Текст книги "Nevermore"

Автор книги: Гарольд Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Тревога острым жалом вонзилась мне в грудь.

– Неужели с ним что-то…

– О нет! Вовсе нет! – поспешил заверить меня капитан. – Но, получив известие о новом развитии событий, я тут же послал за полковником, и сейчас он уже поджидает нас на месте действия.

– Но что же такое вы обнаружили? – вскричал я, не в силах сдержать до крайности обострившегося любопытства.

– Нечто весьма тревожное, – зловеще ответствовал полицейский. – Весьма, весьма тревожное!

ГЛАВА 14

Перед уходом я составил записку Матушке с уведомлением о том, что очередной кризис потребовал нашего с полковником Крокеттом совместного присутствия, и советовал, буде она еще не все покупки осуществила, воздержаться от приобретения всяческой недолговечнойпровизии, поскольку было вполне возможно, что столь внезапные и непредвиденные обстоятельства потребуют отсрочки запланированного ужина.

Далее, я позвал маленького Джимми Джонстона – мальчишку, выражавшего столь неумеренную преданность пограничному жителю вдень его первого появления в моем жилище, – и (подкрепив свою просьбу медяком) уговорил его сбегать на Лексингтон-стрит, куда Матушка и сестрица отправились за покупками, и доставить эту записку.

После чего накинул сюртук и вышел вместе с капитаном Расселлом, который по-прежнему хранил молчание относительно цели нашего пути, хотя неотложностьэтой задачи явственно выражалась в напряженных чертах лица и в угрюмой сосредоточенности походки.

Целью нашего путешествия оказалось приземистое полуразрушенное здание тусклого красного кирпича на улочке, сплошь уставленной такими же убогими обиталищами. Перед входом в это здание собралось десятка два мужчин и женщин, чей возбужденный гул живо напомнил мне такую же любопытствующую и, пожалуй, еще более многочисленную толпу у входа в пансион миссис Макриди.

При первом же взгляде на это сборище острая спазмадурного предчувствия сдавила мне грудь. Хотя капитан Расселл упорно скрывал от меня всякую информацию относительно цели нашего пути, повторяя лишь, что будет лучше, если я взгляну на место событий глазами, незатуманенными какими-либо предварительными выводами, я не мог не догадаться, что меня влекут к сценеочередного злодеяния, и теперь вид болезненно возбужденной толпы, столь близко напомнившей мне ту, с которой я столкнулся роковым утром всего неделей ранее, лишь укрепил во мне это предположение.

Во главе с капитаном Расселлом мы проложили себе путь через гудящих зевак и попали в тесную, темную, чрезвычайно захламленную прихожую. Мое обоняние тут же было атаковано неприятнейшей смесью дурных запахов, вредоносной комбинацией ароматов испортившейся пищи, всепроникающей плесени и человеческих испражнений,наряду с тонкой и вкрадчивой примесью вони органического разложения.

В конце узкого темного коридора, уводившего прочь из прихожей, я разглядел едва мерцавшей свет, проникавший, по-видимому, из-за открытой двери.

– Сюда, – позвал капитан Расселл.

Я последовал за капитаном по грязному вонючему коридору и добрался до спальни. Там сразу же в глаза мне бросилась импозантнаяфигура покорителя границ, стоявшего в дальнем конце комнаты и что-то негромко обсуждавшего с молодым полисменом, в котором я тут же признал офицера Карлтона. Эти двое до такой степени сосредоточились на своей приватнойбеседе, что еще несколько мгновений после нашего с капитаном Расселлом прихода они продолжали не замечать наше присутствие, и это позволило мне пока что оглядеть окружающую обстановку.

Комната красноречиво гласила – и даже вопияла– о крайней, жесточайшей бедности, запустении и деградации.

Вся мебель сводилась к сломанному бюроиз сосны, ящики которого, за исключением лишь одного или двух, давно утра тили свои маленькие деревянные ручки; к столу и стулу, столь же шаткой конструкции, и к старой кровати, чей омерзительный матрас был едва прикрыт ветхим, побитым молью и безжалостно смятым одеялом. Болезненно-желтые обои выцвели, покрылись влажными пятнами, местами шелушились. В изножье кровати стоял неопорожненный горшок, источник той скверной, насыщенной миазмамиатмосферы, которая пропитывала весь дом. К этой вони присоединялся отвратительный запах, исходивший от стола, чья поверхность была испещрена остатками различной пищи, включая разлагающийся остов камбалы, отчасти обглоданные disjecta membra [29]29
  Разъятые члены (лат.) – известное выражение Горация: даже переставив слова в стихах, узнаешь «разъятые члены поэзии».


[Закрыть]курицы и бычью кость с прилипшими к ней ошметками жира. Я избавлю читателя от описания орд паразитов, нагло пировавших на этих мерзостных объедках.

Однако наряду с крайними, едва выносимыми признаками нищеты и падения комната хранила свидетельства того, что ее обитатель был не вовсе чужд интеллектуальным интересам и культуре. В каждом углу маленькой комнаты высились горы пожелтевших газет и журналов, а там и сям по полу и на столешнице бюрои даже под кроватью были рассеяны десятки пыльных, затянутых в кожу томов.

Крокетт и его юный собеседник заметили наконец наше присутствие. Обернувшись ко мне, первопроходец сложил руки на груди и заявил:

– Долго же вы добирались сюда, По! Не очень-то спешили убедиться в своей ошибке, а?

Столь непредвиденным – и ошеломительным – был этот упрек, что у меня буквально отвисла челюсть от растерянности.

– Я совершенно не понимаю, что вы имеете в виду, полковник Крокетт, – сказал я минуту спустя. – В чем именно я ошибся?

– Да насчет того, будто Ашер и прикончил бедную старуху Макриди.

Эта фраза повергла меня в такое же состояние прострации,как и первая.

– Да ведь это вы, а не я, поспешили сделать подобный вывод!

– Да, но только потому, что вы были чертовски уверены, будто эти буквы складываются в слова «Новый экспорт»!

Я собирался дать негодующий отпор этому возмутительному натиску, но вмешался капитан Расселл.

– Джентльмены, джентльмены! – заговорил он, протягивая к нам обе руки и примирительным жестом похлопывая ладонью по воздуху. – Нет ни малейшей пользы в подобных взаимных обвинениях. Я пригласил вас сюда не ради ссоры, а, напротив, чтобы просить вашей помощи в разрешении очередной – и весьма тревожной – загадки.

С выражением искреннего раскаяния на лице пограничный житель ответил:

– Точно, как в аптеке, капитан! Чтоб меня пристрелили, если от всего этого дела я не распалился, как гадюка в июле! – И он протянул мне руку, примолвив: – Давайте пять, напарник! Извините, что погорячился. Мы с вами в этом деле по уши увязли.

– Я принимаю ваш жест извинения с тем великодушным прощением, которого он, несомненно, заслуживает, – : ответил я, сжимая предложенную мне ладонь.

– Итак, – заговорил Крокетт, выпустив на волю мои пальцы, – как вы понимаете ситуёвину, По?

– Мне было бы проще ответить на ваш вопрос, имей я хотя бы отдаленное представление о том, в чем эта ситуация заключается, – возразил я.

– Как! – воскликнул Крокетт. – Разве вы ничего не рассказали мистеру По, капитан?

– Позвольте мне без отлагательства восполнить пробел, – произнес капитал Расселл, оборачиваясь ко мне. – Это бедное, поистине жалкое жилище, полковник По, представляет собой апартаментыпожилого джентльмена по имени Александр Монтагю, который жил здесь много лет в одиночестве после смерти своей жены. По словам его ближайшей соседки, весьма добросердечной женщины по фамилии Первейнс, Монтагю страдал атрофическимартритом и зрение у него ухудшилось до крайности, так что он почти ослеп. В результате на протяжении последних лет он вынужден был прибегать к услугам доброй миссис Первейнс, которая за скудное жалованье, бывшее ему по средствам, приходила сюда каждый день около полудня, чтобы позаботиться о самых насущных нуждах старика.

