Текст книги "Мост над бездной"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

«А сколько дерзости есть у меня?» Вот лежит Ингегерд, и ее лицо всего на расстоянии ладони от его глаз… «Сколько дерзости у меня?»

Сердце Ршавы колотилось не только от похоти, но и от страха. Он боялся нарушать обеты: если он это сделает, ему грозит вечный лед. Но Ршава не хотел прожить всю жизнь, так и не узнав, что значит быть мужчиной. Он не хотел умереть в одиночестве после долгой одинокой жизни. Но если он сдержит клятву, принесенную в молодости, то разве не кончит свои дни именно так? Да – теперь он понимал это с безупречной логической ясностью.

Сердце билось так громко, что прелата изумляло, почему она его не слышит. Он осторожно подался вперед и легко – совсем легко! – провел губами по губам Ингегерд. Она улыбнулась во сне… и открыла глаза.

Ршава успел отпрянуть, но это уже не имело значения. Ингегерд поняла, что произошло. Она рассердилась меньше, чем могла бы, – меньше, чем он ожидал, – но удовольствия отнюдь не выказала.

– Святейший отец, так не пойдет, – произнесла она.

«И это после того, как я спасал ее несколько раз!..» Ршаву обуял гнев; ему стало все равно, что думает и чувствует Ингегерд. «И это в то время, когда она все еще лежит в моих объятиях».

Очевидно, эти мысли отразились на его лице, потому что Ингегерд сказала:

– После такого нашим путям лучше разойтись. Отныне я рискну и одна поеду. Верхом на лошади и ведя за собой вьючную с припасами, я вполне справлюсь.

– Нет. – Ршава покачал головой. – Твой муж поручил мне заботиться о тебе. И я буду о тебе заботиться.

Ингегерд повторила его жест:

– Так не пойдет. Вы хотите… заботиться обо мне так, как это только Гимерию позволено.

– И это твоя благодарность за все?

– Я вам благодарна. За все благодарна. Но я вижу, что теперь вы большего хотите, чем благодарность, а большего я не могу дать.

Она попыталась отстраниться. Руки прелата стиснули ее, и это удивило Ршаву почти так же, как и саму Ингегерд.

– Один последний… настоящий поцелуй, – услышал он собственные слова.

Глаза Ингегерд распахнулись. Она стала придвигаться к нему… и ударила коленом, целясь в пах. Несомненно, она намеревалась бросить его корчащегося от боли, а потом взять лошадь и уехать, прежде чем он сможет что-либо предпринять.

И ее план сработал бы, если бы Ршава не подставил ногу под удар колена. Святейший отец ясно понял, что она замышляла, и его гнев превратился в ярость.

– Это и есть твоя благодарность? – прорычал он.

– Вы получили то, что заслужили! – парировала Ингегерд. – А теперь отпустите меня!

– Что я заслужил? Клянусь благим богом, я возьму то, что заслужил! – рявкнул Ршава, позабыв обо всем, кроме ярости.

Ингегерд снова ударила его коленом, а затем – кулаком по лицу. Она была рослой и сильной женщиной, и прелату стало больно. Но сопротивление лишь разъярило его. Он сам ударил Ингегерд изо всех сил. Ее голова дернулась назад. Женщина продолжала сопротивляться, но после удара ее движения стали медленными.

– Я возьму то, что заслужил, – повторил Ршава и задрал ее длинную шерстяную юбку. Вид ног Ингегерд только воспламенил его, хотя она пыталась лягаться и отбиваться. Когда он поднял рясу, то уже превратился в человека на грани безумия.

Ингегерд закричала, но услышать ее было некому. Они свалились с узкой кровати. Набитый соломой матрас или голая земля – сейчас прелату было все равно. Как Ингегерд ни билась, он все же взгромоздился на нее.

– Ах-х-х! – выдохнул он, войдя в нее, – скорее от торжества, чем от удовольствия.

Ингегерд укусила его за руку. Теперь завопил он – и бил ее другой рукой, пока она не разжала зубы. Кровь Ршавы и ее собственная кровь смешались на ее лице. Прелат не понимал, какими словами на языке халогаев она называет его, но то явно были неласковые слова. Но ему было все равно – все равно, пока он одолевал ее!..

