Текст книги "Кто укокошил натурщика? (сборник)"
Автор книги: Геннадий Кофанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Вообще-то часто страх взбадривает живое существо и человека в частности, но Кий Арнольдович, несмотря на охватившую его жуть, тут же, будто наглотавшись снотворного, уснул, опустив лицо на руль...
***
Проснулся он оттого, что его организм снова захотел сходить по малой нужде, когда уже рассвет, как говорят поэты, «брезжил». Тумана уже не было, была дымка, и моросил дождик. Мулатка Милослава спала.
Кий Арнольдович вышел из «Таврии», заметил, что фары по-прежнему горят, выключил их, ибо было уже достаточно светло, хотя солнце ещё не взошло, и оглянулся по сторонам. Ближайшие окрестности представляли собой раскинувшиеся по обе стороны грунтовой дороги поля с одинокой скрюченной сосной на обочине, а дальние растворялись в дымке.
Идя к дереву, корни которого он намеревался оросить содержимым мочевого пузыря, Кий Сало увидел, что влажный грунт истоптан лошадиными подковами, будто конь долго кружил и топтался около круга, который очертила Милослава сухой веткой. Стало быть, топот, всхрапывание, ржание и тень Кию Арнольдовичу не померещились... Хотя странно...
Оглянувшись и убедившись, что Милослава спит, на него не смотрит, он расстегнул ширинку и оросил корни дерева.
Застегнув молнию, пошёл обратно к машине, ёжась от рассветного холода и мороси, и вдруг ощутил на себе чей-то взгляд; повернул голову...
На дороге, перед автомобилем, метрах в десяти стоял чёрный мотоцикл, а на нём, скрестив руки, восседал чёрный мотоциклист.
Надо же, какой навязчивый ворюга. И здесь нашёл!
Кий Арнольдович взял монтировку и демонстративно пошлёпал ею по ладони, дескать, если у тебя лихое на уме, непрошенный гость, то мы постоим за себя.
Чёрный байкер поднял руки, шевельнул пальцами, видимо, показывая, что он безоружен (а выглядело, будто сдаётся в плен), затем снова скрестил.
Они оба молчали и смотрели друг на друга. Впрочем, глаз незнакомца Кий Сало не видел, ибо лицо вора скрывалось под тонированным оргстеклом мотошлема, но чувствовал на себе его взгляд. Наш герой не выдержал тишины и первым нарушил её:
– Чего ты прицепился, парень, под шлемом спрятавший лицо? Что от меня конкретно надо тебе, мужик? Скажи.
– Яйцо.
Голос у незнакомца был глуховатый, хриплый, будто простуженный, и говорил он с акцентом, не кавказским, не прибалтийским, а непонятно каким.
Яйцо, удивился Кий Арнольдович. Он даже не сразу сообразил, о чём речь. Когда у мужчины требуют яйцо, это звучит, по меньшей мере, двусмысленно. А откуда этот тип знает, что Кий Сало нашёл... А, он же там, в Старом Салтове, на автозаправке подъехал к «Таврии» и заглянул через стекло, а яйцо лежало на сиденье. Так вот что его так привлекло, вот что он пытался украсть два раза! А на хрена ему птичье яйцо? Может, он орнитолог, или, может, он их просто коллекционирует, а это какое-то редкое... Да, настоящий коллекционер ради редкого экземпляра и украсть может, это как наркотик... Кий Арнольдович сам коллекционировал старые книги и однажды совершил кражу у человека, использовавшего страницы в качестве туалетной бумаги. Это он мог понять.
Незнакомец продолжил:
– Давай меняться. Вот я кину тебе свой золотой браслет, а ты, неведомый мужчина, тотчас яйцо мне кинь в ответ.
Вот это другой разговор, вот с этого и надо было начинать, а то воровать... Кий Сало положил монтировку обратно под сиденье.
