Текст книги "В суровом Баренцевом"

Автор книги: Гавриил Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– А у нас на корабле новичков заставляли продувать пыль в макаронах, точить напильником лапы якоря, посылали на клотик[11]11
  Клотик – точеный, обычно деревянный, кружок с выступающими закругленными краями, надеваемый на флагшток или топ–мачту.


[Закрыть] чай пить, – рассказывал старшина 1–й статьи Виктор Рыбченко. – Но за эти проделки шутникам здорово влетало от старпома.

С удовольствием слушали флотскую байку наши краснофлотцы–первогодки Александр Петров, Евгений Баринов и Георгий Алхимов. В экипаж они прибыли из Москвы, только что окончив школу радиометристов. Это было их первое плавание.

В кают–компании «Джона Леннона» после обеда собирались офицеры «Живучего». Хозяева в это время сюда не заходили – одни были на вахте, другие отдыхали после смены в каютах. Мы рассаживались, кто за длинным обеденным столом, кто за небольшим столиком для настольных игр, кто устраивался поудобнее в кожаных креслах.

Много лет прошло, а помнится все отчетливо. Вот в левом углу в кресле сидит щеголеватый брюнет. У него тонкие усики, густая копна вьющихся волос, слегка скуластое лицо и чуть раскосые глаза. Это командир минно–торпедной боевой части лейтенант Василий Лариошин. В руках он держит русско–английский словарь – времени зря не теряет. В Мурманске у лейтенанта осталась знакомая девушка Дуся. При расставании по старинному русскому обычаю она разбила «на счастье» две тарелки. Василий сам рассказал нам об этом, и мы не раз потом подтрунивали над минером.

За большим обеденным столом идет игра в домино. Старший лейтенант Лисовский – в паре с командиром боевой части наблюдения и связи лейтенантом Улановым, штурман Николай Гончаров – с командиром минно–котельной группы капитан–лейтенантом – инженером Борисом Дубововым. Вот в правом углу кают–компании сидят за шахматами замполит Ефим Фомин и врач Владимир Морозенко. Рядом болельщик – капитан–лейтенант Саша Петров, заядлый курильщик. Доктора раздражает соседство, он хмурит брови и демонстративно разгоняет рукой дым. Шахматные фигуры то и дело скатываются со столика–усиливается бортовая качка.

В ожидании своей очереди в домино, мы с лейтенантом Лысым донимаем Володю Журавлева вопросами – как по–английски звучит та или иная фраза (оба учили раньше немецкий).

А лаг судна продолжает отсчитывать пройденные мили: до Англии еще больше половины пути. Скорость конвоя – девять узлов.

30 апреля днем был обнаружен немецкий разведчик «Хе-111». Истребители с английских авианосцев атаковали и подбили вражеский самолет. Но немецкий летчик все же успел сообщить своим о том, что обнаружил большой конвой. Это случилось на подходе к острову Медвежий, который оставался справа от нас. По данным английской воздушной разведки, немцы развернули в ночь на 29 апреля 9 подводных лодок на пути движения конвоя «RA-59» к югу и юго–западу от этого острова. Обойти их позиции было невозможно.

По легкому вздрагиванию корпуса судна и шуршанию за бортом чувствовалось, что корабли вошли в район паковых льдов. Гидроакустикам подобные шорохи мешают прослушивать шумы подводных лодок.

Около восьми часов вечера 30 апреля британский эскортный корабль обнаружил вражескую подводную лодку и загнал ее на глубину. А чуть позже, когда конвой находился в 25 милях к юго–западу от Медвежьего, один за другим прозвучали два сильных взрыва.

На судне объявили боевую тревогу. Застучали каблуки по палубе. Выскочили из трюма и наши матросы, опустела кают–компания.

По левому борту, в хвосте второй колонны, окутанный клубами дыма и пара, тонул «Либерти».

На ботдеке у шлюпок одетые в спасательные жилеты строились матросы «Джона Леннона», расписанные здесь по тревоге. Однако транспорт продолжал идти прежним курсом, не снижая хода. Спасение тонущих – задача специально выделенных для этого кораблей.

На судах открыли беспорядочную стрельбу из зенитных пушек и пулеметов, принимая мелкие льдины, гребни волн и туманные буи впереди идущих за перископы подводных лодок.

