Текст книги "Орлий клёкот. Книга вторая"
Автор книги: Геннадий Ананьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Отсиживаться в безделье за болотами, как понимал Дмитрий Темник, становилось предельно опасно. Акимыч, начальник тыла, ходил за болота, в «мир», как шутили в отряде, связал с подпольным райкомом Раису Пелипей, получил оружие, боеприпасы и даже взрывчатку. Все это уже перенесено в отряд, распределено между партизанами. Не всем хватило, но несколько групп вооружены полностью. Начальник штаба отряда Рашид Кокаскеров, занимаясь с ними денно и нощно, докладывал уже не раз, что они готовы к выходу на операцию, но Темник всякий раз отвечал:
– К боям готовим людей. Не с глупцами-неумехами им придется иметь дело. Это, дорогой Рашид, вопрос жизни. А мы с тобой за жизнь бойцов-партизан в полном ответе. Они нам верят, и мы не имеем права…
– Мой отец говорил: чтобы убить зверя, надо идти по его следу. Только коркак садится в засаду. Что такое коркак? Так наш народ называет трусов. Я не хочу носить непристойное мужчине имя.
– Меня тоже не прельщает столь яркий ярлык. Но я посмею поперечить мудрости твоего отца: на след зверя нужно вставать, когда уверен в себе. Пока бойцы, товарищ Кокаскеров, не готовы к боям.
Темник говорил сухо и жестко, но не выказывая, что оскорблен. Даже по глазам нельзя было понять состояния его души. А она клокотала. Не только от ненависти к этому самоуверенному командиру, лидерство для которого – состояние естественное, но совсем противное целям Темника, а и от понимания того, что слова начальника штаба вполне соответствуют настроению всего отряда. Темник ненавидел сейчас не только Кокаскерова, всех мужиков-партизан, но и Пелипей, бабу, которой вынужден подчиняться и которая медлит с сигналом о начале действий отряда; ненавидел он и того фашиста-щеголя, который так ловко загнал его на этот комариный остров, окруженный гнилыми болотами; главное же, что бесило Темника, – полное свое бессилие. Он не мог выхватить револьвер и всадить пулю за пулей весь барабан в это спокойное, уверенное лицо Кокаскерова. Не мог он и командовать в отряде по своему разумению. Он, командир по форме, спеленут фактически, словно грудничок. Повелела Пелипей внедрить к полицаям двух-трех человек – он в тот же день отправил их через болота. Разрешила взорвать мост, который прежде намечали к взрыву партизаны, – послал группу во главе с Кокаскеровым. Запретила что-либо дальше делать – держит людей, хотя успешный взрыв моста окрылил партизан и они не хотят больше только рыть окопы, обустраивать землянки, приводить в «божеский вид», как они назвали, тропу отхода. Партизаны хотели воевать, а командир вынужден искать повод для их сдерживания. Не скроешь это ни от кого, как ни хитри, как ни изворачивайся. Запротестуют и мужики, привыкшие к вековой послушности. Кокаскеров подольет масла в огонь. Он и станет командиром. Тогда ему, Темнику, конец.
Куда ни кинь, выходило – всюду клин.
«Еще два дня, и вышлю группу на свой риск. Двум смертям не бывать», – решился наконец Темник и немного успокоился.
Вошел в командирскую землянку комиссар отряда Иван Воловиков.
«Белокурого еще не хватало, – досадливо подумалось Темнику. – Сейчас тоже начнет. Спелись!»
Окрестив там, в загоне, набитом пленными, раненого политрука белокурым, Темник продолжал мысленно так его и называть, хотя уже знал и фамилию, и имя комиссара отряда. Верно, Темник не ошибся тогда, что белокурый из племени политруков. Он так и отрекомендовался, когда пришел в себя и понял, что у партизан: «Политрук Воловиков».