Незнакомец расплёл руки, в одной из которых уже что-то держал, и аккуратно бросил это что-то нашему герою. Предмет упал прямо в подставленные ладони Кия Арнольдовича. Да, это был очень красивый браслет из жёлтого металла, довольно тяжёленький, украшенный изображениями грифонов, выглядящих так реалистично, будто дизайнер браслета запечатлел их с натуры. Конечно, это никакое ни золото (ибо кто же станет за птичье яйцо, пусть и красивое, отдавать такое увесистое изделие из настоящего золота!), а латунь или другой медный сплав, подумал Кий Сало, но вещица эффектная. Самому ему яйцо досталось даром, поэтому он и не претендовал, чтобы за яйцо с ним расплачивались, но раз этот сам предлагает что-то взамен, зачем же отказываться. Это яйцо красиво смотрелось бы на декоративном блюде, купленном Кием Арнольдовичем в Самарканде, близ мавзолея Гур-Эмир, где покоятся полководец Тамерлан и его внук-астроном Улугбек; и гармонировало бы колоритом с живописным полотном «Дама в синем» (для которого одному харьковскому художнику позировала Руслана Бузок, супруга Кия Арнольдовича), что висит над аквариумом... Но этому яйцо явно нужнее.
Кий Сало открыл бардачок, взял красивое, темно-синее в желтую крапинку яйцо и протянул мотоциклисту, дескать, на, забирай. Байкер подъезжать не стал, а показал жестом: бросай. Ну, как хочешь, если разобьётся – я не виноват, подумал наш герой и, прицелившись, бросил. Тот ловко словил эллипсоид правой перчаткой, как опытный бейсболист ловит мячик. Кию Арнольдовичу даже показалось, будто в последний момент яйцо само притянулось к руке незнакомца, как железка к магниту. Незнакомец тут же упаковал приобретение в чёрный футляр, висевший у него на шее.
Видя, что чёрный мотоциклист собирается уезжать, литератор сказал:
– Эй, парень, подскажи, будь другом, где трасса... Не спеши, постой... С дороги сбились, ездим кругом... Куда нам ехать?
– Ну, за мной.
Ещё Кий Сало спросил, знает ли его визави, какая птица снесла такое красивое яйцо, но на этот вопрос незнакомец не ответил, развернулся и поехал.
Кий Арнольдович быстро сел в «Таврию», положил браслет в бардачок, захлопнул дверцу машины, разбудив звуком Милославу, и двинулся вслед за байкером. Мулатка спросонья удивилась: ой, уже утро, ой, мы уже едем, ой, впереди тот самый вор! Наш герой ответил, что с мотоциклистом они поладили и он показывает им дорогу до потерянной ими трассы.
Скоро будет развилка, подумал Кий Сало; но никакой развилки, странное дело, не было. Мотоциклист и вслед за ним вишнёвая «Таврия» въехали в небольшую посадку и вскоре выехали из неё прямо к трассе. Надо же, мы часами кружили возле самой трассы, изумился Кий Арнольдович.
Чёрный незнакомец, выехав передним колесом с грунтовки на асфальт, обернулся и помахал рукой вправо, показывая, что им туда, а сам свернул налево и быстро уехал.
Кий Сало и Милослава, уставшие от долгого сидения, проголодавшиеся и озабоченные стремлением быстрее добраться до дому, не проявили наблюдательности, а если бы проявили, то заметили бы, что впереди на влажном грунте имеются свежие отпечатки конских подков, но нет свежих отпечатков мотоциклетных шин...
Вишнёвая «Таврия» наконец-то выехала на трассу Т-2104 и повернула к Харькову.
***
Дальнейший путь прошёл без всяких приключений.
По Салтовскому шоссе они въехали в Харьков, большинство жителей которого ещё предавались сну. Милослава попросила высадить её возле первой попавшейся станции метро, каковой на пути следования нашего героя была «Площа Повстання». А куда ей, собственно, надо? На Лысую гору, ответила она, там её дом; но поскольку метро на Лысую гору не провели, она поедет с пересадкой: на метро до Холодной горы, а далее на троллейбусе. Нет, возразил наш герой, во-первых, метро, кажется, ещё не работает, слишком рано, а во-вторых, сам он едет на Холодную гору, от которой до Лысой рукой подать, поэтому доставит её прямо к дому. Её, разумеется, такой вариант очень даже устраивал. (Справка для незнающих географию Харькова: Холодная и Лысая горы – холмы-районы в западной части города.)
