивлен, что вместо одного человека темницу покидают два, и преградил дорогу обоим.

– Пропусти нас, любезный брат, – попросил Лев стражника. – Разве ты меня не узнал?

– Прости, отец, ты волен идти, когда пожелаешь. – Страж сдвинул копье в сторону – так, чтобы смог протиснуться один человек. – Но пройти можешь только ты. Император Феодосий не давал распоряжения выпускать из темницы эту женщину.

– Феодосий ничего не может приказать, потому что он умер. Разве ты этого не знал?

– Мне сообщили…

– Так почему ты ждешь распоряжений от человека, которого нет среди живых, а слово Великого понтифика ничего для тебя не значит?

– Только мой начальник может пропустить ту, которую я охраняю.

Начальник стражи внимательно выслушал Великого понтифика и некоторое время оставался в нерешительности.

– Есть ли у тебя письменное повеление насчет Юсты Граты Гонории? – спросил Лев.

– Только устный приказ императора Феодосия.

– Его уста закрылись навсегда. И все ими произнесенное утратило силу, коль не скреплено императорской печатью.

Великого понтифика уважали все, спорить с ним не решился и начальник дворцовой стражи.

Таким образом, воспользовавшись ситуацией, Лев и Гонория покинули дворец императора Востока. Великий понтифик благополучно вернулся в Рим; о Юсте Грате Гонории больше не было слышно, и ее дальнейшая судьба неизвестна.