– Ах-х-х! – крикнул он, кончив.

Он ощутил меньше удовольствия, чем ожидал, – и одновременно больше. Что при этом испытывала Ингегерд… он даже не думал об этом, пока его ослеплял восторг.

Наконец его лихорадочное возбуждение прошло. Он слез с нее и привел одежду в порядок. Ингегерд лежала на полу, все еще с задранной юбкой и голыми ногами. Ршава взглянул на свою руку. Она до сих пор кровоточила. Прелат удивленно покачал головой. Неужели Ингегерд действительно его укусила? Неужели он действительно сделал с ней такое? Ответы были очевидны.

– Может быть, ты и права, – сказал Ршава. – Нам будет лучше ехать отдельно.

Иного извинения он сейчас выдавить из себя не мог. Он знал, что согрешил, но не ощущал себя грешником. И хотя боль в руке напоминала о том, что он натворил, прелат чувствовал себя хорошо, даже прекрасно.

Ингегерд перекатилась дальше от него и сухо вопросила:

– Кто заставит тебя за твою глупость заплатить?

– Глупость? – К Ршаве начал возвращаться гнев. Неужели она не понимает, почему он сделал то, что сделал? – Это был… комплимент твой женственности.

Она подняла голову:

– Разве я не попросила убить меня, прежде чем хаморы меня таких комплиментов удостоят?

– Я же не хамор! – возмутился Ршава.

– Да, верно. Ты хуже хамора. Они всего лишь сделали бы то, что сделали. А ты не только сделал, но еще и лгал. Воистину Скотос глубоко в твою душу когти запустил.

– Это не так! – почти взвизгнул Ршава. Она указала на его величайший тайный страх. Но это не может быть правдой. Это не должно быть правдой! И если его проклятия срабатывали, то силу им придал какой-то другой источник, но только не темный бог. – Я не стану слушать твою ложь, – добавил прелат и отошел.

– Тебе не избежать мести, в этом мире или в другом, – нагнали его слова Ингегерд.

– Нет! Лжешь!

Он услышал, как Ингегерд за его спиной встала. Потом раздался какой-то негромкий звук, словно она что-то взяла. Прелат обернулся. Она держала нож и шла к нему с жуткой целеустремленностью.

– Тебе не избежать мести, – повторила она.

– Нет! – Ршава вытянул раненую руку, то ли желая удержать женщину на расстоянии, то ли по другой причине, которую он не желал признать даже для себя, пока этот момент не настал – или миновал… – Нет! Проклинаю тебя, нет! – крикнул он со страхом и яростью.

Глаза Ингегерд закатились. Нож выпал из обессилевших пальцев. Гнев на ее лице сменился пугающим равнодушием. Она пошатнулась… и упала. Ршава уже видел немало смертей, и теперь знал: она мертва.

– Нет! – завопил он, пытаясь изгнать не только этот момент, но и все, что привело к нему. Но где было начало всему? Когда он изнасиловал Ингегерд? Когда они вместе бежали из Скопенцаны? Когда он призвал проклятия на собственную голову, если крестьяне-беженцы причинят вред городу? Когда хаморы затопили Видесс? Когда Гимерий поручил ему заботу об Ингегерд? Когда Малеин и Стилиан начали войну?

Женщина, которая была ему дорога – и которую он, как полагал, любил, – лежала у его ног не только мертвая, но еще и изнасилованная. А почему она умерла? Разумеется, потому, что он ее проклял. А как он мог ее проклясть – и не только ее, а кого угодно? Только призвав на помощь силу темного бога. И никак иначе.

«Скотос услышал меня, – подумал Ршава. – Да, Скотос услышал меня и показал, что услышал. Может быть, Фос тоже слышал меня, но никогда не давал об этом знать. Тогда кто же из них более сильный бог?»

Да, в самом деле – кто же?

Глава 7

От фермы Ршава ехал в одиночестве. Снег не прекращался, хотя и сыпал уже не так густо. Но Ршаве было плевать на снег. Даже если бы метель усилилась, прелат все равно покинул бы крестьянскую хижину. Он все еще надеялся оставить там свои грехи и ошибки.

Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, насколько тщетной была эта надежда. Тело Ингегерд лежало в орошенном доме. У Ршавы не хватило духу прикоснуться к женщине вновь – даже вытащить наружу и присыпать снегом. Но воспоминания о том, что он с ней сделал – и о насилии, и о проклятии, – до сих пор пылали его мозгу. Как бы страстно он этого ни желал, он не мог сбежать от своих грехов. Куда бы он ни ехал, они останутся с ним.

«Она сама во всем виновата, – решил он. – Если бы она уступила, как ей и положено, ничего этого не произошло бы».

Прелат знал, что пытается успокоить совесть. Это знание не мешало ему гневаться на Ингегерд и на себя. Вскоре оно не помешало ему гневаться на нее вместо себя.

Когда это до него дошло, он очертил напротив сердца знак солнца.

– Фос! – воскликнул Ршава. – Не дай мне вести себя так!

Но молитва показалась ему слабой, бесполезной и пустой. Такими в последнее время казались все его молитвы владыке благому и премудрому. Что сделал Фос в ответ на его все более отчаянные воззвания? Что-нибудь? Хоть что-то? Насколько Ршава мог судить, ничего.

И что это означало? Он вновь и вновь спрашивал себя и шарахался от приходящих на ум ответов. Теперь же, трясясь на юг по заснеженной равнине в седле хаморской лошадки, он впервые по-настоящему задумался над ними.

Мир, где он живет, – поле битвы между Фосом и Скотосом, между светом и тьмой, между добром и злом. Этому Ршаву научили с детства, в это он верил и сейчас. От границы с Макураном до границ Халоги не нашлось бы видессианина, который не согласился бы с ним.

Видессиане поклонялись Фосу. Они молились благому богу. Все они верили, что в конце концов Фос восторжествует, что он заключит Скотоса в вечный лед и в мире воцарится добро. И Ршава верил в это с детских лет – но верил бездумно. Так школьник не подвергает сомнению то, что ему рассказывают на уроке.

Теперь, вместо того чтобы просто верить, он задумался. Каковы доказательства?

– Священные писания Фоса, – произнес он вслух, как будто кто-либо (возможно, его лошадь) это отрицал.

И все было прекрасно… пока Ршава не начал сравнивать священные писания с тем, что видел вокруг себя. Грех расцвел пышно, как никогда. Империю Видесс пожирала гражданская война. На ее территорию ворвались хаморы. Они бродили по ней где хотели и делали все, что хотели. Магия и молитвы оказались бессильны их остановить.

– И Фос оказался глух к моим молитвам. Ни одной из них он не услышал, – поведал Ршава лошади. – А может быть, и услышал, но у него не нашлось сил ответить. И все же я могу проклинать, и когда я это делаю, проклятие срабатывает.

Он вспомнил лежащее на снегу тело Токсара. Вспомнил, как тряслась под ногами земля и рушились стены Скопенцаны. Вспомнил, как валились с лошадей кочевники и как другие замертво падали в лесу. И вспомнил, как упала на пол фермерского домика Ингегерд, женщина, которую он… любил? И которой дал идеальный повод его ненавидеть. Ингегерд, которая изо всех сил старалась его убить.

Нет, даже в седле он не сможет уехать от того, что натворил. Он везет это с собой – куда угодно и навсегда. Воспоминания никогда не уйдут. А что они значат для него, для империи и всего мира… он все еще размышляет над этим. Он подозревал, что будет размышлять еще долго, если в этом обезумевшем мире у него окажется время на долгие размышления.

Тем временем он ехал на юго-запад. До тех пор пока Ршава находился на открытой местности, он почти не испытывал страха. К лучшему или к худшему – к лучшему и к худшему, – но проклятия защитят его от варваров, если он заметит их раньше, чем они подберутся на расстояние выстрела из лука. Он начинал тревожиться, лишь когда приходилось ехать через лес. Из засады на него могли напасть быстрее, чем он заметит нападающих.

Но все такие места он миновал благополучно. Постепенно Ршава пришел к выводу, что хаморов в лесу можно не опасаться. Ведь они степняки, и лес для них место странное, тесное и опасное. Однако другой вывод, сделанный позднее, заставил его вновь насторожиться. Хаморы могут и не рыскать по лесам, зато там могут скрываться бандиты-видессиане, которых не напугаешь высокими деревьями и мрачными тенями.

На ночь прелат остановился с подветренной стороны каменной ограды – лучшего укрытия он отыскать не сумел. Если он не станет разводить огонь, то может привлечь волков, а если станет, его могут заметить бандиты. Решив, что люди опаснее, Ршава предпочел темноту. И лишь после полуночи ему пришло в голову, что он словно оказался во владениях Скотоса.

Он поужинал копченым мясом и мукой грубого помола, смочив ее водой из растопленного во рту снега. А ведь это Ингегерд догадалась пошарить в седельных сумках хаморских лошадок. Она многому его научила – и многому из этого он предпочел бы не учиться.

– Дело сделано, – сказал он и вздрогнул от звука собственного голоса. Если не считать споров с собой, Ршава мало говорил с того момента, когда отъехал от фермы, где все еще лежала Ингегерд. Но все же он повторил: – Дело сделано, – и добавил: – Его нельзя изменить. Теперь уже ничего нельзя изменить. И с этого места я буду жить дальше.

Натянув на себя всю одежду и завернувшись во все имевшиеся одеяла, он улегся на снег. Если забыть о лошадях неподалеку, вокруг него словно раскинулся ад Скотоса – темная и замерзшая пустыня. Если он закоченеет насмерть, сильно ли изменится мир? Или нечто подобное было, есть и останется навсегда?

Ршаву затрясло, но не от холода. Он не мог закрыть глаза, страшась, что утром не проснется…

Но он проснулся – и начал возносить молитву Фосу в благодарность за то, что благой бог дал ему сил пережить долгую и холодную ночь. Знакомые слова застревали в горле, словно они там замерзли. Что сделал благой бог для Ршавы, для Скопенцаны, для Видесса? Насколько прелат мог судить, ничего. Нет, царящий вокруг хаос – наверняка работа Скотоса.

«Так мне что, следует теперь восхвалять темного бога?» Он отшатнулся от черной мысли, как отпрянула бы от скорпиона степная лошадка. Но, засев в голове, эта идея уже отказывалась уходить.

После завтрака, ничем не отличавшегося от ужина, Ршава поехал дальше. И вновь ему хотелось оставить у каменной ограды идею восхваления Скотоса. И вновь ему пришлось везти ее с собой, независимо от желания или нежелания. «Если я доберусь до столицы, сколько к тому времени наберется мыслей, от которых мне захочется сбежать?»

Но какой у него имелся выбор? Если Ршава не попытается добраться до столицы, то что ему делать? Единственная альтернатива, пришедшая в голову, – броситься с обрыва. Тогда он будет свободен от мира, а мир освободится от него.

Он покачал головой. Для этого решения он слишком горд – и слишком боится того, что произойдет, если он ступит на Мост Разделителя с душой, все еще запятнанной недавними грехами. Нет, ему остается только ехать дальше, в город Видесс.

И к тому времени, когда Ршава туда доберется, ему будет что сказать, и даже немало сказать, горделивым и умным богословам, никогда не высовывавшим носа за стены имперской столицы. Они видели мир в одной перспективе, видели его таким сотни лет. А у него теперь имелась иная точка зрения – по его мнению, более правдивая.

Они не захотят его слушать. В этом прелат не сомневался. Эти высокомерные ничтожества уверены, что знают ответы на все вопросы. Но если он покажет им правду, если ткнет в нее носом, как они смогут ее отрицать? Посылая его в Скопенцану, они знали, что он умелый богослов. И опыта ему требовалось набраться не в этом, а лишь в том, как управлять храмом. Что ж, теперь у него есть и этот опыт, и кое-что в довесок.

– Да, и кое-что в довесок, – сказал он степной лошадке, на которой ехал.

Та не обратила на его слова внимания. Но столичные прелаты и священники обратят. Никуда они не денутся. Даже вселенский патриарх. О да. Даже он.

* * *

Через два дня Ршава въехал в город Кибистра. По дороге он проклял шайку хаморских налетчиков, решивших на него напасть. Он разделался с ними по очереди. Когда из седла выпал первый кочевник, остальные, наверное, решили, что у него припадок или нечто в этом роде, и поскакали дальше. Потеря второго товарища их тоже не остановила. Но когда третий умер сразу после того, как Ршава наставил на него указательный палец, остальные развернули лошадей и помчались прочь быстрее, чем скакали к нему. Ршава свалил четвертого, когда они уже спасались бегством, – скорее из азарта, чем по любой иной причине, – и позволил остальным скрыться.

Кибистра была крупнее Цаманда. Здесь, в провинциях, она считалась городом, но рядом со столицей показалась бы не больше муравейника. Стражники на бурых каменных стенах окликнули Ршаву, когда тот приблизился: любой, кто ехал на степной лошади, заставлял их нервничать. Однако прелат был один и ответил стражникам на видесском, который отличался от их говора лишь столичным акцентом. По произношению Ршавы было нетрудно понять, что вырос он не в захолустье. Стражники у ворот распахнули створки и закрыли их за прелатом, когда он въехал в город.

Один из стражников подсказал, как проехать к гостинице; после Цаманда Ршаве не хотелось ночевать в храме вместе с другим священником. Гостиница оказалась недалеко. В столице над ее дверью висело бы несколько виноградных лоз. Здесь же их заменяла единственная гроздь темного винограда, и та – намалеванная рисовальщиком вывесок. Поблизости от Кибистры виноград не рос: зимы здесь были суровыми, а лето – слишком коротким.

Мальчик – наверное, сын хозяина – принял у Ршавы поводья верховой и вьючной лошадей. Прелат дал ему медяк, в ответ парнишка поклонился и заученной скороговоркой произнес несколько слов благодарности.

Когда Ршава открыл дверь гостиницы, его встретил жар огня, пылавшего в очаге. Прелат торопливо вошел и закрыл за собой дверь, чтобы наружу утекло как можно меньше благодатного тепла. Даже не заговорив с хозяином, он подошел к очагу и встал у потрескивающего пламени.

– Святейший отец! – окликнул его кто-то, сидящий за ближним столом.

Ршава лишь обернулся, так ему не хотелось уходить от огня.

– Кубац! – отозвался он и кивнул магу. – Рад вас видеть. Как и любого из Скопенцаны. Я и не знал, что вы спаслись.

– Клянусь благим богом, святейший отец, я тоже не знал, что вы спаслись, – ответил Кубац. Начало этой фразы видессиане произносили с десяток раз на дню. Однако теперь оно прозвучало для Ршавы как-то странно: будто собеседник ему искусно лгал. – Я едва не погиб, – продолжал чародей. – Когда началось то проклятое землетрясение, мой дом обрушился. И если бы я не успел залезть под стол, крыша раздавила бы меня в лепешку.

«То проклятое землетрясение…» Кубацу повезло больше, чем он полагал.

– Я рад, что вы целы и в безопасности, – сказал Ршава.

– А мне вот не верится, что сейчас хоть кто-то может считать себя в безопасности, – хмуро проговорил Кубац. – Но я все еще дышу, а значит, мне повезло больше, чем многим другим. – Он постучал по стулу рядом с собой. – Садитесь, выпейте чашу вина. Вид у вас такой, что оно явно пойдет вам на пользу.

– Только дайте сперва немного согреться.

Кубац улыбнулся и кивнул. Прелат развернулся к огню спиной, затем передом, потом еще раз спиной… Он так и поворачивался, пока не ощутил себя уже не ледышкой, а куском мяса, насаженным на вертел. Тогда он подошел к магу и сел рядом.

– Что вам принести, святой отец? – спросила подоспевшая служанка.

Ршава решил не утруждаться, исправляя ошибку насчет своего ранга.

– Красного вина, – заказал он.

Служанка отправилась за вином, покачивая бедрами. Ршава проследил за ней взглядом, и Кубац заметил его интерес.

– Трудно, наверное, все время только смотреть и никогда не прикасаться, – сказал он.

Ршава невольно вспомнил Ингегерд – женщину, которой он овладел против ее воли и которая теперь из-за него лежит мертвая к северу от Кибистры.

– Искушение переносить тяжело, – серьезно ответил он. – Но поддаться ему может быть гораздо хуже.

– Наверное. Однако иногда это бывает приятно, – заметил Кубац.

Прежде чем Ршава успел ответить, служанка принесла ему вино в дешевой глиняной чаше.

– Вот и ваше вино, святой отец.

Означала ли ее улыбка, что девушку не станут волновать обеты священника, если он сам о них позабудет? Ршаве она показалась именно такой. Он сделал вид, что не замечает ее, и служанка той же походкой удалилась.

Прежде чем выпить, Ршава автоматически проделал ритуал, который совершал каждый видессианин, – плюнул на пол, отвергая Скотоса, и воздел глаза и руки к небесам. Обычно, совершая его, прелат едва замечал, что именно делает. Сейчас же… «Действительно ли владыка благой и премудрый следит за мной?» – тревожно подумал он.

Пожав плечами, он выпил. Крепкое и сладкое вино приятно смочило горло.

– Должно быть, вы и сами едва спаслись, да, святейший отец? – спросил Кубац.

– Любой из Скопенцаны, кто еще жив, спасся чудом, – ответил прелат.

– Фос! Сущая правда! – Кубац допил свою чашу и махнул служанке, чтобы та наполнила ее вновь. Девушка подняла руку, показывая, что заметила его просьбу. – Я и сам в первые два дня едва не погиб полдюжины раз, – произнес маг. – Но здесь, похоже, дела обстоят немного лучше, верно?

– Возможно, чуть лучше. – Ршаве не хотелось об этом говорить.

Но Кубацу явно хотелось. Он рассказал прелату несколько историй, доказывавших, каким он оказался сообразительным, и еще несколько, подтверждавших, какой он хороший чародей.

– …И если бы не запутывающее заклинание, они бы меня прикончили, – завершил он рассказ.

– Хорошо, что вы спаслись, – сказал Ршава.

– Что ж, согласен. – Не прозвучало ли в голосе Кубаца самодовольство? Возможно, Ршава судил предвзято, но ему послышалось именно так. – А вы, святейший отец? – поинтересовался чародей. – Вас ведь не оберегала магия. Как вам удалось избежать варваров?

– Удалось, – бросил Ршава, подумав, что Кубац не столь умен, как о себе думает.

Прелат глотнул вина. Чем меньше ему придется говорить о том, что с ним произошло после того, как хаморы ворвались в Скопенцану, тем лучше.

Но Кубацу не хотелось оставлять эту тему.

– А куда делась та белокурая женщина, жена офицера? Вы ведь для нее стали своего рода охранником, когда он отправился на гражданскую войну, так ведь?

Ршава молча проклял видесскую склонность сплетничать обо всем на свете. Сколько человек в Скопенцане знали, что Гимерий попросил его присмотреть за Ингегерд? Очевидно, слишком много. Но ответить придется. И он ответил так коротко, как смог:

– Она мертва.

– Жаль. Она была замечательной женщиной и добропорядочной, насколько я слышал. Эти качества не всегда уживаются, но ей удалось их примирить. Варвары добрались до нее быстрее, чем вы смогли что-то сделать, да?

– Я ничего не мог сделать, – ответил Ршава, что не было прямой ложью, но и правдой тоже. Он уже сожалел, что Гимерий доверил ему Ингегерд. Тогда бы ему не пришлось столь хорошо узнать, что такое женщины и их искушения.

Если бы не гражданская война, этого бы не произошло. Да, ее начал Стилиан, но именно Малеин вывел городские гарнизоны на войну против него. Потом Стилиан призвал солдат из пограничных фортов, и тогда в империю пришли хаморы. Так кто из соперников больший злодей? Ршава лишь пожал плечами. Им обоим придется за многое ответить.

– Жаль, – повторил Кубац. – Наверное, это вас опечалило. Я ведь знаю, что вы из тех, кто относится к своим обязательствам серьезно.

Прелат лишь кивнул, не рискнув заговорить. О да, разве не отнесся он к своим обязательствам перед Ингегерд серьезно? Настолько серьезно, что изнасиловал ее. Настолько серьезно, что оставил ее лежать мертвой на ферме! Что ж, она бы тоже бросила там его труп, если бы смогла.

Он допил вино одним глотком и помахал служанке, как это сделал Кубац. Та кокетливо пошевелила пальцами в ответ. «Шлюха, – подумал он. – Думаешь, я так легко позабуду о своих обетах?» Но если рассудить честно, от каких только обетов он уже не отказался, пока доехал сюда из Скопенцаны? И не все ли равно, как он теперь себя поведет? Разве благой бог уже не отвернулся от него с отвращением?

Девушка принесла ему новую чашу вина.

– Рада услужить вам, святой отец, – промурлыкала она.

И как ее понимать? Что она настолько рада подать ему вина? Или что она хочет услужить ему иным образом?

Мысленным взором прелат увидел Фоса, сурово глядящего на него с небес. У благого бога было то же лицо, что и на мозаичном куполе в столичном Соборе: продолговатое, хмурое лицо судьи, всегда готового вынести приговор преступнику. Тот Фос держал книгу, в которой были записаны все деяния человека, как хорошие, так и плохие. Ршава содрогнулся, подумав о том, что сейчас написано в книге о нем.

Очевидно, эта дрожь оказалась заметнее, чем он полагал, потому что Кубац спросил:

– С вами все в порядке, святейший отец? Вы здоровы?

«И как я могу ответить, когда благой бог отвернулся от меня, когда я наверняка обречен на вечный лед?» Но тут прелат замер. Его спина выпрямилась. Разве все, что он недавно пережил – и все, что пережил Видесс, – не доказывало тот факт, что имперские богословы неправильно понимали суть вещей и уже сотни лет истолковывали ее наоборот? Разве не было это демонстрацией того, что в действительности Скотос сильнее в этом мире и в конце времен одержит победу с большей вероятностью, чем Фос?

Вот она – мысль, которую он гнал все это время! Та самая мысль, которой он боялся взглянуть в лицо. А теперь взглянул, и с ним ничего не произошло. Фос не убил его на месте, охваченный яростью. А есть ли вообще у Фоса такая сила? В этом Ршава теперь усомнился. А если у Фоса ее нет…

– С вами все в порядке, святейший отец? – опять спросил Кубац.

«Как же ему ответить?» – вновь задумался Ршава. И, к своему изумлению, рассмеялся.

– У меня все прекрасно. Более того, мне гораздо лучше, чем я мог надеяться.

Кубац изумленно взглянул на него:

– Рад это слышать. Некоторое время мне казалось, что вас немного… развезло, вы уж извините за выражение. А сейчас вам, похоже, стало лучше.

– Вот и хорошо. Мне сейчас лучше. Наверняка вино пошло на пользу.

Вино тут было ни при чем. Гораздо важнее стало то, что он увидел природу вещей в новом свете. Как и большинство видессиан, в душе Ршава был проповедником. Стоило ему что-то понять, как у него возникало желание, чтобы все его соотечественники – да и весь мир! – понимали это так же, как и он. Когда Ршава доберется до столицы, он непременно представит на обсуждение свою новую доктрину. Какое лицо при этом будет у вселенского патриарха! Прелат вообразил его и вновь рассмеялся.

– Несомненно, причина в вине, – согласился Кубац, избрав самый вежливый способ назвать его пьяным.

– За последние дни я слишком многое пережил, – сказал Ршава, желая сбить чародея со следа. – Я почти умер. Я видел, как погиб мой город. Видел, как варвары бьют нас на войне и как они одолевают нас в чародействе. Так удивительно ли, что дух мой пошатнулся больше, чем мне хотелось бы?

Чародей поморщился при упоминании о том, как хаморы швырнули ему в лицо видесское изгоняющее заклинание. На это Ршава и надеялся; он мысленно улыбнулся, увидев, что расчет оказался верным.

– Я очень сожалею, святейший отец, – пробормотал Кубац. – Воистину, у вас достаточно поводов страдать даже сильнее, чем я. А это, уж поверьте, говорит о многом.

Ршава допил чашу вина, после чего хозяин провел его в комнату на втором этаже. Она оказалась примерно такой, какую прелат и ожидал увидеть: каморка с кроватью, стулом, лампой на стуле, обшарпанным сосновым шкафчиком, куда гость мог сложить свои пожитки. На шкафчике стояли кувшин и таз. На пару ночей сойдет. Любой, кому придется остаться здесь дольше, наверняка захочет распахнуть ставни и выпрыгнуть из окна вниз головой.

Через некоторое время прелат спустился в общую комнату и с облегчением увидел, что Кубаца там уже нет. Ршава заказал хлеб, половину каплуна и еще одну чашу вина у той же служанки, что недавно его обслуживала. Подав заказ, она ему подмигнула. Бесстыжая девка. И насколько бесстыжим она считает его?

Сперва прелата едва не задушил гнев. Да за кого она его принимает?! Но… что если он именно такой? Какая теперь разница? Мир воспринимался уже совсем иначе, чем несколько часов назад. Ршава покачал головой. Нет, неправильно. Сам мир не изменился. Изменился его повелитель, изменилось осознание того, кто им правит. Тогда почему он, Ршава, ведет себя так, словно до сих пор верит в то, во что верил так долго? Разве это не была всего лишь привычка?

Его пробила дрожь, хотя он и сидел недалеко от очага. Если Скотос сильнее, то чего стоят все заповеди Фоса? Стоят ли они вообще хоть что-нибудь? Вряд ли. А каковы заповеди темного бога? Насколько Ршаве было известно, никто никогда и не думал их записывать. Но это не означает, что о них нельзя догадаться. Если Фос выступает против чего-то…

На улицы Кибистры опустилась тьма. «Время Скотоса», – подумал Ршава и опять вздрогнул. Здесь, в гостинице, ночь сдерживали только факелы в бронзовых зажимах на стенах и пламя в очаге. Полосы копоти над зажимами свидетельствовали о том, сколько факелов в них уже сгорело.

Но даже самое яркое пламя не может соперничать с дневным светом. Постояльцы начали зевать и расходиться по комнатам. Ршава обглодал мясо с костей каплуна. Облизав пальцы, он встал.

– Могу ли я подать вам что-нибудь еще, святой отец? – спросила служанка.

– Нет, – и, не закрыв на этом тему, прелат добавил: – Не здесь.

Служанка захихикала. Сколько священников уже говорили ей нечто подобное? «Но никто из них не знал того, что знаю я», – подумал Ршава.

Он прихватил с собой горящую щепку и зажег лампу у себя в каморке. Огонек не отогнал темноту; он был таким слабым, как будто сам боялся мрака. Тень Ршавы, огромная и черная, заметалась по стенам. «Может, это сам Скотос явился наблюдать за тем, что здесь происходит?» Ршаву опять пробила дрожь.

Он вздрогнул, когда в дверь кто-то тихо постучал. Секунду-другую он надеялся, что это Кубац, хозяин гостиницы или кто-то еще, но… Прелат отодвинул задвижку. Дверь открылась. Служанка шагнула внутрь и быстро закрыла за собой дверь.

– Вы ведь не хотите, чтобы люди увидели, – уверенно произнесла она.

Уже позднее он осознал, что мог бы выдворить ее даже тогда. Она бы посмеялась над ним – но она и так, вероятно, станет над ним насмехаться. Да, он мог ее выдворить. Насмешки стали бы не очень высокой ценой за добродетель – если бы для него еще были важны прежние понятия о добродетели.

Возможно, служанка тоже гадала, не передумает ли он. Некоторые священники, возможно, отказывались, испугавшись в последнюю минуту. Когда Ршава не отказался, она коротко рассмеялась.

– Вот и хорошо, – произнесла она три слова, прозвучавшие как целое предложение, и стянула через голову сорочку.

Ршава быстро разделся.

– Холодно, – глуповато заметил он, стоя нагишом.

На этот раз служанка от души рассмеялась и показала на постель.

Когда Ршава насиловал Ингегерд, он был настолько возбужден, что едва понимал, что делает. Однако сейчас он точно знал, что делает и почему: чтобы доказать себе, что это занятие не грех, независимо от того, чему его учили. И если он собирается так поступить, то будет это делать не со стыдом, а осознанно и по собственному желанию. Лучше наслаждаться, чем терзаться.