Так и было: по улице Полтавский Шлях вишнёвая «Таврия» взъехала на Холодную гору, за станцией метро с тем же названием – «Холодна гора» – повернула направо... И вскоре Кий Арнольдович высадил Милославу – молодую мулатку, служащую в милиции, владеющую боевыми искусствами и заклинаниями – возле её дома в частном секторе на Лысой горе. А сам вернулся на Холодную гору, где с семьёй проживал в одной из девятиэтажек...
Вот, собственно, и вся история.
Что же касается чёрного мотоциклиста, то он, немного не доехав до Великого Бурлука, свернул с трассы в кусты, те самые, где Кий Сало нашёл яйцо, остановился, снял шлем, обнажив абсолютно лысую голову, достал из футляра яйцо, поднёс к уху, потряс и улыбнулся (если эту страшноватую гримасу можно назвать улыбкой), слыша, как в яйце болтается, стукаясь о скорлупу, бесценная игла, затем спрятал яйцо в футляр, надел шлем, рванулся вперед и... исчез.
В последний миг его чёрное одеяние вроде бы приобрело вид доспеха, а мотоцикл вроде бы увеличился и принял очертания чёрного коня с развевающимися по бокам то ли полами попоны, то ли крылами...
***
– И это всё? – спрашивает внутренний голос автора.
– Всё, – отвечает автор.
– Гм... Во-первых, тут не всё понятно, остались вопросы... А во-вторых... Это, мягко выражаясь, произведение началось как рассказ, потом ты стал пичкать читателя информацией по истории и географии, будто это краеведческий справочник, затем ты заставил персонажей говорить в рифму, будто это поэма… А закончилось всё вообще сказкой... Игла в яйце... А на конце иглы, надо полагать, смерть Кощея; а находилось яйцо до того, надо полагать, в утке, а утка в зайце, а заяц в сундуке, а сундук в цепях на высоком дубе... Смешал разные жанры, и вышел рассказ не рассказ, справочник не справочник, поэма не поэма, сказка не сказка... Ни то ни сё, какой-то винегрет. Нет, я понимаю, что ты хотел как лучше, я понимаю, что тобой двигали местечковый патриотизм и стремление к оригинальности: ты хотел с одной стороны создать родной Харьковщине репутацию территории романтической, фантастической, волшебной, легендарной, а с другой стороны поэкспериментировать со смешением жанров... Но результат, увы... Неужели ты всерьёз думаешь, что какое-нибудь издательство это опубликует?!
– А почему бы и нет... И не такое... гм... иногда печатают, сам читал... – бурчит автор.
– А вот спорим, что ни один журнал, ни одно издательство этот винегрет не напечатает! Вот спорим! – заводится внутренний голос.
– Спорим. А на что? – азарт охватывает автора.
– Да хоть на щелбан!
– Согласен! – азартно кричит автор, не задумываясь, как он в случае выигрыша нанесёт щелбан собственному внутреннему голосу, или, как в случае проигрыша, внутренний голос нанесёт щелбан ему самому.
В знак вступления этого спора в силу, автор и его внутренний голос бьют по рукам... В переносном, конечно, смысле, ибо какие же конечности у внутреннего голоса...
А вот вы лично, бесценный читатель, вы-то как думаете: кто из них – автор или его внутренний голос – победил в этом споре? Ась?
Февраль – март 2004 г.[4]4
Впервые текст «Яйцо» был напечатан (с несущественными сокращениями) в журнале «Шалтай-Болтай» (Волгоград) № 3, 2005.
[Закрыть]
______________________________________
Главный герой
Фантастический рассказ со свежеиспечённым персонажем
– А где ты вчера пропадал? – спросил он.
– В Харькове.
– А, и ты побывал в Харькове?
– Кто ещё?
– Да почти все.
Братья Стругацкие, «Волны гасят ветер»
0.
Это не буква «О», а цифра ноль. Нулевая глава. То есть, по сути, предисловие.
