Текст книги "Белая западинка. Судьба степного орла"

Автор книги: Гавриил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

ПОДДУБНОЕ ЗИМОВЬЕ

Ни в степь, ни в лес мы никогда не ходили просто так, ради приключений. Всегда дело находилось. Пал Палыч соберётся пополнять свой гербарий – мы увязываемся за ним. Рыбья молодь гибнет в старицах и болотцах – Наташа всех на ноги поднимает. Александр Васильевич на линейке объявляет, что семена созрели, и вот мы уже рассыпаемся по лесу.

Ну и, конечно, везде за нами бегала Жучка, та самая, что у Пал Палыча жила. Знаменитая она была разведчица и открывательница тайн.

Разные бывают собаки. Есть маленькие, безобразно–породистые, холёные и злые собачата. Они всегда выбегают к двери впереди хозяев, тоненько и злобно тявкают или брезгливо и неприязненно обнюхивают ноги гостя. И ему уже хочется побыстрее уйти. Есть беззлобные ленивые увальни, которые всё позволяют с собой делать. Их очень любят дети. Есть умные и расторопные служаки, незаменимые на охоте или в другом каком‑нибудь деле. Есть суровые сторожевые псы, которые яростно грызут мощными клыками доски забора, нагоняя страх на прохожего.

Всякие бывают собаки. Жучка была неутомимым бродягой и исследователем. Под стать Пал Палычу и всему нашему классу. Я не помню случая, чтобы с тех пор, как Жучка поселилась во дворе Пал Палыча, она хотя бы раз не приняла участия в наших походах…

Уже летом Пал Палыч знал, что для дуба год будет урожайным. А плодоносят дубы редко. Лет пять силы набирают. И действительно, к исходу октября в нашей дубраве желудей оказалось видимо–невидимо. А они всё падали и падали на землю, пробиваясь с тревожным и печальным шуршанием сквозь жёсткую листву ещё зелёных дубов.

Желудей оказалось столько, что решено было собирать их на корм колхозным свиньям. Известно, что на свиной вкус жёлуди – все равно что для нас с вами, скажем, апельсины или что‑нибудь ещё более вкусное. А ещё они очень любят хрущей – майских жуков. Помню, как в одну из погожих вёсен, когда на деревьях только почки раскрылись, к нам в школу прибежал растревоженный Александр Васильевич Зеленцов:

– Выручайте! Хрущ дубраву заполонил. Всю зелень грозится начисто свести.

Мы бросились в лес, как на пожар, и сейчас же приступили к делу– не мешкая расстилали под деревьями брезент, самые отчаянные верхолазы забирались наверх и во всю мочь трясли ветви. Хрущи дождём сыпались на брезент, а девчата сгребали их в мешки. Мы тогда двойную благодарность заработали: и от лесников, и от свинарок. Так что добывать лакомства колхозным хрюшкам нам было не в новинку.

Первый жёлудь, который мы подняли в лесу, Наташа немедленно попробовала на зуб.

– Крепкий орешек! Как только наши хрюшки зубы не поломают?!

– Не поломают. Шестьдесят процентов крахмала. Наши предки из желудёвой муки хлеб пекли, – солидно проговорил Николай.

– А ты откуда знаешь? – усомнилась Наташа.

– Знаю.

– Вычитал где‑нибудь и хвалишься.

– Может, и вычитал.

Мы рассыпались по дубраве, а Жучка носилась между нами, словно чёрная молния. Как ни увлечены мы были делом, но громкого – на весь лес – призывного лая Жучки невозможно было не услышать. Ясно, что она обнаружила что‑то интересное. Иначе не стала бы лаять так громко, настойчиво, а главное – не сходя с места.

Пал Палыч первый поспешил к месту происшествия. Оказалось, что Жучка обнаружила залёгшего на зиму и уже крепко спавшего ежа. Облюбованное и ухоженное им логово было сооружением в общем‑то нехитрым, даже совсем нехитрым, но практичным и удобным: и подстилка кое–какая имелась, и кровля из прутиков. Но главное – место ёж выбрал отличное: в нише под раструбом коряжистых корней старого дуба.

