Текст книги "Nevermore"
Автор книги: Гарольд Шехтер
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Перед тем как напасть на Нойендорфа и его приспешников, Крокетт благоразумно спрятал своего коня в лесу. Теперь он устремился на поиски этого животного, а я тем временем проверил состояние раненого запястья, осторожно вращая им и поочередно сжимая и разжимая пальцы. К моему удовольствию, выяснилось, что, несмотря на боль, конечность отнюдь не утратила подвижности. Ободряющий симптом: правый carpus [77]77
Запястье (лат.).
[Закрыть]был только сильно растянут, но не подвергся более жестокой травме и не был сломан.
Минуту спустя мой спутник вынырнул из-за деревьев, ведя в поводу красавца-гнедого. Поддержав меня одной рукой, он помог мне сесть в седло и пошел рядом, сжимая в одной руке повод, а в другой – ружье, прокладывая нам обоим путь с просеки на узкую дорожку, которая тянулась через лес к западу.
Тяжкие испытания долгого и на редкость мучительного дня, начавшегося с моего похищения и увенчавшегося жестокой, хотя и вполне справедливой смертью троицы головорезов, привели меня в состояние крайнего физического и эмоционального истощения – до такой степени, что, несмотря на боль в руке и дополнительное неудобство в виде тряской рысцы, которой вез меня конь, я едва мог удержать веки разомкнутыми, и потому не сумею определить, как долго мы ехали.
Внезапно меня пробудил от дремоты голос пограничного жителя, возвестивший, что мы прибыли к месту назначения.
Я потряс головой, чтобы прояснить мысли, и при виде странного и неожиданного зрелища глубочайшее изумление охватило меня. Перед нами возвышались обугленные стены и закопченные балки огромного, превратившегося в развалины строения, очевидно разрушенного катастрофическим пожаром. Лишь постепенно я сообразил, что это – руины некогда гордого дома Ашеров.
– Но как, во имя Небес, мы попали сюда? – в недоумении воскликнул я.
– За это можно поблагодарить Нойендорфа и его шайку, – ответил Крокетт, останавливаясь в начале дорожки, которая вела в развалины. – Эти подлые гады уволокли вас подальше за город, чтобы проделать свои адские штучки. Как только я заприметил росчисть, сразу сообразил, что оттуда до местечка Ашеров – один плевок. Вот я и прикинул, что тут мы укроемся, пока развиднеется.
В столь сумрачную погоду, вечером – день уже устремился навстречу своей гибели – особняк едва было возможно разглядеть, но жестокий ущерб, нанесенный величественному зданию, я различал без труда. На месте высокого резного портала зияла дыра. Великолепная фасадная стена словно после артиллерийского обстрела зияла пустыми, без стекол, глазницами окон. Широкий склон крыши почти полностью провалился вовнутрь, остались только балки, черный скелет на фоне грозовых туч. И высокие башни обратились в прах, лишь одна из них все еще вздымалась зазубренным обломком к небесам.
– Пошли, старина, – пригласил Крокетт; капли дождя непрерывной струйкой стекали с его черной широкополой шляпы. – Пока до костей не промокли.
Ускорив шаги, первопроходец повел гнедого по дорожке, сквозь дыру на месте портала, в пустую, печальную раковину выгоревшего дома. Он помог мне сойти с коня, оглядел развалины и – выбрав более-менее укрытое место, где сохранились остатки рассыпавшейся черепицы – привязал поводья к упавшему стропилу и махнул мне рукой, приглашая следовать за собой.
К тому времени одежда на мне промокла насквозь и жестокий озноб сотрясал все тело. Я присел на корточки, упершись спиной в груду кирпичей, составлявших прежде трубу камина, а Крокетт начал собирать вокруг все, что годилось на растопку. Он принес обломки деревянной мебели, кусок черной бархатной ткани, каким-то чудом уцелевшей от пожара.
Видя, как мне плохо, он поспешил сложить эти дрова и развести огонь, после чего обратился ко мне с такими словами:
– Присаживайтесь поближе к костерку, По! И не заметите, как пригреетесь, точно клещу коровы на брюхе.
Повинуясь этому указанию, я пристроился вплотную к костру, скрестив ноги наподобие индейского воина на совете племен, и Крокетт, сняв с себя промокшую шляпу и оставив ее лежать на закопченном полу, сел рядом со мной. Минут десять мы в полном молчании наслаждались теплом костра.
– Хорошо, По, – прокомментировал наконец Крокетт, вытягивая руки ладонями к языкам огня.
– В самом деле, – подтвердил я, глубоко впивая в себя тепло, которое уже начало пронизывать все мое озябшее существо. – Мало что на свете так способствует и физическому и душевному нашему благосостоянию, как приветливый огонек ненастной ночью.
– Почему бы вам не рассказать, за какой надобностью вы так срочно искали меня спозаранку? – предложил мой спутник. – Надо же нам время убить.
Я не сразу смог ответить, ибо ужасы, обрушившиеся на меня в тот день, на какое-то время изгладили из моей памяти тот предмет, о котором осведомлялся полковник. Смертельная агония – безумные приключения – не имеющие себе равных треволнения этого в высшей степени необычного дня вытеснили из моего сознания все прочие мысли.
С помощью долгого и весьма сосредоточенного усилия воли я сумел все же обратить свою память к событиям раннего утра и, откашлявшись, начал повествовать Крокетту о том, как обнаружил газетную статью, проливавшую свет на многозначительную надпись «NEVERMORE». Я также передал свою беседу с Матушкой относительно судьбы человека, причинившего столько горя нам обоим.
Когда я закончил свой рассказ, пограничный житель с минуту взирал на меня в задумчивом молчании, а потом испустил глубокий вздох и произнес:
– Чтоб меня пристрелили, словно кролика. И как вы это понимаете, По?
– К сожалению, – иронически отвечал я, – в последние часы я был слишком занят и не имел возможности поразмыслить об этом. Однако мы имеем ряд фактов, из которых можно сделать определенные выводы. Во-первых, я твердо убежден в том, что – вопреки широко распространенному представлению о так называемом слабом поле – свершителем этих чудовищных преступлений является женщина.Во-вторых, кровавая надпись, значение коей мне удалось, благодаря долгим усердным розыскам разгадать, несомненно, указывает, что убийца по какой-то причине близко знаком с историей жалкого создания, зачавшего меня. Выбор жертв так же явно предполагает, что мотивом этих злодеяний послужила месть всем тем, кто был причастен к последнему публичному унижению, положившему конец бесславной театральной карьере моего отца. Добавим к этим фактам слух, сообщенный мне тетей Марией, а именно – что ее брат бежал в Европу вместе со своей незаконной любовницей, – и, как мне кажется, из всего этого воспоследует единственный возможный вывод.
Прищурившись, покоритель Запада уточнил:
– Вы, стало быть, предполагаете, что этот свирепый убийца – та неизвестная баба, с которой сбежал ваш папаша?
– Отнюдь нет, – возразил я. – Являвшийся мне призрак был слишком молод – даже если бы мой отец бежал с девицей, только что достигшей брачного возраста, она была бы сейчас значительно старше той персоны, которую видел я.
– Так что же, черт побери, вы имели в виду?
– Предположим, – заговорил я, – что после бегства в другую страну, где его прежний брак не был известен, Дэвид По обвенчался со своей конкубинойи вновь стал родителем – родителем ребенка женского пола.Принимая во внимание наше кровное родство, не удивительно, что его дочь и я до такой степени похожи друг на друга, ведь мы – сводные брат и сестра. Предположим также, что она, как это свойственно большинству девочек, питала величайшую преданность своему отцу, который, судя по тому, что нам известно о присущей ему мстительности, напитал ее сердце и душу неугасающей ненавистью к тем, кого он винил в своем провале. Разве так уж невероятно, что его дочь, с юности отравленная столь ядовитой злобой, достигнув зрелости, взяла на себя миссию сквитаться с теми, кто причинил боль и унижение ее возлюбленному родителю?
– Хм, полагаю, тут есть что-то разумное, – пробормотал Крокетт, поразмыслив. – Меня это пугает: если у вас есть сестрица, она чересчур умна. Как, черт возьми, словить эту адскую кошку прежде, чем она учинит очередную дьявольщину?
– Неотложность нашей задачи, – со вздохом подхватил я, – превосходится только невероятной сложностью ее осуществления.
Дождь стихал. Сквозь большую дыру в рассыпавшейся крыше я видел разрыв в облаках, за которым проступал яркий горб луны. Поглядев на своего спутника, я прочел на его лице явственные следы тревоги.
– Что случилось, полковник Крокетт?
Он покачал головой и ответил:
– Что-то мне не по себе.
– И каков же источник этого неприятного ощущения?
– Да эти парни, которые валяются дохлые в лесу. Дождь стих, овца не успеет хвостом махнуть, как койоты и прочие гады повылазят, чтобы сожрать их на ужин. Конечно, они – самые что ни на есть отъявленные мерзавцы, но неправильно будет оставлять их в лесу незарытыми.
– Это служит вам к чести, полковник Крокетт! – восхитился я. – Ибо действительно было бы чересчур жестоко отказать любой христианской душе в погребении. Но что тут поделаешь?
Нахлобучив шляпу, первопроходец со вздохом поднялся и объявил:
– Съезжу-ка я обратно на росчисть и закопаю этих змеюк в землю. Вы тут обойдетесь без меня какое-то время?
– Конечно, – ответил я. И в самом деле, хотя поврежденное запястье онемело, боль почти исчезла.
Крокетт указал мне на свое ружье, прислоненное к груде мусора в нескольких шагах от меня, и предупредил:
– Я оставлю вам свое ружьецо на случай, если какая-нибудь тварь заберется сюда, – но вообще-то огонь их отпугивает. – И, заверив меня, что быстро исполнит свой долг и вернется, полковник направился к своему коню, отвязал поводья от импровизированной коновязи, запрыгнул в седло и растворился во тьме.
Даже самую бестрепетную душу обстоятельства, в которых я оставался, могли бы повергнуть в состояние крайней тревоги. Я сидел один в пещерообразных руинах огромной, погибшей усадьбы, и в рассеянном свете луны над моей головой проносились гонимые вихрем тучи, подобные стае демонов, спешащих на ведьмовской шабаш.
Но мой разум не только не был смущен, а, напротив, погрузился в состояние глубочайшего спокойствия и расслабленности – явный симптом чрезвычайного физического и эмоционального изнурения.Сменив позу, я растянулся на левом боку, прижав к животу и колени и подложив под голову раненое левое запястье. Успокоительное потрескивание горящих поленьев наполнило мой слух, я прикрыл глаза и уплыл на волнах мирной дремоты.
Во сне я превратился в моряка на борту триеры, несшей хитроумного Одиссея мимо острова Антемусса, родины сирен, как описано в каноническом (хотя и чересчур прилежном местами) переводе великого гомеровского эпоса, осуществленном Джорджем Чэпменом [78]78
Джордж Чэпмен (1559–1634) – английский поэт, переводчик Гомера.
[Закрыть]Повинуясь капитану, я, вместе с другими членами команды, сделал для ушей затычки из мягкого воска, чтобы защитить их от рокового, чарующего пения. Но и эта предосторожность не воспрепятствовала слабым, отдаленным звукам неземной музыки проникнуть в мой слух. Внезапно я очнулся – тревожная мысль вырвала меня из сна: это пение непригрезилось мне!
Выпрямившись, я огляделся по сторонам. Спал я, по всей видимости, недолго: огонь, хотя немного ослаб, продолжал гореть, и хрустальная луна все так же стояла почти прямо над головой. Я напряг слух, тщетно пытаясь вновь уловить колдовскую мелодию. И вот она послышалась снова – невнятная, едва различимая, но, несомненно, человеческим голосом исполняемая песня. Охватившее меня незадолго до того чувство блаженной безопасности мгновенно рассеялось, сменившись глубочайшим шоком– удивлением – тягостным предчувствием.
Откуда доносился этот странный – совершенно необъяснимый – голос? Поспешно поднявшись на ноги, я решился проследить его источник. Поскольку пение было почти заглушено,я предположил, что оно исходит откуда-то из-под земли, из недр разрушенного здания. Тучи уже полностью рассеялись, ничто не преграждало путь лунным лучам. При их свете я начал осторожно пробираться сквозь груды мусора и обломки разрушенного здания, направляемый этой тихой, едва слышной мелодией. Как вдруг пение смолкло! Я остановился, выжидая, пока оно возобновится вновь. Прошло несколько мгновение – молчание длилось, – и я медленно двинулся вперед, насторожив уши, чтобы не пропустить ни единый звук.
Через несколько шагов я вновь резко остановился.
В двух-трех метрах передо мной в почерневших плитах пола зияло широкое прямоугольное отверстие. В ярком лунном свете я мог разглядеть сильно истертые ногами ступени, которые уводили вниз, в глухую тьму. Очевидно, я наткнулся на лестницу, которая соединяла основную часть здания с его обширными погребами. Осторожно приблизившись к люку, я остановился на самом краю и, склонив ухо, напряженно прислушался. Ничего – пустота – глухое, могильное молчание. Неужели невнятное, смутившее душу пение было всего лишь плодом моего воображения? Нет! Я слышал шум, пусть слабый, но отчетливый, и был уверен, что знаю его источник: он исходил из самых недр пустого, разрушенного особняка.
Несколько минут я пребывал в состоянии нерешительности, близком к параличу. Какой же путь действий предпочесть? Благоразумная сторона моего «я» советовала дождаться возвращения полковника и лишь потом предпринять дальнейшее расследование, но противоположный импульс,происходивший из распаленного любопытства и всепроникающего ощущения неизбежности судьбы, даже рока,казалось, запрещал проволочки. И этому побуждению, после недолгой напряженной внутренней борьбы и дискуссии,я поддался.
Вернувшись к костру, я поспешно соорудил факел из деревянного обломка и добытого Крокеттом где-то обрывка черного бархата. Я сунул обернутый тканью конец в костер и поджег его и, высоко подняв здоровой рукой пылающий светильник, вернулся ко входу в подвал.
Решимость укрепилась во мне, я начал осторожно нащупывать ступеньку за ступенькой винтовой лестницы, пока не добрался до самого низа. В спертой атмосфере подвала мой факел почти угас. Я выждал мгновение, пока глаза не приспособились к окутывавшему все вокруг сумраку. Резкий, сотрясающий вздох вырвался из моей груди. Никогда не забыть мне страха – смятения – ужаса, – которые охватили меня, когда я остановился на последней ступеньке и огляделся по сторонам.
В сумрачном, бледном свете факела сводчатый подвал выглядел точь-в-точь как средневековая камера пыток.
В нескольких шагах от меня, у стены, возвышался предмет, в котором я с первого взгляда узнал точную копию бесславной «Железной девы Нюрнберга» – огромный ящик в виде фигуры человека, чью широкую двойную крышку сплошь унизывали ряды острых как бритва кинжалов. Слева от этого чудовищного приспособления высилась древняя деревянная дыба. Дрожь отвращения сотрясла все мое существо при одном виде огромной лебедки о четырех рукоятях, которая растягивала несчастную жертву, выкручивая каждый сустав в ее теле. В тени притаилось массивное кресло для допросов с пристрастием – из его седалища, подлокотников и спинки торчали металлические шипы, – а со стен свисали адские орудия самых прихотливых форм и назначения: клейма, строгие ошейники, плети, тиски, щипцы и тому подобное.
Неужто, думал я, озирая эту омерзительную коллекцию, покойный хозяин особняка, Роджер Ашер, был Торквемадой наших дней и, втайне от всех, годами тешил себя, подвергая изощренным пыткам множество неведомых миру жертв?
О нет! Достаточно было провести вечер в его обществе, чтобы рассеять подобное подозрение. Палач, услаждающийся пытками, должен обладать особыми качествами, к числу коих в первую очередь относится избыток жестокой, страстной, агрессивной энергии,а бледный, меланхоличный владетель дома Ашеров показался мне столь безнадежно истощенным нервически и склонным к флегматической скуке, что забавы с этими бесовскими механизмами были ему даже физически не по силам. Гораздо вероятнее, что эти дьявольские артефакты,которые глубокий и сырой подвал спас от огненной гибели, попросту составляли часть его собрания древностей и куриозов,образчики коих мы с Крокеттом видели в гостиной в роковой вечер нашего визита.
Разрешив, к своему удовлетворению, эту загадку, я несколько успокоился, но облегчение длилось весьма недолго, ибо едва отступил первый шок,как возобновилось пугающее пение – на этот раз гораздо громче, ближе, отчетливее!
Я застыл на месте, весь обратившись в слух, и уже, без сомнения, мог утверждать, что этот голос принадлежит женщине. Я разобрал наконец и слова песни, в которых тут же признал жалобу несчастной, обезумевшей от горя Офелии, лишившейся отца, убитого Гамлетом в порыве нетипической для него импульсивности:
Содрогаясь всеми фибрами своего существа, я пошел в ту сторону, откуда доносилось пение, с величайшей осторожностью нащупывая путь среди бесчисленных странных объектов,вместилищем коих служил этот подвал. Наконец, завернув за угол, я оказался внутри сводчатого прохода и увидел в дальнем конце его приоткрытую дверь. С другой стороны двери доносилось пение, и оттуда же в коридор выплескивался бледно-желтый свет.
Глупо было бы даже пытаться передать ту степень тревожного возбуждения, какой я достиг к этому времени. Трясясь с головы до пят, словно в тяжелейшем приступе лихорадки, я прокрался по коридору и остановился возле приоткрытой двери. Там я призвал на помощь всю свою отвагу, до последней капли, и, вытянув шею, заглянул за обитый медью порог.
От представившегося мне зрелища я едва не лишился чувств. Там на каком-то ящике спиной ко мне сидела она – черноволосая, облаченная в черное, и рядом с ней тускло горела масляная лампа. Судя по согбенной позе И ритмичным движениям правой руки, которым сопутствовал шорох бумаги, я заключил, что она читает лежащую у нее на коленях книгу. Комната, или, вернее, склеп,где она находилась, использовалась Ашерами под склад для излишних предметов и без того обильной коллекции изящного. К стенам были прислонены обрамленные картины, а на полу и на многочисленных деревянных ящиках стояли драгоценные произведения ваятелей – итальянские статуи, мраморные бюсты, античные урны и вазы.
Меня в особенности напугало не само присутствие нахохлившейся, облаченной в черное фигуры, но очевидные свидетельства того, что это подземное убежище постоянно использовалось как ее логово: среди множества предметов искусства находились до жути неуместные здесь приметы домашнего быта: таз для умывания, кувшин, покрытый одеялом матрас, груда женских нарядов.
Дурманящее головокружение вынудило меня всем телом опереться на металлическую дверь, и та резко скрипнула, повернувшись на петлях. При этом пронзительном звуке женская фигура замерла – захлопнула книгу – неторопливо поднялась с места и обернулась навстречу мне.
Мне показалась, что глаза мои лопнут от ужаса при виде, увы, слишком знакомого мне лица этого женственного призрака, а ее взгляд пылал сверхъестественным – или противоестественным – огнем.
– Итак, – заговорила она, растягивая бледные губы в улыбке ледяного торжества, – судьба привела тебя ко мне.
Приветствую тебя, брат!
ГЛАВА 32Именование «брат», с коим обратилась ко мне эта непостижимая, облаченная в соболя фигура, в сочетании с близким и пугающим сходством ее и моих черт, подтверждало гипотезу, недавно изложенную мною Крокетту, то есть убийца, которого мы разыскиваем, есть не кто иной, как неведомая мне сестра, отпрыск моего недостойного отца! Поскольку я всегда стремился утвердить превосходство чистой дедуктивной логики над грубой силой, я мог бы в нормальных обстоятельствах чрезвычайно обрадоваться столь убедительному доказательству верности своей теории.
Но в силу множества обстоятельств, мучительных испытаний этого дня, нервирующейобстановки подземного склепа, где я находился, и неописуемой странности самой ситуации – оказаться лицом к лицу со своим зловещим двойником противоположного пола, – моя реакция была далека от торжества. С испуганным стоном я отшатнулся на несколько шагов, выпустив из рук горящий факел, и тот, со стуком упав на неровный каменный пол, откатился к большому холсту с изображением освещенного луной пейзажа, который был прислонен к ближайшей стене, и тут же поджег деревянную раму.
Мой женственный двойник резко втянул в себя воздух, схватил кувшин с водой и, подбежав к воспламенившейся картине, загасил начатки пожара. Затем, обернувшись ко мне с выражением сурового упрека, она заявила:
– Пожар уже опустошил этот дом. Одного раза довольно.
– Пожар! – дрогнувшим голосом повторил я. – Тобоюже и разожженный!
– Верно, – ответила она, и на безжизненных губах проступила угрюмая улыбка удовлетворения. – Я уничтожила этот величественный, гордый замок!
– Но почему? – вопросил я, хотя уже предвидел ответ.
Как будто ей дано было сверхъестественным образом прочесть мои тайные мысли, она ответила:
– Разве ты еще не догадался?
– Конечно, – после краткой паузы подтвердил я. – Из мести.
– Вот именно, – подхватила она. – Отмщение всем, кто навлек гибель на него!
С мгновение я молча в неизъяснимом ужасе глядел на тонкое – бледное – такое хрупкоес виду и стольких погубившее создание! С учетом естественных отличий, обусловленных разницей пола,и наличия у меня заботливо ухоженных усов, наши лица оказались удивительно схожи. Передо мной стояла на редкость красивая молодая женщина, с высоким гладким лбом, густыми, черными как смоль кудрями, точеным греческим носом и бледным, красиво изогнутым ртом.
За слегка приоткрытыми губами я отчетливо различал маленькие, узкие, безупречно белые зубы.
И лишь одна пугающая особенности нарушала безмятежную прелесть этого облика – странный, неестественный блеск огромных темных глаз, которые мерцали маниакальными искрами с трудом подавляемого безумия!
– Так значит, это правда, – вымолвил я наконец. – Ты – его дочь.
– Да, – с улыбкой ответила она, подвигаясь ко мне еще на шаг. – И твоя дорогая сестра!
При таком недвусмысленном подтверждении нашего родства головокружение мое обострилось до крайности. Колени подогнулись – зрение помутилось – и лишь неистовым усилием воли я воспретил себе рухнуть в обморок на каменный пол.
Резким движением мой облаченный в черное двойник схватил меня за уцелевшую руку и подвел к тому самому ящику, на котором она сидела перед моим приходом.
– Садись, брат! – пригласила она. – Устраивайся поудобнее, и мы поговорим. Боюсь, я мало что могу предложить тебе – разве что в кувшине еще остался глоток воды.
– Но… почему ты поселилась в этом мрачном, в этом убогом месте? – выдавил я из себя, принимая от нее кувшин с водой. Ухватившись за его ручку, я припал пересохшими, дрожащими губами к краю кувшина и жадно допил скудные остатки живительной влаги.
– В убогом месте? – переспросила она. – Нет, брат. Заброшенное – согласна, но разве ты не различаешь нечто величественноев этих подобных усыпальнице руинах?
– Я попала в эти катакомбы, когда исследовала еще дымившиеся развалины гигантского рухнувшего здания, и они вполне подходят моему темпераменту. Здесь я пребываю в нерушимом одиночестве и выхожу лишь ночами, осуществляя миссию воздаяния. Миссию, которая уже близка к завершению.
И содержание, и тон этой речи, вкупе с маниакальным блеском ее глаз, вполне убеждали, что оратором овладела одна из наиболее опасных форм душевного помешательства.
Мой разум метался в поисках выхода, пока я сидел на ящике и гадал, какой же путь действий избрать. Будь Крокетт рядом, мы бы без труда захватили безумную убийцу в плен.
Значит, мне следовало отвлекать ее до тех пор, пока Крокетт не возвратится. С этой целью, а также чтобы удовлетворить вполне естественное любопытство относительно участи своего отца, я спросил:
– Почему ты возложила на себя столь тягостную и неумолимую миссию? Какая судьба, какая погибель настигла нашего общего родителя?
– Невыразимо ужасная судьба! – простонала моя безумная родственница, обеими руками сжимая укрытую соболями грудь. – Оскорбленный – униженный – гонимый теми, кто не мог оценить его таланта – он, один, лишь со своей молодой женой, бежал из этой проклятой страны в Лондон. Моя бедная мать скончалась, дав мне жизнь, и он один растил меня, дал мне образование, вдохнул в мою душу любовь к поэзии, философии, искусству. В двенадцать лет я целиком читала наизусть «Лира»!
Я скупо улыбнулся:
– Без сомнения. И, конечно же, воображала себя в роли Корделии.
Огромные темные глаза округлились.
– Да! Да! Значит, ты меня понимаешь! Наш отец именно так называл меня: «Моя маленькая Корделия». Только я, его преданная дочь, могла смягчить оскорбления, которые наносил ему жестокий, несведущий мир! – Удивительная трансформацияпроизошла с ее лицом, глаза превратились в две узкие сверкающие прорези, рот разрывало рычание. – И я одна, – продолжала она, – могу заставить мир заплатить за подлое обращение с моим отцом.
– Тебя так и зовут? – мягко спросил я. – Ты – Корделия?
Она решительно покачала головой, и длинные черные кудри упали ей на лицо.
– Нет. То было всего лишь ласковое прозвище. На самом деле меня зовут… Ленор.
– Ленор, – повторил я. – И правда, мне всегда казалось, что этому именованию присуща особая – печальная – меланхолическаяпрелесть. – Я помедлил минуту и вновь спросил: – Так что же с ним было?
– То страшное унижение, которое он пережил в Америке, оставило неисцелимые раны в его душе. Он пытался заглушить боль алкоголем и неотвратимо, шаг за шагом, опускался в бездны безнадежной деградации.Незадолго до своей кончины от жестокой чахоткион превратился в «Авраама».
– В «Авраама»! – вырвалось из моей груди. Я был наслышан об этих жалких существах, нищих последнего разбоpa, которые шастали по лондонским проулкам в лохмотьях безумцев из Бедлама, выпрашивая подаяние у сострадательных прохожих. Даже сильная антипатия к этому человеку, пронесенная мной через всю жизнь, не спасла меня от укола сожаления при мысли, что его постигла столь чудовищная, хотя не вовсе незаслуженная участь.
– А ты, – напомнил я, – пересекла океан, чтобы поквитаться с теми, кого ты винишь в его несчастьях.
– Да! – Голос ее был похож на змеиное шипение. – Много раз он повторял эту повесть о роковом вечере на подмостках «Нового театра», о свистящих, топающих филистерах,вынудивших его к позорному бегству. Но теперь они уже не смеются. Я почти закончила свою миссию, и ничто не помешает мне довершить ее.
Крокетт все медлил с возвращением. Поскольку мою новоявленную сестру следовало и дальше отвлекать разговорами, я сказал ей:
– Для молодой женщины ты одарена удивительно сильной волей.
– Разумеется, – с холодной улыбкой возразила она. – Взгляни – рядом с тобой та самая книга, которую я читала перед твоим приходом. Отец ценил ее как величайшее свое сокровище.
Фолиант, который упомянула Ленор, остался лежать открытым на крышке ящика. Положив его к себе на колени, я быстро пролистал страницы и стазу же узнал знаменитый «Трактат о воле» Джозефа Глэнвилла. [80]80
Джозеф Глэнвилл (1636–1680) – английский философ.
[Закрыть]Подчеркнутый карандашом пассаж бросился мне в глаза: «И в этом – воля, не ведающая смерти. Кто постигнет тайны воли во всей мощи ее? Ни ангелам, ни смерти не предает себя всецело человек, кроме как через бессилие слабой воли своей». [81]81
Эпиграф к рассказу Э. По «Лигейя». Пер. И. Гуровой.
[Закрыть]
Оторвав взор от книги, я сказал:
– Хотелось бы мне в точности узнать смысл твоих прежних слов – а именно почему ты называешь свою миссию вполне, но не до конца свершенной.
– Так оно и есть, – подтвердила она. – Остается еще один человек, над которым я поклялась учинить кровавую и вполне заслуженную расправу.
Ледяной холод обдал мои члены при этих словах.
– И кого же ты имеешь в виду? – спросил я голосом, дрогнувшим от страшного предчувствия.
– Его сестру Марию, разумеется, – отвечала Ленор. – Ту безжалостную тварь, которая столь неумолимо отвергла моего несчастного отца в час катастрофы!
– Злодейка! – вскричал я, вскакивая на ноги, – толстый том Глэнвилла упал на каменный пол. – Никогда я не допущу, чтобы ты причинила зло этой святой женщине. Безумица!
– То, что ты именуешь злом, я называю справедливостью, – ответила она. – И ничто не остановит меня на этом пути. И уж конечно, – добавила она, искривив верхнюю губу в усмешке глубочайшего презрения, – уж конечно не тебе остановить меня, братец!
Выпрямившись во весь рост, я негодующе возразил ей:
– Ты заблуждаешься. Сколь ни было мне чуждо насилие над особой слабого пола, я не усомнюсь пустить в ход все ресурсы, включая грубую силу, чтобы разрушить твой безумный – твой преступный план!
Маниакальный хохот вырвался из ее уст.
– Посмотрим, кто из нас ошибся! – И с этим восклицанием она бросилась ко мне.
Боевой подготовкой, телесной подвижностью и силой мускулов как таковой я далеко превосходил свою безумную противницу. Даже сегодня я безо всякого сомнения готов утверждать, что в обычных обстоятельствах мне было бы проще простого совладать с ней.
Но особое стечение событий, а именно – мое травмированное запястье в сочетании с инстинктивным нежеланием причинить ущерб женщине, а также весьма неровная поверхность каменного пола в подвале, где трудно было устоять на ногах, – привели к тому, что я сразу же распростерся на спине, а моя сводная сестра, или, скорее, демон, коленями придавила мне грудь, набросившись на меня с яростью адскойтигрицы. Я тщетно пытался оттолкнуть ее, размахивая левой рукой, а она длинными ногтями или, скорее, когтями разодрала мне лицо, а затем ухватила за волосы и с силой ударила головой об пол. Невольный стон капитуляции сорвался с моих губ, и тогда она вскочила на ноги, схватила масляный светильник, стоявший на деревянном ящике, и бросилась прочь из комнаты.
Кое-как поднявшись, я проковылял сквозь отчасти приоткрытую дверь и выбрался наружу в поисках моей сестры, ориентируясь на удалявшийся свет ее лампы, – она неслась далеко впереди по лабиринту коридоров, к винтовой лестнице.
– Стой! – прокричал я, нащупывая путь в подземном мраке.
Внезапно, словно отозвавшись на мой приказ, она остановилась, развернулась и неторопливо скользнула ко мне.
Несколько удивленный внезапной переменной в ее действиях, я замер на месте и подождал, пока она тоже не остановилась в трех шагах от меня. Матовый свет лампы, снизу подсвечивавший лицо, придавал ее чертам вид пугающей маски.
– Сестра! – провозгласил я. – Призываю тебя оставить свой жестокий умысел и сдаться милосердному суду закона, который, принимая во внимание твою юность, пол и явное душевное расстройство, наверное, сочтет возможным пощадить твою жизнь, несмотря на уже совершенные тобой злодейства.