Текст книги "Белая западинка. Судьба степного орла"

Автор книги: Гавриил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Вместе со своими дружками–пчеловодами я топтался в стороне, досадуя, что Тихон Спиридонович блажит и, видимо, ничем помочь нам не сможет.

– Давайте, дедушка, мы вам разделаем берёзу да пойдём, а то поздно уже.

– Ну что ж, разделайте. Вот тут и режьте.

Он сделал отметки на полметра выше и на метр ниже дупла.

Мы мигом вырезали по дедовой указке полутораметровое берёзовое полено. А старик все не унимался.

– Теперь вдоль режьте. Вот по этой черте. Да аккуратно пилите, как я приказываю.

Делать нечего, пришлось выполнить и эту дедову блажь, хотя резать полтора метра матёрой берёзы вдоль волокон было нудно и неудобно.

Когда развалилось наконец берёзовое поленище по вертикальному срезу – мы ахнули: внутри оказалось осиное гнездо. Оно было сложено в просторном внутреннем дупле в несколько этажей из однородных сотов. Всех ос и личинок в гнезде дед уморил серой.

– Чистые пираты на крыльях эти осы, – объяснил он нам. – Они и мою берёзу доконали, и пчеле вашей большой вред успели: сделать. Ну, теперь отразбойничали…

Половину полена с дуплом и чётким разрезом осиного гнёзда я: не поленился доставить в школьный музей Пал Палычу.

Он живо заинтересовался моим подарком и досказал мне «осиную историю». Оказывается, осы – настоящие бумажные мастера. И бумагу научились делать гораздо раньше древних китайцев. Они пережёвывают сильными челюстями древесину до состояния бумажной массы и, склеивая слюной, строят из неё соты в своих многоэтажных гнёздах. Осы–работницы выкармливают личинок насекомыми. И наши колхозные пчелы для кровожадных разбойниц оказались настоящей находкой.

– Осиное гнездо Тихон Спиридонович уничтожил серой начисто, – закончил Пал Палыч. – Только зря он за свою берёзу на ос грешил. Кто‑то другой, до них, сердцевиной её полакомился. Ты посмотри, какая в сотах бумага грязная, тёмная. Осы не белую сердцевину, а разную мелочь на соты обгладывают: молодые ветки, негрубую кору… А за ценный экспонат – спасибо. Не забываешь школу. Молодец!

ПРУДОВЫЕ САНИТАРЫ

Именно в этом овраге Пал Палыч с хуторскими охотниками выловил целый выводок волчат. И раньше, говорят, волки в нем водились! Надо думать, не зря прозвали его Бирючьим буераком. Диковатый и мрачный был овражина, особенно у истока, где положили ему начало гулливые весенние ручьи: как и все степные овраги, начинался он с маленькой незащищённой канавки. Рос бы и дальше, да навалилась на него наша хуторская молодёжь и решила устранить в этой обширной, Заросшей тёрном водомоине степной пруд.

Сделать задуманное по всем правилам инженерной науки помогли шефы из города. За такое дело без инженерных расчётов лучше не браться. Ну, короче говоря, через год в голове оврага был устроен крепкий ступенчатый быстроток из бетонных лотков, а в широком устье – надёжная плотина со специальным устройством для слива избыточной воды. Паводковые воды не уходили теперь без пользы неведомо куда, а собирались в нашем укреплённом и перегороженном овраге, образуя большой и очень нужный в нашей безводной степи пруд. Нам, ребятишкам, он стал в такую радость, что и описать невозможно. Мы, как лягушата, летом из него не вылазили.

Только радовались мы недолго. Или инженеры все‑таки что‑то не додумали, или воды в весенних ручьях поубавилось, только лет через пять устройство для слива избыточной воды уже бездействовало – избытка‑то не оказалось. И сделался наш пруд стоячим, недвижимым, начал зарастать зеленой ряской. Когда я уходил в армию, он совсем погибал от зеленой немочи.

Вернулся я не скоро, года через четыре, и первым делом с дружками своими Васей и Колей отправился к Бирючьему буераку. Собственно, они сами потащили меня к нему.

– Мы тебе кое‑что покажем, —подмигивал таинственно Николай.

Друзья мои как были с ребячьей поры, так и после женитьбы остались рыбаками. Только повзрослели, в звании повысились – теперь они известные на всю округу ихтиологи.

Худенький и высокий Колька возмужал, раздался в плечах, отпустил русую бородку – видный мужчина! И я уже не удивлялся, когда его уважительно величали Николаем Степановичем. Подрос и Василий, но остался, в отличие от своего друга, каким‑то нешумным, спокойным, немногословным. По моде времени он тоже отпустил себе мягкие чёрные усики, и, хотя сам растил сына, все в колхозе по–прежнему звали его лаского и просто Васей.

Кстати, сына своего Василий окрестил Колькой, а мальчишку в семье Николая назвали Васей. Чем, скажите, не друзья?!

Пришли мы к Бирючьему буераку – и я глазам своим не поверил: передо мной расстилалась чистая гладь обширного степного озера, опоясанного по всему берегу полоской молоденьких тополей. От былой его зелености не осталось и следа.

– Ничего не понимаю, ребята! – сказал я растерянно. – я думал, что за эти годы пруд наш совсем захирел и зарос. Как же это вы?

– Сумели! – басовито, но негромко хохотнул Николай.

– Санитаров наняли, – добавил Василий. – Они нам и расчистили Бирючий буерак.

– Каких санитаров? Разыгрываете вы меня.

– Сейчас увидишь. Как раз время подошло.

У берега в некрупной волне тихонько покачивалась лодка, привязанная к ивушке, укоренившейся у самой воды. В лодке лежало два мешка с мелко нарезанной люцерной.

Николай взялся за весла. Василий правил с кормы. А меня, как гостя, усадили на среднюю скамейку.

Мы выехали на середину пруда. Лодку, нисколько нас не пугаясь, обступила целая стая довольно крупных рыбин. Мои друзья разбрасывали горстями зеленое крошево, и рыбы жадно хватали этот, казалось бы, совершенно непригодный для них корм.

– Амур белый, – объяснил Вася. – Травоядная рыба.

– А ты говоришь – разыгрываем, – усмехнулся Коля. – Когда мы их мальками выпустили в пруд – он совсем погибал, как жидкая кашица от ряски сделался. И такие оказались прожорливые рыбёшки, что уже к осени от зелени ничего не осталось. Посветлел пруд. А теперь вот для нагула подкармливать их надо.

– Так у вас в пруду домашняя рыба, вроде поросят на ферме?

– А что ты думаешь! Мы им даже уколы делаем от всякой заразы. Они нас не боятся.

Николай быстро опустил руку и выхватил из воды остромордую, рыбину в крупной белесой чешуе, с жёлтой подпалиной на брюхе.

– Вот он какой, красавец! —засмеялся Николай. – Ну, живи пока, – сказал он и выпустил амура в пруд. – К семи–восьми годам они больше метра вымахивают и мяса нагуливают пуда полтора. Ну, мы таких не видели у себя. На второй год отлавливаем… А мальков нам рыбопитомник продаёт. У них там хорошо дело налажено…

Мы разбросали весь корм и тихонько плыли вдоль берегов Бирючьего буерака, на очистке которого от зеленой немочи так успешно поработали эти необыкновенные санитары. Вспоминали школу.

– А Пал Палыч все такой же неугомонный, – ласково сказал Вася. – Все по степи бродит, разные диковины выискивает.

– А рыбачить любит на наших прудах – страсть! Сам понимаешь, как тут клюёт. Одной удочкой можно пуда полтора натаскать. – Николай фыркнул. – Только наш Пал Палыч как был чудаком, так и остался. Одну рыбину подсекает, кладёт её в кулёк и сматывает удочки. Сидит на берегу, любуется, как рыба в пруду играет…

– Ну, а ты после армии куда думаешь подаваться? – серьёзно спросил меня Василий. – Давай к нам, в бригаду. Мы из тебя ихтиолога сделаем.

Он сказал это с такой убеждённой серьёзностью, словно говорил: «Мы из тебя человека сделаем». Я невольно улыбнулся.

Очень заманчивое предложение! Но каждому своё. Ихтиологом я не стал и иногда жалею об этом…

СУДЬБА СТЕПНОГО ОРЛА

Теперь я далеко от своей школы – и годами, и расстоянием. Но когда однажды попал в родные места, прежде всего отыскал Пал Палыча. Он давно на пенсии, но ни ребята, ни школа без него не обходятся. Сейчас он ведает школьным краеведческим музеем, который начал создаваться ещё при мне. С гордостью и неостывающей увлечённостью показывал мне Пал Палыч его богатые коллекции.

Я обратил внимание на чучело довольно крупного степного орла. Спокойный, статный, он сидел на земле у искусно подделанной норки суслика. Видимо, хороший художник и большой знаток орлиных повадок набивал это чучело В облике птицы было схвачено терпеливое и в то же время напряжённое ожидание.

Орёл мне понравился, но я пожалел, что он не в небе вольной степи, а в стеклянном шкафу.

– Летать бы ему да летать, а вы его в стеклянный полон взяли, – сказал я с лёгким укором.

Пал Палыч мягко улыбнулся:

– Значит, не забыл моих уроков. Только тут дело было не совсем так, как ты думаешь. Очень странная у этого орла судьбина… Пос–ле вас учились у меня два сокола. Закадычных дружков твоих детишки. И тоже Николай с Василием. Шустрые мальчишки. В родителей выдались – заядлые рыбаки. Коренными они остались степными жителями. Теперь колхозные рыбоводы. Рыбачья династия у нас на степных прудах образуется. Все повторяется… Как и их отцы, бывало, мне они на Маныче свои потаённые места открывали. Ну, а я им степь показывал. Вот тогда мы и семейство орлов приметили. Есть у нас в степи такие уголки – не глухие, но тихие. На островах нераспаханной степи по обочинам небольшого оврага мы собирали растения для гербария, а над нами, осматривая степь, кружили на небольшом расстоянии друг от друга два орла. Мы видели, как, сложив крылья, они со свистом устремлялись к земле, снова взмывали в небо с добычей в когтях и всегда улетали в сторону темневшей вдалеке лесной полосы.

«Или у них там «столовая»?» – высказал предположение Вася.

«А может, гнездо? —возразил Николай. —Где‑нибудь на старой жерделе (птенцов кормят».

«Пойдёмте проверим», —предложил я ребятам.

Довольно долго пробирались мы к лесной полосе. И совершенно неожиданно увидели орла на скирде прошлогодней соломы.

Он пробыл на своей вышке недолго, грузно оторвался от слежавшейся соломы, легко и красиво, спиральными кругами, поднялся в небо и скрылся с глаз.

Василий немедленно вызвался разведать обстановку и ловко, как кошка, взобрался на скирду. С неё сорвалась и, сердито чирикая, полетела к лесной полосе стая воробьёв.

Коля растерянно и с удивлением смотрел ей вслед:

«Там же орёл, Пал Палыч!»

«А им бояться нечего, – объяснил я. – Свою меньшую братию орлы не трогают. Воробьи даже остатками с орлиного стола пользуются. Сейчас Вася нам все расскажет».

Орёл возвращался обратно, и я велел Васе, от греха, уходить со скирды.

«Гнездо! Два орлёнка! Головастые! Клювы – во! – захлёбываясь под напором впечатлений, рассказывал он. —Целая стая воробьёв! Все гнездо облепили! Меня испугались, а орла не боятся! И меховая шапка в гнезде! С ушами. Честное пионерское – сам видел!»

Мы решили больше не тревожить орлиное семейство, наблюдать издали. Ещё много раз видели мы, как пикировали орлы на сусликов, как настойчиво, терпеливо подстерегали добычу у нор, когда сусликам удавалось скрыться. Всегда побеждала спокойная выдержка орла. Обманутый тишиной, суслик выбегал из норы – мгновенный удар лапой, и птица с добычей взмывала в небо.

К концу лета орлята стали на крыло, и мы наблюдали теперь за прилежной работой не двух, а четырёх птиц. Не будь в степи орлов, вероятно, людям и хлеб не было бы смысла сеять: весь урожай доставался бы сусликам…

Беда случилась близко к осени, когда орлам подошло время отлетать из наших мест на юг. Они старательно очистили окрестные поля от сусликов, а те, что избежали орлиных когтей, постепенно укладывались в норы на зимнюю спячку.

«Пикирует, пикирует, смотрите!» —крикнул Вася.

Старый орёл, самый крупный из всех четырёх, камнем, со свистом упал на землю.

«Сейчас взлетит!» —загорелся охотничьим азартом Коля.

Но орёл на этот раз не взмыл в небо.

«Эх! Промазал!» – с досадой сказал Вася.

Мы поспешили к месту падения птицы.

С орлом случилось что‑то неладное. Он не стерёг добычу, сгорбившись у норы, а недвижимо лежал на пожухлой траве около землемерного столбика.

– Не рассчитал, ударился о землю? – спросил я Пал Палыча.

– Мы тоже так подумали сначала. Но решили, что это совершенно невероятное предположение. Орлы работают с математической точностью.

– Тогда что же произошло? – мне не терпелось узнать конец этой истории.

– Ветеринара‑то нашего Захария Степановича забыл, наверное?

– Ну, что вы! Разве можно забыть нашего Айболита? Он же нам ежа выходил.

– Помнишь… Ну так и орла мы к нему отнесли. Захарий Степанович по всем правилам науки вскрыл его и нашёл, что орёл все‑таки разбился, хотя и не о землю… Глаз у него зоркий, —объяснил нам Захарий Степанович, – далеко видит, а вот предметы на земле различает неточно. Землемерный столбик он принял за суслика, сидящего столбиком. Все рассчитал верно и смерть свою нашёл из‑за точности расчёта: ушибся о столбик. Мышца у него сердечная от удара пострадала. Вся грудная полость оказалась кровью залитой.

– Сердце разорвалось?!

– Выходит, так… Вот и попал он к нам в стеклянный шкаф. Захарий Степанович сам же и шкуру с перьями снял, и выдубил её по-особому, и чучело набил. В такой же вот позе наш орёл сусликов у нор караулил.

Ноги степного орла, до самых когтей опушённые «Густыми коричневатыми перьями, казались обутыми в старинные военные сапоги…

РОДНИК

Для обозначения давних времён у нас на хуторе бытовало своё, понятное только нам одним присловье: «Когда дед Федя коров пас».

Было это в общем‑то и не так давно, в войну, но сотворил дед Федя – тогда ещё безусый парень – такое, что имя его навсегда вошло в поговорку.

С самого своего зарождения в нашем хуторе не было хорошей питьевой воды. Маныч всегда был просто горько–солёным. Солоноватой наша вода оказывалась даже в самых благополучных колодцах. Деды мирились с бедой, но всегда мечтали напиться вкусной, чистой воды.

И нежданно–негаданно мечта сбылась. Неподалёку от хутора, в балке Прохладной, издавна ломали камень–ракушечник. На серьёзное дело он не годился – был рыхлый и пористый, но применение в хозяйстве находилось и ему – степь голая была, безлесная.

Ломали–ломали хуторяне ракушечник, и в один воистину прекрасный день во время работы из‑под глыбы камня засочилась струйка сладкой, прохладной воды. Нас тогда ещё не было на свете, но легко вообразить радость хуторян, когда появилась эта струйка–чистая, как стекло, отфильтрованная пористым камнем. Место в балке Прохладной умело расширили, и с тех пор в хуторе было сколько угодно замечательной воды…

Один только раз пастушонок Федька пригнал к роднику стадо в жаркий летний день и лишил хутор вкусной воды. Коровы сумели так навредить роднику, что он от огорчения и обиды зачах.

Шла война. Людям было не до (родника. И напомнил о нем Пал Палыч на ленинском уроке, который проходил у нас каждый месяц в большом школьном зале.

Прямо с урока, хорошо снарядившись, мы отправились в балочку. По традиции она называлась ещё Прохладной, хотя с исчезновением ключа исчезли там и тень, и прохлада.

Молчали с укоризной крутые изломы рыжего ракушечника. Его отмытые обломки потеряли свою чистоту и серыми глыбами устилали сухое ложе, когда‑то немолчно шумевшего здесь ключа. Разливаясь, ключ Прохладный наполнял обширное озерцо, давно пересохшее и заросшее по низинке могучими сорными травами. Они захватили и склоны балки и были в этом месте какими‑то неправдоподобно огромными. Осот с фиолетовыми корзинками цветов высился в человеческий рост, ощетинясь грозными иглами на концах лопушистых листьев. Круглые, с грецкий орех, колючки красовались на голубом одеревенелом стволе, пбхожем, скорее, на молодое деревце, чем на сорную траву. Зонтики золотисто–жёлтой пижмы расцветали здесь так буйно, что слепило глаза от её солнечного сверкания.

– Одичала совсем балочка, —вздохнул с огорчением Пал Палыч. —А ведь неспроста здесь все такое крупное да сильное. Видно, есть в почве какие‑то толкачи роста. Вот и вымахали дикари выше роста человеческого… Ну что ж, давайте начинать…

Дело было несложным, но нелёгким. Предстояло прежде всего освободить ложе ручья от нагромождения камней. Мы относили их в сторону и складывали в аккуратный штабель.

– Подпруживать пригодятся, когда ключ заговорит, – объяснил Пал Палыч.

Ни одной минуты никто не сомневался в том, что «ключ заговорит». Но до этого было ещё очень далеко. Ломиками и кирками мы выдалбливали под самым основанием каменной глыбы просторную пещеру, углубляя её и раздавая в стороны. После того как убрали камни, начали копать по сухому ложу широкую канаву. Земля под лопатами становилась влажной и вязкой. Это обнадёживало и вдохновляло. Мы утвердились в своей уверенности и удвоили усилия.

Пал Палыч методически и неутомимо бил ломом под основание глыбы мягкого ракушечника. И вот, как это и бывает в таких случаях, вдруг из‑под лома сильной струёй брызнула освободившаяся от гнёта вода.

– Ура! —закричал Николай. – Вода!

Он тут же сделал стойку и, к общему удовольствию, прошёлся, на руках вдоль бережка будущего ручья. А родник наш набирал силу, сам себе пробивая дорогу…

Наша школа проработала на ожившем ключе все лето. В правлении нам отпустили леса. Мы соорудили над родником деревянный сруб, подпрудили ключ свайной плотинкой. Вымостили к воде дорожки. Переливаясь через плотнику, ключ начал заполнять чашу пересохшего озерца, грозя, как и было в то время, «когда дед Федя коров пас», пробиться светлым ручейком к Манычу. Осенью с помощью Александра Васильевича Зеленцова мы посадили в балке Прохладной тополевую рощу.

Вот такая история всплыла в памяти, когда я гостил у Пал Палыча и заметил на школьном дворе водопроводную колонку.

– А помните, Пал Палыч, как мы тогда родник в балке Прохладной оживляли? – спросил я. – Времена‑то как меняются. Водопровод, на хуторе появился. И родник наш больше не нужен.

– Это как сказать, – загадочно улыбнулся Пал Палыч. —Ложись пока спать, а утром и Прохладную навестим.

Утром мы отправились к нашему роднику. Все здесь оказалось не так, как было тогда. На месте лёгонького деревянного сруба стояло добротное, каменной кладки, сооружение. Над крутым берегом обширного озера поперёк расчищенного нами ключа пролегала широкая плотина. По трубе, заделанной в её тело, сильной струёй в озеро низвергалась вода. В каменной будке что‑то ритмично гудело. А на высокую бровку балочки, господствуя над хутором, взгромоздился на бетонных столбах водонапорной башни просторный металлический резервуар.

Пал Палыч, довольный произведённым впечатлением, негромко, по–стариковски смеялся.

– Вот тебе и не нужен родничок людям, – сказал он, успокоившись. – Под этим ракушечником целое подземное озеро оказалось. Водопровод наш родниковой водой и живёт.

Тополевая рощица разрослась по балке в густой тенистый лесок. Зеленые деревья скрадывали мрачноватую унылость все таких же диких каменистых выступов. Струя избыточной воды, падавшая из широкой трубы, высветляла в озёрной мути длинную светлую полосу. Я бросил в неё обломок ракушечника. Только на одно мгновение замутил он место падения. И снова – чистая, светлая полоса…

На середину озера выплыла большая стая гусей. И, видно, к мелкому месту подплыли птицы. Белый гусь поднялся в рост, вытянул шею, забил крыльями…

Молча обошли мы тенистую балочку. Под ногами похрустывали рыжие камушки, сложенные из ребристых, слабо склеенных и хорошо сохранившихся створок каких‑то древних раковинок.

– Так вот с того лета и пьют хуторяне воду из нашего родника, —сказал Пал Палыч. – И напрасно ты в нем сомневался…