Темнику этого было очень мало. Ему хотелось знать все и о настырном начальнике штаба, который тоже о себе доложил после излечения сдержанно: «Начальник заставы» и больше ничего не рассказывал, и об удивительно мягком в обращении с людьми, вопреки своей фамилии, комиссаре. Оттого Темник старался как-то расположить их к себе, исподволь, словно случилось это само собой, подвести их отношения к совершенной откровенности. Сценарии таких исповедей, непременно, как виделось Темнику, вечерних, он уже представлял себе точно, продумывая до мельчайших деталей и свои «исповеди». Только все что-то мешало: то спешка при строительстве оборонительных сооружений и землянок, то дела, связанные с получением оружия, то обсуждение программы обучения партизан, а теперь вот – недовольство медлительностью самого командира.
«Нет, так не пойдет, – приглашая Воловикова садиться и готовясь слушать его, думал Темник. – Лишь дружба с ними и их полное доверие ко мне дадут мне спокойно работать. Не конфронтация…»
– Трудненько мне, командир, приходится, – вздохнув, словно и впрямь нес он на спине пятерик, заговорил комиссар. – Сердца горят у людей. Вон уж сколько времени, как оружие поступило, а дел – мост один взорван. Вшивонький мост.
– Вот-вот, мы как линяющие зайцы. Под куст забрались, – поддержал комиссара Кокаскеров.
– За что же, Рашид, осуждать зайца, который поступает разумно? Природа – превосходный учитель. Игнорировать ее уроки, значит, просто-напросто оказаться на пути вымирания, – с уверенным спокойствием в голосе парировал Темник. – Да, мы действительно в стадии линьки. Образно Кокаскеров определил. Так вот, друзья, давайте долиняем и уж тогда – вперед. Тогда мы сами, оставаясь живыми и невредимыми, станем врагам наносить ощутимые удары. Вижу и понимаю я, что происходит в отряде, но у меня нет точных разведданных, не определен еще объект удара, не уверен я и в боевой готовности наших партизан.
– Мой народ поступает так: ребенка, едва он подрастет, сажают на дикого жеребца и пускают в степь. Мудро рассуждают аксакалы: не севши на коня, не станешь джигитом.
– У русских тоже есть подобные традиции. Верно – мудрые они. Мы тоже испытаем силу выучки партизан в бою. Обязательно.
– Когда? Люди должны знать, когда их поведут в бой, – настойчиво спросил Воловиков.
Впервые он был так тверд в своем требовании. Обычно он предлагал только один раз. И если видел, что его совет не воспринят, значит, считал, не ко времени он, и отступал сразу же. Если и возвращался к нему, то спустя время, обдумав его более основательно. Сегодня комиссар с несвойственной ему настойчивостью стоял на своем неотступно: партизанам нужна ясность. Нет, он не требовал от командира раскрытия всей подготовительной работы, он настаивал лишь на определении срока первой боевой операции. И хорошо, что Темник уже решил его для себя, оттого не метались его мысли в поисках выхода, он вел себя уверенно, поддразнивая собеседников, чтобы те высказали свое мнение максимально полно. И только когда почувствовал, что спокойная беседа подошла к пределу, что вот-вот может случиться взрыв, пристукнул ладонью по столу:
– Все. Баста. Порешим так. Завтра еще раз проверим готовность обороны, затем проведем инспекцию по тактике боя и проэкзаменуем каждого партизана. На все это – два дня. Если будет все в порядке, тогда – вперед.
– Главная наша цель – бить врага. Оборона – не тактика партизан, – возразил Воловиков. – Согласен, инспектирование не помешает, все остальное – лишнее. Укрепляться можно в свободное от боевых действий время. И потом, до зимы мы гарантированы от карателей. Болото – лучшая оборонительная черта.