Стали раздаваться выстрелы и с военных кораблей, в том числе и с авианосца «Фенсер». Куда и в кого стреляют, было невозможно разобрать.

– Палят в божий свет, как в копеечку, – прокомментировал происходящее Алексей Проничкин. Когда трассирующий снаряд пролетел над кормовой надстройкой «Джона Леннона», Лисовский, отличавшийся завидным спокойствием, начал чертыхаться:

– Вот, идиоты, самоубийством занимаются, а фашистов прозевают!

На мостике чувствовалась нервозность. Уже дважды капитан «Джона Леннона» передавал через переводчика распоряжение советским морякам спуститься в трюм. Он, видимо, опасался, что с подводных лодок увидят русских и судно торпедируют. Наш командир вынужден был отдать приказание личному составу покинуть палубу. Наверху осталось лишь несколько офицеров. Мы думали об одном: есть ли на гибнущем судне советские моряки и каковы жертвы? Кто нам это скажет?

Наконец мы увидели сутуловатую фигуру командира экипажа капитана 3–го ранга Николая Дмитриевича Рябченко, поднимавшегося на ходовой мостик. Следом шел Володя Журавлев. Лицо Рябченко было спокойным. Когда они поднялись на мостик, капитан американского судна сделал вид, что не замечает советских моряков.

– Володя, спроси капитана, были ли русские на тор педированном транспорте? – обратился к Журавлеву Рябченко.

Журавлев повторил вопрос по–английски.

Пастер, немного помедлив, процедил сквозь зубы:

– Мне это неизвестно, – и отвернулся, давая попять, что разговор окончен.

Командир и переводчик покинули мостик.

– Пойдемте в трюм к личному составу, – предложил офицерам Рябченко.

Взглянув еще раз в сторону тонущего судна, мы увидели, что к нему направляются два британских эсминца. На душе стало легче. Значит, помощь будет оказана.

Спустились в трюм. Рябченко подсел к теплому камельку, пригласил присутствующих придвинуться поближе. Затем не спеша обвел всех прищуренным взглядом и спросил с улыбкой:

– Каково быть пассажирами? Наверно, лучше стоять вахту на холоде, чем прислушиваться к взрывам, сидя в теплом трюме?

Вопрос поняли не сразу, заговорили после небольшой паузы.

– Почему не разрешают по тревогам выходить на верхнюю палубу? Трюм ниже ватерлинии, и в случае чего выбраться из него... – радист Тишкин запнулся: понял, что разговор не ко времени.

– Вы слышали поговорку: «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят»? В трюме более ста человек.

Представьте себя на месте капитана. – Командир экипажа посмотрел на обступивших его моряков. Лица их были сосредоточенны. После небольшой паузы Рябченко продолжал:

– А как же наши подводники воюют? Много они бывают наверху? А глубинные бомбы на них не сыплются?

Командир вынул из кармана пачку «Беломора», предложил рядом сидящим. Краснофлотцы вежливо отказались и стали доставать кисеты с махоркой. Закурили. Сделав две–три затяжки, Рябченко сказал:

– Вот примем корабль, тогда фрицам всыплем перцу за все.

Присутствие в трюме командира, его уверенный тон и спокойствие разрядили обстановку. Нервное напряжение спало, на лицах моряков засветились улыбки.

Рябченко понимал настроение матросов, знал, что хотя они и опытные специалисты, хорошие моряки, однако по–настоящему «войны не нюхали», не слышали взрывов бомб, не видели гибели людей. Помнится, когда к нашему эшелону в районе Кандалакши прицепляли платформы с зенитками, у многих тогда появилась настороженность: а вдруг налетит вражеская авиация? Здесь же еще хуже. Посадили всех в большую железную коробку, вместо оружия выдали надувные спасательные жилеты и запретили выходить на палубу. За бортом взрывы, звучат сигналы тревоги, грохочут пушки, а что происходит наверху – никто не знает. Это действует всегда удручающе.

Рябченко старался перевести разговор на отвлеченную тему, однако взрывы за бортом не утихали, и мысли моряков возвращались к гибели судна.

– А были на «Либерти» наши моряки? – немного «окая», спросил радиометрист Коля Коньков.

– Сведений об этом еще нет, – ответил капитан– лейтенант Фомин.

– А экипаж... спасали? – с запинкой произнес старший краснофлотец Рудь.

– Да, два эсминца и транспорт находятся там, – ответил Рябченко.

– В ледяной воде долго не продержаться. Обычно через 15–20 минут наступает переохлаждение организма, сердце останавливается, – проговорил старший лейтенант медслужбы Морозенко.

– Ну, а если больше двигаться? – испытующе посмотрел на врача Алексей Головин, командир отделения сигнальщиков.

– Ты еще про горчичники спроси, – улыбнулся Повторак.

По трапу застучали каблуки. В трюм спускался Володя Журавлев. Губы его были скорбно поджаты. Разговоры сразу смолкли. Журавлев принес печальную весть: на торпедированном «Уильяме С. Тайере» размещался экипаж «Достойного». Погибло больше двадцати человек. Команда была укомплектована черноморцами. Там же находилось и девятнадцать подводников.

Никто из нас не знал черноморских моряков, однако искренне переживал эту беду каждый.

Позже стали известны подробности случившегося.

...Время приближалось к 9 вечера, когда по распорядку дня команде положено пить чай. В кают–компании собрались почти все офицеры. Командир БЧ–П капитан–лейтенант Чулков, командир БЧ–V капитан–лейтенант–инженер Дорофеев и командир БЧ–III старший лейтенант Молотов задержались. В ожидании чая шел разговор о предстоящем праздновании Первого мая.

В верхнем кормовом трюме в это время проходило построение личного состава для перехода в столовую, находившуюся в носовом трюме. Выравняв шеренги, дежурный старшина 2–й статьи Вовк подал команду: «Нале–во!» – и тут раздался огромной силы взрыв, через несколько секунд за ним последовал второй. Настил вздыбился и обрушился. Вместе с обломками в воду попадали люди.

Торпеды угодили в носовой трюм и машинное отделение. Корабль разломился на три части. Носовая и средняя части судна через пять минут затонули, но корма еще держалась на плаву. Случайно оказавшиеся в кормовой части офицеры «Достойного» Л. Д. Чулков и И. Д. Дорофеев немедленно бросились в трюм к личному составу. Они прежде служили на эсминце «Железняков» и боевого опыта им было не занимать.

Осмотревшись, Чулков понял, что конвой продолжает следовать тем же курсом, а помощи не видно. На всякий случай приказал комендорам стать к кормовому орудию и подготовить боезапас к стрельбе – ведь неизвестно, что ожидает впереди. Затем Чулков взял на себя руководство спасением команды. Веревками и подручными средствами стали извлекать из нижнего трюма пострадавших. Дорофеев вместе с трюмными быстро осмотрел отсек и, убедившись, что вода не поступает, организовал изготовление плота из крышки люка. Оставшимся на корме Чулков объяснил обстановку, приказал ждать – должна же подойти помощь. Тем, кто оказался в воде, были сброшены спасательные средства.

Помощь подошла через полчаса, показавшиеся всем вечностью. Американский транспорт «Роберт Идеи», шедший концевым в колонне, спустил шлюпки и в них стали подбирать людей, плававших в воде. Британский эсминец «Вольтер» также спустил шлюпку, а затем подошел к правому борту аварийного судна. Была большая зыбь и пришвартоваться к транспорту удалось с трудом. Тем не менее на эсминец сняли 70 человек. Другой эсминец – «Олень» с подходом задержался – он описывал круги, сбрасывая глубинные бомбы на обнаруженную лодку.

Из воды в полубессознательном состоянии подняли штурмана «Достойного» капитан–лейтенанта Льва Лезгина, командира зенитной батареи лейтенанта Виктора Бабия и несколько старшин и краснофлотцев. Старпом «Достойного» капитан–лейтенант Владимир Беспалов был без сознания. В течение двадцати минут ему делали искусственное дыхание, растирали, и он очнулся.

Большую часть советских моряков удалось спасти. Погибло восемь офицеров, четырнадцать старшин и краснофлотцев. Восемнадцать человек получили ранения и контузии. Были жертвы и у американцев[12]12
  ЦВМА, ф. 1401, оп. 19560, д. 3, л. 1.