Жучка вся напружинилась – хвост вытянут, как железный прут, глаза горят, острая мордочка тараном нацелена в ежа, уши торчком, не шелохнутся. Вот–вот цапнет зверя!..

Пал Палыч ласково потрепал Жучку по кудлатому загривку и спокойно сказал:

– Не надо! Ежа трогать не надо.

«Ну, не надо так не надо. Я своё сделала – привела вас к нему, а что дальше – вам видней».

Жучка непременно ответила бы на ласку Пал Палыча такими словами, если бы умела говорить. Но говорить она не умела и поэтому просто спокойно и по–доброму завиляла хвостом и оставила ежа в покое.

Наташа немедленно начала фантазировать:

– Это, наверное, тот самый ёж, которого мы тогда выручили.

– Не вы, а мы с Васей, —ревниво поправил её Николай.

– Это все равно. Вы тоже наши.

– Того ежа давно в живых нет, – сказал Вася. – Мы когда его нашли? Когда маленькие были.

– Ну, мы и сейчас не особенно большие. – Наташа не без ехидства смерила взглядом некрупного Васю и снова занялась ежом.

– А если его за нос потрогать – он не укусит?

– Ежи не кусаются, – снисходительно объяснил Николай.

– Не скажи, Коля, —поправил его Пал Палыч. —Ёж умеет за себя постоять. И зверёк он очень коварный. Тяпнет за ногу – не возрадуешься.

– Ой! Давайте лучше уйдём, – дурашливо встревожилась Наташа. – Ещё и в самом деле проснётся и тяпнет.

– Нет, Наташа, теперь он до полного весеннего тепла залёг. Ежи – неженки, холода не терпят. Но тревожить его, конечно, не надо.

Мы отошли от ежиного логова, а Пал Палыч, запоминая место, заметил с удивлением:

– Он ведь именно с южной стороны себе поддубное зимовье выбрал. И кто его научил?! А вот гляди ж ты, безошибочно определил, где юг, где север.

Зимой мы часто бегали в дубраву на лыжах; Жучка от нас не отставала. И непременно сворачивала к небольшому снежному бугорку с южной стороны старого дуба, где под тёплым снежным одеялом спал наш ёж. Собака виляла хвостом и с надеждой посматривала на нас, как бы спрашивая: «Может, разроем? Добудем ежа из‑под снега?». Но Пал Палыч говорил строго и непререкаемо:

– Ежа не трогать!

И Жучка, задрав хвост, кидалась облаивать чернохвостую, белобокую сороку, которая независимо покачивалась на гибкой ветке, не обращая никакого внимания на суматошную собачку.

ЗАГАДОЧНЫЙ ЗВЕРЬ

Это когда мы взрослыми становимся, детские огорчения кажутся нам смешными. А по ребячьему разумению настолько бывали обиды серьёзные, что хоть плачь.

Вот и тогда – надо же было такой беде случиться! Послала меня мать в погреб за сметаной. Вылез я благополучно и шагал к дому, а тут коршун на цыплят нацелился. Наседка скребёт землю лапой и ничего не видит. Я, конечно, кинулся на выручку, споткнулся —и от кринки со сметаной остались одни черепки.

Мать в окошко все видела, махнула досадливо рукой и сказала в сердцах:

– Эх ты, байбак!

Что такое байбак, я достоверно не знал и потому определённой линии поведения не выбрал, топтался у разбитой кринки в нерешительности. Очень хотелось зареветь, да совестно было. А может, и обижаться не надо, просто, как мать, махнуть рукой и бежать купаться.

Верх взяло любопытство. Слегка сбычившись, я спросил у матери:

– А кто такой байбак?

Мама у меня была отходчивая и смешливая.

– Вот ты и есть байбак, —сказала она со смехом. – Кринку сметаны разгрохал. Ведь это надо!