– Почему я, врач, рискнул принять командование партизанским отрядом? Из партизанских краев я. Из сибирских партизанских краев, – почувствовав, что после размолвки может наступить именно та атмосфера доверчивости, которая так ему нужна, начал рассказывать Темник давно уже заготовленную легенду. – Нет, сам я, как вы понимаете, не партизанил, а титьку сосал, но понаслышался в годы юности своей о многом. О победах любили трекать, как у нас говорят, а вот о поражениях – тут всегда виноватого искали. И кто виноватым оказывался? Командир. Он, дескать, не подумал об обороне. Он, дескать, не организовал охрану. У него разведки никакой не было. И, как теперь я понимаю, они были правы. Что думал командир: мандрыки еле заметные, только охотникам ведомые, – что тут окопы копать? кто сюда сунется? Только совались. Находились продажные проводники у беляков и японцев, тоже звериные тропы знающие. Обложат враги по сопкам отряд, мечется он в пади, а его, как куропаток…
– Правильно говоришь, командир! – горячо воскликнул Рашид Кокаскеров. – Не стал бы я Кокаскеровым, а был бы сыном кровососа-контрабандиста, не окажись командир-пограничник расторопой…
Темник с трудом заставил себя в меру удивиться услышанному, ибо признания такого рода даже в кругу ближайших друзей почти не делались, каждый старался «произойти» от крестьянина-бедняка или от рабочего, а тут на тебе – сын контрабандиста! Как не удивиться? Для Темника, однако, известие это имело свое значение: он сразу начал прикидывать, возможны ли шантаж и в конце концов совместная работа.
«Шефу нужно доложить – что тот скажет?» – думал с волнением Темник, продолжая слушать Кокаскерова с миной в меру удивленного человека.
А Рашид с восточной неспешностью пересказывал все, что слышал от приемного отца Кула о расколе пограничного гарнизона, о налете на оставшихся пограничников Абсеитбека, главы контрабандистов Алая и его, Рашида, отца, о полном разгроме налетчиков…
– Почему победителями вышли кокаскеры? Умный человек там был – Богусловский. Он роды у моей матери принимал. Он тоже, выходит, отец мой. Не поверил офицер Богусловский своему дружку, тоже офицеру пограничному, Левонтьеву, обезопасился.
– Начальник штаба тоже за кротовое существование, – с ухмылкой подытожил рассказ Кокаскерова Воловиков. – Удивительно!
– Нет! – воскликнул Рашид. – Я – за бои. Но с крепкой обороной базы. Командир наш мудростью равен аксакалу.
– Принимаю мнение большинства, но живу одной мыслью, одной целью – мстить! За роту свою. Все, почитай, погибли, став заслоном. Один я уцелел. Чудом. – И замолчал Воловиков, склонивши голову. Отяжелили ее грустные воспоминания.
Их полк остался фактически безоружным. Рванулся, поднятый по тревоге, марш-броском к зимним казармам, где все тяжелое оружие стояло на консервации, вся боевая техника. Несколько часов нужно, думалось, и приведены они будут в боевую готовность. Всего несколько часов! Думкам тем только не суждено было свершиться: побиты орудия и танки, искорежены бомбовым налетом, а от складов с огнезапасами одни глубоченные ямы остались. Вот и покатился полк на восток, оставляя роту за ротой на высотах…
Нет, не хотелось говорить Воловикову о мыслях своих и оценках. Вроде бы друзья боевые в землянке, но – береженого бог бережет. Так наставлял его сызмальства отец-хлебопашец, сам не уберегшийся от кулацкой пули.
Да Темник сейчас и не воспринял бы откровения Воловикова – ему впору переварить услышанное от Рашида. Левонтьев? Кто он? Дядя? Рассказывали ему, Дмитрию Темнику, что погиб один из Левонтьевых за Русь святую, оставив о себе долгую память: где проходил с отрядом казаков – крутил головы совдеповцам, как куренкам, за захват ими земли чужой…
И Рашид, выходит, уязвим. Ох как уязвим! С любого конца бери. Истинный его отец – контрабандист. Враг, стало быть, народной власти. И роды принимал офицер. Дворянин наверняка, классово чуждый элемент. Если прикинуть все как следует, можно в одну упряжку с собой впрячь. Только эту самую Пелипей уведомить нужно. Согласует она, с кем ей положено, даст «добро», вот тогда…
Темнику виделось великое облегчение в делах своих, когда будет рядом подвластное плечо.
– Да-а, судьба, – раздумчиво протянул Темник. – Отец – матерый враг. А сын…
– Мой отец – Кул! Дехканин. Чабан.