Признаюсь тебе, бесценный Читатель, что нравятся мне, автору этой писанины, харьковские улочки, расползшиеся по южному склону холма, именуемого Нагорным районом; улочки, имеющие место между Пушкинской – бывшей Немецкой – и рекой Харьков, давшей имя всему полису. Нет, не только улочки на южном склоне, конечно. Автору нравится вообще этот город, что даёт тебе право, бесценный Читатель, обозвать автора «квасным харьковским патриотом». Но именно улочки на южном склоне представляются автору одними из наиболее романтичных в Харькове; наверно, просто потому, что сам автор на одной из них родился, а на другой провёл так называемое босоногое детство. Так называемое, ибо в центре большого города, где царит не травушка-муравушка, а асфальт, не очень-то походишь без обуви.
Гуляя по улочкам на южном склоне, можно увидеть вдруг домик, будто перенесённый из средневекового Амстердама… Или особняк, прикидывающийся античным храмом… Или миниатюрный якобы мавританский дворец… А местами здешние закоулки напоминают задворки викторианского Лондона… А то вдруг, подняв глаза, увидишь выткнувшиеся над крышами башенки будто рыцарского замка… А то вдруг высунется из стены дома каменный грифон… Или какой-нибудь там кентавр… Или ангел… Или просто лев…
Кроме автора этой писанины, живали тут, на южном склоне, и другие литераторы, куда более известные. Вот на этой улочке, например, жил один из основоположников новой украинской литературы Пётр Гулак-Артемовский, тот самый, которого цитирует в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» связанный с Харьковом многими «ниточками» Гоголь. А вот на этой некоторое время обитали одесситы Юрий Олеша и Валентин Катаев. А вон на той гостил у брата-революционера гимназист Иван Бунин, будущий лауреат Нобелевской премии по литературе. А вон на той…
Зачем автор морочит мне мозг этим краеведческим трёпом, возможно, думаешь ты, бесценный читатель. Я-де жду от автора фантастическую историю, упомянутую в подзаголовке, а он тычет какой-то справочник. А дело просто в том, что именно в этой части города Харькова автор решил поселить главного героя предлагаемого твоему вниманию фантастического опуса, так и названного: «Главный герой».
Но кто он, этот герой?
Каждый творческий субъект, кроме плагиаторов и эпигонов, стремится в своём творении проявить какую-никакую оригинальность, так называемую изюминку, выдать что-нибудь эдакое, свеженькое, не растиражированное прочими. Вот классики, те знали почём фунт изюминок. Автор этой писанины тоже не лишён подобных амбиций; и потому он (то бишь я) решил проявить оригинальность (в просторечье именуемую выпендрёжем) уже в выборе главного персонажа, сделав таковым индивида, не эксплуатируемого прочими литераторами.
Но кого они не эксплуатируют? Людей разного пола, разных характеров, разных профессий и разной внешности в сочинениях полным-полно. Человекообразных, так сказать, нечеловеков – как то: эльфов, ангелов, русалок, орков, гоблинов, гуманоидов-пришельцев, чертей, троллей, гномов и т.д. – в литературе навалом. Животные разных видов, как реально существующих, так и мифических (например: драконы, грифоны, единороги…), тоже бывали персонажами. Даже неодушевленные предметы стараниями сказочников, баснописцев и фантастов оживали и становились героями сочинений. Вот и попробуй тут найти кого-нибудь свеженького!
В процессе умозрительных поисков не заезженного литераторами героя автор этой писанины лохматил ногтями затылок, шевелил перстом ноздрю, почёсывал подмышку и более пикантные части тела, даже, кажется, сопел от напряжения...
И эти усилия не прошли даром: автор придумал таки – кого сделать главным героем!
Главным героем этого рассказа, будешь ты, бесценный Читатель!
Ну разве не оригинальная мысль? Это ли не изюминка?!
Скажи честно: много ли ты читал фантастических рассказов о самом себе? Рассказов, где главным персонажем был не какой-то другой индивид, а ты, лично ты, собственной персоной? Ни одного, говоришь? Ну, стало быть, автор попал в самую точку! Тебя-то ему и надо!
(Автор почему-то уверен, что ты не сноб, обезображенный солидностью, а человек снисходительный и потому простишь ему эту фамильярность, это панибратство, это бесцеремонное тыканье. Обычно автор к незнакомым людям деликатно обращается на «вы». Но местоимение «вы» может означать как индивида, так и целый коллектив, внося неопределённость и путаницу. Поэтому в данном конкретном случае автор, хоть и не является близким знакомым Читателя, просто вынужден употреблять местоимение «ты»).
