Текст книги "Орлий клёкот. Книга вторая"
Автор книги: Геннадий Ананьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
«Наши?!»
А вдруг диверсанты? Тогда уж одно, без выбора: стрелять, пока есть патроны, но не забыть – для себя последний. Так и хочется оглянуться, хотя совершенно ясно, что далеко еще машины. И все равно, как трудно заставить себя не шевелиться и ждать, когда хоть чуть-чуть высунется тот, особенно ненавистный.
«Кровь за кровь!»
И как чаще всего бывает, терпение вознаграждается. Посчитал диверсант, что довольно прятаться, тем более что молчит трехпалая береза после длинной очереди. Патроны, возможно, кончились, тогда особенно нет нужды укрываться за стволом. Но все еще осторожны его действия. Высунулся на полголовы, приладил автомат, чтобы осыпать пулями березу, но… нажать на спусковой крючок не успел – ткнулся головой, словно чрезмерно утомившийся, в умятый локтями снег.
Слева, в ернике, захлебисто затараторили автоматы. Не поймешь, что к чему. И у диверсантов, и у шофера автоматы наши, советские.
«Держись, – подбадривает шофера Богусловский. – Держись!»
Да, самую малость осталось продержаться, если свои едут. Машины вот они, совсем рядом.
А если не наши? Если диверсанты?
Нестерпимо хочется оглянуться: ведь оттуда, с дороги, Богусловский понимал это, он – прекрасная мишень. Но понимал он и другое: если станешь укрываться от пуль с дороги, подставишь бок под пули тем, кто за деревьями. Выход один: выцеливать до последней возможности диверсантов. Без спешки. Без промаха.
От развилки заговорил ручной пулемет, в ответ ударили пулеметы и автоматы из машин, и Богусловский возликовал. Наши! В самый раз подоспели! Нет, Михаил Семеонович не оглянулся, он определял все, что происходит за его спиной, по слуху; он продолжал стрелять, не позволяя себе расслабиться. Не первый его бой. Он – опытный солдат. Он никогда не забывал того, предназначенного ему выстрела, когда, казалось, с группой белоказаков было уже покончено. Пулеметчик закрыл тогда его своим телом. Никогда он после этого не спешил разряжать оружие или выходить из-за укрытия.
Всему свое время.
Теперь оно рвануло стремительно. Открытый «Додж» со станковыми пулеметами по бортам, объехав бездвижную легковушку Богусловского, тормознул метрах в двадцати от нее и заговорил уверенно, по-хозяйски, посылая смерть диверсантам и вправо и влево. А следом и ЗИС подключился. Сыпанул в лес пулеметами, автоматами и винтовками, да так слаженно, будто не случайно они собрались за бортами, а специально вооружены и натренированы вести бой прямо из кузова.
Так оно и было. Никогда командир пограничного полка, а подоспел именно он, не ездил без охраны. Не великая числом, она была экипирована и натренирована для противоборства с засадами: борта защищены от пуль песком и ватой, а для стрельбы из автоматов и винтовок сделаны, как в стенах старинных крепостей, прорези; но самое грозное оружие грузовика – станковые пулеметы: на кабине, на растяжках в специальном гнезде, и по всем трем бортам. Ежиком ощетинивалась охранная машина в случае опасности. Командирский «Додж» имел два пулемета. Открытый всем ветрам и морозам, он был неудобен для езды, зато очень удобен для боя. Ложись в случае встречи с врагом за ватно-песчаную защиту и поливай его свинцом.
Куда диверсантам тягаться с такой силой! Дай бог ноги. Кому посчастливилось, успел влететь в ерник, а там уже безопасней. Шальная только достать может. Но они же не станут ее ждать, а лепетнут, сколько духу хватит.
Вот теперь пора и подниматься. А сил, оказывается, нет. Совсем нет. Вытекла она с кровью. Кружится голова. Тошнит. Только нездо́рово, чтобы раненного всего-навсего в руку несли к машинам на руках. Встать нужно. Через силу.
Вцепился здоровой рукой в шершавую кору, подтянулся и поднялся. Вначале, как дитя годовалое, на колени, потом уже на ноги. Затрясло его в ознобе, будто при лихорадочном приступе, зуб на зуб не попадает. И хочется выйти на дорогу самому, и силы нет оторваться от березы-спасительницы. А колотун все сильней колотит.
Вот и командир полка прет напролом через сугробы. Разгорячен успехом. Ушанка сбита на затылок, полушубок распахнут, скуластое лицо светится лихостью. Чапаев, и Чапаев! Только ростом повыше и в кости шире. Точно соответствует своей фамилии: Комелев. Басит уже рядом, как школяра отчитывает:
– Сотню метров до смерти неминучей не доехали. Эка инкогнито! Нагайкой бы за такие выкрутасы, да нельзя – начальство. Самое что ни на есть близкое. Спасибо, надоумь пришла подчиненному, оповестил. – А сам уж финкой рукав вспарывает, кричит, оглянувшись: – Бинты быстро! – Потом вновь к Богусловскому, с той же наставительностью: – И какого рожна лесом ехать? Не тачанки бы мои, крышка вам. Сказать, кто спаситель ваш, кто звонок выдал, чтоб, значит, встретил я?
– Нет. Я благодарен ему за урок, но… Он же ослушался, и я буду вынужден наказать. Но… непосильно мне это.
– Что ж, благородно. Очень благородно. Потом, после войны, живы будем – объявлю, за кого молиться. А пока потерпите малость.
Жесткие руки. К клинку привыкшие, к рукоятке маузера, не к бинтам, только выхода нет: до медсанбата далеко, крови сколько вытечет. И так вон как набух снег розовостью под березой! Солдату все приходится в жизни делать.
Из ерника выкарабкивается шофер. Тоже в крови весь. Ухо разорвано пулей и плечо пробито. С трудом прогребается в снегу, но спешат к нему бойцы-спасители. С бинтами.
На другой стороне дело еще хуже. И ординарец, и начальник заставы тяжело ранены. Оба – в грудь. Навылет. Выносят из леса их на руках. А стреляли до последнего мига. Какая сила духа!
Тяжелораненых уместили в легковушку Богусловского, прицепив ее буксиром к машине, шофера – в кабину грузовика, а Богусловского командир полка взял к себе. Без тента «Додж», но зато в нем есть тулупы. Добрые русские тулупы, которым ни ветер нипочем, ни мороз.
Дорогой почти не разговаривали. Уткнули носы в мягкую шерсть пышных воротников, отгородившись ими от ветра, и помалкивали. А мысли и Богусловского, и Комелева крутились вокруг случившегося. И когда подошло время для обсуждения контрмер, каждый из них имел уже свою точку зрения, свои предложения.
В одном они сошлись: база диверсионно-разведывательных групп в лесу. А вот о том, как найти логово и выкурить из него врага, тут всяк мыслил по-своему. Майор Комелев стоял за сплошную проческу леса. Предлагал задействовать весь пограничный полк да еще попросить пару полков у фронта. Еще и самолетов. Особенно хороши, как он утверждал, «кукурузники». Действовать предлагал он по опыту крупного пограничного поиска: заслоны сжимают кольцо, а впереди их поисковые группы и дозоры челночат вдоль и поперек.
– Ни одна мышь не проскочит. Всех накроем! – горячился командир полка. – И конец кровавым разбоям в селах и на дорогах. Конец!
Комелев напоминал сейчас Богусловскому того пограничника, с которым встречался он в первой своей послереволюционной командировке: побольше эффекта, погромче шум, чтобы знали враги, как сильны и смелы мы. Какая цена такой операции, похоже было, Комелева не волновало вовсе. Богусловский слушал командира полка, и ему хотелось, хотя он понимал великую нелепость желания, заглянуть под гимнастерку, нет ли под ней старой, от революционных лет оставшейся тельняшки. Сколько времени прошло, а мышление то же: вперед, братушки, сметай контру! А кровь своя не в счет. И все это совершенно искренне, с полной верой в правильность своих действий.
– Все у вас? – выждав, когда выговорится командир полка, спросил Богусловский. – Если все, послушайте меня. Ваш план я принять не могу. Давайте действовать по-пограничному. Первым делом нужно найти бывших партизан…
– Они сейчас на передовой. Влились в состав Красной Армии.
