Текст книги "Белая западинка. Судьба степного орла"

Автор книги: Гавриил Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

ОТЧАЯННАЯ СЕМЕЙКА

На обратном пути мы познакомились со штурманом теплохода Семёном Дмитриевичем Шостко – белорусом по рождению и волгарем по призванию и смыслу жизни. Он прекрасно знал Волгу и Дон и умел интересно говорить о них. В свободное время поднимался с нами на верхнюю палубу и с увлечением рассказывал. А мы смотрели во все глаза…

Путешествие наше подходило к концу, и мы с грустью думали о том, что вот ещё несколько поворотов, и появится большой шумный город, где нас ждёт душный автобус и длинная дорога по знойной и пыльной степи…

Уже чувствовалась близость моря. Все чаще стали появляться морские чайки: крупные, голенастые. Они ютились на песчаных отмелях, взлетали тяжело и лениво. Вот одна как‑то нехотя спикировала на волну, выхватила крупную рыбу, покрутилась с ней в воздухе и… упустила в воду.

– Вот дурочка! —посочувствовал чайке Вася.

– Не по зубам. В горло не пролазит, – по–своему объяснил чайкину неудачу Николай.

По глинистому бугру разбежался молоденький лесок. Золотистой змейкой вьётся тропинка. Хвост её полощется в Дону, а голова пропадает где‑то в зелени молодой рощи.

Наташа не сводит глаз с этой золотой тропинки. И когда она пропадает за поворотом, с огорчением говорит:

– Пропала… Золотая тропинка в лесу…

– Ой! Да ты прямо стихами заговорила, – с уважительным удивлением поднимает голову Николай.

– Вон на тот островок посмотрите, – говорит Семён Дмитриевич. По рукам пошёл его большой полевой бинокль.

На песчаную отмель, в плотную стаю отдыхающих чаек, спустилась высокая серая цапля.

– Как Мария Петровна среди своих первоклашек, – сейчас же определил Николай.

Мы шли мимо обрывистого берега реки. Он весь покрыт сотами гнёзд ласточек–береговушек. Продолговатые щели покрупнее – гнёзда щуров.

Ни людей, ни селений окрест, а присутствие человека чувствуется повсюду. В пустынных обрывах бульдозерами нарезаны пологие спуски: скотину напоить, с бочкой подъехать, машину вымыть.

А берега вместе с деревьями рушатся и рушатся.

– Быетролеты на крыльях злой волной режут землю, и нет от неё никакого спасенья, —объясняет Семён Дмитриевич.

– Камыш! Заросли камыша спасают, – живо говорит Пал Палыч. – Вы смотрите, где нет камьгша, там крутые глинистые выбоины. А у камышовых зарослей волна захлёбывается. Глохнет. – Пал Палыч подбирает слово поточнее: —Чахнет. Гаснет. До берега не доходит, Дон здесь без конца петляет. За очередным поворотом – целая флотилия рыбацких лодок.

Николай острит:

– Столько и рыбы нет в Дону, сколько рыбаков.

Над водой носятся серенькие стайки береговушек – то исчезнут на сероватом фоне воды, то вдруг сверкнут в каком‑то повороте белым брюшком – яркий, мгновенный блик на солнце.

В голубом небе парит крупный, как подорлик, коршун. Неожиданно он спикировал на воду, выхватил рыбёшку, присел на берег и… нет её, проглотил.

– Коршун рыбу ловит? – удивился Вася.

– Да, не брезгует, – сказал Семён Дмитриевич, неотрывно глядя куда‑то вперёд.

А впереди из камышовых зарослей, окаймлявших берег, решительно выплыла небольшая серая утица с молодым выводком. Зачем-то понадобилось ей перебраться на другой берег Дона. Утка плыла прямо наперерез теплоходу. За ней смешно торопились шестеро утят.

Наташа не выдержала и закричала:

– Да поверни же ты обратно, дурная! Подожди немного! За кормой и переплывёшь!

В прозрачной воде уже видно было, как отчаянно работала утка лапками, как из последних силёнок тянулось за ней её потомство.

Вася с надеждой глянул на Семена Дмитриевича:

– Можно ведь остановить теплоход? А?

Сколько тревоги и огорчения было в его словах! А фарватер узкий, не повернёшься.

– Поздно. По инерции как раз врежемся. Можно ещё обойти правым бортам, —негромко сказал Семён Дмитриевич…

Штурвальный словно разгадал мысли штурмана. Теплоход плавно повернул влево, прижался к самому бакену, обходя с тыла перепуганный утиный выводок.