– Я не об этом, – со вздохом перебил Кокаскерова Темник, – я – о превратностях судьбы. – И почти без паузы, чтобы последнее слово осталось за ним, заговорил повелительно: – Все. Времени у нас достаточно будет впереди о себе друг другу поведать, без этого нельзя, мы должны знать друг о друге все, иначе как доверять? А теперь – пойдемте. Смотреть будем. Акимыча, товарищ Воловиков, позовите.
День предзимний короткий и промозглый. Едва хватило его, чтобы осмотреть все окопы и траншеи. Темник придирался к каждой мелочи, его настроению поддались остальные руководители отряда, и все стали сверхдотошными. Недоделок выявилась уйма. Все силы, казалось, бросить на их исправление – все равно несколько дней нужно потратить. Порешили вечером, однако же, так: неполадки все не помеха для боевых действий. Дотягивать оборону и быт улучшать станут те, у кого пока нет оружия. И если боевая выучка окажется достаточной, завтра же выслать разведку для связи с теми, кто в полицаях, и с Раисой Пелипей. Не вслепую же выходить «в мир»? Приглядели посланцы отряда, наверное, объекты для удара.
Оставшись один, Темник долго еще сидел за столом, уткнувшись взглядом в шершавый сучок, коричневым пятном выпиравший на грубо строганной серой доске, а мысли его метались в заколдованном круге, не в силах разорвать его и спокойно разобраться в том, какую роль выполняет он в хитро запутанной игре изувера-щеголя. Ему было обидно и горько сознавать, что он – простая пешка. Не того он хотел, не к такой роли готовил его московский наставник Трофим Юрьевич.
«Пешка безголосая. Пешка. Нет, так не годится. Думать нужно. Искать. Менять все…»
С этим ободряющим желанием он и уснул, успокоенный надеждой на лучшее свое положение в будущем.
Разбудили его еще до рассвета: пришел связной от Пелипей. Сообщил:
– Арестовали подпольный райком. Команда СС из отряда «Мертвая голова» прибыла в район открывать концлагерь. Она и напала на след. Ночью взяли подпольщиков. Всех до одного. Медичка предлагает освободить арестованных.
Связной начал излагать предложенный ею план налета на эсэсовцев, но Темник остановил его:
– Соберем сейчас командование отряда, тогда все и обсудим.
На какой-то миг он был ошарашен (не его ли собираются убрать?), но сменилась тревожность радостью и даже гордостью. Как же, своих не жалеют ради его, Темника, командирского авторитета! Подпольный райком отбить – дело нешуточное. После такого не возьмешь его, Темника, голыми руками.
Вечерние мысли казались ему теперь вовсе зряшными. Ничего не нужно ему менять до поры до времени. И неведомо было Темнику, что все эсэсовцы, на которых ему велено нападать, давно уже приговорены к смерти, как неблагонадежные. Но их не стали ссылать в концлагеря, не расстреляли, не увели ночью из квартир в неизвестность – им уготовили иную смерть, позорную, чтобы стала она назиданием и для других эсэсовцев, и для армейских подразделений: будь в России настороже, иначе погибнешь. В ночь налета на них партизан они напьются пьяными (им помогут в этом люди абвера), и в донесении о их гибели факт пьянки особенно будет подчеркнут.
Вторая сторона медали такова: успешный налет партизан повысит авторитет Темника и особенно Пелипей, но главное – партизанский отряд станет известен и, вполне вероятно, войдет в связь с более высокими руководителями.
Быстро собрались в командирской землянке Кокаскеров, Воловиков и Акимыч. Акимыч засмолил козью ножку и по-председательски распорядился:
– Давай теперь шпарь.
Пошпарил парень. Ловко у него все выходило: снять часового у бани, где райкомовские сидят, потом часового у дома, где сами душегубы разместились, и – в штыки их. Без выстрела если, то еще лучше. Но и стрельбу в поселке не услышат. Выселки кулацкие более чем в версте от поселка. Гранаты, те – нельзя.
– Полицаев всех собрали в районный центр, – докладывал связной. – Какая-то карательная операция готовится. А может, райкомовских когда вешать станут, чтобы смуту подавить, если что.