– Прекрасно. Едем в штаб фронта. Да-да, не возражайте. Сейчас не время лечить царапины, полученные тем более по своей вине. Там, в штабе, решим и второй вопрос. – И спросил Комелева: – Почему прошла через КПП машина, полная диверсантов? Вы сейчас даже не вспомнили об этом. Без охраны, как вы верно утверждаете, ездить нельзя, только я еще один вывод сделал: у диверсантов и разведчиков нужно отнять наши документы.
– Когда их не будет – и документов у них не будет.
– Каламбур удачен. Только, как мне представляется, немцы спать не станут. Они засылали, засылают и будут засылать новых и новых. А мы в ответ что? Прочесывать леса? Слишком дорогое занятие. Нужна система. Вот об этом в штабе и поговорим. Как машина?
– Починили. Шофера своего отдал. Лихой. Чапаевец, одно слово.
Улыбнулся Богусловский. Не только, выходит, сам подражает легендарному комдиву, а и людей оценивает мерками своего любимца.
– У меня не тачанка. Отвыкнет.
Не очень сердечная благодарность за добрый порыв, ну да что с начальства возьмешь? Ему видней. Но все же не стерпел Комелев:
– Тачанка не тачанка, а бока против пуль защитить советую. И мой Григорий отменно все сообразит.
– Согласен. Только позже. Сейчас ехать нужно.
Не совсем уютно чувствовал себя Богусловский под конвоем двух машин – «тачанки» со страшно глядевшими во все стороны пулеметами и грузовика, на кузове которого нелепицей какой-то красовался во весь свой рост «максим». Иронично все это, трусостью попахивает, только что иное взамен придумаешь? Прав командир полка – без охраны не следует больше ездить. Играть в прятки со смертью – дело зряшное.
Первый визит не к командующему фронтом, даже не к начальнику штаба, а к войсковым разведчикам. И это оказалось весьма верным тактическим шагом. Там все поняли без лишних объяснений, все одобрили:
– Партизан бывших найдем. Идея периодической смены документов хороша. Хлопотное только это дело. К тому же утечка новых образцов не исключена. Лучше менять форму подписи и ставить условные знаки. Менять часто, через два-три дня.
– Проще и лучше, – вполне согласился Богусловский. – И еще вопрос: можем ли мы рассчитывать на помощь? Три-четыре взвода разведки?
– Подбросим. Дело общее. Возражений со стороны штаба, скорее всего, не будет.
Какое там возражение! В штабе фронта рады, что не снимать с передовой полки, не вводить резервы прежде времени в действие. Командование фронта готово было на все, чтобы избавиться от вражеских диверсионно-разведывательных групп не только потому, что небезопасны тыловые дороги, но, и это главное, чтобы не стало известно гитлеровцам о сосредоточении на ряде участков фронта крупных резервов. Они вот-вот должны были подходить, и цель их – нанесение вспомогательного удара с началом наступления на Орловско-Курском выступе. Узнает об этом немецкое командование – примет контрмеры. Поэтому за предложение Богусловского ухватились, как за ниспосланное благо. В помощь пограничникам тут же выделили группу штабных офицеров, коим предстояло разыскать и собрать возможно больше партизан, определить и подготовить разведвзводы для операции – делать, короче говоря, все, о чем попросят пограничники. На все про все – двое суток.
Готовить операцию и проводить ее взялся сам Богусловский, хотя Комелев убеждал его поручить это дело ему, командиру полка, в зоне которого лес. Не согласился начальник войск. Заявил твердо:
– Вопрос решен. Обсуждению не подлежит.
Двое мятежных суток пролетели с удивительной стремительностью. Казалось, особенно в последний перед началом операции день, что никак не уложиться в столь жесткие сроки, что придется время «Ч» переносить, но все в конце концов уладилось, все группы к определенному сроку вышли на исходные рубежи и ждали, отдыхая перед трудной и опасной дорогой, как принято извечно на Руси.