Волна из‑под правого борта резко подбросила отчаянную семейку. Но смертельная опасность миновала. Утка с утятами проворно скрылась в камышах противоположного берега. Мы дружно зааплодировали. Над Доном пронёсся троекратный клич:

– Мо–ло–дцы! Мо–ло–дцы! Мо–ло–дцы!!

И неизвестно, кому мы кричали: то ли утке с её семейством, то ли команде, спасшей им жизнь.

Мимо нас по левому берегу плыл густой тёмный лесок. А у самой воды стоял одинокий тополёк. Светло–зелёный, тонкий, длинный, весь в листьях от самой земли. Долговязый подросток в толпе взрослых!

Семён Дмитриевич снял форменную фуражку и отёр пот со лба большим белым платком.

ПУТЕШЕСТВИЕ К ОЗЕРУ СОЛЕНОМУ

Когда в классе стало известно, что Пал Палыч в воскресенье собирается на озеро Солёное за солеросами, мы стали набиваться ему в попутчики.

– Далеко, ребята, – говорил Пал Палыч. – Километров двадцать степью шагать. Устанете.

– Не устанем, Пал Палыч!

Учитель пристрастил многих из нас к дальним степным походам. И не было для нас большей радости, чем отправиться с ним на поиски каких‑нибудь диковин для школьного музея. Туристами были мы закалёнными. Двадцать вёрст для нас – все равно что нет ничего. Да и самому Пал Палычу хотелось, чтобы мы почаще бывали с ним в степи. Для своего предмета он считал такие путешествия даже ещё более важными, чем классные занятия, и сейчас не возражал против нашей компании. Но на всякий случай все же попугал слегка:

– Обратно ведь столько же. Сорок километров! Без пяток останетесь.

– Не останемся!..

– Всего сорок километров? —презрительно скривил губы Коля. – Подумаешь!

– Ну, ладно. Кто храбрый – завтра чуть свет собираться у моего порога. На ногах – кеды, в мешке краюха хлеба, кусок сала и бутылка воды.

Небольшим отрядом под руководством Пал Палыча мы и отправились к озеру Солёному. Путь долгий, а шли мы, не замечая ни времени, ни расстояния.

Был наш Пал Палыч долговязым и сухощавым. Лицо у него, как у многих рыжеватых людей, на солнце не темнело, а становилось медно–красным. Солнца он не боялся, шляпу чаще всего носил в руках, поблёскивая отполированной лысиной. Неутомимый ходок, он и нас приучил вышагивать по степи, не обращая внимания ни на зной, ни на стужу.

Некоторые боятся или брезгливо сторонятся всяких степных гадов. А Пал Палыч не то чтобы любил их, нет – он любовался ими, их невидимой другим красотой и нам сумел привить это чувство бесстрашной и доброжелательной любознательности ко всему живому.

Нам удавалось подсмотреть в степи много такого, что никогда в жизни не увидишь и не узнаешь, сидя дома у телевизора или за книгой.

Во время путешествия к озеру Солёному Пал Палыч был верен своему обычаю. Он ловил разную степную живность с неизменным своим присловьем:

– Не бойся, мы только посмотрим на тебя поближе.

С загоревшимися глазами мы обступали Пал Палыча, а он поворачивал на спину нарядную зеленую ящерицу, и она замирала у него на тёплой ладони.

Вдоволь налюбовавшись маленькой степной красавицей, Пал Палыч у самой земли поворачивал ладонь, и ящерица благополучно исчезала в зеленой траве.

Так же смирно сидел у него на ладони лягушонок, выпучив большие глаза и подрагивая влажной белой грудкой.

– Живи! —говорил наш учитель и отпускал лягушонка в мочажину на дне мокрой балочки.

Уютно пригревался на руке Пал Палыча, обмотавшись вокруг неё браслетом, небольшой ужонок и уползать с насиженного места никуда не собирался. Все живое в степи относилось к нашему учителю с полным доверием.

Пробовал подражать ему Коля, но всегда терпел неудачу. Под самой его рукой ящерицы всегда успевали юркнуть в траву, а лягушата прыгнуть в мочажину и своим лягушачьим стилем уплыть под водой в безопасное место. Коля досадовал: «Все равно поймаю!» А Пал Палыч лукаво улыбался.

Солнце поднялось уже высоко и нещадно палило, а мы не прошли ещё и половины пути.