Задумались партизанские командиры. И долг зовет, и риск велик. Эсэсовцев тридцать, а партизаны не более двадцати человек могут снарядить. Рвались на операцию, торопили Темника, но не на такую опасную. Посильна ли для первого раза?
Темник торжествует. Он неумолим. Он – сама смелость.
– Я сам поведу отряд. Разобьем его на группы. Одна группа – к бане, две других – к дому. Освободив арестованных, она присоединяется к штурму дома. Со мной резерв – три человека. Решать нужно лишь одно: кто будет снимать часового?
– У бани сниму я, – твердо заявил Кокаскеров. – Без шума там нужно, это – раз, второе – неудачи нельзя: одна очередь охранника, и мы многих райкомовцев недосчитаемся.
– Согласен. Кому снимать часового у дома, определим на инспектировании. Если нет вопросов, до обеда «проигрываем» операцию, после обеда – выступаем. Медпункт будет домом, командирская землянка – баней.
Один, и два, и три раза «снимали» часовых, потом бесшумно подкрадывались к дому. Темник добивался максимальной согласованности действий, понимая, что ничего этого не нужно для успеха операции: исход ее предрешен, но нужно это для того, чтобы потом можно было бы сказать:
«Видите, что значит тщательная подготовка!»
На долгое время даст ему сегодняшний день право любой упрек неудачнику подкреплять собственным примером.
Обед Темник велел сделать обильным. Акимыч расщедрился, отсыпал повару гречки и дал несколько ломтей свиного сала собственного засола. Для чая выделил не «адову смесь» (хвоя, мята и зверобой), а пачку грузинского. Высшего сорта.
Перекурили, поглаживая после щедрот Акимыча пухлые животы, и принялись разбирать оружие и боеприпасы. Без шуток, сосредоточенно.
– Строиться! – крикнул начальник штаба и после небольшой паузы скомандовал властно: – Становись!
Все как в настоящей Красной Армии. По ранжиру. И чтобы грудь четвертого человека при равнении видеть. Неуклюжесть есть, что и говорить, но от силы хлебопашеской она, от сохи и косы.
– Поздравляю вас с первым боевым крещением, – осмотрев строй, заговорил Темник, но его одернули:
– Не говори гоп, пока не прыгнешь…
– Поздравляться опосля станем, как в живых возвернемся.
– Согласен, – кивнул Темник. – Только знайте: уверенность в успехе – это половина успеха. – Помолчал немного и скомандовал: – Товарищ Кокаскеров, определите головной дозор. А впереди него еще и разведгруппу. В села не заходить. Нельзя. Засекут – жизнью могут поплатиться ваши семьи.
– А после того, как дело покончим?
– Тем более. Уходить будем немедленно.
Может, кто и недоволен таким распоряжением, но не станешь же спорить? Тем более, если прикинуть трезво, прав командир: донесет какой предатель фашистам – запылают села огнем горючим.
Без происшествий миновали топи и лес. На опушке подождали, вольготно отдыхая, пока не засветятся в темноте окна домов деревенских. Вот тогда и двинулись, С еще большей осторожностью, но прытко, подгоняемые волнением и ночной студеностью.
Темник едва сдерживался, чтобы не стучать зубами от холода, который, ему казалось, проник в него всюду. Уж не только в груди, но и в животе все сжалось от озноба. Пальцы рук и ног будто во льду звонкомерзлом.
«Справней одежда нужна. Нижнее белье, телогрейка потолще, – думал Темник, шагая в ногу с Кокаскеровым, необычно серьезным. – Полушубок тоже не помешает».
Верно, конечно, все. Не ахти как греет бушлат мешковатый, преподнесенный Акимычем; только сейчас Темника не согрел бы даже тулуп романовской овцы. Отмахнулся он в первую минуту, как получил задание от Пелипей, от предательского сомнения, что не ради ли расправы с ним затеяно все. Радость и гордость тогда заслонили все, а когда зачавкала под ногами болотная тухлость, но особенно теперь, когда неумолимое время приближало миг встречи с эсэсовцами – отборными нацистами, подчинявшимися только Гиммлеру, верному псу Гитлера, – куда подевалась его уверенность в успешном исходе операции! Нет, он уже не думал, что станет похваляться, к месту, конечно, умелой организацией первой боевой вылазки, он все больше и больше анализировал свое поведение с момента «расстрела», пытаясь определить, за что может последовать расплата. Ничего вроде бы не находилось крамольного, но трусливая скованность не отступала, а мысль о том, что эта промозглая ночь может стать последней в жизни, все более настойчиво стучала в висках.
