355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Гай Эндор » Любовь и Ненависть » Текст книги (страница 27)
Любовь и Ненависть
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:15

Текст книги "Любовь и Ненависть"


Автор книги: Гай Эндор



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Глава 34
ЖЕНЕВСКИЙ ЧАСОВЫХ ДЕЛ МАСТЕР

Руссо сильно изменился. Все, больше он не лидер в борьбе за Женеву.

– За кем же нам теперь идти? – беспокоились его сторонники.

– Почему бы вам не обратиться к месье де Вольтеру?

– К Вольтеру? К нашему заклятому врагу?

Руссо упрямо настаивал на кандидатуре Вольтера. Но ни один из его последователей не сделал и шага в его сторону. Руссо, узнав об этом, написал одному из самых близких друзей в Женеве – д'Иверуну:

«Я сильно расстроился, узнав, что Вы до сих пор не посетили месье де Вольтера. Может, Вы не сделали это, опасаясь огорчить меня? Ах, как мало Вы понимаете мое сердце! Могу сказать Вам, что если Богу, действующему через этого выдающегося человека, угодно положить конец несчастьям, преследующим Женеву, то я готов забыть о всех его стараниях меня унизить. Вот видите, я посвящу всю свою жизнь без всяких сомнений постоянному восхищению этим человеком.

Отправляйтесь к Вольтеру. Доверьтесь ему. Он, по сути дела, Ваш единственный живительный источник. Поверьте, он Вас не подведет, не предаст. Для чего ему это, если, спасая Вас, он тем самым прибавляет к своей славе? А если он на самом деле станет Вас спасать, то пусть вредит мне и впредь сколько душе угодно, а я неустанно буду желать ему счастья и вечной славы до последнего часа».

Теперь Руссо не сам падал к ногам Вольтера, он заставлял это делать своих сторонников. Каким же был ответ Вольтера?

Он ответил поэмой. Одной из самых злобных. Она, размноженная в копиях, переходила из рук в руки. Само собой, поэма была анонимной, но все отлично понимали, кто ее написал. Такое сочинение могло выйти только из-под пера умного стихотворца, сердитого, коварного, но в то же время расположенного к Руссо. Как можно не узнать этого мастера великолепных звонких рифм?

В своей поэме он представил Руссо и его Терезу в образе монстров, явившихся из страшного кошмара, двух пугающих скелетообразных недоносков, посещающих то и дело мрачные скалы и темные леса в долине Валь-де-Травер. Он застает их в момент полового акта, когда они слились в эротических объятиях. Жуткий спектакль, разыгранный фантастическими уродцами, в котором нет места для любви, она вытеснена ненавистью.

 
Отвращение к Земле и Небесам
Заменяет им любовь, известную всем вам.
Прохладной осенью и жарким летом
Стучат их гнусные скелеты,
Совокупившися костями, они млеют,
От злобы к человеку лишь немеют…
 

Эта поэма позже (она стала частью третьей песни «Гражданской войны в Женеве») как бы давала сигнал всем жителям долины Валь-де-Травер: по отношению к Руссо можно действовать безнаказанно. Пастор де Монмулен произносил по воскресеньям пламенные проповеди, направленные против Руссо. Даже маленькие мальчишки настолько осмелели, что бежали за Терезой, свистели ей вслед и осыпали бранью. Жан-Жак во время своих продолжительных прогулок, казалось, слышал, как крестьяне издалека кричали своим женам: «Быстрее принеси ружье, я сейчас влеплю пулю в этого богохульника, который осмеливается марать пол в нашей дорогой церкви!» По ночам, несмотря на выставленную по приказу Фридриха II охрану, на оконные ставни Руссо обрушивался град булыжников.

Напуганный до смерти, он бежал. Терезе велел как можно скорее собрать вещи и присоединиться к нему. Он укрылся на острове посреди озера Бьен. Это было недалеко. Руссо надеялся, что там их никто не найдет и не тронет.