Мне ничего не оставалось делать, как идти к Пал Палычу. Он ведь ко всему прочему был у нас ещё и волшебником – умел – наши обиды и огорчения превращать в смешное либо в доблестное. Выслушал меня Пал Палыч и расхохотался:

– Байбак, говоришь? Это, брат, редкий теперь зверь. Так что не горюй. Для хорошего индейца прозвище Байбак – это все равно что Ястребиный Коготь или Соколиный Глаз. Тебе не обижаться, а гордиться полагается.

Разъяснение Пал Палыча меня вполне устроило, тем более что дано оно было в присутствии Васьки и Кольки и как‑то поднимало меня в их глазах.

Впрочем, это происшествие вскоре совершенно забылось. Поважнее дела пошли.

Степь за нашим хутором с каждым днём становилась наряднее и ярче. Высокие стрелки шалфея сбивались в сине–фиолетовые островки посреди жёлто–белого половодья сурепки и кашки. Отважно пробивался поверх пёстрого разнотравья сильный пахучий донник. По краям ложбинок круглились свеже–зеленые шары перекати–поля, а на пологих склонах невысоких степных увалов шевелился на ветру ковыле – мягкий и белый, как козий пух.

Пал Палыч уже который год собирал гербарий степных растений. Мы увязывались за ним и уходили в степь, иной раз пропадая до позднего вечера. Где‑нибудь в балочке, под кустом шиповника, мы отдыхали в холодке, приводили в порядок собранные растения, с аппетитом съедали предусмотрительно заготовленные краюшки хлеба.

По привычке опытного натуралиста, Пал Палыч внимательно присматривался к окружающему. У нас был условный сигнал: если Пал Палыч морщил лоб и насупливал брови – значит, всем замереть и смотреть туда же, куда и он. На этот раз там, куда смотрел Пал Палыч, из‑под небольшого бугорка, прикрывавшего чью‑то нору, показалась усатая мордочка неведомого зверя. Мы застыли как статуи. Вскоре зверь совсем выбрался из норы, поднял тупую морду, подозрительно огляделся и сел столбиком на задние лапы, как суслики сидят. Только для суслика был он слишком велик – таких размеров могла быть дворняжка. Да и шерсть на нем уж больно длинная… Коцца мы вдоволь нагляделись на этого мохнатого увальня, Пал Палыч поднялся и хлопнул в ладоши. Зверь сердито, с подвизгом захрюкал, но не бросился спасаться, а вроде бы даже прикинул: не помериться ли с нами (силами, но, решив, что это не сулит ему успеха, опустился на толстые, короткие лапы, приподнял обрубок чёрного хвоста и, волоча по земле жирное брюхо, без особой спешки скрылся в норе под холмиком.

– Ну вот, а теперь скажите мне, что это за зверь? – спросил Пал Палыч.

– Суслик! —не задумываясь, ответил Коля.

– Большой очень… —усомнился Вася. – Может, барсук?

Мне этот зверёк, когда он сидел столбиком, показался похожим – своей неуклюжестью, что ли? – на медвежонка. Сомнительное своё предположение я высказать не отважился.

– Аты чего ж молчишь? – лукаво опросил меня Пал Палыч. – Тебе‑то как раз этого зверя хорошо знать надо. Это же, брат, байбак!

Я покраснел, как варёный рак, а Колька – до чего же злоехидный, а ещё друг называется! —пристально посмотрел на меня и сказал:

– Нет, не похож. На байбака не похож. Так что и на мать ему обижаться нечего. Байбак – умней! Он кринку со сметаной сроду не разобьёт.

В СТЕПНОМ ЗАПОВЕДЬЕ

– Просто, ребята, нам повезло, – вспоминал Пал Палыч недавнюю встречу в степи. – Байбаков совсем немного осталось. На глаза людям они не часто попадаются. Жалко, что с нами фотоаппарата не было. Заснять бы его.

– Сколько же всяких интересных зверей жило в, степи, —сказал Вася, —пока их люди не трогали?

– Много… Создать бы, ребята, такое заповедное место, чтобы не пахали его, не сеяли. Никакие машины чтобы по степной траве не. ездили, не мяли её. А исконное население в таком заповеднике вольно жило бы. Звери, птицы, насекомые, гады…

– А зачем же ещё и гады? —удивился Николай.

– Ну, это так в старину называли змей, ящериц, черепах, лягушек. Для них это не обидное слово… А на степных речках выхухоль спасать надо. Она теперь совсем редко встречается, реже байбака. Вот уж действительно таинственная зверушка. Тридцать миллионов лет существует на земле, а мы о ней до сих пор почти ничего не знаем: как она живёт, чем питается, как детёнышей выводит? Шкурка у неё красивая – шелковистая, тёплая, с брюшка – пепельно–серая, со спинки– желтовато–коричневая. Купцы наши любили в старое время щеголять в шубах на меху из выхухоли. И по их прихоти совсем её выбили. А ведь она современница ископаемых ящуров!

– Вот бы на неё посмотреть поближе, – размечтался Вася.

– Посмотрим! – загорелся Николай. – Мы с тобой все речки обшарим. Живого байбака, – Колька подмигнул в мою сторону, – мы теперь видели. Посмотрим и выхухоль.

– Не так это просто, ребята, – слегка охладил Николая Пал Палыч. – Но вот если хотите посмотреть кусочек нетронутой степи…

– А разве есть такой кусочек? – живо откликнулся Вася.

– Есть. В Персиановке, за Новочеркасском. Правда, это не совсем то, что надо, но все‑таки…

Для похода в Персиановку Пал Палыч выбрал одно из первых воскресений мая.

– В цвету посмотрим. В самое интересное время.

Степное заповедье открылось глазу неожиданно, за неширокой и негустой лесной полосой. Этот небольшой ломоть донской земли – всего шестьдесят пять гектаров – лет пятьдесят не трогали плугом, и он жил сам по себе, как ему природа велела. Учёные–ботаники хотели сохранить здесь, посреди распаханных земель, ковыльно–типчаковый оазис. Но природа распорядилась по–другому. Пышное и красивое разнотравье наступало на ковыль и неодолимо теснило его. Ковыль со своими нежными шелковистыми метёлками посреди путаницы гонких зелёных волосков ютился бедным родственником среди сильных островков сиреневатого шалфея, ярко–жёлтой степной горчицы, голубых васильков, синих колокольчиков.

– Луговеет степь, —говорил Пал Палыч, и в голосе его слышалось огорчение. – Надо чтобы степное зверьё кормилось на её травах. Чтобы кроты и суслики рыли здесь норы. Чтобы дудаки и стрепеты выводили в укромных местах птенцов. И чтобы сами мы никак не вмешивались в жизнь степи.

Пал Палыч не трогал здесь ни одной травинки и только называл их по именам. И в именах этих раскрывалась вся красота поэтической мысли людей, давших травам и злакам названия.

– Не просто пырей, а голубой.

– Не обычный шалфей, а поникший.

– Лисий хвост.

– Бобовник.

– Костёр, да егце безостый.

– Овсяница. Овсяница луговая… В песню просится!

– Типчак. Тип–чак!

Ничего нельзя было здесь ни убавить, ни прибавить. Все русский человек одним словом сказал!

Мы так увлеклись нарядной красотой яркого весеннего многотравья, ласковой поэтичностью имён этого растительного содру–жества, что сначала и не услышали степного многоголосья.

А птичье пение немолчно звучало над майской степью.

Чей‑то голос в траве сердито спрашивал:

– Кудь–куда? Кудь–куда?

И кто‑то другой, тоже невидимый, лениво и недовольно скрипел в ответ:

– Не скажу! Не скаж–жу–у!

Но недовольный голос этот погас в непрестанном посвисте, бульканье, теньканье.

– Пилю–пилю!

– Пить–пить–пить–пить.

– Чуть–чуть–чуть…

На верхушке, молодого вяза в лесной полосе мягким баритоном загудел удод, откинув оперённую красивым веером головку:

– Уйду–уйду!

– Никуда ты не уйдёшь, —улыбнулся Пал Палыч. —Не обманывай. Ишь, распустил пёрышки. Как у индейского вождя убор.

За лесной полосой затарахтел трактор, мощно заглушая – нежное и тонкое птичье многоголосье. И вдруг из‑за деревьев, сминая и калеча весенний наряд заповедного уголка, вывернулся огромный колёсный трактор, обутый в тяжёлую резину. Николай выбежал навстречу и грозно, срывающимся голосом закричал:

– Стой! Стой, говорю!

Трактор остановился. Из кабины высунулся франтоватый чернявый парень.

– Куда прёшь? Покалечу! – крикнул он недобро.

К трактору подбежал запыхавшийся Пал Палыч.

– Как вам не стыдно, молодой человек?! Вы же степь заповедную калечите!

– А чо? Разве нельзя? Тут короче…

Парень явно струсил. Одно дело разъярённый мальчишка, другое– взрослый сердитый человек. Без лишних слов он повернул машину и на большой скорости скрылся за лесной полосой, из‑за которой только что вывернулся. Путешествие в заповедную степь было испорчено. Домой мы возвращались молчаливые и раздражённые, каждый по–своему переживая случившееся.

НАХОДКА В СИЛОСНОЙ ЯМЕ

Когда Пал Палыч задумал устроить в школе краеведческий музей, всем нам эта затея очень понравилась. Чего только не тащили мы своему учителю! Но не все оказывалось ненужным хламом, попадалось и немало любопытного. И постепенно отведённая под музей комната превратилась в собрание всевозможных редкостей.

Самые интересные экспонаты добывали Коля и Вася. Мы, конечно, завидовали им, но, как я теперь вижу, напрасно. Завидной была их неутомимость. Они вольно бродили по степи, ночевали на берегу речки в шалаше у костра, забирались в лесную глухомань, крутились возле мелиораторов, которые землеройными машинами копали в степи оросительные каналы.

Здесь они и нашли бронзовый наконечник скифской стрелы с какими‑то странными отверстиями. Пал Палыч долго смотрел на этот наконечник, потом положил его на самое. почётное место в стеклянном шкафу и сказал:

– Хитры были скифы! Вообразите себе, с каким ужасным воем и свистом продирался воздух сквозь эти дырочки при полёте стрелы. Наверное, у противника волосы дыбом вставали от ужаса. Психическая атака!

Как‑то рыбачили ребята на Маныче, и Кольке на крючок попался здоровенный, широкий, как тарелка, лещ. У нас на Дону эту рыбу зовут чебаком. И вот – везло же людям! —к спинному плавнику этого чебака был прикреплён кусочек стержня от гусиного пера, запечатанный сургучной пробочкой. Пал Палыч аккуратно разрезал его, а внутри – записка, в которой Ростовский университет просил сообщить, где, когда, каким орудием лова поймана рыба и каков её размер.

Вот чудеса какие с Колей и Васей приключались! И это не они будут, если придут в школу с пустыми руками. Обычно, войдя в класс, кто‑нибудь из них лез в карман штанов, доставал очередную диковину и кратко докладывал:

– Вот, нашли!

Друзья они были настоящие, и я не помню случая, чтобы Вася или Коля сказал «я нашёл», всегда– «мы нашли».

На этот раз они приволокли в класс ведёрко с тем самым чебаком, поставили его на стол, и Вася сообщил:

– Вот, поймали. За Весёлым. На Маныче.

Съели Колька с Васькой чебака в жареном виде да ещё получили от университета в подарок две толстые книги про птиц, зверей и рыб.

Им вообще везло на всякие редкости. Осенью собирали мы семена деревьев. У всех семена как семена, а Ваське вдруг попалось семечко клёна с тремя перьями вместо двух.

Они же принесли Пал Палычу большой и толстый, как лошадиное копыто, трутовик. Срубил его топориком Вася со старой берёзы, которая с незапамятных времён росла на дне мрачной степной яруги.

Пал Палыча очень встревожила эта находка. Оказывается, трутовик– вредный паразит; он разъедает древесину, дуплит дерево, оно хиреет и гибнет.

Вместе с Пал Палычем мы ходили к той берёзе. Видно, кто‑то давным–давно вырезал на коре слова: «Толя 1~Лида=любовь». И как раз на пораненном месте прилепился этот вредный паразит.

– Ну да, так оно и есть, – со вздохом сказал Пал Палыч. – Вот так, не подумавши, и губят дерево. К ране обязательно какая‑нибудь нечисть прилепится, вроде этого трутовика. А то ещё опята начнут обгладывать древесину.

Ну, про опёнки‑то Пал Палыч, может, и напрасно заговорил. Какие у нас р степи могут быть опята?

А Васька с Колькой продолжали находить все новые и новые диковинки.

Около одной старой фермы была у нас глубокая силосная яма. Когда‑то, ещё до войны, над ней возвышалась кирпичная башня. А потом силос стали готовить в траншеях, кирпичную башню разобрали, а яму забросили. Вокруг этой ямы разросся бурьян, и заглядывать в неё мы побаивались. А Васька с Колькой заглянули. И не днём, а чёрной ночью, когда возвращались домой с рыбалки. На другой день они сообщили невероятную новость:

– В силосной яме живут светлячки. Светятся они, как лампочки в карманных фонариках.

– Ну что ж, сегодня же вечером проверим это сообщение, – сказал Пал Палыч серьёзно. – Охотники, все, кто не боится, собираются в школе, как только стемнеет.

Вечером у школы собрался чуть ли не весь наш класс. С Пал Палычем было не так страшно, и все же к яме мы подходили медленно, с опаской. Осторожно заглянули туда – и действительно: снизу, не мигая, мертвенно светились какие‑то белые пятнышки.

– Нет, ребята, – сказал Пал Палыч, – это не светлячки. Тут что-то другое. Завтра днём обследуем яму и узнаем, что там за чудо. Только не вздумайте без меня лазить.

На другой день после уроков, уже при ярком солнечном свете, всем классом – и девчонки, и мальчишки – мы снова отправились к силосной яме. Пал Палыч захватил с собой верёвку и сам спустился в яму, а мы облепили её края, свесив головы вниз и сгорая от нетерпения и любопытства. Наконец он выбрался наружу и сказал:

– Так я и думал: крупная колония опят в яме разрослась. А светились ночью концы её толстой, как шнур, грибницы.

Извлечь находку из силосной ямы помог нам тракторист дядя Толя. Вместе с Пал Палычем они сняли со старого колодца вороток, поставили его над ямой и, когда Васька с Колькой, ножами подрезав землю вокруг колонии опят, подвели под неё верёвки, вытащили её на поверхность вместе с огромным комом земли.

Много лет прошло с того дня, а впечатление, которое произвела на нас эта диковинная находка, не изгладилось до сих пор. Весила колония больше трёх пудов – пятьдесят два килограмма! И размером оказалась со стол. С огромным трудом удалось нам, да и то приблизительно, подсчитать количество жёлтых шляпок на тонких ножках. Считали мы целую неделю, и у всех получалось по–разному: у кого триста восемьдесят, у кого четыреста двадцать. В конце концов Пал Палыч сказал:

– Будем считать, что около четырехсот!

Сначала мы думали поместить опёнки в большой стеклянный ящик, вроде аквариума, и залить раствором формалина. А потом решили, что таким путём мы их не сохраним: ну год–два продержатся, а потом формалин разъест нежную грибную мякоть и она расползётся, как гнилое тесто.

Дядя Толя предложил грибы высушить. У нас в колхозе для приготовления витаминной муки из люцерны имелась специальная сушилка с вентилятором и горячим воздухом. Вот в ней‑то мы и высушили колонию опят вместе с комом липкой, как замазка, земли. Грибы несколько сморщились и потемнели, зато сделались твёрдыми и крепкими, как дуб.

До сих пор эта находка наших знаменитых рыбаков хранится в школьном музее и является одним из самых ценных и редких его экспонатов.