«Не нужен я им. Наверняка. Тридцать вышколенных головорезов – против мужиков… Нет, конец всему!»
В какой-то миг он хотел остановить отряд, повернуть его назад, потом увести его в новое место, в новый район и начать партизанить по-настоящему, но мурашки поползли по спине от этой дерзкой мысли. Как объяснить, почему вернулись? Поверят, конечно, если рассказать все. Но тогда – конец. Без всякого сомнения. Нет, нужно идти вперед. Где светится еще лучик надежды. Не станут же немцы рушить одним махом то, что так долго и тщательно готовили? Да и первая польза уже есть: подпольный райком захвачен.
«Отчего же тогда велено освобождать арестованных?!»
Обогнув раскидистое село, подошли к выселкам. Внушительный домина с разнокалиберными пристройками и гумном неподалеку.
Кокаскеров предлагает:
– Гумно нужно блокировать. От каждой группы по одному человеку.
– Верно. Действуй.
Растаяла в темноте жалкая группка. Что она сможет сделать, если на гумне хотя бы пяток эсэсовцев с автоматами? Ничего.
Растворилась и группа Кокаскерова, путь которой к бане, а затем и остальные группы, которым предстояло окружить дом. Тихо-тихо. Напружинился Темник до самого человеческого предела, ожидая в страхе хлесткого выстрела либо крика. Всё тогда. Не удирать же со своим смехотворным резервом? Да и куда удерешь? В бой придется бросаться. На смерть. На верную смерть.
Выскользнул из темноты связной от основных групп. Докладывает шепотом:
– Нет часового. Двери не заперты. Ставни не закрыты. Врываться в дом? Или огонь через окна?
– Только – дом. Чем меньше стрельбы наружной, тем лучше для нас. Сигнал не меняется – крик филина.
Ободрился чуток Темник. Но все равно грызет сомнение:
«На гумне, наверное, засада. Ворвутся партизаны в пустой дом и – сами в мешке!»
Вот наконец и Кокаскеров. Половину своих уже отправил к дому, блокировать на всякий случай сараи и скотный двор, с остальными ведет, словно под конвоем, райкомовцев.
Знакомиться некогда. Потом, за болотами, все это произойдет. Сейчас Темник краток и точен:
– Товарищ Кокаскеров, на гумно. Через две минуты даю сигнал.
– Ясно, – ответил Кокаскеров, но Темник по тону почувствовал, что ничего ему не ясно и что он не очень-то доволен новым заданием. Может быть, он даже и поперечил бы, но тут подал голос кто-то из райкомовцев. Скорее прохрипел, чем проговорил:
– Мы тоже готовы к бою! Просим оружие.
Настойчиво прохрипел. Приказно. Первый секретарь, значит. Только Темнику, который теперь обрел полную уверенность, не нужны ни от кого приказы. Он руководит операцией. Только он. Бросает в ответ:
– Все наличное оружие в руках партизан. Ваше оружие – страстное слово партии.
Достал револьвер из кобуры, помедлил минуту-другую и приказывает, кому определено ухать филином:
– Давай сигнал!
Без выстрелов не обошлось. Но стены из добротных лесин глушили их настолько, что даже Темник со своим резервом и райкомовцами едва их слышал. Под конец, правда, стрельба будто вдруг вырвалась наружу: где-то, видимо, высадили окно. К счастью, быстро все стихло. И вот уже связной с докладом:
– Победа! Только двое наших ранены.
– Собрать все оружие. Все боеприпасы взять. В вещмешки. Осмотреть погреб и кладовые. Продукты все тоже – в вещмешки. Возьмем с собой все, что сможем унести.