Перефразирую великого Гоголя: припряжём Читателя. Таким образом, дорогой Читатель, ты волей автора становишься, так сказать, свежеиспечённым литературным персонажем.
Итак, на период чтения этого опуса тебе придётся стать харьковчанином и сыграть навязанную автором роль. Единственная возможность избежать этого – отречься от ипостаси Читателя, то есть незамедлительно прекратить читать этот текст.
Твоё имя я называть не буду, ибо ты его и без меня прекрасно знаешь (а если подзабыл – загляни в свой паспорт); и внешность твою описывать я не буду, ибо ты и без меня знаешь, как выглядишь (а если подзабыл – посмотри в зеркало). Если же ты не Читатель, а Читательница, то на время тебе придётся поменять пол и побыть Читателем (мужскую внешность и мужское имя, если хочешь, придумай себе сама). По-моему, женщина, воображающая себя мужчиной, более естественна, нежели мужчина, воображающий себя женщиной; ну да, есть мужчины, воображающие себя женщинами, – так называемые трансвеститы, – но я не хочу толкать Читателя на этот путь.
Итак, главный герой этого рассказа – ты; место действия – город Харьков; время действия – февраль 2005 года. Поскольку этот рассказ автор пишет в 2004 году и поскольку он (не год, а автор) не является ни Нострадамусом, ни Вангой, то описание февральской погоды может не соответствовать той, что действительно будет в ближайшем феврале.
Конечно, в фантастическом рассказе автор мог бы перенести тебя в какую-нибудь нереальную страну, или на другую планету, или в другие измерения, или… но Харьков автору как-то ближе, да и эпиграф подходящий имеется. Конечно, в фантастическом рассказе автор мог бы перенести тебя в далёкое прошлое, например в средневековье, когда якобы кишмя кишели рыцари и колдуны, или в далёкое будущее, когда будут кишмя кишеть космопроходцы и роботы… но 2005 год автору опять таки как-то ближе.
Короче, хочешь ты того или не хочешь, бесценный Читатель, но автор тебя бесцеремонно хватает и переносит в Харьков, в февраль 2005-го года…
1.
– Пли!
Белое ядро, мелькнув в воздухе, разбивается о твоё плечо, освежая лицо морозной пудрой.
– Ах, так! Ну, держись! – со смехом грозишь ты, зачерпнув ладонями сочный хрустящий снег, и быстрыми движениями кистей рук превращаешь его в белое ядро же. – Получай, фашист, гранату!
Рука как катапульта запускает ядро в прекрасного агрессора, каковым в этом снежном бою выступает не упомянутый абстрактный фашист, а твоя Любимая Женщина. Она, смеясь, грациозно уворачивается от «гранаты», и снежок молниеносно преобразовывается в белую кляксу на бетонной плите.
(Автор не называет имя твоей Любимой Женщины и не описывает её внешность, бесценный Читатель, ибо если у тебя есть Любимая Женщина, то ты лучше автора знаешь, как её зовут и как она выглядит; а если таковой у тебя сейчас нет, то вообрази на свой вкус).
Декабрь 2004-го и январь 2005-го были тёплыми и слякотными, а вот февраль порадовал морозцем и снежком. Красивый снегопад манил выйти из тёплого уюта жилья на свежий воздух улиц (впрочем, в большом городе – а Харьков, как-никак, входит в двадцатку, или даже пятнадцатку, наибольших городов Европы – понятие «свежий воздух» является относительным: воздух бывает по-настоящему свежим вдали от крупных городов).
В этот снежный тихий вечер вы с Любимой Женщиной выбрались на концерт (не уточняю – какой именно; сообрази сам, бесценный Читатель; ты же лучше автора знаешь ваши с Любимой Женщиной музыкальные предпочтения), и вот теперь, возвращаясь с концерта, устроили не Ледовое, как Александр Невский, а Снежное побоище, то есть переброску снежками. Густо напудренный осадками город красив, поэтому нет большого стремления поскорее оказаться в рамках жилплощади и вы с Любимой Женщиной идёте к родной обители не кратчайшим путём, а петляя по лабиринту улиц, чтобы растянуть удовольствие от прогулки.