[Закрыть].

Всех спасенных разместили на английском эсминце «Вольтер». Моряки английского корабля радушно встретили пострадавших, поделились с ними одеждой, накормили и обогрели. По прибытии конвоя в Англию (порт Гринок) больных и раненых направили в госпиталь.

В тот предпраздничный вечер никому не хотелось спать. Погибли люди, наши советские люди, и это не могло не взволновать моряков. Глубокая скорбь в душе каждого соседствовала с жаждой мести фашистским пиратам за их злодеяния. .Да и молодость брала свое. На нарах и импровизированных «стульях» из ящиков и чемоданов офицеры сидели со старшинами и краснофлотцами, беседовали о разных разностях.

Это удивило американского матроса, спустившегося в трюм. Широко раскрытыми глазами он смотрел на командира, сидящего среди матросов, и так растерялся, что забыл, зачем пришел. И как тут не растеряться, если в «демократической» Америке не принято, чтобы офицеры находились в матросском кубрике.

– Что вы хотите? – обратился к матросу главный старшина Журавлев.

– Командера[13]13
  Командер (англ.) – капитан 3–го ранга.


[Закрыть] просят в штурманскую рубку, – доложил матрос.

Рябченко и переводчик вышли наверх. В рубке у радиоприемника сидел второй помощник капитана. Из динамика, прерываемая писком «морзянки», доносилась хрипловатая речь.

– Немцы передают сводку военного командования, – сказал американец и жестом призвал к вниманию.

Через несколько минут весь экипаж уже знал содержание сводки гитлеровцев. Они сообщали, что, атакуя наш конвои, потопили восемь транспортов и пять эскортных кораблей[14]14
  «Морской сборник», 1945, No 4, с. 32.


[Закрыть].

– Туго приходится фашистам, если так гарно брешут, – прокомментировал краснофлотец Рудь.

– Собака лает, а караван идет, – добавил Головин, командир отделения сигнальщиков.

До позднего вечера в трюме не прекращались разговоры.

Забравшись на верхнюю койку и пожелав своему другу «спокойной ночи», я пытался уснуть. Но сон почему-то не приходил. Внизу ворочался на койке Никольский.

Морская трагедия не выходила из головы. Многие из погибших пережили суровые годы войны и не раз смотрели смерти в глаза. А тут эти торпеды...

Утром мы узнали, что враг не оставил надежду атаковать транспорты. Ночью немецкая подводная лодка выпустила в эскортный корабль. акустическую торпеду. Корабль имел на буксире акустический охранитель, и это спасло его – торпеда взорвалась за кормой.

Фашистские подводные лодки вели себя нагло и даже с рассветом не погружались. В утренних сумерках самолеты с английского авианосца «Фенсер» неоднократно атаковывали их.

Между тем волнение моря усилилось. За завтраком разговаривали мало. А хотелось отвлечься от грустных мыслей – ведь день-то какой – Первое мая. Каждый хорошо помнил, как праздновали его в предвоенные годы.

Это был уже третий военный Первомай. Его отметили праздничным обедом. Каждому члену экипажа были выданы и «сто граммов». Старший кок Василий Феофанов, большой мастер своего дела, на этот раз постарался особенно.

После обеда все перешли в соседний трюм, где обычно коротали время. Из динамика доносились звуки легкой музыки. Вдруг мелодия прервалась, послышался хрипловатый свист в эфире, а затем раздался четкий и хорошо знакомый всем голос Левитана, читавшего Первомайский приказ Верховного Главнокомандующего. Он словно вернул нас на Родину, приблизил к Москве, от которой мы находились за тысячи километров. Слова из приказа: "...Дело состоит теперь в том, чтобы очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы Советского Союза по всей линии, от Черного до Баренцева моря"[15]15
  «Правда», 1944, 1 мая. 28


[Закрыть], произнесенные диктором с особым подъемом и пафосом, глубоко запали в душу. Каждый из нас был готов сразиться с ненавистным врагом, осквернившим родную землю. Поэтому еще сильнее стало желание в кратчайший срок выполнить задание, вернуться с кораблями на Родину, чтобы бить фашистскую нечисть. Об этом говорили моряки на митинге, стихийно возникшем в трюме «Джона Леннона».