Технология операции проста: по группе – на каждую бывшую партизанскую базу. Во всех группах – проводники. Бывшие партизаны, знающие и лес, и подходы к базам как свои пять пальцев. Во всех группах – переводчики. Из разведчиков, легко владеющих немецким, которым и определялось снимать часовых. Основы же групп составляли разведчики, хаживавшие не единожды в немецкие тылы за «языками», и столь же ловкие и умелые пограничники, для кого ночь привычней дня. У всех подбитые из лосинового подбрюшья мехом лыжи-снегоходы, широкие, но короткие и очень ловкие на ноге. Охотились в здешних местах на таких прежде, потом приспособили для партизанских боевых вылазок, а вот теперь, наоборот, для быстрого и незаметного по снежной целине выхода к базам.
Богусловскому тоже приготовили лыжи, хотя он и не предполагал идти ни с одной группой. У него – связные, из бывших партизан, и резерв на всякий случай. Вдруг где осечка случится. Ну а принесли если, пусть лежат в сенцах, хлеба не просят.
Никаких сигналов. Никаких радиопереговоров. Полная тишина, но Богусловский знает: пошли группы в непроходимость лесную. Каждая по своему маршруту, по своему расчетному времени. Осторожно пошли, чтобы не встретиться прежде времени с диверсантами, если кто из них вышел на ночную «охоту». Одна цель у них, одна задача – выйти незамеченными к базам, снять часовых, перебить, лучше без шума. Всех, кто появится, брать. Если возможно, то живыми. Для получения информации.
До самого утра не сомкнул глаз Богусловский, проделав в тесноватой комнате путь нисколько не меньше того, какой осиливали боевые группы. И лишь когда солнце заявило о себе во весь свой весенний ласковый голос, прибыл первый посыльный. Доложил:
– Уничтожены все диверсанты. Потерь с нашей стороны нет.
– Молодцы! – обрадовался Богусловский доброй вести, но невольно, словно бы прибывший мог знать что-либо еще, спросил: – А как другие?
– Стрельбы не было слышно. Стало быть, и у других ладом.
Верным оказалось его умозаключение. Все группы справились с заданием. Одни ловчее, другие с жертвами со своей стороны, но диверсионные логова уничтожены. Теперь задача простая: держать там постоянные засады, чтобы никто больше не облюбовал бывших партизанских баз. Засады эти, работа оперативно-поисковых групп по всей глубине прифронтовой полосы, частая смена условленных перемен в документах – все в комплексе позволит обезопасить прифронтовые дороги, лишить немецкое командование точных разведданных.
Именно к этому стремился Богусловский, и он мог быть вполне доволен своими действиями, но он не предполагал, что возникнут и для пограничников, и для фронтовой разведки еще более благоприятные возможности, смогут они начать игру с фашистской войсковой разведкой. А узнает об этом Богусловский совсем скоро, к обеду, когда появится связной от самой небольшой боевой группы.
Поначалу ее не существовало. Но вдруг один из партизан вспомнил, что держали они коров и овец на межболотье, как он выразился. Три землянки там. Две для женщин, одна для охраны. Только от кого охранять? Глушь, куда никто чужой и шагу не сделает. Летом туда и оттуда ходили по гати, настланной еще до войны лесничеством, только замаскировали ее мхом, кочками так, что пройти по ней мог только знающий ее человек. С воздуха землянки никак не увидеть: у елок вырыты, крыши под муравейники замаскированы. Сено, что накашивали летом, тоже под елками прятали. Худо людям и скоту колхозному пришлось, комарья – тьма-тьмущая, зато масло на все другие базы отряда поступало, творог, сыр, да еще вязали женщины носки и варежки. Теплые, мягкие. Зимой посложней, но огорили одну, а во вторую свои вызволили, турнули взашей фашистов.
Не без сомнения, однако, стали готовить туда группу. Откуда, дескать, там фашисту взяться? Кто ему путь туда укажет?
Богусловский разрешил противоречия шуткой:
«– Лучше перебдим, чем недобдим».
Так вот она и получилась, та группа. Ей дальше всех путь, от нее и донесения ждали позже. Да и ждали так себе. Даже когда расчетное время вышло, особенно не беспокоились. Правда, Богусловский решил послать усиленный наряд после обеда, если донесение к тому времени не подойдет. Вдруг, считал он, случилось непредвиденное.
Нет, ничего опасного на межболотье не произошло. Проводник вывел группу точно к гати (даже зимой болото, с незамерзающими окнами, припорошенными снегом, очень опасно) и, к удивлению своему, увидел следы таких же самых, как и у них самих, лыж-снегоходов. Свежие совсем. От землянок. В темноте не разберешь, сколько человек прошло, но понятно, что не так много.
Вот тебе и «кому на межболотье быть»! Выходит, фашистам известна гать. Кто-то, выходит, выдал. Пойди теперь разберись кто. И лесники знали о ней, и охотиться кто любил, да и грибники, кто посмелей, хаживали через болото. Гадай, однако, не гадай, а теперь уже сам бог велел к землянкам идти.
– Дозор впереди пустим, – предложил старший группы, – потом уж ядро основное.
– Нелишне тыл прикрыть, – посоветовал партизан-проводник. – Иначе можем в ловушке оказаться.
– Хорошо бы, да нас всего ничего.
Порешили дозора не высылать. Заслон важнее. Риск, конечно, невероятный. Если к другим базам с любой стороны можно подобраться и, стало быть, оттуда появиться, откуда никто не ждет, то здесь одна тропа – если сидит на конце ее наблюдатель, всем тогда конец. Только кто дуром на смерть полезет? Когда уж некуда деваться, тогда другое дело, но даже и тогда человек в последний миг хоть за соломинку, да ухватится. И на отчаянный риск пойдет. На геройство. Чтобы живым остаться. От всего этого героическая смерть и выходит.
– Вот что, метров за сто до избушек свернем с гаги. Пойду передом я, а если провалюсь, пособите вылезти.
По гати шли ходко, обход занял чуть побольше времени, но у землянок оказались они все же до рассвета. Тишина, как и на болоте. Никого. Жилым, однако, пахнет. И снег изрядно поутоптан. Есть кто-то, значит, в землянках. А часового нет. Не остерегаются, выходит. Обнаглели.
Пошептались разведчики, определяя план своих действий, и порешили так: у дверей затаиться и ждать, когда кто-либо выйдет.
Дождались. Распахнулась дверь, и в исподнем, позевывая, шагнул за порог опухший ото сна увалень, по-медвежьи могучий. Еще один шаг, и – зажат рот крепкой ладонью, а под сердце вонзена финка. Не пикнул даже увалень.
Из землянки русский матерок:
– Закрывай, мать твою так, дверь. Настудишь!
– Не настудим, – ответил спокойно старший оперативной группы, входя в землянку. – Лежать! Не шевелиться!
Следом за старшим – еще двое. Затащили убитого и прикрыли за собой дверь.
Те, кто затаился у входа во вторую землянку, не пошевелились даже, будто ничего вовсе не произошло. У них своя задача. А там, за дверью, разберутся. Не впервой им сонных будить, включив фонарики. Тем более что там, за закрытыми дверями, тихо.
И правда, совсем не сопротивлялась тройка захваченных врасплох диверсантов. Лежали они, не шевелясь, под дулами автоматов, пока не зажгли разведчики лампу и не собрали в кучу оружие. Наше оружие, советское.
– Теперь – подниматься. По одному. И как на духу – кто такие?! Иначе – смерть!
Четверо было, теперь трое осталось. Двое русских, один немец. Ясно кто – охрана. Немца-радиста охраняют. Он там, в землянке своей. Выходит по нужде да за своей порцией еды. Шагу от нее не сделает, чтобы не запереть. Когда сам внутри, на засове сидит. Это один из русских все рассказывает, словно на исповеди, будто обрадовался излить душу. Чудно как-то.
Не утерпел старший от вопроса:
– Чего ж ты продался немцам?!
– Продашься, коль жить захочешь. Побыл бы ты там… Голодом морят. Собаками травят…
– Честная смерть – святая смерть!
– А-а! Что говорить? Сытый голодного не разумеет. Если радиста взять хотите живьем, ждать придется, пока не приспичит или жрать время не подойдет.
Что ж, ждать, так ждать. С докладом опоздание выходит, но ничего не попишешь. Связали крепко диверсантов и оставили двоих автоматчиков для пригляду. Команда такая: заерепенятся – очередями из автоматов успокоить. Громкая команда, без утайки от связанных. С переводом на немецкий.
Часа два прошло, пока радист соблаговолил отодвинуть засов. Вышел, тоже в исподнем, с такой же сладкой позевотой потянулся. Он не спешил. Он наслаждался жизнью. Он ее любил и был рад, что судьба забросила его в этот тихий лесной уголок. Пули не свистят, еды до отвала, а работы почти никакой. Один сеанс связи. На исходе дня. Шифровать, правда, надоедает, но с этим вполне можно мириться.
Он не сразу понял, что произошло, когда дверь с треском, словно кто-то ее со всей силой толкнул, захлопнулась, больно хлестнув его по боку и отшвырнув в сторону. Еще не пришел в себя от неожиданности, а на него уже глядят стволы автоматов. И справа, от угла дома, и слева, откуда толкнула дверь. И тут же, без долгой паузы, предложение. На чистейшем немецком языке:
– Самое благоразумное сейчас – поднять руки.
Действительно, выход один. Не на ствол же кидаться? Да он и не готов к этому. Он – радист. Он – не солдат. Его тонкие пальцы не приучены нажимать на спусковой крючок, его сознание не было нацелено на борьбу с опасностью, а тем более со смертью. Он радист, человек ценный и охраняемый. Нет, он не готов к смерти. Он поднимет руки. Пусть только вынесут ему полушубок и брюки.
– Вот и ладно, – довольный простодушностью радиста, заключил старший группы. – Глядишь, и дальше не станет перечить.
У него уже возникла мысль не рушить радиоаппаратуру и не конвоировать из леса задержанных, а, послав связного, подождать кого-либо из командиров. Глядишь, немец согласится давать ложные радиограммы. Так он и поступил. Заслон перед болотом снял, а выставил его у выхода к землянкам. Радиста связали, но в общую землянку не отвели. В его радиоземлянке сторожили. Закрывшись на засов.
По уму все сделала группа. Едва лишь узнали Богусловский, командир полка и представитель штаба фронта о плененном радисте, как сразу же стали готовить туда вторую группу пограничников, возглавить которую хотел Богусловский сам, но встретил упорное сопротивление.
– Не забывайте о ране! Что, не доверяете нам? – шел даже на такое представитель штаба фронта.
– Даже я не пойду, – вторил ему командир погранполка Комелев. – Там другой специалист нужен. Его и пошлю. Вам войсками командовать следует, а не радиста вербовать.
Что ж, видимо, правда в этом есть. Важная там игра может начаться, во многом, если она удастся, облегчится задача охраны тыла фронта, но… Пусть каждый делает свое дело. Вот держать под контролем радиоигру, если она пойдет, нужно будет постоянно, а подменять разведчиков, верно, не стоит.
Удалось подчинить себе немца-радиста, и долго морочили голову немецкому командованию на этом участке фронта ложными сведениями. И все новые группы, которые перебрасывались через линию фронта без скаредности, попадали в капкан, а донесения шли об успешном начале их диверсионно-разведывательных действий.
Но, видимо, перестарались в чем-то наши разведчики – заподозрили там, по ту сторону фронта, что-то неладное. Пустили контрольную группу. Она не знала, что ей уготована роль подсадной утки, шла на базу, как и все остальные, без утайки, была пленена, но никто из диверсантов не знал, что командир их должен был передать радисту всего два слова для радиограммы: «Лес спокоен», – командир промолчал на допросе, вот и осталось в тайне, что группа проверочная, оттого и полетело в урочный час обычное сообщение, что переход прошел благополучно.
Ответа никакого. Связь прервалась. Но и Богусловского, и штаб фронта факт этот не особенно расстроил. Передислокация сил и средств уже проведена, пополнение получено, приличное пополнение, а фашисты совершенно об этом не информированы, поэтому не особенно укрепляют фронт. Стягивают силы к Курскому выступу, там готовятся и к удару, и к контрудару. Здесь, считают, фронт останется стабильным. Поймут они свою ошибку скоро. Когда не смогут сдержать натиска советских дивизий.
Скоро и для пограничников наступит новая пора.