– Например, горшок вылить! – вставил Крокетт, тыча большим пальцем в сторону названного предмета.

– Вот именно, – подтвердил капитан Расселл. – Сегодня, несколькими часами ранее, миссис Первейнс нанесла свой обычный визит, – продолжал он, – и, к своему изумлению, обнаружила, что Монтагю, который крайне редко отваживался покинуть спальню, отсутствует. Это само по себе было достаточно странно, но лишь заглянув в гостиную, она сделала открытие, принудившее ее со всей поспешностью явиться ко мне в участок.

– О каком открытии вы упомянули, капитан? – озадаченно переспросил я.

– А вы еще не видели? – удивился Крокетт.

– Я не осматривал другие помещения, помимо комнаты, где мы сейчас находимся, – пояснил я.

– То-то вы одурели, когда я напал на вас, да еще так сварливо! – выразился Крокетт. – Пошли! – Схватив стоявшую на столе масляную лампу, он повел меня прочь из комнаты в узкий коридор, а капитан Расселл со своим подчиненным следовали за нами по пятам.

Мы прошли в другую узкую дверь с низкой притолокой и попали в тесную, почти не меблированную гостиную, находившуюся в столь же прискорбном состоянии, как и только что покинутая нами спальня. Крокетт, не останавливаясь, прошел в дальний конец комнаты и, оказавшись возле замаранной, весьма ненадежной с виду софы, приподнял лампу, чтобы осветить стену прямо над этим злополучным предметом мебели.

Грязь и пятна сырости помешали мне сразу же разглядеть, на что указывает пограничный житель. И лишь когда я подошел и встал с ним рядом, чтобы внимательно рассмотреть указанное место, глаза мои расширились в испуге, и я все понял.

Девять кровавых букв красовались на стене – без сомнения, выведенные той же рукой, которая оставила непостижную надпись над постелью зарезанной хозяйки пансиона. Однако на этот раз автор потрудился с большим прилежанием и каждой букве придал четкую форму.

Смыслнадписи по-прежнему оставался неясен, но по крайней мере составее теперь определялся без труда. Буквы отнюдь не складывались в имя «Neuendorf», и чтение «New Export» также было – теперь я это видел – неверным.

Вот что было написано на стене:

«NEVERMORE».

ГЛАВА 15

Одна загадка, таким образом, разрешилась: состав кровавой надписи, оставленной на месте расправы над беззащитной хозяйкой пансиона. Но это открытие нисколько не подвигало нас к окончательной разгадке дела, тайны которого, казалось, лишь усугублялись с каждым открытием. Что означаланадпись «NEVERMORE»? Кто был ее автором?

Что сталось с престарелым, почти слепым, близким к инвалидности человеком, в чьей гостиной мы обнаружили эту странную – эту зловещую– надпись на сей раз?

Казалось очевидным, что Александр Монтагю пал очередной жертвой того же неведомого маньяка, который столь бесчеловечно зарезал Эльмиру Макриди. Ни один здравомыслящий наблюдатель не мог бы отрицать, что загадочное слово, пятнавшее стену гостиной, выведено кровью престарелого ее обитателя. Но в отличие от случая с хозяйкой пансиона, чье зверски изуродованное тело было оставлено напоказ с такой дерзостью – я бы даже сказал, с такой непристойностью, – на сей раз не оставалось никакой видимой приметы corpus delicti.Тело старика было, по-видимому, унесено с места убийства самим преступником, но с какой ужасной, макабрическойцелью – этого никто бы не сумел угадать.

Ближайшие полчаса наша небольшая компания – капитан Расселл, офицер Карлтон, полковник Крокетт и я – пребывали в гостиной, тщательно обыскивая скудно обставленную и сильно замусоренную комнату, но этот добросовестный обыск не снабдил нас и тенью улики, которая позволила бы постичь судьбу или местопребывание исчезнувшего старика.

Мы прошли по коридору и подвергли столь же пристальному изучению спальню – снова безрезультатно.

При проверке постельного белья полковник Крокетт обнаружил на нижней стороне старой перьевой подушки красновато-коричневые пятна, похожие на засохшую кровь, однако эта мета была столь незначительных размеров, что ее вполне можно было отнести на счет носового кровотечения.

Вообще же постель и матрас были так обильно перепачканы всеми видами пятен, от следов всевозможной пищи до признаков ночного недержания, что истинную природу каждого из них определить было бы затруднительно.

С выражением крайнего омерзения на лице первопроходец уронил вонючую подушку на кровать и испустил безнадежный вздох.

– Черт побери, никогда с такой ерундой не сталкивался! – воскликнул он. – Кто он хоть такой, этот Монтагю?

Капитан Расселл, перебиравший скудные пожитки пропавшего, хранившиеся в верхнем ящике шаткого комода, бросил через плечо:

– Пока что мы почти не располагаем информацией о нем. Из-за множества недугов он вел, по крайней мере в последние годы, когда переехал в этот дом, весьма уединенную жизнь. Верно, офицер Карлтон?

– Да, сэр, – подтвердил тот, опускаясь на колени перед очагом и вороша золу кочергой, как будто куча погасших угольев могла раскрыть ему тайну исчезнувшего старика. – Так я понял.

Пока мои товарищи занимались описанной выше деятельностью, я сосредоточил свое внимание на множестве пыльных томов, рассыпанных по всей комнате. Стоя в углу с тяжелым фолиантом, раскрытым на случайной странице, я оторвал от него взор и возвестил:

– В одном, по крайней мере, мы можем быть уверены, джентльмены: мистер Александр Монтагю, несомненно, был человеком с прекрасным образованием и тонким вкусом в области литературы.

– И как вы это вычислили? – спросил Крокетт.

– Мои выводы основаны на скрупулезном исследовании библиотеки, к которой по большей части сводится личное имущество Монтагю, а библиотека эта, в свою очередь, состоит из достаточно дорогих, хотя и плохо сохранившихся изданий великих английских драматургов, в том числе Марло, Драйдена [30]30
  Джон Драйден (1631–1700) – английский поэт.


[Закрыть]и, конечно же, бессмертного Шекспира. У меня в руках, к примеру, изданное в восемнадцатом веке редкое собрание мелодрам эпохи короля Иакова, включающее «Разбитое сердце» Джона Форда и «Белый дьявол» Уэбстера… [31]31
  Джон Форд (1586–1639), Джон Уэбстер (1580–1625) – английские драматурги.


[Закрыть]Разумеется, – продолжал я, – само по себе владениеэтими книгами может в определенных случаях означать лишь претензиюна широкий интеллект, – допуская такую вероятность, я подразумевал своего покойного опекуна, угрюмого торговца Джона Аллана, чья библиотека была напоказзаполнена самыми дорогостоящими изданиями классических трудов, хотя сам он не брал в руки ничего солиднее бухгалтерской книги, – однако тома, находящиеся в этой комнате, за редким исключением заполнены рукописными примечаниями, чьим автором я вправе счесть самого Монтагю. Эти обширные маргиналииявно указывают на обостренную восприимчивость к сложным интеллектуальным и моральным темам,на возвышенное эстетическое наслаждение,кое он получал в процессе чтения.

– Весьма тонкое замечание, мистер По! – признал капитан Расселл.

– Благодарю вас! – ответил я. Захлопнув книгу, я поставил ее на место на письменный стол и, перейдя к одной из груд старых газет, которыми комната была завалена по периметру, я поднял верхнюю из этой стопки. То был, как я сразу увидел, выпуск «Ежедневной газеты Балтимора», датированный 21 октября 1809 года. Печатный листок был столь тонок – столь иссушенгодами, – что, когда я поднял его к свету, края рассыпались желтой пылью, и тут же я ощутил сильный свербеж в синусахи фронтальной пазухе.Я пытался подавить это неприятное ощущение, но тщетно. Запрокинув голову, я несколько раз громко втянул в себя воздух, и напряжение разрешилось громоподобным чихом.

– Порох и пули! – вскричал пограничный житель. – Чуть уши не лопнули.

Я полез было за носовым платком, и в этот миг из моих ноздрей вырвался второй чих, громкостью и раскатом не уступавший первому.

Сочувственно поцокав языком, капитан Расселл сказал:

– Боюсь, у вас начинается сильный катар,мистер По!

– Это всего лишь реакция на нездоровую атмосферу помещения, – ответил я, хлюпая носом.

– Да уж, пованивает, – согласился полковник Крокетт.

Глаза мои уже начали обильно слезиться. Уронив рассыпавшуюся газету, я заявил:

– Джентльмены, боюсь, в нездоровом воздухе этой комнаты есть нечто, к чему моя респираторнаясистема оказалась до крайности чувствительна, а посему я полагаю за лучшее вернуться в свое скромное жилище, где я смогу с большей пользой применить свою энергию и в нерушимом спокойствии осмыслить все те многообразные загадки, с которыми мы столкнулись.

Капитан Расселл приблизился ко мне, пожал мне и руку и торжественно заявил:

– Мы высоко ценим вашу помощь в этих тревожных и печальных обстоятельствах, мистер По!

Я принял эту дань с легким поклоном.

– И передайте двум вашим славным девочкам, – добавил полковник Крокетт, – что мне очень жаль насчет сегодняшнего вечера, но если они не против, я бы зашел к ним завтра, и ни ад, ни потоп не остановят меня!

– Полагаю, это означает, что вы намерены отложить свой отъезд? – переспросил я покорителя границ.

– Выходит, так.

– Но как же прочие ваши обязательства?

– Вот что, – заявил Крокетт, упирая в бока кулачищи. – Вы, видать, не все про меня знаете. От трех вещей Дэви Крокетт не уходил никогда: от драки, от друга в беде и от незаконченного дела!

Я собирался сразу же вернуться к себе домой, укрыться от всех отвлекающих моментов – тогда я сумел бы сосредоточить всю мощь своих рациональныхспособностей на представившихся ним тайнах, – однако остановить умственную деятельность до тех пор, пока я не достигну своего жилища, оказалось невозможным. Едва я вышел на сумеречную улицу, как мой сверхвозбужденный мозг уже начал свою работу, поворачивая различными гранями это загадочное дело.

Даже если другие выводы пока отсутствовали, странное исчезновение Александра Монтагю, вновь отмеченное непостижимой надписью «NEVERMORE», убедительно доказывало, что Роджер Ашер не был повинен в убийстве Эльмиры Макриди. Та же рука, что оставила кровавую надпись в спальне первой жертвы, несомненно, вывела это слово и в комнате Монтагю. И то не была рука Роджера Ашера, ибо несчастный погиб страшной смертью за несколько дней до исчезновения Монтагю.

Разумеется, из того факта, что Ашер не был убийцей миссис Макриди, еще не следовало с необходимостью, будто всякая связь между его гибелью, убийством хозяйки пансиона и последовавшим за этим исчезновением Александра Монтагю отсутствует, но эта связь пока оставалась совершенно неясной, тем более что мы не располагали сколь-нибудь удовлетворительными сведениями о прошлом бесследно пропавшего старика.

Беглый взгляд на рассыпанные по полу в спальне Монтагю тома убедил меня лишь в том, что он был чрезвычайно начитанным человеком – по крайней мерс, в пору, предшествовавшую старческому упадку зрения. Однако, по-видимому, вкус к чтению был им в последние годы утрачен. Рукописные пометки, обнаруженные мной в его книгах, с годами выцвели, а попавшийся мне в руки выпуск «Ежедневной газеты Балтимора» был по меньшей мере четвертьвековой давности. Желтизна и хрупкость остальных валявшихся в комнате изданий предполагала не меньшую их древность. Зачем Монтагю хранил эти не имеющие никакой ценности бюллетени– то была загадка не менее головоломная, чем вообще свойственное определенному роду людей упрямое нежелание расставаться с любым своим имуществом, сколь бы ничтожным и преходящим оно ни было.

С тех пор, как мне сообщили имя пропавшего, я все пытался сообразить, почему оно показалось мне знакомым, но сколько ни ломал себе голову, не мог припомнить обстоятельств, при которых я ранее с ним сталкивался. Теперь же, направив свои стопы к дому, я решил поощрить свою память, повторяя про себя это имя: Александр Монтагю, Александр Монтагю. Но все тщетно.

До такой степени был я поглощен этим интеллектуальным усилием, что почти не замечал окружающего пейзажа, как вдруг пронзительный порыв ветра, острая смесь морских ароматов, донесся из гавани, и я, очнувшись, осознал, что забрел в те трущобы, где всего неделю назад полковник Крокетт схватился в достопамятном единоборстве с пресловутым Гансом Нойендорфом.

Это воспоминание пронизало меня дрожью страха,охватившего каждую частицу моего бытия. Невероятные события последних дней, начиная с нашего приезда в дом Ашеров, изгнали из моего сознания всякую мысль о Нойендорфе. Теперь же явственное воспоминание об этом жестоком и неукротимом злодее и о кровожадных угрозах, которые он, как мне стало известно, отпускал в мой адрес, волной нахлынуло на меня. Сердце дрогнуло, члены похолодели, грудь колебалась от внезапного приступа невыносимой тревоги!

К тому времени на город пала тьма. Улицы, несколько часов назад кишевшие прохожими, теперь почти обезлюдели. Ускорив шаги, я отчаянно пролагал себе путь через заброшенные проулки, по кривым улочкам, узким, извилистым проходам. И вдруг, когда я сворачивал за угол, меня пронзило безусловное – и безусловно жуткое– ощущение: за мной гонятся!

Читатели, склонные к излишнему скептицизму, могут заподозрить, что уверенность эта возникла исключительно из моего чрезвычайно возбужденного состояния ума, из тягостного беспокойства, порожденного внезапным воспоминанием об угрозе этого злодея, который, по словам Крокетта, обещал «пустить мою шкуру на ремень для правки лезвия».

Конечно, подобная игра фантазии относится к числу наиболее распространенных явлений число иллюзорнойприроды. Однако эта угроза ничего общего не имела с иллюзией. Настолько сильным – настолько ощутимым– было чувство, что меня преследуют, что возникнуть оно могло лишь из тех врожденных и примитивных инстинктов, кои продолжают действовать глубоко в душе даже наиболее цивилизованного человека, – инстинктов, заложенных в нас благосклонной природой, дабы предостерегать нас о надвигающейся смертоносной угрозе!

Одного взгляда через плечо было бы достаточно, чтобы подтвердить или рассеять мои подозрения. Но я не осмеливался ни на миг замедлить шаг даже ради одного быстрого взгляда – я стремительно мчался вперед, к Эмити-стрит, а незримый преследователь шел за мной по пятам, совсем близко, вплотную ко мне, и волосы у меня на затылке шевелились от ужаса!

Но вдруг прямо перед собой я увидел заветную цель своего пути. Задыхаясь, с громко бьющимся сердцем, я еще более ускорил шаги и достиг наконец – о, с каким почти безумным облегчением, едва ли смогу выразить! – порога своего дома. Лишь когда моя дрожащая рука сжала дверной молоток, я остановился, резко обернулся – и у меня вырвался вздох удивления, недоумения.

Помимо тощей, ободранной дворняги, которая брела по мостовой, останавливаясь порой, чтобы обнюхать камни на обочине, улица была совершенно пуста. Тщетно я напрягал зрение, всматриваясь во тьму, лежавшую за пределом круга от мерцающего уличного фонаря. Мой призрачный преследователь растворился во тьме.