На берегу небольшого степного озерца, густо поросшего высоким камышом, Пал Палыч объявил привал:

– Подкрепимся и без остановок – до Солёного.

После того как встанешь чуть свет, прошагаешь вёрст десять по знойной степи и окажешься у прохладного степного озерца, нет ничего вкуснее краюшки хлеба. Мы уплетали его с завидным аппетитом. По укоренившейся привычке, Пал Палыч время от времени окидывал степь внимательным взглядом…

– А у чибиса‑то беда приключилась, – вдруг встревоженно сказал он. – Так волноваться он зря не станет.

Перед нами расстилалась влажная зелёная луговина. Низко, у самой земли, метался чибис, довольно большая в размахе тупых коричневых крыльев птица с белой грудкой и забавным чёрным хохолком на голове, и резко, тоскливо кричал: «Чьи–вы, чьи–вы!»

– Беда у чибиса, —повторил Пал Палыч. – Пошли выручать!

А чибис кричал своё «чьи–вы, чьи–вы», припадал к земле, но сейчас же отлетал вверх. Он явно кого‑то пугал, но и столь же очевидно кого‑то боялся.

Когда мы приблизились к месту происшествия, прямо из‑под ног неохотно взлетели две бодыпие серые вороны. Тех, кто не видел этих птиц так близко, наверное, поразило бы обилие чёрного цвета в их оперении: голова, крылья, ноги у «серой» вороны чёрные, как смоль.

Коля метнул вслед воронам комок земли. Они прибавили лету, понимая, что имеют дело с настоящим противником, а не с беззащитным чибисом. Да и верно: что этот голенастый чибис со своим жиденьким клювом может сделать вороне, птице умной и опытной, вооружённой грубой когтистой лапой и сильным, крепким клювом?

– Успели все‑таки нашкодить, разбойницы! —сказал огорчённо Пал Палыч.

Он склонился над гнездом – нехитрым сооружением из стеблей травы и тонких веток, сработанным прямо на земле посреди сочной зелени. В гнезде лежали два желтовато–серых яйца, густо затенённых чёрными пятнами. Яйца напоминали по форме грушу и казались крупноватыми для чибиса – в размер куриных. Около гнёзда лежали скорлупки ещё двух разбитых яиц.

– Наверное, лапищей из гнёзда выкатили, клювом раскололи и выпили яйца, – сердито проговорил Вася, подбирая скорлупки.

– Опоздай мы ещё немного, они бы совсем осиротили птицу… Воронам—лакомство. Чибисам – горе! —Пал Палыч был явно огорчён и расстроен.

А чибис все летал над потревоженным гнездом, все кричал своё «чьи–вы, чьи–вы», теперь уже боясь и пугая нас.

– Уйдём потихоньку, – сказал Пал Палыч негромко. – Пусть успокоится. Ну, не четыре – два яйца насидит… А вороны, надо думать, не прилетят больше. Птицы они неглупые, поймут, что их серьёзные люди шуганули…

К Солёному подошли мы уже за полдень. Как‑никак двадцать вёрст! А нам в степи до всего дело. С Пал Палычем путешествовать по–другому просто невозможно. Он поминутно останавливался, рассматривал какие‑то травинки, прослеживал по еле заметным следам тропки степных зверьков…

Вид вокруг озера был, пожалуй, даже унылый, но любопытный. Кристалликами соли поблёскивали беловатые плешины. Кое–где пробивалась пахучая серая полынь, какая‑то странная трава – без листьев, с жирным узловатым стеблем.

– Вот это и есть один из солеросов, – сказал Пал Палыч. – На зуб попробуйте!

«На зуб» солерос оказался противным и горьким, как хина.

– Горько? – засмеялся Пал Палыч. – К осени его дождичек вымоет– баранта все сжуёт за милую душу.

На берегу Солёного зеленели, и довольно густо, ещё какие‑то бесстрашные растения. Поверхность их листьев была покрыта беловатым налётом соли.

– Тем и живы, – объяснил учитель. – Мы с вами потеем, а лист соль из себя выдавливает. Ветры её сдуют с листа – и опять он легко дышит, а корни солёную воду подсасывают… Когда‑нибудь люди выведут такие культурные растения, которым не страшна будет никакая солёность земли. И тогда эта скудная полупустыня покроется густой и сочной зеленью. Приспособился же к ней дикий солерос… Название‑то какое этим храбрым растениям люди придумали!..

Мы закусывали на берегу Солёного, перед тем как отправиться домой, когда Коля заметил в прибрежной зелени какое‑то движение. На чистую гладь озера неторопливо выплыл выводок утят. Коля загорелся охотничьим азартом.

– Сейчас мы посмотрим на вас поближе, – сказал он, подражая Пал Палычу.

Но не у>опел Коля ступить в воду, как утята у нас на глазах исчезли, будто их и не было только что.

Коля снял штаны и, оставшись в трусах, настойчиво долго шарил в прибрежной зелени. Утят не было. Как сквозь землю провалились!

В конце концов он сдался и принялся за свою краюху. Но только успел рот раскрыть, как утиный выводок снова выплыл на чистую воду.

С недожеванным куском во рту Коля вскочил и ринулся ловить утят. А они мгновенно скрылись с глаз, словно в воздухе растворились. На этот раз Коля искал ещё дольше и ещё прилежнее, но так ни одного утёнка и не нашёл. Раздосадованный неудачей, он признал своё поражение, и мы продолжили завтрак. Но едва расселись на траве и принялись за еду, как весь выводок, будто дразня нас, снова поплыл по Солёному.

– Молодцы! —сказал одобрительно Пал Палыч. – Хорошо хоронитесь. Живы останетесь! Так бы вот вам осенью от моего ружья прятаться – и совсем бы ладно было.

Ну, это Пал Палыч сказал так, для красного словца. Ружьё‑то у него есть, только охотится он в степи больше с фотоаппаратом.

Мы отправились к Солёному утренней зарёй, а вернулись домой, когда закат дотлевал красными угольками в пйгле темно–серых туч. Принесли мы из этого похода богатую коллекцию солеросов.

ПОНЯЛИ!

В нашем классе прямо поветрие какое–то пошло: и мальчишки, и девчонки пристрастились ловить певчих птиц и держать дома в клетках.

Пал Палычу очень не нравилась наша новая забава.

– Птица – создание вольное, – говорил он огорчённо. – Без поля и леса нет ей жизни. А вы её – в клетку. Нехорошо это.

Но разве нас урезонишь?! Мы продолжали своё. Тогда Пал Палыч предложил создать общий живой уголок.

– Соорудим в школьном саду большую вольеру, – убеждал он нас, —выпустим в неё всех ваших птиц из клеток. Всё им легче станет жить на свете. Небо голубое над ними, свежий воздух. А то они и летать разучатся. Сердечки птичьи до времени одряхлеют, Пропадут птахи.

Уговорил нас Пал Палыч, и работа закипела. Самое трудное было раздобыть проволочную сетку. Помог Александр Васильевич – нашёл на своём лесном складе. Он тоже не хотел, чтобы мы ловили птиц в его лесу.

Вольера получилась на славу – с маленький дом. Как самым надёжным и добросовестным юннатам, присмотр за птицами поручили Коле и Васе, хотя, кажется, только у них дома и не было клеток с птицами.

Жилось нашим птицам просторно. Внутри вольеры все было, как в настоящем лесу: внизу – кусты, в прозрачный потолок упирались ветвистые сухие деревца, на столике всегда были насыпаны всякие вкусные зёрна, стояла банка с водой.

Птицы быстро привыкли к людям, весело порхали с деревца на деревце, иногда цеплялись лапками за проволоку. Казалось, что пленницами они себя не чувствовали.

Затея Пал Палыча доставляла всему классу немало радости. Около своих птиц мы забывали обо всем на свете и могли без конца разглядывать краснощёких и краснолобых щеглов, скромных зеленушек с травянисто–шёлковыми грудками, хохлатых зябликов в красивом коричневом пере, ярко огневеющих зарянок и горихвосток.

По временам щеглы и зяблики начинали петь. Особенно радовали их голоса Васю. Глаза его загорались. Он с восхищением смотрел на птиц и шёпотом говорил:

– Поют, слушайте—поют!

«Пинь–пинь», —робко начинал зяблик, но вскоре замолкал, так и не допев свою ладную песенку.

– В лесу он громко поёт, – огорчённо говорил Вася. – А у нас не хочет.

В одно из воскресений, уже под вечер, я пришёл к Пал Палычу – помочь ему поработать в школьном саду.

– Пойдём сначала птиц наших проведаем, – предложил учитель.

Ещё издали мы услышали необычайно громкий, весёлый голос зяблика. Он свободно и мелодично пел, перемежая тонкое и протяжное «пиньканье» низким и резким «рюмом», словно музыкальные такты отбивал: «Пинь–пинь–пинь–рю–рю, пинь–пинь–пинь–рю–рю».