...Половина пути осталась позади. Мы все больше спускались к югу. Заметно потеплело, чаще выглядывало солнце. Противолодочные самолеты авианосца непрерывно летали вокруг конвоя. Однако гитлеровские лодки не оставили попыток проникнуть через линию охранения.

Жизнь на судне без определенных занятий и обязанностей всем порядком наскучила: тяжело военному человеку в боевой обстановке быть без дела, особенно в таких условиях, в каких находились мы. Говорят, со стороны опасность воспринимается острее. Это верно.

После Первого мая на «Джоне Ленноне» установили порядок: раз в сутки транслировались последние известия из Москвы. Мы снова обрели связь с Родиной. И в обращении хозяева стали приветливее, чаще вступали в разговоры, угощали сигаретами. Просили монету или звездочку на память. Американские моряки проявляли искренний интерес к Советской стране, к нашей жизни, рассказывали о своей нелегкой службе.

Видя спокойные лица русских, порядок и дисциплину в советской команде, американцы недоумевали:

– Страх – естественное чувство. Разве вы не испытываете его?

– Испытываем, – отвечали мы. – Но страх может подавить и сломить только слабого человека.

– А в чем ваша сила? – допытывались хозяева.

– В сознании долга перед своей Родиной, в готовности защищать ее не щадя жизни.

Постоянно поддерживали в нас боевой настрой, высокий моральный дух заместитель командира по политчасти Фомин и парторг Лысый. Лейтенант Лысый – старый партийный работник и опытный пропагандист, перед самым выходом в море раздобыл где–то карту Европы, укрепил ее на деревянном щите в трюме. Красными флажками на карте обозначил линию фронта. Она проходила уже через Прибалтику, Белоруссию, Западную Украину и Румынию. Завершалось освобождение Крыма. За дни похода флажки заметно переместились на запад, и это очень радовало. Взглянуть на карту приходили и американские моряки. Успехи Красной Армии они оценивали одним словом: «О'кэй!».

Беседы, митинги, коллективное прослушивание сводок с фронтов, игры, концерты самодеятельности – все это проходило в трюме. Такое тесное общение членов экипажа, не знавших прежде друг друга, оказалось весьма полезным. Мысли, настроение и поступки моряков были у всех на виду. Прошла всего неделя, а многие успели подружиться, сблизиться. Экипаж становился здоровым сплоченным коллективом.

На восьмые сутки пути слева по курсу открылась земля – Оркнейские острова, где расположена хорошо известная морякам всего мира английская военно–морская база Скапа–Флоу. Через пролив Норт Минч, огибая островки и мысы, вошли в пролив Ферт–оф–Клайд. 7 мая в час ночи транспорты стали на якорь близ порта Гринок[16]16
  Гринок – небольшой город–порт с развитой судостроительной промышленностью, расположен в 35 километрах западнее Глазго.


[Закрыть].

Весть о прибытии советских военных моряков быстро облетела город. Как только выгрузились, нас обступила возбужденная толпа местных жителей. Они приветствовали нас, энергично выбрасывая вверх два пальца правой руки, раздвинутых латинской буквой «V». Многие скандировали: «Секанд франт! Секанд франт!» («Второй фронт! Второй фронт!»). Как позднее выяснилось, англичане были уверены, что советские военные моряки прибыли в Англию для участия б высадке десанта на французское побережье. Забегая несколько вперед, замечу, что через месяц после нашего прибытия в Гринок, 6 июня 1944 года, союзники действительно высадились на северо–западе Франции. Мы, хотя и находились в этот период в Англии, в этой операции участия не принимали. Перед нами стояла другая задача.

Инженеры, переодетые в матросскую форму

Прибывших в Гринок советских моряков двумя группами отправили в военно–морскую базу Розайт. Перед посадкой в вагоны представители английского Красного Креста каждому из нас вручили по сандвичу.

В вагоне напротив меня сидел старший краснофлотец Иван Клименко. Он молча жевал бутерброд и смотрел в окно.

О чем задумались? – поинтересовался я.

– А знаете, товарищ лейтенант, этот бутерброд в общем-то пустяк, а приятно: все-таки внимание.

Я согласился с ним.

Вагончики с мягкими сиденьями были маленькие, но уютные. Железнодорожная колея значительно уже нашей, и вагоны под стать колее. Паровоз с крошечным тендером со стороны казался игрушечным, но вез довольно быстро. Через полчаса поезд сделал остановку в Глазго – третьем по численности населения городе Англии и крупнейшем судостроительном центре. Бросалось в глаза обилие рекламных щитов с названиями фирм и судостроительных компаний: «Джон Браун», «Литгоу», «Харленд энд Вулф». Около тридцати компаний заняли своими предприятиями прибрежную полосу на протяжении 20 миль.

После короткой стоянки поезд помчался дальше. Верфи, роскошные жилые дома и жалкие трущобы Гор–балз на южном берегу Клайда – все это осталось позади. Пригороды выглядели непривычно для нашего глаза: серые стандартные дома с многочисленными трубами на железных и черепичных крышах; у домов – карликовые палисаднички с яркой ухоженной зеленью и узенькими асфальтированными дорожками.

Через два часа экспресс доставил нас в военно–морскую базу Розайт, расположенную по соседству с красивым городом Эдинбургом – столицей Шотландии. Этот старинный город, родина знаменитого Вальтера Скотта, раскинулся на холмах вдоль южного берега залива Ферт–оф–Форт. В военно–морской базе Розайт нам предстояло принять линейный корабль «Ройял Соверин»[17]17
  Линкор «Ройял Соверин» вступил в строй в 1916 году. Водоизмещение 33 500 тонн. Вооружение: 8 орудий калибра 381 мм, 12–152 мм, 4–102 мм и зенитные автоматы. Мощность машин 40 000 л с. Максимальный ход 22 узла, экипаж 1140 человек. (Е. Шведе. Военные флоты в 1937 г. М., Воениздат, 1938, с. 14).


[Закрыть] и четыре подводные лодки.

Подводников поселили на стоявшем в ремонте авианосце «Чейсер», часть линкоровцев – на «Ройял Соверине». Команды эсминцев и остальную часть экипажа линкора временно разместили на огромном пассажирском пароходе – бывшем русском лайнере «Императрица России». На этом судне в 1920 году бежали из Крыма остатки врангелевских войск. Англичане, верные своему консерватизму, сохранили не только название парохода, но и русские надписи на служебных помещениях и каютах.

В день нашего прибытия в базу произошел курьезный случай. Когда буксир с экипажем «Живучего» швартовался к борту лайнера, наше внимание привлекла группа матросов, стоявших у фальшборта этой громадины. Они выкрикивали что-то в наш адрес на чистейшем русском языке.

– Смотри, сколько русских эмигрантов, – удивился капитан–лейтенант Фомин.

– И откуда они знают нас? – недоумевали многие.

Поднявшись на борт «Императрицы», мы поняли все. Матросы, которых мы приняли за англичан, оказались членами экипажа эсминца «Достойный», которых 30 апреля подобрали английские корабли эскорта, после того как немецкая подводная лодка торпедировала американский транспорт. В тот трагический день многие моряки «Достойного» лишились форменной одежды. Согласно правилам морского гостеприимства, англичане накормили спасенных, обогрели и снабдили своим обмундированием.

На «Императрице» рядовой состав «Живучего» разместился в носовых кубриках, офицерам были предоставлены двух– и трехместные каюты, отделанные красным деревом. Теперь все здесь лишь напоминало о былом великолепии – убранство кают потускнело, а изрядно потертая кожа диванов и облупившаяся краска на подволоке говорили о том, что судно «доживает» свой век.

Не очень уютно почувствовали мы себя в кают–компании во время еды. Одновременно с нами за большим столом на восемь мест обедали офицеры английских ВМС. Рядом за таким же столом сидели мы. Перед каждым в каком–то непонятном нам порядке были разложены ножи, вилки, ложки разной формы и размеров. Пожилой официант на большом подносе принес много мелких тарелочек с острой и сладкой закуской. Посреди стола стояли небольшие сосуды и бутылочки с соусами и приправами, а также два сосуда большого размера с розоватой жидкостью – как оказалось, для ополаскивания рук. В двух тарелочках – хлеб, очень мягкий и белый, нарезанный мелкими ломтиками.

Английская кухня не привела нас в восторг. От непривычного русскому желудку чередования соленых и сладких блюд у многих заболели животы. В следующий раз, чтобы избежать этой неприятности, командир артиллерийской боевой части Лисовский решил схитрить: поданные официантом сладкие блюда он отодвинул в сторону, оставляя их на «третье». Официант же, очевидно, решив, что русскому они не по вкусу, убрал их вместе с грязными тарелками, оставив Лисовского без «сладкого».

Эту оплошность не раз потом вспоминали на корабле и подшучивали над Анатолием.

Но недолго нам пришлось пользоваться английской кухней. Через три дня экипажи эсминцев покинули Розайт. Специальный пассажирский поезд повез нас к месту стоянки эскадренных миноносцев – в Норт–Шилдс.

Слева из окон вагона видны были стапели многочисленных верфей, корпуса судоремонтных заводов, портовые сооружения, доки со стоявшими в них судами. Справа тянулись многочисленные заводские и фабричные корпуса, перемежавшиеся жилыми строениями больших и мелких «таунов»[18]18
  Таун (англ.) – город.


[Закрыть] и «вилиджей»[19]19
  Вилидж (англ.) – деревня.


[Закрыть]. Среди этого нагромождения железа и камня островками казались редкие карликовые поля с ранними всходами. То и дело мимо окон мелькали встречные составы. На бортах товарных вагонов белой краской были выведены цифры, обозначавшие грузоподъемность, – 5 тонн. Это напоминало нам детскую железную дорогу. Как-то не укладывалось в сознании: индустриальная мощь и «игрушечный» железнодорожный транспорт.

На одной из остановок у паровоза собрались вышедшие размяться моряки. Рослый, широкоплечий старший краснофлотец Рудь из артиллерийской боевой части попытался рукой дотянуться до трубы паровоза. А Лисовский, любитель пошутить, спросил его с серьезной миной на лице:

– Рудь, как думаете, могли бы мы вдвоем перевернуть этот паровоз?

– Разрешите попробовать, товарищ старший лейтенант? Я и один справлюсь! – поддержал шутку комендор.

Приятно было видеть теплое отношение к советским морякам жителей окрестных мест. Они приходили на станции, приветствовали нас из окон домов, фабричных корпусов.

Поездка заняла около четырех часов. Норт–Шилдс, где нам предстояло теперь жить и работать, это маленький городок на северном берегу реки Тайн, предместье Ньюкасла. На противоположном берегу Тайна расположен Саут–Шилдс, более крупный город со 100 тысячами жителей. В нем сосредоточены основные судоверфи северо–восточного района Англии.

Эсминцы, выделенные для приемки, стояли «на приколе» в «Альберт–доке» и «Тайн–доке». Нашему экипажу достался эсминец «Ричмонд»[20]20
  Корабль был заложен 10 июня .1917 г. в морском доке Калифорнии (США) под названием «Файрфакс». Был спущен на воду 15 декабря того же года и 6 апреля 1918 года вступил в строй. В 1940 году эсминец в числе 50 таких же кораблей был передан Англии, где прошел модернизацию.


[Закрыть], которому в недалеком будущем предстояло стать «Живучим». Еще со стенки мы обратили внимание на его, мягко говоря, необычный внешний вид. В архитектуре носовой части и мостика не было той стремительности, которая присуща кораблям атакующего класса. Не впечатляло и артиллерийское вооружение: две пушки – 102–миллиметровая в носу и 76–миллиметровая в корме, четыре 20–миллиметровых автомата «эрликон» и один (а не два, как обычно на эсминцах) трехтрубный торпедный аппарат в средней части корабля. На баке был установлен двадцатичетырехствольный противолодочный реактивный бомбомет «Хеджехог» («Еж»), на корме – два бортовых бомбомета и бомбосбрасыватели. Эсминец имел две турбины «Парсонс» и четыре паровых котла «Торникрофт», обеспечивавшие мощность 24 200 лошадиных сил и максимальный ход 26 узлов. Из новой техники на нем были радар и гидроакустическая станция «Асдик». Самую же главную «достопримечательность» корабля составляли четыре высокие цилиндрические дымовые трубы.