Но опасность все-таки была – ведь теперь они находились на бернской территории. А власти города – он это знал – вовсе не желали терпеть рядом с собой этого возмутителя спокойствия. Был издан указ, приписывающий ему покинуть Берн в двухнедельный срок. Едва Жан-Жак обрел столь желанный покой, как ему вновь пришлось собирать вещи и искать другое место. Он горько жаловался судебному приставу в Нидо: «Разве не слишком поздно сейчас, перед зимней стужей, высылать прочь человека? Где найти ту страну, которая готова меня принять, – мои книги сжигали повсюду? Не проявят ли ваши превосходительства доброту ко мне, не найдут ли для меня что-нибудь вроде пустынного замка, в темнице которого я мог бы провести остаток своей жизни?

Если возникнет вопрос о расходах, то смею Вас заверить, что у меня достаточно денег, чтобы обеспечить свои скромные потребности. Я готов дать Вам честное слово, что больше не причиню никому никакого беспокойства. Действительно, если Вам будет легче, лишите меня бумаги, чернил, пера, чтобы я не смог написать ни строчки. Позвольте мне сохранить у себя только несколько книг. Я прошу только об этом, а также о разрешении время от времени совершать прогулки по саду…»

Вольтер чуть не лопнул от смеха, когда узнал о письме Руссо.

– Этот проповедник свободы для всех, – воскликнул он, – этот апостол свободы предпочитает сам сидеть в темнице! – Эта идея показалась ему такой забавной, что он смеялся, пока не закашлялся.

Представители бернской власти лишь еще раз бесстрастным тоном повторили свое распоряжение: Жан-Жак должен немедленно убраться из пределов их города. Ему снова пришлось покидать Терезу. Бедная женщина должна была следовать за ним через какое-то время со всеми его книгами, рукописями и прочим багажом. Он уехал в Страсбург, до конца не решив, стоит ли принять приглашение англичан погостить в их стране или отправиться в другое место. Жан-Жака позвал к себе и его основной издатель Рей из Голландии, но ехать туда было опасно – там тоже жгли на костре его книги. Руссо доехал до Базеля, там остановился в гостинице.

Грустные мысли не покидали его. Он размышлял, какую высокую цену пришлось заплатить за короткие моменты признания. Дети, друзья, положение в обществе, состояние – все, все было принесено в жертву для того, чтобы добиться понимания со стороны Вольтера.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Руссо нацарапал зубцом вилки на столе: «Жан-Жак Руссо, поставленный вне закона, в бегах, совсем больной». И эту надпись через многие годы владельцы гостиницы будут с гордостью демонстрировать своим постояльцам.

Вскоре Руссо почувствовал себя лучше. Он понял, что не все пропало. Весть о его изгнании из Мотье, о просьбе к бернским властям позволить ему провести остаток жизни в тюремной камере способствовала росту симпатий к нему во всех городах, через которые он проезжал в поисках постоянного пристанища, многие жители выходили на улицы, чтобы поглазеть на него и радушно поприветствовать. Разве не были эти толпы людей его самым убедительным ответом Вольтеру?

– Теперь не нужно жалеть Руссо, – говорил де Сен-Ламбер своим друзьям в Париже. – Он путешествует в компании своей возлюбленной – славы.

Но Руссо все еще не мог решить, куда ехать: в Германию или в Англию. Англия ему казалась такой далекой, такой странной, такой холодной. Но, с другой стороны, в Германии этот Фридрих Великий.

Друзья настойчиво убеждали Руссо принять приглашение английского философа и историка Дэвида Хьюма и поехать в Англию. Только после того как друзья добились для него королевской подорожной, гарантирующей безопасный проезд по территории Франции, Руссо наконец принял решение. Ладно. Пусть будет Англия. Свободная Англия отныне станет его родным домом!

Хьюм и Руссо встретились в Париже, крепко обнявшись, они дали волю слезам. Плакал в основном Руссо. Хьюм был настолько флегматичным человеком, что на глазах у него появилась лишь небольшая сырость. Тем не менее эта картина произвела должное впечатление на весь город (за исключением Дидро, д'Аламбера, мадам дю Деффан, короче говоря, всех тех, кто считал себя последователями Вольтера).

Руссо вновь стал исключительно модным. В Тампле, где ему предоставил покои князь де Конти, он регулярно принимал визитеров в роскошно обставленном кабинете. Руссо объявил, что все желающие могут встретиться с ним утром – с девяти до двенадцати и вечером – с шести до девяти. И, чтобы не отнимать время у столь занятого человека, скульптор Лемудан работал над бюстом Руссо во время таких аудиенций.

А желающие пообщаться с Руссо все прибывали, Хьюм заметил по этому поводу (в письме к своему другу Блеру, жившему в Шотландии): «Руссо совершенно затмил Вольтера!»

Он сообщал также, что многие передавали ему деньги для бедного Руссо. Ах, если бы Жан-Жак слегка смягчил свое твердое правило в отношении даров, он мог бы запросто сколотить состояние (не менее пятидесяти тысяч стерлингов!). Этого ему хватило бы до конца жизни.

Приехав в Англию, Жан-Жак остановился неподалеку от столицы – в Чисуике. Каждый день толпы лондонцев ожидали Руссо в приемной. Это повергло в ужас бедного Жан-Жака. Ему пришлось подыскать более уединенное пристанище, чтобы целиком посвятить себя написанию мемуаров.

Руссо восхвалял Хьюма до небес. Наконец Жан-Жак обрел точно такого же человека, как он сам, дружба с ним будет длиться вечно. Вечная дружба? С кем, с Руссо? Это был всего лишь вызов тому философскому кружку, который на протяжении стольких лет упрекал его в неспособности иметь хотя бы одного-единственного друга. С присущим цинизмом знакомые Руссо заключали пари на то, как долго продлится его дружба с Хьюмом.

Практичный Вольтер, чтобы добиться желаемого исхода, решил, что английский народ должен больше знать о том писателе, которого он приютил у себя. А в курсе ли они, сколько смешных, вздорных и противоречивых высказываний в его книгах? Имеют ли они представление о том, сколько оскорбительных замечаний Руссо позволял себе в адрес английского народа, его правительства и их религий?

– Быстро, Вагниер! Пишем памфлет!

Торопливо шаря по всем сочинениям Руссо, Вольтер начал собирать нужный ему материал – все, что он написал, что могло показаться оскорбительным для англичан. Ну, например, чем плохи такие наблюдения Жан-Жака: мол, английский народ только мнит себя свободным. На самом деле все англичане – рабы. А британская нация все увереннее идет к своей катастрофе из-за жажды к накопительству. Из-за стремления к несметным богатствам.

Разве не любопытно узнать английским женщинам, что говорит о них этот человек? Жан-Жак Руссо открыто призывал их не ходить в театр, не интересоваться искусством. Их удел – кухня и детская комната. Их единственная цель в жизни – осчастливить своего мужа!

Все эти и другие неосторожные высказывания Руссо Вольтер хитроумно объединил в язвительное целое, и получилось «Письмо к доктору Всезнайке». И чтобы ни у кого не было никаких сомнений насчет адресата этого сочинения, Вольтер прибавил инициалы своего вечного противника – Ж.-Ж. Памфлет тут же перевели на английский, тираж его быстро разошелся, а пресса охотно печатала многочисленные отрывки из него. И все под именем месье де Вольтера. Хотя этот джентльмен все напрочь отрицал и выражал в связи с этим горячие протесты. Вольтер указывал на аббата Койте. Как на автора.

Вольтер заодно хотел немного попортить нервы и аббату. Убить двух зайцев одним выстрелом. И все из-за того, что аббат после продолжительного пребывания в доме Вольтера таким образом выразил ему свою благодарность:

– Те три месяца, которые я прожил под вашей крышей, были самым замечательным временем в моей жизни. Посему я намерен каждый год возвращаться сюда.

Напуганный такой перспективой, Вольтер резко отвечал:

– Вы слишком мне льстите, аббат. Между прочим, известно ли вам различие между вашей персоной и Дон Кихотом?

– Нет, – растерянно ответил аббат. – Не знаю.

– Тогда позвольте мне вам его объяснить без особых обиняков. Дон Кихот, если вам угодно будет припомнить, имел привычку путать гостиницы с замками. А вы берете в привычку путать мой замок с гостиницей.

Аббату пришлось проглотить слова Вольтера. Но это не означало, что он стерпит новую вольность великого француза. Автором памфлета он быть не желал. Аббат так яростно протестовал, что Вольтер был вынужден назвать другое, менее известное имя – Шарль Борд[235]235
  Борд (Борда) Жан Шарль (1733–1799) – французский физик и геодезист.


[Закрыть]
.

Вольтер тут же написал ему: «Значит, это Вы? Вы написали такое остроумное «Письмо доктору Всезнайке»? Ну а я-то было подумал на аббата Койте. Конечно, какой же я глупец, сразу не понял, что Вы были в Англии в то время, как там объявилась эта сука Диогена, что Вы не так легко забудете Ваш с ним спор по поводу его «Рассуждения об искусствах и науках»…»

Разве могли у Руссо быть сомнения по поводу того, кто на самом деле написал это «Письмо»? Не стала ли ссылка подлинного автора на доктора Всезнайку проявлением иезуитского искусства казуистики? Он прибегнул к утонченному педантизму, чтобы освободить совесть от чувства вины.

Словно Вольтер хотел кое-что напомнить Руссо:

– Я не забыл ваших подлых трюков, связанных с оправданиями по поводу детей, но я больше не стану говорить об этом, по крайней мере сейчас. Но не забывайте, что все это висит на вас таким грузом, висит, как дамоклов меч на ниточке.

– Какая жестокость, какое злодейство! – завопил Руссо. – Тончайший расчет! Он рассчитывал обрушить на голову одного человека ненависть всей нации!

Нельзя, однако, показывать, что он напуган.

– Вольтер никогда не достигал желаемого результата, – повторял Руссо, – потому что на самом деле очень слаб. Он тем самым только усилит свою дурную репутацию в этой стране, только лишний раз всем продемонстрирует, что мысль обо мне не дает ему покоя.

Если мысль о Руссо продолжала умеренно мучить Вольтера, то при воспоминании о Вольтере Руссо испытывал невыносимые страдания. Руссо постоянно находился в адском напряжении. Ему все время приходилось угадывать, откуда и куда этот страшный человек нанесет свой следующий удар. К тому же Вольтер жил, наслаждаясь полной свободой, а он, Руссо, находился в бегах.

Несмотря на неустойчивое положение Руссо, несмотря на отвратительные нападки на него со стороны Вольтера,

Хьюм продолжал поддерживать самые добрые отношения с философским кружком в Париже! Только подумать! Он не видел никаких причин для прекращения переписки с самыми близкими друзьями Вольтера. С его друзьями по кампании «Уничтожить монстра!»: Дидро, Гольбахом, д'Аламбером и другими.

Какое странное дело! Хьюм, этот спаситель Руссо, поддерживает тесную связь с его заклятыми врагами. Жан-Жак вспомнил, как однажды ночью ему показалось, будто Хьюм разговаривает во сне. Он зловещим, сдавленным голосом бормотал: «Я схватил Жан-Жака Руссо! Я схватил его!» Было ли такое на самом деле или ему это лишь померещилось? Однако эта пугающая сцена постоянно стояла у него перед глазами, а в ушах звенели грозные слова. Руссо начал сомневаться, правильно ли сделал, выбрав Англию, а не Германию. Может, он опять угодил в сети, расставленные господином де Вольтером?

А если взять всю эту суету с пенсией Георга III[236]236
  Георг III (1738–1820) – король Англии с 1760 г. Был одним из вдохновителей колониальной политики. Принимал активное участие в борьбе против Великой французской революции. В связи с умопомешательством в 1811 г. было назначено регентство принца Уэльского (с 1820 – Георг IV).


[Закрыть]
? Для чего Хьюм так старается, так навязывает ее Руссо? Разве ему не объясняли, что Жан-Жак не любит королевских даров? Что он уже давно взял за правило не принимать их? Разве он не отказался от пенсии Людовика XV? Разве принял предложение о финансовой поддержке от Фридриха Великого?

Но Хьюм так энергично настаивал на своем, что теперь Руссо стоял пред опасным выбором: либо принять эту пенсию, либо отказаться и тем самым нанести оскорбление королю. Чувствуя полную безысходность, Руссо попросил сохранить все в тайне. Но данного слова власти не сдержали! Вскоре весь мир узнал об этом. В результате Руссо отказался от пенсии, а это лишний раз подтвердило утверждения его врагов о том, что он – грубая, невоспитанная и неблагодарная деревенщина. Короче, медведь. (Позже Хьюм заметит: «Мне кажется, Руссо намеренно выпрашивает различные вспомоществования. Они нужны ему для того, чтобы их отвергать. От этого Руссо получает удовольствие и усиливает свою славу».)

Хьюм познакомил Руссо с придворным живописцем Рамсейем, который написал маслом его портрет.

Увидав себя на холсте, Жан-Жак пришел в ужас: на него глядел жестокий человек с презрительным, грубым выражением лица. И это он, самый добрый человек в мире, он, с таким нежным сердцем! Портрет вскоре размножили и распространили в сотнях экземпляров.

Благодаря усилиям Хьюма Руссо принял предложение мистера Давенпорта и переехал в его сельское поместье в Уотгоне, расположенное в безлюдной северной части Англии.

(Хьюм это отрицал. Он говорил, что, напротив, отговаривал Руссо, ведь при его темпераменте не следует так изолировать себя. Но Руссо оказался ужасным упрямцем.)

Руссо начал раздражать пристальный взгляд Хьюма. Ему не понравились эти выпуклые, тусклые серовато-зеленоватые глаза, которые все время буравили его. Руссо говорил: «Насколько должен быть несчастным человек, получивший от природы такие глаза». Он явно имел этим в виду, что злобная натура Хьюма виновата в том, что его нормальные глаза стали такими ужасными.

«Я не мог отогнать от себя этот пристальный взгляд, – жаловался Руссо в своем письме к мадам де Шенонсо. – Сколько раз я пытался, но все напрасно. Кто же в силах выдержать такой ужасный взгляд. Ни один человек! Он переворачивал всю мою душу!

Но я не соглашался с собой. «Как я смею так судить человека?» – думал я. Моя совесть так сильно терзала меня, что я не выдержал и однажды вечером, расплакавшись, бросился к нему на шею со словами: «Нет, нет! Дэвид Хьюм не может быть предателем. Такое невозможно! Он должен быть самым лучшим человеком в мире, иначе станет самым коварным!» Но что сделал Хьюм? Пожалел ли он меня? Пригласил ли излить свою душу, доверить ему свою сердечную боль? Нет. Он ограничился холодным похлопыванием по спине и одними и теми же словами: «Ничего, ничего, мой дорогой сэр. Ничего, ничего!» Никогда еще искренность души человеческой не находила такого ледяного приема».

Даже потом, когда Руссо жил в просторном доме в Уотгоне и лихорадочно работал над своей «Исповедью», он и там чувствовал порчу, нагоняемую на него Хьюмом, хотя тот был далеко от него, в Лондоне. Теперь козни строили его дерзкие слуги. Они вскрывали почту Руссо. Подглядывали за ним в замочную скважину. Бросали золу в его суп. И использовали любую возможность, чтобы посильнее ему досадить. Может, они хотели его отравить? Достаточно было бросить в его тарелку вместо петрушки болиголов. Или сдобрить его омлет ядовитыми грибами.

Само собой. А чего еще ожидать? Разве он не писал в своей «Исповеди» о тех грязных махинациях, к которым прибегали философы в своей борьбе против него? Разве не существовали заговоры Гриммов, д'Эпинэ, Дидро, д'Аламберов? И прежде всего – заговора Вольтера? Правда, Руссо признавался в своих собственных преступлениях, в своих постыдных поступках. Но он не боялся открыто говорить об этом. Он всегда был готов повиниться в дурном, так как всегда стремился только к хорошему.

Разве все эти «друзья» с холодным рассудком не хотели сделать все, чтобы его «Исповедь» никогда не увидела свет?

Может, они даже пытались помешать ему написать эту книгу? Видно, так они боялись, что он расскажет миру всю правду.

Короче говоря, они замыслили убийство. Разве люди, которые отрицают Иисуса Христа, с такой, как у них, омертвевшей душой, спасуют перед подобным преступлением? Тем более что они смогут обстряпать все без свидетелей? Кто же поверит там, в Париже, что Руссо умер не от болезни?

Так, шаг за шагом, размышляя обо всем, собирая воедино клочки свидетельств, Руссо ясно увидел схему заговора. Ему все стало ясно. Вольтер держал в руках все нити заговора. Д'Аламбер при этом играл роль посредника, выражая, с одной стороны, свою симпатию к Руссо, а с другой – привлекая все новых участников. Хьюм согласился играть роль «доброго Дэвида», чтобы своими поступками соблазнить Жан-Жака и добиться его возвращения в Лондон. И прости-прощай этот уединенный уголок в Дербишире!

Может, капкан уже давно поставлен. Руссо вдруг понял, что нужно снова бежать, бежать, чтобы спасти свою жизнь!

Сегодня же ночью. Он положил в чемодан рукопись наполовину написанной «Исповеди». Но он не может взять с собой еще не дописанный роман. Руссо начал торопливо бросать листки в камин, – пусть лучше сгорят, чем оставлять их здесь, в этом опасном месте. Завернувшись в темно-синий плащ, чтобы не привлекать внимания к своему чудному армянскому наряду, он вышел вместе с Терезой из дома. Они направились в Денвер, чтобы там сесть на корабль и вернуться во Францию.

По дороге и в самом Денвере им постоянно чинили препятствия – все капитаны, например, словно вступив в сговор, отказывались везти Жан-Жака и Терезу. Мол, через Па-де-Кале невозможно перебраться из-за штормовой погоды. Тогда Руссо взобрался на большой валун, стоявший на перекрестке двух денверских улиц, и обратился к жителям с пламенной речью.

– Добрые, милые англичане, любезный английский народ! – вещал он со слезами на глазах. – Вы, которые составляете нацию, столь преданную идеям справедливости, неужели вы останетесь безучастными, когда один человек погибает среди вас? Помогите же мне!

Но он говорил по-французски, и никто его не понял. Правда, самые сердобольные бросили ему несколько мелких монет.

Задолго до побега из Уотона Руссо забрасывал знакомых во многих европейских странах своими посланиями с обвинениями в адрес Хьюма. Весь Париж, вся образованная Европа на самом деле сгорали от возбужденного любопытства, все были поражены резкими обвинениями Жан-Жака. Хьюм, который вначале хранил по этому поводу молчание, вскоре был вынужден защищаться с такой же яростью, называя Руссо откровенным негодяем. Монстром! Затем последовал поток оскорбительных брошюр.

Все это происходило настолько бурно, что некоторые ученые считают заговор против Руссо вполне возможным. У самого Руссо на этот счет не было ни малейшего сомнения.

А философы на все лады повторяли: «Мы ведь говорили! Мы предупреждали. Эта дружба долго не продлится!»

Разве это не убедительное доказательство, что дружба вообще дело непрочное, недолговечное? Она не может окончиться ничем другим, кроме разрыва! С кем же сблизился Хьюм, когда все эти распри выплеснулись на поверхность? С д'Аламбером. С Гольбахом. С Вольтером! Вот кто на самом деле его друзья. Вся его переписка с Руссо напоминает донесения с фронта: «Наши войска одержали триумфальную победу!»

В результате герцогиня Люксембургская отказалась поддерживать отношения с Руссо. Мадам де Буффле написала ему: «Ваше поведение просто чудовищно!» Даже его добрый приятель Мирабо-старший[237]237
  Мирабо Виктор Рикети, маркиз де (1715–1789) – французский экономист.


[Закрыть]
заявил: «Месье, да Вы просто дурак!»

Тем не менее именно Мирабо-старший предложил Руссо и Терезе пристанище в одном из своих многочисленных поместий на территории Франции. Но они вскоре оттуда уехали и скрылись в другом поместье, принадлежавшем князю Конти, в Грии. Для пущей безопасности они называли друг друга не Жан-Жак Руссо и мадемуазель Левассер, а месье и мадам Рено.

Все это для того, чтобы сбить со следа французскую полицию. А полиция, конечно, знала, где находится эта пара, но уже утратила всякий интерес к давно пылящемуся у них ордеру на арест. Для чего задерживать этого несчастного человека, спрятавшегося из-за обрушившихся на него превратностей судьбы? Кто сейчас серьезно воспринимает его книги?

– Это и должно было случиться, – прокомментировал Вольтер. – Я это давным-давно предвидел.

Все равно Вольтер не хотел ничем рисковать. А что, если этот безумец вновь обретет рассудок? Поэтому Вольтер поспешил напечатать свое «Письмо к Хьюму». В нем он вновь рассказал о своих многолетних контактах с Руссо, клялся, что всегда относился к нему с добротой. Но как помочь человеку, мозг и тело которого разлагаются под воздействием страшной венерической болезни? Что можно сделать для человека, который в детстве услаждал священников?

Лучшие друзья Вольтера умоляли его не публиковать больше ничего против человека, который теперь явно не в состоянии защитить себя от нападок. Но Вольтер отказался пожалеть его:

– Представляете ли вы, какой вред нанес этот человек родному городу своими требованиями политического равенства, которые только напрасно возбудили все население? Эти угли еще опасно тлеют, несмотря на все мои попытки залить их поскорее водой.

Эти горящие угли на самом деле не поддавались тушению. Вольтер не был честен до конца, описывая, как он гасит их водой. Чтобы высмеять безумства Руссо, его требования всеобщего равенства, он еще сильнее раздувал огонь. В городе существовала одна довольно многочисленная прослойка населения, о которой Руссо забыл. Она называлась «туземной» и состояла из первого и второго поколения новых поселенцев в городе, лишенных вообще всяких прав. Их даже не считали за граждан. Вольтер написал для них пламенный манифест и тем самым вовлек их в междоусобицу. Почему бы и нет? Ведь они тоже люди. А если политика становиться делом каждого, то чем больше людей, тем веселее.

Тогда и прогремел взрыв 1770 года, когда люди схватились за шпаги и пистолеты и кровь потекла рекой по улицам Женевы. На такое, конечно, Вольтер не рассчитывал. Не это вынашивал долгие годы. Но если люди следуют за безумцами, значит, и сами они сошли с ума. Разве не известно из истории, что, стоит обоюдной вражде укорениться в городе, кровопролитие неизбежно? Отсюда и беженцы. Разве столетие, даже больше, назад Амстердам и другие города не строили дома для гугенотов[238]238
  Гугеноты – приверженцы кальвинизма во Франции XVI–XVIII вв.


[Закрыть]
во время продолжительных религиозных войн[239]239
  Религиозные войны во Франции – десять войн католиков с гугенотами с 1562 по 1594 г. Лишь приход к власти Генриха IV (1589), принявшего католичество (в 1593 г.), положил конец религиозным войнам. Нантский эдикт 1598 г., изданный Генрихом, предоставил гугенотам ряд политических прав.


[Закрыть]
во Франции? Разве гугеноты, эти самые лучшие граждане Франции, не отправились обогащать Англию, Голландию и другие страны своими несравненными талантами? Разве не могло произойти что-либо подобное здесь, в Женеве, даже если ссора возникла не из-за религии, а из-за политики?

Результат оказался тот же. Очень скоро в коттеджах, построенных в имениях Вольтера, было тесно от женевских ювелиров, женевских производителей шелка, бархата, прядильщиков, ткачей. В Ферней прибыло столько беженцев, что очень скоро во всех домиках Вольтера не оказалось свободного места. Так что в конце концов он скрепя сердце был вынужден предоставить этим несчастным свой театр.

И хотя Вольтеру удалось убедить Фридриха Великого взять к себе в Потсдам восемнадцать женевских семей часовых дел мастеров (где они основали немецкую индустрию по производству часов), в поместье у поэта раскинулся целый город с населением тысяча двести человек.

Теперь эти прекрасные мастера из Женевы Руссо работали на Вольтера. Сотни мастеров. Он был их хозяином, их банкиром, их поставщиком сырья, золота, серебра и драгоценных камней, а также дилером, умевшим найти сбыт для их продукции. Он отсылал образцы своей «королевской мануфактуры» всем коронованным особам в Европе. Он получал заказы от императрицы Екатерины и от пэров Франции, от герцогов и баронов Германии.

И чего же добился Руссо своим революционным пылом? Своими безумными требованиями политического, социального и экономического равенства (когда любой мог убедиться, что мир приобретал свое очарование только именно благодаря неравенству среди людей, благодаря бесконечному разнообразию и различиям)? Так чего же добился Руссо своим революционным пылом?

Только обогащения Вольтера! Более того. Женевцы так и не смогли уладить все свои раздоры, семена которых бросил в почву Руссо. Наконец все партии, устав от взаимной вражды, решили пригласить к себе арбитров, чтобы те решили за них. Они попросили Францию, Цюрих и Берн прислать к ним делегатов, чтобы те сформировали комиссию по изучению политических проблем в городе и приняли такое решение, которое устраивало бы все стороны.

Как только делегаты приехали в город, Вольтер пригласил их к себе на обед. Для французского посланника месье де Ботвиля Вольтер подготовил особый разговор.

– Известно ли вам, месье де Ботвиль, что когда-то, тридцать лет тому назад, Францию тоже попросили вмешаться в женевские дела, правда совсем по другому поводу? Знаете ли вы, каким было первое требование нашей делегации?

Месье де Ботвиль, конечно, не знал так хорошо историю, как Вольтер. Он попросил поэта рассказать ему поподробнее об этом.

– Наш делегат, – сказал Вольтер, – объяснил совету, что он не может жить столько безотрадных месяцев в городе, где он лишен единственного развлечения, которое может себе позволить каждый француз и которое считается незаменимым в обществе, то есть театра. Можете ли вы себе представить, месье де Ботвиль, что ответил на его требование совет города, в котором театр был запрещен? Он распорядился как можно скорее построить театр специально для иностранцев, чтобы они могли наслаждаться пьесами Расина[240]240
  Расин Жан (1639–1699) – французский драматург, представитель классицизма. С 1677 г. королевский историограф.


[Закрыть]
и Мольера до тех пор, покуда этот делегат оставался в Женеве. Так вот, не считаете ли вы, что имеете право на такое же отношение к себе, как и ваш предшественник, тем более что вам придется провести здесь гораздо больше времени, чем ему?

Месье де Ботвиль заявил, что он не потерпит никакого ущемления собственных прав по сравнению со своим предшественником. Женева не посмела высказать никаких возражений. Действительно, власти с такой поспешностью возвели театр, что штукатурка на стенах еще не просохла, когда там уже начали ставить первые пьесы (в исполнении труппы из Савойи). В этом здании было так холодно, что многие неплохо заработали на установке специальных обогревателей для ног.

Вполне естественно, первой постановкой в театре стала пьеса Вольтера «Заира»!

А сам Вольтер, сидя в ложе, ликовал: «Этот ненормальный Жан-Жак! Только представьте себе, ведь с его талантом он мог сидеть здесь, вместе с нами, если бы он действовал с нами, а не против нас!»

В этом состояло еще одно различие между Вольтером и Руссо. Руссо никогда не умел воспользоваться представившейся ему возможностью, а Вольтер никогда не упускал ни одной!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю