Текст книги "Nevermore"
Автор книги: Гарольд Шехтер
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Природа человека устроена таким образом, что сверхизобилие впечатлений, как приятных, так и болезненных, ослабляет воздействие каждого из них в отдельности.
Как излишек чувственных удовольствий делает менее интенсивнойкаждую нашу радость, так и совокупность скорбей умаляет бремя, каким ложится на плечи одно-единственноеогорчение.
Подтверждением тому могла служить ненавистная посылка, оставленная на ступенях моего дома Нойендорфом. Случись нечто подобное в пору длительной безмятежности, внезапное вторжение столь пугающего, ошеломляющегопредмета в нашу жизнь повергло бы меня в состояние мучительной тревоги. Теперь же, когда посылка явилась в пору столь продолжительных, столь небывалыхволнений, я воспринял ее как еще одно досадное обстоятельство в долгой чреде иных неприятных событий. Хотя, конечно же, зловещее напоминание о неукротимой мстительности Нойендорфа отнюдь не ободрило меня, другие, более важные проблемы не позволяли даже сосредоточиться на этой.
Да и то беспокойство, которое я почувствовал при получении отвратного послания, было рассеяно полковником Крокеттом. Восседая в коляске и небрежно помахивая зажатым в правую руку заскорузлым куском шкуры, он объявил, что все это служит лишь неопровержимым доказательством трусости и малодушия Нойендорфа.
– Слушайте, По! – восклицал он. – Кабы я вознамерился содрать с кого шкуру, стал бы я ерундой заниматься и посылать этому человеку на дом конину? Нет, сэр, – я бы явился одним прекрасным утром к нему на порог с самым острым из моих охотничьих ножей в руках и разделал бы его быстрее, чем сова мышь проглотит. Помяните мои слова, По, – от подобных забав никакого вреда не будет.
И, перегнувшись через передок коляски, он презрительно махнул рукой, стряхнув отвратительную штуку в канаву, где на нее тут же набросилось стадо свободно пасущихся свиней.
Среди множества забот, терзавших мой разум в дни после нашего свидания с миссис Никодемус, одной из наиболее неотложных была подготовка к предстоявшему гала.Прежде чем отпустить нас, миссис Никодемус просила нас к Крокеттом привести с собой на празднество спутниц, чтобы вполне слиться с обычными ее гостями, которым полагалось являться в сопровождении лиц противоположного пола. По возвращении домой я обсудил этот вопрос с Виргинией, и она приняла приглашение с величайшим энтузиазмом. Мне тут же пришло в голову, что мы с сестрицей могли бы произвести неизгладимоевпечатление, появись мы в костюмах на единую историческую или художественную тему, чтобы вместе представлять нечто вроде живой картины.
Когда на следующее утро я сидел в кабинете, ломая голову над все еще непостижимым смыслом «NEVERMORE», мой взгляд случайно упал на том Овидиевых «Метаморфоз» в великолепном (хотя несколько неровном) переводе Драйдена, и вдохновенная идея относительно маскарадного костюма посетила меня. Я поспешил отыскать Матушку и сестрицу и взволнованно поделился с ними своей находкой. Они сразу же оценили ее преимущества, и я удостоился их живейшего одобрения.
Сделать костюм было проще простого. Мой с легкостью изготавливался из обиходных в домашнем хозяйстве предметов, как то: простыня, молоток и резец (последние инструменты одолжил мне для такого случая сосед, мистер Рубен Бурн, зарабатывавший себе на жизнь ремеслом каменщика).
Другая простыня, искусно сшитая Матушкой в виде непревзойденного по своей элегантности древнегреческого платья, послужила карнавальным нарядом сестрицы. Довершала маскарад густая замазка из разведенной водой муки, которая, будучи нанесена на лицо, создавала убедительнейшую иллюзию, будто эти прелестные черты изваяны из твердого мрамора.
С помощью таких простых, но изобретательно примененных средств моя идея триумфально воплотилась в жизнь, и когда наступил вечер бала, мы с сестрицей превратились в современные воплощения легендарной античной пары – скульптора Пигмалиона и его божественной статуи Галатеи, чья краса была столь велика, что, воспламененный любовью к своему же творению, художник пламенно взмолился к богине Афродите, а та ответила на его молитву, обратив дивную мраморную фигуру в создание из плоти и крови.
Ровно в шесть часов в субботу вечером, когда мы с сестрицей стояли в гостиной, довершая последние штрихи наших костюмов, мощный стук сотряс парадную дверь нашего жилья – то полковник Крокетт явился, чтобы отвезти нас на праздник. На стук ответила Матушка. Отворив дверь, она так громко вскрикнула от изумления, что звук этот из прихожей донесся в гостиную. За возгласом изумления послышались решительные шаги, приближавшиеся к гостиной, и секунду спустя покоритель границ уже стоял перед нами. Он замер в дверях, будто в раме, широко расставив ноги, выкатив грудь колесом, горделиво, по-военному, откинув голову, словно дожидаясь наших аплодисментов. И впрямь, впечатляющее было зрелище.
В противоположность обычному своему облику, на этот раз он нарядился в охотничью рубашку из выделанной оленьей кожи, украшенную разноцветными бусинами и туго подпоясанную вампумом,за который был заткнут блестящий охотничий нож. На голове у него красовалась шапка из шкуры енота, пушистый хвост свешивался набок и ложился на воротник рубашки. Ноги его были затянуты в штаны из кожи, подвязанные у колен оленьими жилами; мокасины на его стопах были вырезаны из шкуры бизона и украшены на индейский манер иглами дикобраза. В одной руке отважный муж держал великолепное ружье из Кентукки, до блеска начищенный приклад был отделан серебряной вязью. Патронташ и рог с порохом, подвешенные на ремнях, крест-накрест перетягивавших мускулистую грудь, довершали сей необычный облик.
Осмотр его живописного костюма занял с минуту, а покоритель Запада тем временем с выражением величайшего недоумения взирал на нас. Наконец, он раздумчиво покачал головой и изрек:
– Стою вот, смотрю на вас, и хоть режь, не пойму нипочем.
– Что конкретно вы подразумеваете?
– Подразумеваю я, – подхватил он, – с какой стати вы с миз Виргинни вырядились в ночные рубашки?
Дабы рассеять это невежественное заблуждение, я пустился в краткое, но во всех основных аспектах исчерпывающее изложение классического мифа, живыми симулякрамиглавных героев коего были мы с сестрицей.
– А судя по вашему костюму, полковник Крокетт, – заключил я, – нынешний бал вы посетите в роли типичного охотника из прерий.
– Типичного, лопни мои глаза! – презрительно вскричал он. – Перед вами самый свирепый отпрыск дикой кошки, какие бывали на свете, – единственный и неповторимый Царь Дикого Запада – железная челюсть, бронзовая оправа, медное брюхо!
Эта звучная декларация вызвала восторженные аплодисменты Матушки, вошедшей в комнату следом за нашим гостем и стоявшей прямо у него за спиной.
– А теперь – выходим на тропу войны, По! – призвал Крокетт. – Вы тут не единственный, кто пригласил славную девчонку на веселье. Меня тоже на улице ждут, и у нее небось уже мураши побежали.
Пожелав доброй ночи Матушке – она проводила нас до двери и по-матерински обняла и меня и сестрицу, – мы все трое вышли на улицу. Вместо привычной коляски нас ожидало изящное ландо, которое мистер Поттер, любезный хозяин Крокетта, передал в его распоряжение ради такого случая. На козлах восседал кучер в ливрее, а юная дама располагалась на заднем сиденье. Она нарядилась в затейливый костюм турецкой султанши,и нижнюю часть ее лица прикрывали складки полупрозрачной вуали. Тем не менее я без труда угадал в ней ту несколько дерзкую особу, которая после жестокого сражения полковника с Нойендорфом отважилась познакомиться с героем. Припоминается, звали ее Муллени.
Мои предположения относительно личности этой дамы подтвердились, едва Крокетт представил ее по имени. Мы с сестрицей поднялись в коляску, причем мисс Муллени взирала на нас с нескрываемым изумлением. Прежде чем я успел просветить ее насчет наших облачений, Крокетт перебил меня:
– Они изображают Пигмалиона и его девушку.
– Боюсь, я с ними не знакома, – приветливо отвечала мисс Муллени как раз в тот момент, когда мы усаживались напротив нее.
– В таком разе, – сказал первопроходец, занимая сиденье рядом со своей дамой, – я просвещу вас на этот счет, не успеет дохлая овца хвостом махнуть.
И, обхватив рукой обнаженное белое плечо этой колоритно ряженной особы, полковник пустился в подробный, хотя и несколько путаный пересказ увлекательного мифа, а кучер погнал ландо по Эмити-стрит и далее, к особняку миссис Никодемус и ее знаменитому балу-маскараду.
ГЛАВА 23Доставив нас по назначению, ландо остановилось в конце длинного ряда экипажей, каждый из которых, подъехав к парадному крыльцу, извергал из себя компанию пестро, а порой и безвкусно одетых людей, без промедления скрывавшихся за широко распахнутыми дверьми особняка. Настала и наша очередь сойти на твердую землю. Спустившись с подножки ландо, мы присоединились к потоку болтающих, бурлящих весельем гостей и прошли по множеству прихотливо извивающихся коридоров, пока не попали в просторнейший, богатейше обставленный и ослепительно освещенный бальный зал.
Это великолепное помещение включало в себя абсолютно все, что может придать шикподобному празднеству. Дюжины пышных букетов составляли экзотический декорзала, чьи золоченые стены, мраморные полы, тяжелые расшитые гобелены казались искусным барельефом на фоне сотен подсвечников, в каждом из которых горел факел. К одной стене был придвинут массивный стол с таким изобилием деликатесов, что выражение «стол ломится от яств» не показалось бы гиперболой. На каждом блюде – высокие горы мяса и дичи всех сортов, ветчина, индейка, оленина, телятина, куропатка, курица, тетерев, дикая утка, – а рядом тарелки с устрицами, сельдью, осьминогами, крабами, форелью – чаши с вишней, сливами и всеми видами экзотических фруктов – корзины, доверху наполненные хлебом, бисквитами, рулетами – бесчисленные бутылки кларета, мадеры, шампанского – невероятных размеров керамический сосуд с ромовым пуншем – легионыпирожных, кексов, тортов и других сладостей, столь привлекательных, столь аппетитных, что одного вида этой соблазнительной скатерти-самобранки оказалось достаточно, чтобы привести в неконтролируемое волей возбуждение мои органы слюноотделения.
Воздух в бальной зале был пропитан ароматами множества цветочных букетов и наполнен достаточно мелодичными звуками, кои элегантно одетые музыканты извлекали из своих инструментов, и под их энергичный ритм многие гости уже пустились танцевать веселую кадриль. Куда ни глянь, глаза слепил блеск – богатство красок – изобретательность и новизна костюмов. Тут и богато одетые вельможи, и злые разбойники, нарядные эльзасские крестьяночки в сопровождении ухмыляющихся арлекинов, парижские мадемуазели, оживленно беседующие с достойными монахами, – молочницы с короткими косичками, а подле них – усатые пираты. Вон шотландская девица проскользнула мимо об руку с веселым моряком; вон дебелый, раскрашенный вождь краснокожих повел в танце аристократку из Триполи. Меланхолический Гамлет, принц датский, о чем-то спорит с Гаем Юлием Цезарем; Торквемада [45]45
Томас Торквемада (1420–1498) – глава испанской инквизиции (Великий инквизитор) – не стал бы «мирно болтать» с «еретиком» Генрихом VIII (1491–1547), осуществившим в Англии Реформацию.
[Закрыть]мирно болтает и смеется с Генрихом VIII. Там и сям мелькали очаровательные костюмы полячек и итальянок – первый состоял из ярких атласных юбок, отделанных горностаем, с тяжелой пышной бахромой, а второй был из вишневого атласа, щедро расшитого золотым позументом, бантиками и кисточками.
Посреди толпы восседала на своем массивном престоле (очевидно, его переносили в зал ради таких оказий) госпожа, миссис Генриетта Никодемус собственной персоной, тщательно причесанная, разодетая и в целом приобретшая сходство (хотя и в несколько преувеличенных пропорциях) с очаровательной и злополучной королевой французской Марией Антуанеттой.
Просторный зал, кипевший жизнью, красками, разнообразием, представлял собой замечательное зрелище, возбуждавшее в зрителе удивление и восторг. Но и самые изобретательные – самые фантастические костюмы – не произвели такого эффекта, как явление моего мускулистого спутника в его облачении из шкур и кожи. Стоило нам войти, и возбужденный шепот пронесся по всему собранию; гости оставили свои занятия и, не скрывая изумления, уставились на покорителя Запада. Пока мы шли через зал, я отчетливо слышал восхищенные ахи и охи, взволнованное бормотание, тихие восклицания, срывавшиеся с уст гостей: «Смотрите, это он! – Сам Дэви Крокетт! – Король Дикого Запада!»
Мы остановились перед троном миссис Никодемус, и та, заметив наконец наше присутствие, поднялась с трона и величественно протянула пограничному жителю свою пухлую кисть, как бы подставляя ее для поцелуя.
Подавшись вперед и ухватив ее своей – куда более крупной – десницей, Крокетт энергично стиснул пожалованную ему ручку.
– Вечер добрый, миссис Никодемус! – проурчал он. – Чтоб моя винтовка заржавела, если это не самая славная вечеринка, какую я только видел! А вы-то – разгорелись, что утренняя заря в погожий денек!
Идеально круглое лицо вдовы и впрямь покраснело от удовольствия, и она принялась расхваливать колоритный костюм Крокетта, а потом обернулась к мисс Муллени, которая с почтительным реверансом представилась ей. Затем хозяйка сосредоточила свое внимание на мне и Виргинии. Осведомившись об имени моей спутницы, она оглядела наши костюмы и прокомментировала:
– Какой изысканный выбор! Знаете ли, мистер По, из всех сказаний, вошедших в «Метаморфозы», история Пигмалиона – моя любимая.
– Разорвите меня на кусочки! – воскликнул Крокетт. – Да как же, чертополох меня уколи, вы так быстро скумекали? Крепкий у вас котелок на плечах, миссус Никодемус!
Я не упустил случая пошутить и с любезной улыбкой заметил:
– А вот голова Марии Антуанетты не удержалась на плечах, когда бедняжка попала в когти мсье Робеспьера [46]46
Максимилиан Робеспьер (1758–1794) – один из вождей Французской революции, вдохновитель Террора, настоявший на казни короля Людовика XVI и королевы Марии Антуанетты.
[Закрыть]и его присных.
Казалось бы, остроумная реплика должна была вызвать если не бурный хохот, то по крайней мере искреннее проявление веселья и удовольствия, но, противно моим ожиданиям, мои слова были встречены полным – протяженным – и крайне обескураживающим молчанием.
Оставалось предположить, что мой каламбур, остался непонятым из-за слишком тонкого для восприятия моих слушателей намека на исторические события. Я готов был просветить их с помощью краткого обзора эпохи Террора, но тут миссис Никодемус обратила свой взгляд на джентльмена, стоявшего подле ее трона.
Внешность этого персонажа, облаченного в доспехи средневекового рыцаря-тамплиера, была примечательной во всех отношениях. Хотя ростом он был невелик, держался так прямо, что казался намного выше, причем это впечатление усиливалось крайней, но отнюдь не отталкивающей худобой. Изящной лепки лицо несло на себе отпечаток аристократической надменности, темные, влажные глаза эманировалиявную, с трудом подавляемую скуку. Верхнюю губу под крупным орлиным носом украшали смоляные усы, кончики которых были нафабрены и расчесаны в виде двух совершенно симметричных завитков, а несколько загнутый назад подбородок скрывала ухоженная бородка. Тонкие, бледные губы раз навсегда сложились в постоянное выражение легкой, но отчетливо высокомерной насмешки.
К этому индивидууму обратилась извиняющимся тоном миссис Никодемус:
– Надеюсь, дорогой граф, что невинная шутка мистера По вас не задела.
– Уверяю вас, мадам, – утомленно пожал он плечами, – мы, французы, давно утратили чувствительность в этом вопросе. Даже у нас жестокости Террора и в особенности злосчастное увлечение небезынтересным изобретением доктора Гийотена [47]47
Гильотина как способ гуманной казни была предложена французским врачом Жозефом Игнасом Гийотеном (1783–1814) в 1789 г.
[Закрыть]не вызывают ничего, кроме пренебрежения. – Он удостоил меня тонкогубой улыбки и повернулся к полковнику. – Так вы и есть прославленный полковник Крокетт, не так ли? – спросил он, приподнимая одну бровь.
– Кто ж еще! А вы кто такой?
– —Le Comte de Languedoc,к вашим услугам, – отвечал тот с легким поклоном.
– Граф Лангедок – старый знакомый моего мужа, – пояснила миссис Никодемус. – Он собирается в экспедицию по нашим знаменитым прериям.
– Неужели? – откликнулся полковник и внимательнее присмотрелся к французу. – Решили посмотреть грандилепные виды природы, а?
– —Bien sur, [48]48
Вот именно (фр.).
[Закрыть]– ответствовал граф. – А заодно поохотиться на ваших magnifique [49]49
Великолепных (фр.).
[Закрыть]бизонов.
При этих словах по загорелому лицу первопроходца расплылась широкая сардоническая усмешка.
– На бизонов? – переспросил он. – Знаете ли, граф, охота на бизонов – это не спорт для новичков. Если этого скота разозлить, он бесится, точно гадюка посередь лета. Видел я однажды, как старый бык гнался за краснокожими быстрой молнии и грома, хотя стрел в нем торчало больше, чем колючек в акации!
– Льщу себя мыслью, дорогой полковник, что я не вовсе несведущ в делах охоты, – возразил француз, – хотя должен признать, что по своей дикостиамериканский охотник, sans doute, [50]50
Без сомнения (фр.).
[Закрыть]не находит себе соперников в мире. – Небрежно-издевательский тон последней реплики не ускользнул даже от покорителя границ, хотя обычно он оставался невосприимчив к нюансам иронии: полковник так и ощетинился. – Полагаю, – продолжал как ни в чем не бывало граф, – оружие, которое вы с такой нежностью сжимаете в руках, и есть ваша прославленная винтовка, «Старая – как бишь ее – Старая Бестия»?
– —Бетси! – рыкнул в ответ полковник и, любовно поглаживая винтовку, объявил во всеуслышанье: – Моя гордость и краса, именно так!
Граф сделал шаг вперед, протянул руку и любезно осведомился:
– Вы не против?
Явно против своей воли полковник уступил и передал ружье французу, который взвесил его на руке, а затем приложил приклад к плечу и, прищурившись, направил дуло в сторону застекленной двери, открывавшейся в просторный и пышный сад.
– Нажмите курок, граф! – поощрил его Крокетт. – Ружье не заряжено.
Тщательно осмотрев оружие со всех сторон – начищенный затвор, полированный, отделанный серебром приклад, на редкость длинный ствол, – француз вынес свой приговор:
– —Vraiment, [51]51
Действительно (фр.).
[Закрыть]впечатляющее ружье – хотя несколько громоздкое, разумеется.
Вырвав ее из рук графа, полковник взревел:
– —Громоздкое? Да чтоб меня пристрелили, если я в жизни слышал что-нибудь столь тупоумное – птичьи мозги – чугунная башка…
– Джентльмены, джентльмены! – заверещала миссис Никодемус. – Вы пришли на праздник, не нужно ссор!
Полковник смерил француза уничижительным взглядом и, повернувшись к вдове, провозгласил:
– Чур побери, вы правы, миссус Никодемус! Вперед, занимайтесь своим делом, и пусть ваша хорошенькая головка ни о чем не болит. А мы с По разуем глаза пошире. С нами под боком можете чувствовать себя уверенно, точно черепаха, втянувшая голову в панцирь!
И полковник, джентльменски предложив руку мисс Муллени и кивком пригласив нас с Виргинией следовать за ним, позвал:
– Пошли, отведаем эту смачную жратву! – Наклонившись поближе и почти касаясь губами моего левого уха, он добавил под сурдинку. – И первоклассную выпивку тоже.
– Этот надутый лягушатник распалил во мне жажду, что твой хрен!
Решительно направившись к банкетному столу со своей порывистой спутницей, Крокетт ухватил широкую фарфоровую тарелку и принялся громоздить на нее немыслимое количество провианта.Но не успел и разок вилкой ткнуть, как его обступила толпа поклонников, настойчиво потребовавшая новых рассказов.
– Друзья, я никого не хочу обидеть, – взмолился он, – но дайте мне минутку проглотить что-то из этой провизии!
– Я так голоден, что могу бизона заживо обглодать и его рогом в зубах поковыряться!
Пока первопроходец был занят этим разговором, мы с сестрицей также приблизились к столу – надо сказать, наши костюмы привлекали восхищенные взоры со всех сторон, когда мы рука об руку шли через зал, – и запаслись большим количеством снеди, а я заодно – и пенящейся чашей ромового пунша, поскольку жара в натопленном зале и нервное напряжение, вызванное конфликтом Крокетта с французом, во мне тоже распалили жажду. Напиток оказался чрезвычайно освежающим, я одним жадным глотком осушил полный кубок и тут же наполнил его, а затем обратился к разнообразным деликатесам этого богатейшего фуршета.
Наполнив тарелки, мы с сестрицей выбрали небольшой круглый столик – множество таких столиков было расставлено по периметру зала – и устроились друг напротив друга.
Прежде чем сосредоточиться на ужине, я в последний раз окинул пристальным взглядом зал. Наша хозяйка сошла с трона и обходила гостей, ласково приветствуя всех своих друзей и знакомых. Кое-кто еще носился в бурном вихре танца, иные собирались небольшими группками по трое или четверо, болтая и смеясь, многие, подобно нам с сестрицей, расселись за столами, воздавая должное обильному угощению, и немалая толпа собралась вокруг Крокетта, который, продолжая заглатывать огромные куски пищи, собирался уже приступить к рассказу.
На редкость веселая – радостная – оживленная и подымающая дух сцена.
– О, Эдди! – выдохнула Виргиния, деликатно прожевывая кусочек баранины. – Это самый великолепный, самый прекрасный праздник, на каком ты когда-либо бывал, правда?
– Ну конечно, – с улыбкой подтвердил я. – Но самая великолепная его картина сейчас передо мной.
Сестрица приняла комплимент с благосклонной улыбкой и продолжала осматривать зал; глаза ее так и горели от возбуждения. Я же тем временем приклонил слух к байкам Крокетта, благо сидел всего в нескольких ярдах от края собравшейся вокруг него толпы и голос полковника без труда заглушал легкую мелодию танца.
– Стало быть, вы не слыхали насчет Майка Финка, – громыхал полковник. – Ну, так я вам про него расскажу, чертохватский был малый, а стрелял, что твой господь всемогущий. Был он лодочником на Миссисипи, жил в маленькой хижине в Камберленде, и жена у него была до ужаса хороша собой, а уж любила его – страшное дело! И вот как-то раз мы повстречались с ним в лесу, Майк и говорит: «У меня самая красивая на свете жена, самая быстрая лошадь и лучшее ружье во всем Кентукки, а если кто с этим поспорит, я тому задницу надеру быстрее, чем ураган осыплет кукурузу»… Во мне тоже норов взыграл, и я ему ответил: «Против твоей жены я ничего не имею, Майк, она жуть до чего красива, с этим не поспоришь, а лошадей у меня и вовсе нет, но разрази меня, если насчет ружья ты не врешь, и это я готов доказать! Видишь, говорю, того кота, который залез на изгородь, примерно в ста пятидесяти ярдах от нас? Пришиби меня, если я ему ухи не отстрелю, а он и усом не поведет»… И я приложил к плечу свою «Старую Бетси» и – раздери меня, если я одним махом ему оба уха не пробил, а волосы коту с макушки так и сбрило, словно я его намылил и бритвой побрил. Зверюга даже не шелохнулась, ему и на ум не вспало, что он остался без ушей – пока почесать их не надумал. Тогда я говорю Майку…
Пограничный житель знай себе угощал поклонников этими нелепыми, но совершенно безобидными фантазиями, а я почувствовал, как небывалое блаженство разливается по всем фибрам моего существа. Я все еще отчетливо сознавал, разумеется, что мы приглашены сюда в качестве телохранителей,а не гостей, и мы возложили на себя величайшую ответственность – неустанно бдеть, чтобы никакая беда не постигла нашу хозяйку во время ее грандиозного празднества. В отличие от остальных гостей, для нас собственное удовольствие было делом второстепенным, если не вовсе безразличным. Но столь приятной, столь добросердечной, столь благорасположенной была атмосфера, что постепенно все мои тягостные предчувствия рассеялись. Насыщенный ароматами воздух – отменное угощение – восхитительный облик моей дражайшей сестрицы – все способствовало тому, чтобы в груди моей разлилось чувство небывалого спокойствия и удовлетворения.
Но вдруг в толпе, окружавшей Крокетта, началась какая-то сумятица. Поспешно бросив взгляд в ту сторону, я обнаружил, что полковник прервал на полуслове свой монолог и сцепился в ожесточенном споре с противником, которого заслоняли от меня стоявшие стеной гости. Неприятная догадка пронизала самые недра моей души. Я быстро поднялся, привстал на цыпочки и сразу же получил возможность убедиться, что мое предположение подкрепляется безусловными фактами. Человек, затеявший ссору с полковником Крокеттом, был не кто иной, как пресловутый Comte de Languedoc!
Миссис Никодемус устремилась к спорщикам, прокладывая себе путь сквозь толпу зрителей, торопливо расступавшихся перед взволнованной хозяйкой. Утерев губы льняной салфеткой, я положил ее на стол возле осушенной чаши пунша и попросил сестрицу подождать моего возвращения. Затем я энергично пробился сквозь толпу к источнику смятения и через несколько мгновений уже стоял рядом с миссис Никодемус перед двумя не на шутку разгневанными антагонистами.
Сложив руки на своем необъятном бюсте, миссис Никодемус умоляюще переводила взгляд с Крокетта на графа и обратно.
– Джентльмены, джентльмены! – восклицала она. – Ваша несдержанность доставляет мне крайнее огорчение! Что на вас нашло, бога ради?
– Жаль причинять вам неудовольствие, миссус Никодемус, – откликнулся полковник, – но этот вот наглостенчивый малый распалил меня, точно печку, чтоб меня повесили!
Миссис Никодемус с недоумением посмотрела на графа.
– Мой проступок, мадам, – возразил тот, – заключался в том, что я позволил себе выразить некоторое сомнениев том, что полковник мог, по его словам, «отстрелить вороне язык, когда она пролетала в сотне ярдов». На это полковник отвечал крайне оскорбительным выпадом против моих соотечественников.
– Не было никакого выпада! – запротестовал Крокетт.
– И что же именно вы сказали, дорогой мой полковник? – со вздохом уточнила миссис Никодемус.
Невероятно широкие плечи Крокетта недоуменно приподнялись.
– Да ничего особенного, кроме чистейшей правды: лягушатники понимают в огнестрельном оружии столько же, сколько дохлый скунс – в Святом Писании.
– —Моп Dieu! [52]52
Боже мой! (фр.).
[Закрыть]– пробормотал граф. – Это нестерпимо! – Выпрямившись во весь рост, он сделал еще один шаг, вплотную приблизившись к полковнику, и сквозь стиснутые зубы произнес: – Счастлив буду на деле опровергнуть эту бесстыдную клеветув любом месте и в любое время, топ cher Colonel. [53]53
Дражайший полковник (фр.).
[Закрыть]
– Как насчет здесь и сейчас, мусью? – презрительно фыркнул полковник, превращая своим неподражаемым выговором последнее слово в нечто более похожее на «моська».
– Я к вашим услугам, – церемонно поклонился граф.
– Отлично, – проговорил Крокетт с выражением величайшего удовлетворения. – Устроим небольшое соревнование по стрельбе.
Это заявление исторгло возгласы энтузиазмаиз уст всех присутствующих. К этому времени к толпе зрителей присоединились едва ли не все собравшиеся в зале.
– Соревнование по стрельбе? – задохнулась миссис Никодемус. – Прямо здесь? Немыслимо!
– Еще как мыслимо! – заверил ее полковник. Он поднял руку и ткнул указательным пальцем в сторону огромной прозрачной двери в дальнем конце бального зала. Сквозь до блеска отмытые стеклянные панели проступал прекрасный ухоженный сад, полный статуй, фонтанов, прудов, клумб и деревьев. Сад был очень велик – скорее парк, чем сад. – Установим мишень у вас во дворе!
Толпа с энтузиазмом поддержала это предложение, но миссис Никодемус призадумалась. Наконец она протяжно вздохнула, сдаваясь, и сказала:
– Придется мне уступить гостям. Должна признаться, посмотреть состязание между двумя такими прославленными стрелками, как Дэви Крокетт и граф де Лангедок, – редкое удовольствие.
Ее согласие было встречено радостным кличем зрителей.
– Тогда – вперед! – воскликнул полковник, вскинув свое оружие на плечо. Его верная спутница мисс Муллени взволнованно захлопала в ладоши, восклицая:
– О! Это потрясающе, нет слов! Я просто умруот переживаний!
Ликующая толпа хлынула в противоположный конец зала, и я смог подойти вплотную к полковнику. Потянув отороченный бахромой рукав его охотничьей рубашки, я отвел полковника несколько в сторону.
– Я вполне разделяю негодование, которое вызывает у вас заносчивость этого француза, – сказал я, понизив голос до шепота, – но боюсь, полковник Крокетт, вы неудачно выбрали время для ссоры. Ведь наша миссия заключается в том, чтобы внимательно и неусыпно оберегать нашу хозяйку.
– Ваше состязание с графом отвлекает наше внимание от этой первостепенной задачи.
– Не тревожьтесь по пустякам, По! Миссус Никодемус все время будет стоять подле меня. А вы смотрите в оба, покуда я разделаюсь с этим наглым иностранишкой. Черт, да это займет меньше времени, чем бобра ободрать. – И, успокоительно похлопав меня по плечу, он подал руку своей Муллени и направился в другой конец зала, откуда все гости уже пре-весело валили сквозь широко распахнутые стеклянные двери в залитый лунным светом сад.
Виргиния подошла ко мне, глаза ее сияли.
– О, Эдди! – своим ангельским, серафическимголосом воскликнула она. – Подумать только! Мы своими глазами увидим, как полковник Крокетт стреляет из своего легендарного ружья!
– Так пойдем, дражайшая Галатея! – откликнулся я. – Присоединимся к другим гостям. – Подхватив сестрицу под руку, я повел ее к двери, но задержался на миг, чтобы подкрепиться еще одной чашей пунша, прежде чем выйти в благоуханную весеннюю ночь.
К тому времени, как мы с сестрицей присоединились ко всей компании, Крокетт и его противник успели найти место для состязания. То была широкая, аккуратно подстриженная лужайка, окруженная с трех сторон изгородью из бирючины.
В центре этой травянистой площадки, примерно в ста ярдах от ее южной границы, высился гигантский, изглоданный временем, крайне древний дуб.
Свет, излучаемый почти полной Луной, был столь необычайно ярок, что иллюминациядостигла сверхъестественной четкости.
Зрители кольцом окружили поляну. Миссис Никодемус дала распоряжение своему пожилому, но проворному слуге Тоби, который сбегал в дом и минуту спустя возвратился с колодой карт, молотком и гвоздем. Подойдя к дубу, он выбрал одну карту из колоды и с помощью молотка и гвоздя закрепил ее в центре ствола примерно на уровне плеч. Даже при столь ярком лунном свете с большого расстояния разглядеть масть этой карты было невозможно. Это вызвало еще одну краткую отсрочку – расторопный слуга сбегал в дом за факелом, а когда принес пылающий светильник, ему было велено встать позади дерева и выставить этот источник света наружу, чтобы все мы смогли разглядеть карту. То был туз пик.
Приготовления завершились, соревнующиеся были готовы приступать. Согласно обычаю, граф де Лангедок, как партия, получившая вызов, имел право на первый выстрел.
– Прошу, граф! – сказал Крокетт, с преувеличенным поклоном подавая французу свое ружье. – Не забудьте: пуля вылетает с того конца, где дырка.
Эта острота вызвала приступ бурного веселья у костюмированных зрителей и удостоилась ледяного презрения со стороны графа.