Корпус эсминца при сравнительно большой длине (95 м) имел малую ширину – всего 9,3 м. Водоизмещение – 1090 тонн[21]21
  Tanes Figlur.'j Ships w. 1944–1945. p 68.


[Закрыть]. Верхняя палуба была в крайне запущенном состоянии, борта и надстройки во многих местах покрылись ржавчиной.

Устроившись на новом «месте жительства», моряки разбрелись по кораблю – каждому хотелось получше рассмотреть свое «хозяйство». На ознакомление с эсминцем много времени не потребовалось. Уже через полтора–два часа па палубе и в кубриках шел оживленный обмен мнениями. Мы с Анатолием Лисовским направились к группе краснофлотцев, расположившихся на юте. Еще издали услышали голос старшего боцмана:

– Это не боевой корабль, а «Севрюга» из кинофильма «Волга–Волга».

Моряки дружно засмеялись. Потом кто-то запел:

– А–ме–ри-ка Ра–ссии па–да–ри–ла па–ра–ход...

Снова взрыв смеха, ядовитые реплики...

Да, эсминец многим, как говорится, не приглянулся. Узнав о настроении команды, Рябченко собрал офицеров:

– Идите в кубрики и разъясните личному составу, что корабль теперь будет наш. Все мы должны сами привести в образцовое состояние, изучить механизмы и оружие, чтобы умело использовать их в бою. Враг силен, и в борьбе с ним пригодится старая техника, если она будет в умелых руках.

После небольшой паузы командир улыбнулся и не то в шутку, не то всерьез сказал:

– А вы знаете, что на эсминцах кованые кили? А это тоже что-то значит.

Тогда эти слова не произвели на нас впечатления, но впоследствии мы не раз вспоминали их. Но об этом позже.

Разъяснения командира экипаж понял правильно. О «Севрюге» я ни разу с тех пор не слышал на корабле. Но вот термин «шип»[22]22
  Шип (англ) – корабль, судно.


[Закрыть] прочно закрепился за эсминцами.

У правого борта «Ричмонда» стоял «Челси», на котором разместился экипаж «Жесткого», тоже укомплектованный тихоокеанцами.

У англичан уже был разработан план приема кораблей. Но нас он не устраивал: слишком много времени требовалось для его осуществления. Вице–адмирал Левченко предложил наш план, обеспечивавший более быструю и продуктивную работу.

Чтобы как можно скорее освоить корабли, привести их в надлежащее состояние, нашим экипажам нужно было прежде всего вселиться на них. Настойчивые просьбы командования Отряда о немедленном размещении всех советских экипажей на принимаемых кораблях шли вразрез с планами англичан, и они пытались создавать разные помехи в этом. Дело дошло до открытых выпадов. Начальник штаба военно–морской базы Розайт предложил командующему Отрядом и его штабу переселиться с линкора «Ройял Соверин» на «Императрицу России», мотивируя это жалобой командира линкора Пейджа на то, что ему «мешают работать». Требование англичан было оставлено без внимания.

Все восемь эсминцев находились в вооруженном резерве. В том виде, в котором корабли предъявлялись к передаче, принимать их было нельзя – ни один эсминец выйти в море не мог. Вооружение было крайне запущено. Торпедные аппараты проржавели и не разворачивались. Не в лучшем виде оказались и бомбовые устройства. Стволы орудий имели большой расстрел. Без предварительного освобождения от грязи и ржавчины главных и вспомогательных механизмов трудно было оценить их техническое состояние. Котлы на четырех эсминцах требовали смены водогрейных трубок, а главные машины нуждались в переборке и перезаливке подшипников. Даже валы турбин заржавели. Водонепроницаемые переборки были проницаемы не только для воды, но и для крыс и тараканов, которые расплодились в трубопроводах и арматуре.

Из личных наблюдений и бесед с английскими моряками мы вынесли впечатление, что в британском королевском флоте не принято следить за содержанием техники и вооружения, что корабли здесь работают на износ. Никому не было дела и до того, как расходуются топливо и материалы. Как-то я попросил Честера, минно–артиллерийского офицера, заменить рваный парусиновый мешок для отбора стреляных гильз у «эрликонов». Английский офицер удивился: