Текст книги "Мост над бездной"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 5

На несколько долгах секунд Ршава замер, словно замороженный. И не потому, что не поверил своим ушам, – хотя верить им ой как не хотелось. Растущий внутри него кусок льда не имел никакого отношения к морозной погоде. Прелату не давали покоя собственные слова.

«Если хаморы возьмут Скопенцану, вина за это падет на мою голову» – вот что он сказал Токсару. Или настолько близко к этому, что разницы не было. Каменщик, руководивший ополченцами, был мертв и не мог видеть, как судьба отомстила за него. Но ужас этой мести клещами стиснул сердце Ршавы и сжимал его, сжимал, сжимал…

Как варвары проникли в город? Этого прелат не знал. Наверное, это не имело значения (хотя некая испуганная часть сознания Ршавы подсказывала, что это, вероятно, очень важно). Но по большому счету теперь было не до раздумий. Если хаморы в городе, видессиане должны попытаться выбить их за стены, если смогут. А те, кто не способен сражаться, должны позаботиться о своей безопасности – опять-таки, если смогут.

Прелат торопливо вернулся в свою резиденцию. Когда он вошел, Мацук встретил его вопросом:

– Что там за шум, святейший отец? Почему все вопят? Из-за этого ужасного снегопада?

Ршава сказал ему, что случилось. Молодой священник побелел, как снег за окном.

– Я знаю, что ты из этого города, святой отец, – произнес прелат. – И у тебя есть родственники, за которых ты тревожишься. Иди же к тем, кто тебе дорог. Я возражать не стану. Не сейчас.

Мацук поклонился:

– Благодарю, святейший отец. Да благословит благой бог вашу доброту. Но я принес обеты, и мое место рядом с вами, а не со своей семьей. Я останусь.

– Нет, не сейчас, – возразил прелат. – В другой ситуации я мог бы и напомнить тебе про эти обеты. Но теперь, именем владыки благого и премудрого, освобождаю тебя от них.

– Вы… вы уверены, святейший отец? – Голос молодого священника дрогнул. Ршава твердо кивнул и обвел на груди солнечный круг Фоса, чтобы убедить Мацука. – Да благословит вас благой бог! – воскликнул юноша. – Когда все кончится, я вернусь. Я буду помогать вам и заботиться о вас, как я делал всегда. Клянусь, святейший отец!

– Конечно, – мягко отозвался Ршава. – А теперь иди.

Мацук выскочил на улицу. Ршава подумал, что его могут убить грабители. Но пусть он лучше умрет со своей семьей. Прелат боялся, что ополченцы не смогут вытеснить кочевников из города теперь, когда те захватили одни из ворот.

«Да ведь и меня могут убить грабители», – пришло в голову Ршаве. Он принял эту мысль с сожалением, но, как с гордостью обнаружил, без особого страха. Прелат и сейчас был убежден, что сделал для Скопенцаны все, что мог. И если благой бог пожелает, чтобы Ршава принял мученическую смерть от рук поклоняющихся демонам хаморов, то он готов совершить опасное путешествие по Мосту Разделителя. Прелат выпрямился, готовясь встретить конец со всем оставшимся у него достоинством и мужеством.

И тут достоинство растаяло, а мужество обрело новую форму.

– Ингегерд! – воскликнул он.

Ведь он поклялся Гимерию, что сделает для его жены все, что сможет. И если у него есть менее благородные и альтруистичные причины сделать все, лишь бы она благополучно прошла испытание, он не обязан никому в этом признаваться. Даже себе.

И Ршава побежал к выходу, как и Мацук незадолго до него. У молодого священника достало сообразительности прихватить лопату, чтобы прокапывать себе путь сквозь высокие сугробы. Ршава понял, что ему придется поступить так же. Мацук даже оставил ему лучшую из лопат – с более гладкой рукояткой и более широкую. Тут юноша проявил благородство.

Пристроив лопату на плечо наподобие копья, Ршава вышел на площадь. Из-за летящего снега ее дальний край был почти не виден. Однако некоторые из криков, доносившихся сквозь метель, подсказали прелату, что дела в Скопенцане обстоят скверно.

Мимо него в сторону храма брел Диген. Ршава окликнул его. Писец близоруко сощурился и, указав на храм, спросил:

– У нас там будет убежище, да, святейший отец?

– Сомневаюсь, – ответил Ршава. – Я очень сомневаюсь, что хаморам вообще известно это слово. Вам лучше или спрятаться, или сражаться.

Диген уставился на прелата так, будто тот заговорил на языке степняков, а потом, несмотря на предупреждение, все-таки вошел в храм.

Ршава вздохнул. Он не знал, почему его так удивил поступок Дигена, но все же удивился.

Другие мужчины и женщины тоже тянулись к храму. «Неужели они верят, что это здание их спасет? Если да, то они обречены на разочарование… и, вероятно, просто обречены», – подумал Ршава.

– Эй, ты! Прелат! Вонючий, голозадый, святейший мешок лошадиного дерьма!

Ршаве доводилось слышать оскорбления. Но он не думал, что когда-либо они будут звучать так грубо и вульгарно. Гневно выпрямившись и кипя оскорбленной гордостью, он вопросил:

– Кто это так со мной разговаривает?

– Я, клянусь Фаосом!

Из вихрящегося снега вышел Воил. Командир ополченцев нес копье. На железном наконечнике запеклась кровь, несколько струек запятнали ясеневое древко.

– Это я говорю, и если хочешь меня проклясть – валяй. Мне теперь все равно. Ведь ты уже проклял Скопенцану, жалкое набожное ничтожество!

– Лжешь! – яростно возразил Ршава.

– Чтоб мне оказаться в свиной заднице, если я вру! – взорвался Воил. – Кто сказал: «Пусть крестьяне войдут в город. Они ничего плохого не сделают»? – Он произнес эти слова пискляво-издевательским голосом, совершенно непохожим на голос прелата, зато отменно выводящим из себя. Затем, указав на Ршаву наконечником копья, он уже нормальным голосом спросил: – Ну, святейший отец? Это ведь ваши слова?

– А если и мои, что с того? – Ршава поудобнее ухватил лопату.

Если Воил набросится на него с копьем, прелат мысленно поклялся устроить гончару самый большой сюрприз в его жизни.

Но Воил не стал тыкать в Ршаву копьем или метать его; он им просто жестикулировал. Видессиане привыкли «разговаривать руками», а поскольку руки командира ополченцев оказались заняты, он использовал как их продолжение предмет, который держал.

– Что с того? Так я расскажу, что с того. – Воил так пылал яростью, что Ршава не удивился бы, если б налипший на бороду и брови гончара снег превратился в облачка пара. – Дело-то вот в чем, – продолжал Воил. – Один из ваших поганых крестьян – один из тех, кого Токсар хотел выгнать, один из тех, кого я хотел выгнать, один из тех крестьян, которых ты просил нас не обижать, потому что все они такие замечательные, – так вот, один из этих крестьян, святейший отец, прокрался на рассвете или чуть позже к задним воротам, открыл их и помахал этим вонючим кочевникам, приглашая их войти. И знаете что? Они вошли.

– Нет, – прошептал Ршава.

И опять у него в голове прогремели собственные слова, резкие, как звон железного колокола. «Если такое случится, да падет это на мою голову». И вот оно произошло, совершенное руками одного из тех людей, кому он пытался помочь. Где же тут справедливость? «На мою голову», – ошеломленно подумал Ршава.

Воил рассмеялся ему в лицо, тоже вспомнив эти слова.

– Ты проклял Токсара, и за что? За то, что он делал все, что мог, лишь бы спасти город и тех, кто в нем живет. А потом ты пришел и проклял себя, и теперь твое проклятие вернулось, чтобы ужалить тебя! И я надеюсь, что оно ужалит тебя даже сильнее, чем ужалило его, – если возможно сделать что-то сильнее, чем убить человека. Так тебе и надо, святейший отец! Ты получаешь то, чего заслуживаешь. Жаль лишь, что из-за этого пострадает город. – Воил плюнул Ршаве под ноги, словно отвергая Скотоса, и ушел, все еще кипя от ярости.

Ршаве хотелось крикнуть ему вслед, сказать, что ополченцы виноваты в случившемся не меньше, чем он. Если бы они не оскорбляли крестьян при любой возможности, если бы не бросили Глика умирать в снегу… Но если бы в Скопенцане не было крестьян, то ничего из этого не произошло бы. «На мою голову…» И вот это случилось и пало Ршаве не только на голову, но и на плечи, навалилось с такой силой, будто он пытался выдержать тяжесть всего мира. Он сам на это напросился. В то время он этого не знал, но так оно и было.

А теперь он получил то, что заслужил.

Ему захотелось рухнуть в снег. Как мог Фос такое допустить? Или то был Скотос? Бог света и бог тьмы вели между собой вечную войну. Только самые закоренелые еретики и любители зла верили, что Скотос может оказаться сильнее. А теперь, когда Ршава столкнулся лицом к лицу с этой катастрофой, у него возникло искушение задуматься о том, почему они в это верили.

Он плюнул. Если он начнет верить, что тьма может оказаться сильнее света, то всё, ради чего он жил, утратит смысл. «Я не поступлю так. Я не должен этого делать», – подумал прелат. А сейчас он обязан сделать все, что в его силах, чтобы спасти добро от этой катастрофы.

Тогда скорее к дому, где жил Гимерий, где до сих пор живет Ингегерд! Иногда Ршаве удавалось пробиться сквозь сугробы, иногда приходилось расчищать путь лопатой. К этому времени люди по всей Скопенцане кричали, что хаморы рыщут по городу. Однако Ршава до сих пор не видел варваров.

Свернув за угол, прелат едва не споткнулся о лежащее в снегу тело. Мужчина был убит совсем недавно: его лишь слегка присыпало снегом и кровь все еще пропитывала сугроб, в котором он лежал. В спине у него торчала стрела. Торопливо очертив на груди солнечный круг, Ршава поспешил дальше.

Все больше видессиан выходили из домов. Некоторые кричали соседям, что надо вернуться в жилища. Другие призывали бежать из города, пока еще можно. Даже в этом хаосе видессиане продолжали спорить друг с другом. Двое горожан обратились к Ршаве:

– Что нам делать, святейший отец?

– Сражаться, если можете. А если не можете – молиться.

Горожане тут же заспорили, какой выбор сделать. Можно было догадаться, что этим все и кончится.

Поиски дороги превратились в кошмар. Прелат хорошо знал Скопенцану, но снег валил так густо, что мог сбить с пути любого. Извилистые улочки города могли запутать и в хорошую погоду, а уж теперь… Теперь он трижды оказывался в тупиках, и ему приходилось возвращаться по собственным следам.

Когда прелат выходил из очередного переулка, по улице, в которую тот упирался, бежали люди, выкрикивая:

– Хаморы! Варвары!

Ршава посмотрел в ту сторону, откуда они появились. По улице следом за ними ехал степняк на лошадке – широкоплечий мужчина, с большим носом и кустистой бородой, облаченный в меховую и кожаную одежду. В правой руке он держал кривую саблю. Преследуя убегающих горожан, он не обратил внимания на прелата – или же вовсе его не заметил.

Ршава замахнулся лопатой, целясь не в кочевника, а в его лошадку, пробиравшуюся сквозь глубокий снег. Лезвие угодило ей в правую переднюю ногу. Заржав от боли, животное рухнуло. Всадник тоже удивленно вскрикнул. Ршава надеялся, что упавшая лошадь его придавит, но кочевник быстро высвободил ноги из стремян и вскочил. Он даже не выронил саблю.

Хамор снова закричал – на этот раз какую-то угрожающую тираду, – но Ршава не понимал его гортанного языка. Кочевник двинулся к нему мимо бьющейся лошади. У варвара оказались очень кривые ноги, что могло бы выглядеть смешным при других обстоятельствах. Теперь же они делали его неуклюжую, но решительную походку более зловещей.

– Отойди! – крикнул Ршава, подняв лопату.

Очевидно, варвар понимал видесский не лучше, чем Ршава – язык кочевников. И столь же очевидно хамор не намеревался слушать прелата, даже если бы мог разобрать его слова. Ршава изготовился к схватке. Лопатой он мог дотянуться дальше, чем хамор саблей, но прелат держал лишь неуклюжее импровизированное оружие, в то время как саблю ковали, чтобы лишать врагов жизни.

Быстрый, как атакующая змея, хамор нанес рубящий удар. Прелат едва успел блокировать его черенком лопаты. Кочевник рубанул снова, и опять Ршаве удалось отбить удар. Он дотянулся до хамора лопатой, желая, главным образом, хоть ненадолго отвлечь варвара. Тот попробовал воспользоваться саблей так же, как Ршава – деревянным черенком. Металлическое лезвие лопаты ударило по клинку и сломало его, оставив в руке хамора лишь рукоять и короткий обломок.

Кочевник с изумлением и ужасом вытаращился на то немногое, что уцелело. Он швырнул обломок в голову Ршавы. Тот уклонился. Хамор развернулся и побежал. Ршава пустился вдогонку. Никто из них не мог бежать очень быстро. Когда хамор увяз в глубоком снегу и почти остановился, Ршава снова замахнулся лопатой.

На этот раз лезвие врубилось сбоку в голову степняка. Ее защищала лишь меховая шапка, и лопата расколола череп хамора, как разбила бы глиняный кувшин для вина. Кочевник рухнул, будто все кости в его теле внезапно превратились в желе. Резкая вонь разнеслась в воздухе: его кишечник опорожнился. Дернувшись несколько раз, хамор замер. Он уже никогда не встанет.

Ршава подошел к нему, тяжело дыша, наклонился и обшарил варвара. Да, на поясе у него висел нож. Ршава вытащил его и вернулся к покалеченной лошадке. Снова наклонившись, он перерезал горло страдающему животному. Когда из степной лошади хлынула жизнь, он испустил поразительно человеческий вздох. Запах крови, очень похожий на запах горячего железа, напомнил Ршаве кузницу.

Он понял, что если варвары увидят его возле тела одного из своих товарищей и его лошади, добром это не кончится, и торопливо зашагал прочь. Ршаве еще повезло, что мимо не проезжал другой кочевник.

Прелат покачал головой и выругался, припомнив все известные ему бранные слова. Если бы ему действительно повезло, то хаморы вообще не ворвались бы в Скопенцану. Если бы ему повезло, они не перешли бы границу Видесса. Если бы ему повезло, то Стилиан не восстал бы против Малеина. А то, что произошло сейчас, – никакое не везение. Просто так сложилось, что все кончилось чуть менее плохо, чем могло быть.

«Везение Скотоса», – подумал Ршава, покачал головой и плюнул в снег. Уж хаморов темный бог точно не станет прогонять.

– Фос! – воскликнул прелат. – Я верю в Фоса, и ни в кого другого. – Он произнес это так, словно кто-то мог утверждать иное.

Вскоре он увидел в снегу и другие тела. Несколько степняков, но гораздо больше горожан. Крики и проклятия свидетельствовали, что тут и там все еще вспыхивают схватки. А вопли отчаяния подсказывали, что хаморы развлекаются не только убийствами.

Ршава крепче стиснул рукоятку лопаты. Если такое произойдет с Ингегерд…

– Нет, – пробормотал он. Ведь он обещал Гимерию, что защитит ее.

В дверь дома за его спиной с глухим стуком впилась стрела. Она дрожала, тихо гудя, и Ршава замер, ожидая, что следующая пронзит ему сердце или живот. Но выстреливший в него кочевник поскакал дальше. Почему бы и нет? Варвар найдет здесь множество других мишеней.

А вот и улица, где живет Ингегерд. Там лежали трое видессиан, запятнав кровью снег, и одна из них – женщина с задранной до пояса юбкой. Ршава закусил губу и отвернулся. Ему не полагалось смотреть на такое.

Он постучал в дверь. Ему ответила лишь тишина. Он вновь постучал. Приоткрылось окошко в середине двери, и он на секунду увидел светлые глаза Ингегерд – столь поразительные для человека, привыкшего только к карим.

Окошко захлопнулось. Дверь открылась.

– Заходите, святейший отец, и побыстрее! – велела Ингегерд. – Что вы здесь делаете? На улицах сейчас ужас.

Прелат вошел. Женщина закрыла за ним дверь и заперла ее перекладиной.

– Я обещал Гимерию, что сделаю для тебя все, что смогу, если случится худшее. Случилось худшее. Я здесь. И сделаю, что смогу.

Ингегерд пристально взглянула на него. Ршава секунду-другую думал, что услышит от нее: «Скорее я могу за вами присмотреть, святейший отец, чем наоборот». Если бы она так сказала, то вполне могла оказаться права, и это сделало бы положение Ршавы еще более унизительным. Но, быстро оценив его состояние, она лишь заметила:

– У вас кровь на плаще, и на лопате тоже.

Ршава взглянул на свою одежду. Да, она запачкана красным. Он пожал плечами:

– Кровь не моя.

Несколькими откровенными фразами прелат рассказал ей о схватке с кочевником. Он еще не договорил, а глаза Ингегерд уже потеплели. Такими он их прежде не видел.

– Вы очень смело поступили, святейший отец, воистину смело.

– Разве? – Ршава лишь пожал плечами. Он не думал о храбрости. Сначала он думал о том, что хамор убьет людей, за которыми гнался. А потом – что варвар убьет его.

– Погодите. Вот. – Ингегерд открыла сундук из полированных кедровых досок и достала из него что-то завернутое в промасленные тряпки. Когда она их развернула, прелат увидел меч. – Возьмите. Когда Гимерий поехал на юг, свой лучший меч он с собой взял, а этот, запасной, вам лучше лопаты послужит.

Даже говоря на видесском, она произносила слова с модуляциями и ритмами своего родного халогайского языка. Она протянула меч Ршаве. Рукоять легла в его ладонь, словно была предназначена для нее. Люди изготавливают орудия убийства столь же давно, как и любые другие орудия, и превратили это умение в такое же искусство, как и прочие.

– Спасибо, – поблагодарил Ршава, хотя и не был воином. Потом задал вопрос, с каким не обратился бы к видессианке: – А как же ты?

– Тут еще один есть, – сообщила она, вновь наклонившись к сундуку. – Если потребуется, будем сражаться спина к спине.

Судя по тому, как Ингегерд держала меч, она знала, что с ним делать. Хоть она и была слабее мужчины, но умения у нее хватало.

– Сейчас, наверное, нам лучше остаться здесь и надеяться, что варвары не тронут этот дом, – сказал Ршава.

– Да, так правильно будет… на время, – хмуро согласилась Ингегерд. – Если хаморы городом овладеют, они ни единого дома не оставят неразграбленным.

– Им придется убить меня прежде, чем они коснутся тебя, – заявил Ршава.

То была самая странная из галантных речей, какую мог произнести священник. Ршава ждал, что Ингегерд станет над ним насмехаться. Но она отнеслась к сказанному серьезно. Ее глаза снова потеплели.

– Вы очень добры, святейший отец. Может быть, до этого не дойдет. Надеюсь, что не дойдет. – Но она не сказала, что верит в это.

Словно объясняя, почему она так не сказала, по улице мимо запертой двери шумно проскакали несколько всадников. На скаку они перекрикивались на своем гортанном языке. Хотя Ршава и не понимал, о чем они говорили, интонации подсказывали, что они замечательно проводят время. Прелат больше всего возненавидел хаморов за откровенное удовольствие, которое они получали от разбоя.

Лицо Ингегерд исказилось.

– Вот вам и ополчение. Теперь ясно, какие из них герои получились.

– Тут… все не так просто, – признался Ршава. «На мою голову…» И он рассказал ей, как крестьянин открыл ворота и впустил хаморов.

– Вот оно что… – как-то безжизненно произнесла она, когда Ршава смолк. – А ведь это вы призывали, чтобы крестьяне в городе остались.

– Да, – мучительно выдавил Ршава.

Ведь он знал, что Ингегерд умна, что она может сразу увидеть суть его страданий. «На мою голову…» Теперь прелат боялся, что эти слова будут терзать его до конца дней. Он склонил голову. Если Ингегерд решит взмахнуть мечом, он примет от нее этот удар с отчаянной радостью. Она освободит его от вины, от проклятия, которое он призвал на себя.

Но она лишь сказала:

– Святейший отец, вы ведь не могли заранее знать, как все обернется. А теперь мы должны сделать все, что сможем, для Скопенцаны и для себя.

Ее слова не стали отпущением грехов. Никто не смог бы отпустить ему грехи – кроме, может быть, вселенского патриарха. Но разве он когда-нибудь доберется до Скопенцаны?

– Спасибо, – прошептал Ршава.

– За что? – искренне удивилась Ингегерд. – Вы поступали так, как считали нужным. Что еще вы могли сделать?

По улице проскакали еще несколько хаморов, горланя на своем языке. Со всего города доносились новые и новые крики боли, жалобы, угрозы – некоторые со словами, – и Ршава понимал те из них, которые были на видессианском… Он прикусил нижнюю губу и ощутил во рту вкус крови. Нет, в Скопенцане ему не найти отпущения грехов! Если он вообще когда-нибудь и где-нибудь его найдет. А то, что он считал лучшим, обернулось худшим. Как мог он об этом забыть? Как мог притворяться, что это не так? Он не имел такого права и понимал это. Он никогда не мог обманывать себя.

И тут он перестал терзаться мыслями о том, что он наделал, чего не успел и что еще мог бы сделать. По городу разнесся новый крик:

– Пожар!

Глаза Ингегерд распахнулись. Ршава предположил, что выглядит так же. Они одновременно произнесли:

– Теперь мы не можем здесь оставаться.

Пожары промчатся по всей Скопенцане. Они всегда были страшной угрозой. Очень трудно бороться с вырвавшимся на волю огнем, и зимой задача усложняется во много раз. Некоторые колодцы замерзли; это не очень мешало готовить еду, поскольку люди могли обойтись растопленным снегом, зато делало борьбу с пожарами почти невозможной. Сугробы на улицах не дадут развернуться пожарным командам, а в спину им ударят грабители-варвары с саблями и луками… Для хаморов пламя было лишь способом выгнать добычу из укрытий. Жестоким, но очень эффективным способом.

– Есть у тебя дома еда, которую мы можем взять с собой? – спросил Ршава. – Если ты не возражаешь против моего общества, разумеется, – добавил он, опять склонив голову. – Если возражаешь, я буду выбираться сам, насколько получится.

– Двое вместе лучше двух одиночек, – ответила Ингегерд не прямым, но все же согласием. Она вышла из комнаты, сказав: – Посмотрю, что можно прихватить. Вы правы, и надо из города бежать, если сможем. – Когда она вернулась, на плечо у нее был заброшен импровизированный рюкзак из свернутого одеяла: – Хлеб. Сыр. Колбаса.

– Хорошо. – Прелат нахмурился. – Во всяком случае, хорошо, насколько это может быть. Лучше всего было бы в том случае, если бы варвары оказались за стенами, где им и место.

Ингегерд приоткрыла окошко в двери и осмотрела улицу.

– Всадников пока не видно. Зато есть тела, которых не было, когда вы постучали… Идем.

Она сняла запиравшую дверь перекладину и вышла.

Густой и удушливый дым уже пластался в воздухе. Сколько пожаров запалили хаморы? Как быстро распространяется огонь? Слишком много и слишком быстро – только эти ответы и пришли Ршаве на ум. Он немного постоял, ориентируясь, потом зашагал на юг.

– Ближайшие ворота там?

– Да, – кивнула Ингегерд. – Что еще нам остается?

– Ничего. – Ршава далеко не был уверен, что даже бегство им поможет. Но больше надеяться было не на что.

Пройдя совсем немного, он сунул за пояс меч, который ему дала Ингегерд, и пустил в ход лопату – не против хаморов, а против сугробов, преградивших дорогу. Снег полетел в сторону, горка за горкой. В другие времена это стало бы отличным физическим упражнением. Теперь это было лишь делом, которое надо закончить как можно быстрее.

Когда он прокопался сквозь сугроб, они с Ингегерд двинулись дальше. Некоторое время идти было легко: люди, прежде убегавшие от кочевников, более или менее расчистили дорогу. Но это означало, что и для хаморов она стала легче. Из дома вышел пеший бородатый варвар. Бросив прихваченный в доме серебряный подсвечник, он побежал к Ршаве, занося саблю для смертельного удара.

У прелата не осталось времени бросить лопату и выхватить меч Гимерия. Однажды необычное оружие смогло его выручить. Как знать: вдруг и теперь удастся?.. Но хамор уже подбежал вплотную; выглядел он ужасающе яростно… и стал яростно удивленным, когда в лицо ему врезался увесистый снежок. Кашляя и отплевываясь, он поднял руку в рукавице, чтобы очистить от снега глаза и нос.

Ршава тоже ударил его в лицо – железным лезвием лопаты. Кочевник взревел от боли. Из раздробленного носа и глубокой раны на щеке хлынула кровь, забрызгивая снег жуткими алыми пятнами. Ршава ударил его вновь, по голове сбоку. Хамор рухнул, выронив саблю из мертвых пальцев.

– Отлично проделано! – воскликнула Ингегерд за спиной прелата.

У Ршавы колотилось сердце.

– Я уже подумал, что мне конец, – признался он. – Да благословит тебя Фос за сообразительность… и крепкую руку.

– В этом не было ничего особенного, – ответила Ингегерд. – Халогаи хорошо знают, что такое снежки и как их бросать. Жаль только, что я не смогла в этот снежок камень закатать.

– Он и без камня сделал все, что требовалось, – заметил Ршава.

Ингегерд кивнула. Они торопливо пошли дальше.

На одной из улиц им пришлось вернуться: пожар добрался туда быстрее. Пламя и черный дым вырывались из домов, преграждая путь. Сквозь облака дыма Ршава заметил распростертые на снегу тела горожан. Прелат очертил на груди знак солнца, пожелав им безопасно перейти Мост Разделителя и обрести счастливую, радостную загробную жизнь.

Когда Ршава и Ингегерд снова повернули на юг, они подошли к храму, который грабили степняки. Возле него в лужах крови лежали тела трех священников в синих рясах. Ршава вновь очертил на груди солнечный круг.

– Они посмели! – прошептал он с гневом и потрясением, которые по здравом размышлении выглядели нелепыми: конечно же, варвары посмели. Но одно дело знать, а совсем другое – увидеть. – Они посмели ограбить дом владыки благого и премудрого!

– Для них это всего лишь хранилище золота и украшений, – заметила Ингегерд.

Она, конечно, была права. Ухмыляющийся хамор тащил из храма икону Фоса, прихваченную не из-за красоты, а ради позолоты. Наверное, он подумал, что икона сплошь золотая, хотя по весу мог бы и догадаться, что это не так. Другие кочевники выносили вещи побогаче.

– Быстрее, – прошипела Ингегерд. – Мимо них, пока добыча для них важнее крови.

На этот счет она тоже была права. Хаморы, довольные награбленным, на какое-то время успокоились. Они позволили прелату и женщине пройти мимо, лишь мимолетно взглянув на них. Неподалеку, в нескольких домах от храма, другие кочевники вломились в таверну. Вино и пиво привели их в такой же восторг, как их товарищей в храме – золото.

Более всего Ршава боялся, что на них с Ингегерд нападут сразу несколько хаморов. Даже если он одолеет одного или двоих, это лишь разъярит остальных – а своего поражения он не мог допустить категорически. Ингегерд, вероятно, могла такое допустить еще меньше Ршавы. Его хаморы, скорее всего, просто убьют, а вот ее…

Ингегерд словно прочитала его мысли.

– Не терзайтесь, – сказала она, когда они торопливо шли мимо таверны. – Со мной они не смогут развлечься. Я знаю, как перерезать себе горло, если удача от нас отвернется.

– Пусть благой бог это предотвратит, – пробормотал Ршава.

– Да, воистину, пусть предотвратит, – спокойно ответила Ингегерд. – Но если он этого не сделает, я смогу о себе позаботиться.

Вообще-то ее слова граничили со святотатством. Как мог простой смертный осмелиться противопоставить свою волю воле Фоса? Самоубийце же было суждено упасть с Моста Разделителя в вечный лед. Однако самоубийство при подобных обстоятельствах… Ршава понял, что не может порицать такой поступок. Да и владыка благой и премудрый наверняка снизойдет к их отчаянному положению.

– Быстрее, – сказал прелат, когда они шли мимо таверны. – Если они заметят, что ты женщина… все осложнится.

До сих пор, казалось, никто не заметил, что Ингегерд – женщина. Удивительно: кочевники обращали на нее внимание не больше, чем на самого прелата. Из таверны доносились удивленные и радостные возгласы: хаморы настолько увлеклись найденным вином и пивом, что на время позабыли о других удовольствиях. И Ршава увел Ингегерд за угол быстрее, чем варвары успели хоть что-то заподозрить.

– Пустите меня вперед, – предложила она. – Пожалуй, я смогу их со следа сбить в лабиринте этих улочек.

– Попробуй, – согласился Ршава. – Только постарайся не идти по чистому снегу, иначе им будет легче нас выследить.

– Веская мысль, – кивнула Ингегерд. – Теперь сюда… – она свернула налево, – и вот по этому переулку.

До них здесь прошли всего двое или трое, и беглецы старались наступать точно в оставленные следы. Халогайка указала вправо:

– Теперь сюда, и до ворот должно быть совсем близко.

Тут возник новый интересный вопрос: смогут ли они выйти? Открыты ли ворота? Бродят ли возле них кочевники? И даже если они с Ингегерд покинут Скопенцану, что будет дальше? Смогут ли они добраться по открытой местности до ближайшей деревни или даже до ближайшей фермы? И как им это сделать, не оставив за собой следов?

Так что получался не один интересный вопрос, а скорее полдюжины. И если беглецы не смогут разрешить эти вопросы, им вскоре придется отвечать на другие – явно последние в своей жизни. Рассказать о них ни Ршава, ни Ингегерд уже никому не смогут…

Ворота оказались распахнутыми. Ршава облегченно вздохнул, выпустив в морозный воздух облачко пара. Они с Ингегерд не были первыми, кто бежал этим путем. Толпы кочевников возле ворот он тоже не увидел. В Скопенцане хаморов ждало больше развлечений, чем за ее стенами. Скорее всего, они полагали, что поохотиться на беглецов смогут и на досуге. Скорее всего, они были в этом правы; но прелат не желал становиться добычей.

– Выходим! – сказал он Ингегерд.

– Выходим, – согласилась та, и они выбежали за ворота.

Оказавшись от стен на расстоянии выстрела из лука, они ненадолго остановились перевести дух. Если и было на свете более выматывающее занятие, чем бег по снегу, Ршава не мог его себе представить.

Повернувшись к городу, он погрозил кулаком прочным каменным стенам и варварам за ними.

– Проклинаю хаморов! – крикнул он. – Да постигнут их те же страдания, которые они причинили другим! Да умрут они так, как убивали невинных ведессиан! Да сгорят они так, как горит по их вине Скопенцана! И да уничтожит чума всех тех убийц, кого не настигли другие мои проклятия!

Он плюнул в снег. Ингегерд кивнула с суровым одобрением:

– Отличное проклятие, святейший отец. Не думаю, что кто-либо из моего народа смог бы кочевников сильнее проклясть. Пусть оно глубоко их поразит. Так глубоко, как поразило ваше проклятие человека, что ополченцами командовал.

Ршава не хотел бы, чтобы она упоминала Токсара. Но потом внезапно подумал: а почему бы и нет? Если он действительно проклял Токсара, почему он не может сделать то же самое и с хаморами? А он этого хотел – проклясть варваров.

– Да будет так, – произнес он, признав такую возможность. – А теперь, думаю, нам стоит отыскать какое-нибудь укрытие.

– Да, это было бы очень хорошо, – согласилась Ингегерд. – Сейчас столько снега навалило, что трудно понять, где дорога.

Когда снег весной растает, дорога недели на две исчезнет в море грязи, а горожан и крестьян будут терзать комары и мошка. Но это произойдет еще не скоро; пока в этих краях правила зима. Ршава указал вперед, на яблоневый сад с белыми, безлистными деревьями:

– Идем туда. Где есть сад, должна быть и ферма. Если там все еще живут люди, то, может быть, они нас впустят. А если там никого, мы сможем немного отдохнуть, развести огонь…