Так вы и оказались в малознакомом переулке возле забора, состоящего из бетонных плит, огораживающего то ли небольшой пустырь, то ли какую-то стройку; где, слепив белое ядро, твоя Любимая Женщина и сказала себе: «Пли!» Бетонный забор, освещенный фонарем и окнами дома напротив, размалёван яркими граффити – картинами и письменами – весьма недурственными в художественном отношении. Вот, например: колоритный небритый тип в ватнике, физиономия которого не блещет интеллектом, а блещет, так сказать, криминальными наклонностями; в руке сей урка почему-то держит «плечики» для одежды. Тут же написано и название этого произведения назаборной живописи; название чисто харьковское, иногороднему непонятное, особенно в отрыве от изображения:
РАКЛО С ТРЕМПЕЛЕМ
Снежок, от которого увернулась твоя Любимая Женщина, поразил этого «ракла с тремпелем» в пикантное место.
Снежный бой между тем продолжается. Воюющие стороны, осыпая друг друга белыми ядрами, идут на сближение и переходят в рукопашный контакт. Рукопашный и губопашный, если так можно сказать, – кутерьма в снегу заканчивается объятиями и поцелуями.
Разгорячённые снегометанием и нежностями вы продолжаете странствие вдоль забора, в коем скоро обнаруживается прореха – отсутствие одной плиты. Вы видите сквозь этот проём, красивый особнячок, обильно украшенный барельефами и скульптурками грифонов, драконов, единорогов и кентавров. Художественно выкованные – кажется, из чугуна – фонари по обе стороны от входа освещают резную деревянную дверь с вычурной бронзовой ручкой и распятую на двери вывеску с текстом:
Вражаюче татуювання!
Безпечно та безболісно!
Цілодобово!
А ниже, на приклеенной скотчем бумажке:
6 лютого – на честь свята – безкоштовно!
– Тю, шо-то я здесь этого домика не замечал, – говоришь ты. – Впрочем, я бывал здесь давно и редко – то ли не обращал внимания, то ли забыл.
– Эффектный домик, – замечает твоя Любимая Женщина. – А какой сегодня праздник?
Ты пожимаешь плечами. В советские времена 6 февраля вроде бы не был праздничным днём, а за годы «незалежности» появился ряд новых праздников, но дат их ты не помнишь; кроме собственно Дня Незалежности, да и то только в связи с тем, что он идёт сразу же за Днём Харькова, а забыть дату Дня Харькова довольно сложно хотя бы потому, что уже десятки лет оная дата является названием немаленькой улицы. А в православном календаре, кажется, каждый, или почти каждый день является более или менее праздничным; причём, как правило, на один день выпадает сразу несколько праздников. Но календарей, ни церковного, ни светского, у тебя под рукой нет. (А если бы были, замечает в скобках автор, ты бы тут же выяснил, что 6 февраля – это: день преподобной Ксении; а также блаженной Ксении Петербургской; а ещё святого Герасима Великопермского; а кроме того, мученика Иоанна Казанского; и к тому же мучеников Вавилы Сицилийского и его учеников Тимофея и Агапия; а также преподобного Македония; и, наконец, Перенесения мощей преподобного мученика Анастасия Персидского; и выяснив это, усомнился бы, что именно по этому поводу татуировщики решили обслуживать клиентов, как говорится, «на халяву».)
– Любопытно, какие такие эксклюзивные картинки они выкалывают, – говоришь ты. – Судя по названию салона – шо-нибудь мифологическое, наверно.
(Будучи в моём рассказе истинным харьковчанином, бесценный Читатель, ты, конечно же, не говоришь: «что», «что-нибудь», «кое-что», «что-то»; а говоришь: «шо», «шо-нибудь», «кое-шо», «шо-то»).
Несмотря на объявленную для клиентов халяву, у двери салона не наблюдается толпы жаждущих задаром живописно обколоться, и судя по целомудренной пелене снега, не попранного подошвами, в последние часы, после очередного снегопада, клиенты сюда не наведывались. То ли салон не позаботился о достаточной рекламе своего однодневного бескорыстия, то ли желавшие бесплатно украсится накожными картинками успели обслужиться утром, до снегопада.
И тут дверь открывается и из дома высовывается высокий седовласый старик лет шестидесяти пяти, худощавый, с аристократически вытянутым лицом, кустистыми бровями и густой пышной шевелюрой, вызывающей ассоциацию с львиной гривой. На старике рабочий халат невнятного цвета, ниже которого наблюдаются джинсы и домашние тапочки.
– Желаете ознакомиться с ассортиментом наших татуировок, громадяне? – спрашивает он, будто услышав твои слова, довольно нестарым голосом, вперившись в тебя пронзительными зрачками больших голубых глаз.
– А шо, давай посмотрим, – предлагаешь ты Любимой Женщине.
– Конечно, – соглашается она.
– А какой нынче праздник? Я шо-то запамятовал, – спрашиваешь ты у старика, сбивая ладонью с Любимой Женщины и самого себя налипший снег.
– День Харка.
– День Харькова? – переспрашиваешь ты, поднимаясь со спутницей по каменным ступеням. – Тю, та День Харькова ж в августе, как раз перед Днём Незалежности.
(Будучи в моём рассказе истинным харьковчанином, бесценный Читатель, ты, конечно же, никак не можешь обойтись без «тю»).
– А когда-то праздновали шестого февраля, – сообщает старик, подавая вам веничек.
– Когда это? До войны, шо ли, до Великой Отечественной? – любопытствует твоя Любимая Женщина, смахивая веничком с сапожек белое наслоение.
– Ага, до войны, красунечко.
– Тю, а я и не знал, шо и до войны был День Харькова, – замечаешь ты, тоже обнажая обувь из-под снега посредством веничка. – Век живи – век учись.
Счистив прилипший к подошвам снег шарканьями о щетинистый коврик, вы входите в дом.
Изнутри особняк, по крайней мере, его прихожая, похож на жилую квартиру, старомодную, в стиле столетней давности, а не на мастерскую или салон, где производятся какие-либо работы с клиентами. Мебель, изготовленная наверно, ещё при царизме: стулья, кресла, столик, комод… Бархатные портьеры. Живописные полотна – пейзажи – в тяжёлых рамах. Граммофон с большой трубой. А вот компьютер в углу выглядит в такой антикварной обстановке анахронизмом.
– А кто… Или вы лично делаете татуировки? – спрашивает твоя Любимая Женщина, оглядываясь.
– Я сам и делаю, красунечко, – кивает старик.
– Хм… Обычно этим искусством занимаются люди помоложе. Не ожидала, шо татуировщик окажется столь… зрелого возраста.
(Твоя Любимая Женщина в моём рассказе тоже харьковчанка, поэтому тоже – «шо». Прости.)
– Согласен, это нетипично. Зато таких татуировок, какие делаю я, больше никто в этом городе не сможет сделать. Вот подборка изображений, которые я выполняю. – Седой татуировщик берёт с комода большую книгу в кожаном переплёте, – Мне кажется, вам понравится вот это… – И он листает, что-то ища.
– Не, мы только посмотреть, и не более того… – поясняешь ты, начиная испытывать неловкость оттого, что старик вынужден суетиться, хотя у вас и в мыслях нет становиться его клиентами.
– Поглядите, а там, может, и захотите…
– Навряд ли, навряд ли, – перебиваешь ты, чтобы мастер наколок не обольщался.
– Вот, гляньте на это. – Старик поворачивает к тебе раскрытый фолиант, вперившись в твои очи из-под мохнатых седых бровей пронзительным, прямо таки гипнотическим взором.
Увидев в этом помещении компьютер, ты ожидал, что образцы татуировок будут предъявлены вам на мониторе.
Картинка, которую он открыл, по меньшей мере, странноватая. Это чёрно-белый рисунок, изображающий голого мужчину отнюдь не атлетического сложения, пузатенького, стоящего с широко расставленными ногами, кулаки упираются в бока, локти вразлёт, – поза «я здесь хозяин»; меж ног висят детально прорисованные гениталии. Но что самое характерное: у мужчины голова не человека, а утки, или, учитывая пол, селезня.
– Вы ведь хотите иметь такое изображение на своём теле, добродие, не так ли? – завораживающим голосом вопрошает мастер татуировок.
Ты смотришь на селезнеголового человека или человекотелого селезня и понимаешь: да, ты всю жизнь подсознательно мечтал иметь такое украшение на теле и только теперь совершенно понял, чего тебе больше всего в жизни не хватало. Если эта картинка не украсит твою кожу, ты уже не будешь знать покоя. Поскорее, поскорее обзавестись такой татуировкой!
– Хочу, хочу, конечно, хочу!
Тебя даже охватывает тревога: а вдруг мастер передумает и ты останешься без столь нужного тебе украшения!
– Ты шо, действительно хочешь иметь такую татуировку?! – удивляется твоя Любимая Женщина.
Странный вопрос! А разве можно этого не хотеть!
– Ну и ну! Мне казалось, шо я хорошо знаю твой вкус, и вдруг… Не ожидала…
– На плече? На левом? – уточняет старик, впившись голубыми очами в твои зрачки.
– Да, пожалуй.
– Выполню в лучшем виде, вы даже ничего не почувствуете… Вам лучше снять верхнюю одежду – здесь тепло, – это он твоей Любимой Женщине; она, продолжая удивляться твоему решению, вешает шубку на рог деревянной вешалки. – Вы, красунечко, пока посидите здесь, в кресле, посмотрите картинки, – и старик всучивает ей фолиант, – А вы, добродие, оголите плечо и садитесь в это кресло, а я пока всё приготовлю. Вот и музыку поставлю.
Ты снимаешь и вешаешь меховую куртку, пиджак, рубашку; остаёшься в майке. Здесь действительно тепло, даже жарко. Мастер же ставит на граммофон старую тяжёлую грампластинку, заводит пружину, опускает на диск иглу и запускает сей старинный звукоисторгающий механизм. Сквозь шипение, свойственное пластинкам столетней давности, просачиваются ритмично бумкающие барабаны и тоскливо воющие дудочки.
– Шо это? – ты киваешь на граммофон.
– Какая-то древняя народная музыка.
– Какого народа?
– А кто его знает… Этикетка на пластинке содралась, не прочитаешь.
Старик выходит из гостиной, а ты садишься в потёртое, но мягкое кресло.
Пульсирующие барабаны и воющие дудочки сразу же навевают на тебя дремоту. Ты зеваешь, твои веки слипаются…
Бум, бум, бум… Барабаны… Или бубны… Да, скорее бубны, по которым лупят палками… Огни… Факелы… Чёрное ночное небо, озаряемый факелами снег… Люди… Бородатые мужики в меховых одеяниях… Одни из них колотят в бубны, другие пищат в дудочки… Над ними возвышаются великаны… Великаны неподвижны… Один из факелов, ярко вспыхнув, озаряет ближайшего великана, и ты видишь, что это деревянный мужчина с утиной головой… Идол… К идолу подходит старик-татуировщик, но уже в шубе, увешанный какими-то побрякушками, ожерельями… Склоняется перед уткоголовым и что-то кричит на чужом языке, вроде как немецком, или не немецком, но похожем… Затем поворачивается к тебе, продолжая с завыванием кричать, делает руками пассы, как иллюзионист… Бородатые мужики ускоряют ритм ударов… Все факелы ярко вспыхивают, будто на них плеснули бензин… Деревянный уткоголовый идол вроде бы пошевелился… Да, он поворачивает свою птичью голову с плоским клювом в твою сторону и смотрит на тебя глазами-дырками…
Тебя тормошат, и ты выныриваешь из сновидения в реальность.
– Ой, я заснул, – говоришь ты татуировщику, сжимающему твою ключицу твёрдыми холодными пальцами.
– А я уже закончил, добродие. Принимайте работу.
Старик подносит зеркало, в котором ты видишь своё плечо, украшенное татуировкой – голым мужчиной с утиной головой.
– Так быстро? А я ничего не почувствовал.
– Особый способ обезболивания.
– Большое спасибо! И сколько я вам за работу…
– Сегодня – бесплатно, в честь праздника, – напоминает мастер.
Ты встаёшь и видишь, что твоя Любимая Женщина тоже спит в кресле. Фолиант выпал из её рук и лежит на дощатом коричневом полу. Старик книгу поднимает и кладёт обратно на комод. Ты целуешь Любимую Женщину в щёчку, и она, вздрогнув, просыпается.