– Ишь, заливается! —сказал негромко Пал Палыч. – Давай постоим, послушаем. А то увидит нас – замолкнет.

По только мы настроились слушать зяблика, как он резко оборвал песню.

– Что‑то случилось, – встревожился Пал Палыч. —Пошли!

Мы подбежали к вольере в тот момент, когда Коля закрывал дверцу. Птиц в вольере не было. Ни одной.

– А где же птицы? —заволновался Пал Палыч. – —Проворонили? Упустили? Всех сразу? Как же так?!

– Нет, мы их сами выпустили. Я выпустил, – поправился Коля, беря вину на себя.

– Кто же вам разрешил, самовольники?! – —строго спросил Пал Палыч.

– Зяблик, – насупился Вася. – Мы вместе их выпустили.

– Какой зяблик? Говорите толком!

Как оказалось, птаха, которую мы с Пал Палычем слушали, заливалась не в вольере. В гости к своим собратьям прилетел из лесу вольный зяблик. Он уселся на ветке старой груши, возле которой мы в настоящем лесу: внизу – кусты, в прозрачный потолок упирались ветвистые сухие деревца, на столике всегда были насыпаны всякие вкусные зёрна, стояла банка с водой.

Птицы быстро привыкли к людям, весело порхали с деревца на деревце, иногда цеплялись лапками за проволоку. Казалось, что пленницами они себя не чувствовали.

Затея Пал Палыча доставляла всему классу немало радости. Около своих птиц мы забывали обо всем на свете и могли без конца разглядывать краснощёких и краснолобых щеглов, скромных зеленушек с травянисто–шёлковыми грудками, хохлатых зябликов в красивом коричневом пере, ярко огневеющих зарянок и горихвосток.

По временам щеглы и зяблики начинали петь. Особенно радовали их голоса Васю. Глаза его загорались. Он с восхищением смотрел на птиц и шёпотом говорил:

– Поют, слушайте—поют!

«Пинь–пинь», —робко начинал зяблик, но вскоре замолкал, так и не допев свою ладную песенку.

– В лесу он громко поёт, – огорчённо говорил Вася. – А у нас не хочет.

В одно из воскресений, уже под вечер, я пришёл к Пал Палычу – помочь ему поработать в школьном саду.

– Пойдём сначала птиц наших проведаем, – предложил учитель.

Ещё издали мы услышали необычайно громкий, весёлый голос зяблика. Он свободно и мелодично пел, перемежая тонкое и протяжное «пиньканье» низким и резким «рюмом», словно музыкальные такты отбивал: «Пинь–пинь–пинь–рю–рю, пинь–пинь–пинь–рю–рю».

– Ишь, заливается! – сказал негромко Пал Палыч. – Давай постоим, послушаем. А то увидит нас – замолкнет.

Но только мы настроились слушать зяблика, как он резко оборвал песню.

– Что‑то случилось, —встревожился Пал Палыч. —Пошли!

Мы подбежали к вольере в тот момент, когда Коля закрывал дверцу. Птиц в вольере не было. Ни одной.

– А где же птицы? —заволновался Пал Палыч. – —Проворонили? Упустили? Всех сразу? Как же так?!

– Нет, мы их сами выпустили. Я выпустил, – поправился Коля, беря вину на себя.

– Кто же вам разрешил, самовольники?! —строго спросил Пал Палыч.

– Зяблик, – насупился Вася. – Мы вместе их выпустили.

– Какой зяблик? Говорите толком!

Как оказалось, птаха, которую мы с Пал Палычем слушали, заливалась не в вольере. В гости к своим собратьям прилетел из лесу вольный зяблик. Он уселся на ветке старой груши, возле которой мы соорудили вольеру, и принялся утешать невольников громкой, свободной песней.

Птицы в вольере сначала встрепенулись, попробовали даже поддержать песню, но потом сникли, нахохлились.

Ребята растерянно смотрели то на приунывших птиц, то на зяблика, то друг на друга.

И вот тут неожиданно для самого себя Вася распахнул дверцу вольеры, через которую сам свободно входил, когда приносил птицам воду и корм. Щеглы, чижи, зеленушки, горихвостки, зяблики, зарянки выпорхнули наружу и улетели в сторону черневшего невдалеке молодого леса…

– Вот и все, —закончил рассказ Николай.

– Главное, как мы теперь ребятам все объясним? – затосковал Вася. – Разве они поймут? – он горестно вздохнул.

– Поймут! – —серьёзно и спокойно сказал Пал Палыч и обратился ко мне: —Ты же понимаешь?

Мне очень жалко было птиц, и сам я никогда не выпустил бы их из вольеры…

Вася смотрел на меня с тревогой: пойму ли?

– А мы скажем, что они сами улетели, – попытался я ложью во спасение выручить друзей.

– Нет, – твёрдо сказал Пал Палыч. – Врать не станем. Расскажем все, как было.

Так и сделали. Погоревали в классе, но, в общем‑то, поняли… Не все, конечно, и не сразу, но поняли.

ЧУМАЗЫЕ СИНИЧКИ

На участке, полого спускающемся к реке, мы с Пал Палычем вырастили сад, богатый разнообразными породами деревьев и кустарников. В нашем саду расселилось множество птиц. На все птичьи вкусы имелись в нем и места для гнездовий, и корм. Сад был гордостью школы. Выпускники, получая аттестаты зрелости, сдавали сад тем, кто оставался в школе, наказывали беречь его, ухаживать за ним.

Каждую весну, в День птиц, мы развешивали на деревьях скворечники и дуплянки, берегли гнёзда, а зимой подкармливали птиц.

Ну, на зиму‑то их оставалось в саду не особенно много. Прилетали с поля хохлатые жаворонки; распустив веером чёрные хвосты, картинно летали белобокие сороки; вечерами на деревьях долго гомонили воробьи. Много было синичек. Закалённые птахи, они в самую лютую стужу даже лапок не отмораживали, а ведь весь день проводили «на свежем воздухе».

Синица – нарядная щеголиха: на голове у неё синий чепчик, надвинутый на белые щеки, а из‑под чепчика глядят озорные чёрные глаза. На шее – тёмный воротник, оттеняющий жёлтый передник, который прикрывает брюшко, а крылья сверху в неяркой прозелени. Синица неутомимо обшаривает деревья, выколупывая из трещин в коре окоченевших гусениц и жучков.

Каждый день после уроков мы приходили с Пал Палычем в сад, приносили в карманах птичий корм и раскладывали его по кормушкам.

Птицы привыкли к нам, подпускали близко к себе, иногда хватали корм прямо из рук.

Стали мы замечать, что с наступлением холодов наши синички из нарядных щеголих в синих чепчиках все больше превращались в каких‑то закопчённых черномазых дурнушек.

– Прямо ума не приложу, – удивлялся вместе с нами Пал Палыч. – Где они ухитрились так перемазаться?

А синички словно и не замечали происшедшей с ними перемены. Они бодро летали по нашему саду, только теперь их никак нельзя было отличить от невзрачных воробьёв.

И вот однажды Пал Палыч с таинственным видом пригласил нас к себе, как только завечереет. Обещая в ночь резкое похолодание, заходящее солнце окрасило небо в зловещие багрово–красные цвета. С севера потянуло ледяной позёмкой. Пал Палыч, одетый в дублёный полушубок и тёплый малахай, в валенках, ждал нас на пороге своего дома.

– А теперь – внимание! – торжественно провозгласил он. – Всем смотреть на печную трубу!

Мы подняли уже изрядно посиневшие носы. Ничего особенного на печной трубе не было. На фоне темнеющего неба медленно увядал светлый кизячный дымок. Мы решили, что Пал Палыч просто подшутил над нами. Но он словно угадал наши сомнения:

– Не волноваться! Минуту терпения! Сейчас начнётся!

– Что начнётся‑то, Пал Палыч?

– Сейчас увидите сами… Смотрите, смотрите!

Мы снова вскинули озябшие носы и уставились на печную трубу.

На край трубы с подветренной стороны стайкой сели неизвестно откуда взявшиеся синички. Видно было, как нахохлились они, распушили пёрышки – холодно к ночи, так хоть своими пёрышками старались утеплиться.

Когда струйки дыма совсем угасли, синички… одна за другой скрылись в печной трубе.

Мы раскрыли рты от удивления, а Пал Палыч победно улыбнулся:

– Понятно? К теплу человеческому жмутся! Вот сажей и перемазались.

Мы узнали потом, что с вечера до рассвета Пал Палыч не топил свою печку, чтобы не выкурить синичек из тёплого убежища. Сам холодал в остывающей к полуночи хате, а синичкам не давал замёрзнуть.