Послал за Кокаскеровым. А сам – к дому. С резервом и райкомовскими. Поторапливает:
– Живо, товарищи. Живо. До рассвета нам нужно быть в лесу.
А вот куда раненых девать? С собой? А может, в свои дома доставить? Там их укроют и выходят. Большинство на этом настаивают.
Поупрямился для порядка Темник (не все ли равно ему, куда мужики денутся, что с ними будет?), потом разрешил:
– Хорошо. Выдели, Рашид, сопровождающих. Пусть продуктов прихватят.
Через несколько минут, выслав вперед дозор, заспешил отряд через пахотные поля и овраги к лесу. Но не по прежнему маршруту шли, а иной избрали. Длиннее он намного, зато большая часть – лесом, до которого всего километров пять от выселок. Он, правда, не соединялся с ихним, большим, где укрывалась партизанская база, но было там два оврага с густым орешником, по ним вполне можно пройти из малого леса в большой незаметно даже днем.
Темник торопил:
– Шире шаг. Быстрей, мужики!
Нужды, верно, в понукании не было вовсе: все и без того рысили, хотя и навьючены были, словно ломовые лошади. Даже райкомовцы, избитые, голодные, пересиливали себя и не отставали. Всех подгонял безотчетный страх. Впервые многие из мужиков убивали. Врагов, понятное дело, но люди же они. И вот непривычность содеянного вначале, после успешного боя, безотчетно будоражила, радовала, а когда остудил их разгоряченность предутренний морозец, робость холоднозмейно подкралась к сердцам. Чудилась расплата. Неминучая. Оттого и спешили мужики-партизаны через поля, соскучившиеся по плугу, к лесу-спасителю.
Километр за километром огоревали, все нестерпимей предвкушая приятный шелест опадающих листьев под ногами и колкость разлапистого ельника, который отсечет их от опушки, укроет под сенью золотолистных берез.
Но и рассвет набирал силу. Пока, правда, не очень спешно, однако же, неотвратимо.
– Шире шаг, мужики. Шире шаг!
Успели в серости предутренней, не зрячей еще, проскользнуть в лес. Отошли от опушки сотню-другую метров, и только попалась на пути небольшая полянка – повалились обессиленно райкомовцы. Не один, не два, а все выдохлись совершенно, не в состоянии больше сделать ни шагу. Их даже вагой не поднять.
Не входил привал в план Темника, но что делать? Выслал к опушке дополнительный заслон и приказал развязывать вещмешки с продуктами.
– Шоколаду им. Плитку на двоих. Сала по кусочку. Больше ничего. Нельзя им много.
Червячка даже не заморили. До одури есть хочется освобожденным. Кто-то даже стал настаивать на добавке, но хриплый голос Первого пресек настырность:
– Командир отряда – врач. И никаких протестов чтобы я не слышал.
Сами же партизаны, на зависть подпольщикам, подкрепились основательно. Благо, было чем. Прикорнуть бы после сытного завтрака минут шестьсот, как пошутил кто-то, звавший наверняка расхожую красноармейскую прибаутку, но Темник на отдых отпустил всего ничего. Оставив на опушке поляны заслон, приказал:
– В колонну по два. Вперед!
Двинулись. Не так прытко, как по ровности полевой, но все одно – поспешно. Главное, думалось каждому, проскочить оврагами до своего леса, пока фашисты не узнали о налете их партизанском.
Один Темник знал, теперь уже без всяких сомнений, что никакой погони не будет, но он-то больше всех беспокоился и о разведке, и о надежной охране тыла, внося тем самым еще большую тревогу в сердца партизанские. И даже когда миновали овраги, Темник остановил отряд на совсем короткий привал, чтобы только подкормить еще немного райкомовцев, а то они вновь на пределе сил шагали.
На этом привале услышал Темник сказанное со вздохом:
– Подпалить бы выселки – фрицам невдогад стало бы о нашем налете.
– Дело толкуешь, – поддержало сразу несколько человек. – Только ведь скошена полоска – травку теперича не приживить.
– Отчего – не приживить? Возвернуться двоим-троим и – пустить петуха.
– Эка, возвернуться! Фашист, он тебе возвернется. Не возрадуешься.
– Нешто они спохватились? Спят, поди, еще. Шуму-то нет.
«Умно рассуждают, – оценивал разговор Темник. – Тактически грамотно. Вот тебе и мужики!»
У него у самого возникала мысль поджечь хутор, только отогнал он ее прочь, ибо не было такого приказа от Пелипей. Он хотел было вмешаться в спор, чтобы объяснить никчемность поджога, ибо не так уже трудно определить и по обгоревшим трупам, отчего они погибли, но его опередил Первый:
– Лучше всего бить фашистов, но им не попадаться живыми. Разве я так хрипел?..
– Эт уж – точно. Любо-дорого было слушать. Особенно когда с трибуны.
– Но нас еще не пытали. Забавы ради мне шею чуть не свернули. Высок, видишь ли, оказался. Запомните: оправданный риск – геройство, неоправданный – глупость. Сжигай или нет хутор, следов мы там достаточно оставили.
Молчал привал. И то сказать – Первый совет дает. Кто ж перечить станет? Непривычно. Да и чего ради быть несогласным, если по уму все?
А Темник лихорадочно ищет ход, чтобы не выпустить своей командирской власти, своего командирского авторитета. Первый – гость все же. Высокий, начальствующий, но – гость. Так нужно поставить дело. Нашелся. Быстро. Будто все так и должно было быть. Спросил строго:
– Всем ясно?! – И почти без паузы скомандовал: – Тогда, товарищи, вперед!
Часа через два, когда они уже были недалеко от болота, их насторожил гул приближающегося самолета. Все остановились, оглядывая с недоумением небо, а Кокаскеров, находившийся в конце колонны, крикнул Темнику:
– Командир, маскироваться прикажи!
– Ложись! В кусты прячься! – откликнулся Темник, ругнув себя за медлительность. Он должен быть во всем первым, тогда только его авторитет станет незыблемым. – В кусты. Быстро!
Сам он тоже нырнул в тонкоствольный подлесный орешник с еще зеленой и густой листвой, но не упал, не притаился – лишь нагнул над собой несколько веток. Внимательно вглядывался в небо.
«Рама». Совсем низко летит. И кажется, очень уж медленно. Все разглядеть могут летчики. Жди, значит, карателей.
– Спохватились, супостаты! Теперь – держись, – услышал Темник голос из кустов.
И поддержку:
– Как пить дать. Поспешать нужда есть к базе. Окопы там. Отобьемся, если что.
Доволен Темник, что об окопах, которые рыли без особой охоты, вот так вспомнили, хотя сам он знает, что никогда они не потребуются. Устраивает Темника вполне и то, что люди спешат поскорее в базу. Значит, обжились. И только начал удаляться гул разведчика – скомандовал громко:
– Вперед!
Еще несколько раз притихали в гуще подлеска, прячась от вражеского самолета-разведчика; к обеду, однако же, как и было условлено, успели. Радости и у прибывших, и у встречавших – с избытком. Пшенная каша, прилично сдобренная топленым свиным салом, давно готова – садись только за стол. Прибывшие тоже от себя пожелали угостить товарищей, принялись было развязывать вещмешки с трофейными продуктами, но Акимыч пресек безмерность:
– Трофею всю сдать на склад. И оружие, понятное дело, и продукты.
На тех, кто попытался недовольничать, цыкнул, и все примолкли.
Первый оценил хрипло:
– Дисциплина хорошая у вас. Это – хорошо.
После обеда в командирской землянке подводили итоги свершенного и решали, как жить и работать дальше. Ликовал Темник, слушая похвалы и в свой адрес, и особенно в адрес Пелипей.
Первый хрипел:
– Беречь ее нужно. Как зеницу ока. Но наладить с ней связь нужно и райкому. Чтобы смогла предупреждать и нас об опасности.
Темник соглашался, но с оговоркой: не создаст ли двойная связь угрозу провала? Первый ответил:
– Будем думать, как лучше. Сообща думать.
