Текст книги "Свет в Коорди"
Автор книги: Ганс Леберехт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В один из воскресных дней удалось достать машину в леспромхозе, и на Журавлиный хутор привезли бревна для стройки. Кристьян Тааксалу, багровея лицом, только покрякивал, с медвежьей силой перекатывая и ворочая здоровенные бревна; проворные крепыши Маасалу и Рунге ловко и дружно помогали. В их руках тяжелые мачтовые стволы сосен, тихо переваливались по сходням, вкатывались на платформу грузовика. От тщедушного Семидора было меньше толку, хотя он суетился и кричал больше всех; но и он ловко орудовал большой жердью, приспособив ее как рычаг. С грохотом скатывая на двор Журавлиного хутора очередное бревно, он с возбуждением покрикивал:
– Еще одно пришло к другим!
Вечером состоялся скромный ужин, за которым распили бутылку вина. Вино горячо разлилось по жилам. Буро-коричневые от солнца и разгоряченные, они с довольными лицами, протягивая под столом ноги, завели оживленный и громкий разговор, не особенно стесняясь в выборе выражений.
Айно только диву давалась, слушая их возбужденные голоса. Глядя на Семидора, можно было подумать, что это вовсе не тот Семидор, который не только с первыми людьми волости, а даже и с такими, среднего достатка, мужиками, как отец ее Йоханнес, когда-то разговаривал, ломая в руках шляпу, был принижен и робок. Нет, это был другой, неизвестный ей Семидор; можно было предположить, что он – один из богатейших хозяев Коорди, так независимо он сидел, подсчитывая свой будущий урожай, и сыпал на словах десятками пудов, мешками ржи и пшеницы.
Послушать их сейчас, так можно подумать, что здесь правители волости сошлись, так хлестко и размашисто они разбирают дела волости. Как зло Маасалу костит Юхана Кянда, председателя машинного товарищества, называя его хитрецом и пройдохой!
Ударив могучим волосатым кулаком по столу, Маасалу ворчал:
– Ведь вот – странное дело: трактор товариществу принадлежит, а кто на деле им владеет? Юхан Кянд! Ну да еще не поздно, и перевыбрать можно, надо нам только больше сообща держаться…
Он, Каарел Маасалу, постоит за то, чтоб Юхан со своим трактористом уж больше не обманывали во время обмолота. Для этого есть такое хорошее средство, как общий контроль. Он сам, если надо, вместе с трактором и молотилкой пойдет!
А Пауль, ее Пауль…
Глядя в окно, откуда в комнату вливались поздние летние сумерки, он заговорил о том, что в Коорди кое-где, например на хуторах Курвеста и Коора, уже давно было радио и хозяева провели электричество от собственных ветряных установок. Но все остальные в волости всегда жили без света, с керосиновыми коптилками, и некому было заняться этим, потому что не было сил, жили вразброд, каждый за себя… Разве в Коорди нельзя провести свет, если взяться общественными силами?
– Можно! – с восторгом сказал Семидор, который почти растворился в сумерках, и от этого еще громче стал его тонкий возбужденный тенорок. – Я ведь и это дело знаю, на корабле научился. Дайте мне динамо, и я поставлю его на старой мельнице.
Потом разговор влился в то же русло, в какое он всегда вливался у большинства крестьян Коорди в такие вот вечерние задушевные часы за бутылкой вина или кружкой пенного пива.
Да, и свет бы можно, и все, что нужно человеку для безбедного житья, если бы не были силы на хуторе ограничены. Если бы удалось на каждом хуторе вспахать все земли и богато удобрить их, и завести побольше скота… Но для этого нужны машины, трактора, очень много удобрений… Нет, хутор не позволяет развернуться… Он дошел до своих границ, уже давно дошел до точки. Чтоб перейти эти границы, нужен новый шаг.
– Коллективное хозяйство… – не то спросил, не то подтвердил Маасалу. – Партия говорит, что это и есть правильный шаг.
Все замолчали при этих словах и задумались. Пауль, грызя ногти, с любопытством взглянул на приятеля. Слово «партия» он впервые слышал из уст Маасалу. Маасалу и партия, хм?
– Ну, это уже политика… – пробормотал Пауль. – Высоко залетаешь, – не наше дело решать. Наше дело землю пахать… И нет у нас в республике еще колхозов…
– Нет – так будут, – хладнокровно сказал Маасалу. – А землю пахать – не политика, по-твоему? И как не наше дело решать? Я вот да Семидор, да еще кто-нибудь завтра возьмем и подадим заявление об организации колхоза. И будет, – что думаешь?
Маасалу вызывающе обвел всех глазами.
– Завтра? – встрепенулся Семидор. – А как же с лошадью?
И все расхохотались смятению Семидора. Все знали, что он еще не успел расплатиться с Маасалу и стать полновластным собственником лошади – первый раз в жизни.
– Очень тебе нужен этот собственный одер, – поддразнил Маасалу.
– Ну… я хотел тележку на резиновых шинах завести, – огорченно сказал Семидор. – В волость съездить или куда-нибудь по делу.
Все снова улыбнулись.
– У колхозов собственные машины, – вспомнил Рунге. – Я видел в России. Это лучше тележки.
– Вот видишь, – торжествующе сказал Маасалу и, подумав, добавил: – А к этому готовиться надо, – жизнь в Коорди к тому идет.
Раннее утро застало Пауля за работой. Он торопился закончить закладку фундамента до Иванова дня, к началу сенокоса. С помощью Айно работа подвигалась. Она носила воду для цементного раствора, подавала камни. Пауль, орудуя молотком и лопаткой, подгонял их в гнезда и скреплял цементом.
За этой работой Пауля и застал парторг Муули.
Муули, ведя за руль свой старенький потрепанный велосипед, как-то очень неожиданно появился на меже, ведущей к хутору. Усмехаясь насмешливым ртом на очень серьезном суховатом лице, он оглядел измазанного известкой Пауля, дружелюбно подал ему руку.
Что же это не видно Рунге ни в сельсовете, ни в волости, словно он и не житель Коорди? Жаль… Сейчас работа начинает налаживаться. Вот актива маловато… Мог бы зайти запросто, поговорить…
– Да вот все некогда… – Пауль кивнул головой на полусложенный фундамент, на гору бревен и валяющиеся кругом камни.
– Вижу, вижу, поправляешься, – согласился Муули, оглядываясь. – Э, наворочал вокруг, что Калевипоэг…[10]10
Калевипоэг – сын Калева, герой эстонского народного эпоса.
[Закрыть]
Он присел тут же на бревно, и, щурясь на начинающую желтеть пшеницу, близко подступавшую к хутору, сказал, что направляется в соседнюю деревню на собрание сельских активистов и заехал по пути. Похвалил хлеба Рунге, расспросил подробнее, как идет стройка. Услышав о вчерашнем воскреснике, оживился, записал в блокноте, похвалил.
– Ну вот, первые кочки уже и позади, а помнишь, весной как скверно было, когда трактор сломался? Прибежал ко мне и уж, наверное, думал, что все погибло, а? Видишь – сообща-то… Вон где сила! Как патроны в обойме: если первая пуля не дойдет до цели – следующая дойдет…
Слова Муули очень близко подошли к тому, что Пауль испытывал и переживал за последнее время, и раз уж сам Муули припомнил весенний случай с трактором, Пауль пожелал оттолкнуться от него; он подробно, со злостью, рассказал о недавней встрече с Роози и о том, что он думал о Кооре.
– Ага, а ты что думал? – насмешливо спросил Муули. – И обманет, и обведет, и будет таких, как Роози, поодиночке ловить… А все знаешь почему? Потому что, вот хотя бы ты – закопался в своем углу и думаешь: что мне до Роози, это не мое дело… А чье же дело-то? Знаю я вас… Вам бы сначала хлеба каравай да простокваши горшок, а как две коровы заведутся, уже и третью тянет приобрести, глядишь – и новый Коор вырос…
– Ты круто завернул очень, – несколько обиделся Пауль. – Не мое бы дело, я и не рассказывал бы…
– Ничего не круто, полезно послушать… А раз твое дело, так и помочь надо. Я вот на днях слышал в сельсовете разговор насчет тебя. Толковый сельский уполномоченный нужен в Коорди, в помощь Татрику. Уже пора, друг, и не только для себя поработать, как ты думаешь?
– Я? – удивился и смутился Пауль. – Но ведь…
Он хотел было сказать, что ему никак невозможно браться за какую-то работу вне Журавлиного хутора, ибо от этого будет страдать строительство на хуторе, но… глядя в насмешливое, умное лицо Муули, подумал, что невозможно это сказать: знает же тот о воскреснике, может быть знает даже о том, как Семидор рыл колодец и как Йоханнес Уусталу помогал зимой…
– Какие же могут быть «но»? – удивился Муули. – За Роози надо постоять?
В этот день работа у Пауля не очень ладилась. Пришло желание пройтись побродить – дать ход своим мыслям, как объяснил Пауль Айно. Он достал удилище с катушкой – самодельный спиннинг – приладил к бечевке никелированную блесну и отправился попытать удачу к мелководной речке Коорди, в которой попадались форели и щуки.
Шел узкой, заросшей полевой межой; отцветающий мышиный горошек цеплялся за ноги, разлетались при первом прикосновении мыльные пузыри одуванчиков, – семена их на крошечных пушистых зонтичках пускались в плавный полет, – ступали ноги по отяжелевшим медовым головкам клевера. Отцветало первое пышное летнее цветение, уже в стручки, в семя пошло. «Косить скоро, косить», – думал Пауль.
Шел Рунге и озабоченно раздумывал над последними событиями. Сами по себе они были совсем не крупного масштаба, но его личной жизни они угрожали многими осложнениями, – так казалось ему. Сельский уполномоченный! Значит, что же теперь, в его участок, в поле его деятельности, в числе других, войдут хозяйства Коора и Кянда. Значит, в будущем – встречи и даже, быть может, столкновения с ними? И это при всем его желании держаться подальше от всего возбуждающего хлопоты и ссоры в Коорди. Он почти досадовал на себя, что не нашел ничего возразить Муули и согласился.
И как случилось все, где же он сделал первый шаг к новому назначению? Может быть, не следовало выступать зимой на выборах правления машинного товарищества? Но ведь нельзя было не выступить, он отстаивал там свои интересы, – поля Журавлиного хутора нуждались в тракторе. Не было ли вторым шагом столкновение с Кяндом? А как можно было уступить Коору и не вступиться за Роози?
Может быть, не следовало так широко пользоваться помощью, самого Муули и строителя Йоханнеса Уусталу и этих славных людей с хутора Яагу, – ведь принимая их помощь и дружбу, он тем самым принимал на себя и обязательства, связывал себя с ними?.. Легко сказать, но как он мог не связывать себя с ними, когда все его первые шаги опирались на их помощь?
И как ни раздумывал Рунге, все выходило так, что ни в одном случае он не мог поступить иначе, чем поступил.
Узкой тропинкой Пауль вышел на обрывистый, невысокий берег. Перед ним текла извилистая речка Коорди, берущая свое начало недалеко отсюда, из холодного родника в Водьясском лесу. Речка маленькая, но проворная и живая, с быстрым течением, с воронками на узких поворотах; вода ее так чиста, что плоские известняковые кругляки на каменистом ложе просматриваются даже в сумерках и ясно видны хороводы мальков. Щурясь, Пауль зорко всматривался в воду, окрашенную закатным солнцем в серебро и багрянец, старался угадать ход рыбы.
Против течения, вдоль противоположного берега, беззвучно плыла водяная крыса; от острой мордочки ее, быстро рассекающей воду, расходились две серебристые полоски.
Подождав, когда крыса скрылась, Пауль бросил блесну и быстро поволок ее по воде, наматывая шнур на катушку. Идя вниз по течению, меняя места, он методически стал забрасывать и возвращать блесну. Рыба не клевала. Нет, лучше, конечно, рано утром или после дождя… Положив удочку, сел на берегу, закурил и задумчиво стал слушать неугомонный клекот воды.
Мала речка Коорди, но весь широкий мир отражается в ней – и полуденное солнце, и синее небо, и крестьянские стада, выходящие на водопой; мала, но есть в ней все то, что и в больших реках: форель, щука и тысячные стайки мальков.
Узка речка Коорди, но полна жизни и движения, как и большая река. Суметь только использовать ее… Построил же когда-то дед Михкеля Коора водяную мельницу на Коорди – богатство свое построил на движении быстрой маленькой речки. Нельзя ли теперь восстановить старую заброшенную мельницу? Муку будет молоть мельница, льнотеребилку можно поставить. А если установить динамо – свет будет в Коорди на всех хуторах.
И много можно сделать и построить хорошего на речке Коорди и на полях, что выходят к ее берегам, лишь бы взяться как следует – простым обыкновенным людям, вроде Семидора из Коорди. Может быть, и в самом деле старик сумеет динамо поставить?
Пауль вернулся в сумерках, неся небольшую форель, продетую за жабры на рогульку. Лицо Айно, бледное, с резко выступившими веснушками, встревожило его. Она дожидалась на дворе и путано и торопливо, почему-то шопотом, стала рассказывать о какой-то ужасной, по ее мнению, беде.
– Подожди, я что-то ничего не разберу… – пытался он успокоить ее. – Ну, ты гнала корову из лесу и – дальше?..
– Ну да… И чуть не наткнулась на него на опушке. Он сидел на пне. Я узнала…
– Да кто?
– Роберт Курвест, – испуганно глядя на Пауля, сказала Айно.
Пауль задумчиво поскреб затылок и пробормотал:
– Ну, из-за этого еще нечего волноваться, что там на пне какой-то пес сидел… А тебя он видел?
– Наверное… Я ведь близко была. Потом полем шла, чувствовала – смотрит… Словно на иголках иду, а оглянуться боюсь, у него лицо было такое…
– Ничего, я этих лиц на фронте навидался, – проворчал Пауль. – Лицо как лицо, и довольно трусливое другой раз, особенно когда на себе мушку чувствует… И кончим этот разговор, нечего зря болтать… А я-то думал, у тебя что-нибудь серьезное случилось.
– Осторожность – это не лишнее… – обиженно сказала Айно.
Он промолчал, но, судя по тому, как он перед сном с озабоченным видом походил вокруг построек, сам запер двери, а через несколько дней, вернувшись из волости, привез и повесил на стене ружье, Айно поняла, что он согласен с ней.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Роози ночевала в старом амбаре на краю яблоневого сада; тут было прохладнее, чем в тесной горнице, рядом с хозяйской кухней. На той половине, где в двух огромных сундуках хранилось изношенное платье, штуки небеленого полотна и мотки шерсти, стояла деревянная кровать Роози под двумя облезлыми шубами, висевшими на стене.
Волна сильных и нежных запахов клевера, тмина и мяты вливалась в раскрытую дверь, изгоняла въевшуюся в стены тонкую кисловатую вонь старой шерсти, льна и кожи. У изголовья кровати, на столике, накрытом белой скатертью, стояли полевые цветы, а в ногах – молодые пахучие березки. Если бы не было так темно, на белой скатерти можно было бы увидеть совсем новую незажженную свечу, белый кувшин с молоком и, на тарелочке, ветчину, нарезанную ломтиками.
Это был торжественный, праздничный стол, и жаль только, что тот, кого он дожидался, не приходил.
Всегда, когда наступал рассвет, Роози убирала со стола, прятала незажженную свечу и тарелки, уносила кувшин. Стол, лишенный белой скатерти, становился всего-навсего обыкновенным скрипучим столом, изъеденным жучком, с покоробленной поверхностью, как и ночь, полная радостного волнующего ожидания, превращалась в день тяжелого труда в хозяйстве Коора. Ведь Роози была кругом в долгу перед Коором…
Но в следующую полночь стол накрывался снова, и на нем опять стояли цветы и незажженная свеча, и, глядя на них и нежно оправляя оборки скатерти, Роози мечтала и волновалась.
Конечно, если бы милого ожидала не Роози-батрачка, а богатая хозяйская дочь из Коорди, стол мог бы быть богаче; на нем стояли бы не полевые цветы, а пионы из сада Коора, да и не только холодная ветчина на тарелке, а жареная яичница, и нежные белые блины с вареньем, и вино. Но и этот прием не мог опозорить Роози, нет; все было как следует: и березы у стен и в углу, и цветы, и стол…
В эту душную июльскую ночь, как и в предыдущие, Роози ожидала Кристьяна Тааксалу. Он обещал притти, хотя и не сказал точно – когда. Он еще ни разу не приходил, но обещал, и она верила.
Это было совсем недавно, когда, работая на машине у Мейстерсона, кто-то весело крикнул вслух:
– Эге, а Кристьян в пару с Роози становится!
Он и верно встал с Роози в паре и все поглядывал на нее, весело посмеиваясь, и все покрикивал, закидывая ее снопами:
– Ну где вашим парням до наших…
Но и Роози в чем в чем, а в работе трудно было перегнать. Как цепы вращались ее могучие бронзовые руки, и когда Кристьян на миг остановился, – обтереть рукавом пот со лба, – Роози с неизвестно откуда взявшейся смелостью сказала:
– Нет, у тебя руки не успевают за языком.
Так, пересмеиваясь и дразня друг друга, они работали с веселым неистовством, и другим, глядя на них, становилось весело.
Потом о и посадил ее на кучу соломы и, шутливо толкнув в бок, захохотал. Своими руками Кристьян мог бычью голову пригнуть к земле, но Роози толкнул, словно ягненок ткнулся ей в руку. Глядя на его красную смеющуюся физиономию, она сама беспричинно засмеялась. Так, глядя друг на друга, они все пуще и пуще заливались хохотом и долго не могли успокоиться. И он, смеясь, обещал притти. Она поверила, что так и будет.
Ожидая Кристьяна, прислушиваясь, не скрипнет ли калитка, не раздадутся ли осторожные шаги, Роози думала, как хорошо было бы, если бы не Коор жил на этом хуторе, а они с Кристьяном, и этот сад, и дом, и поля были, бы для них. Они справятся здесь не хуже Коора, а лучше, куда лучше. Ведь успевала же она обрабатывать их Коору без помощи других батраков. Да и туда, на хутор Яагу, Кристьян мог бы взять ее без боязни, – нет там работы, которая была бы не по плечу Роози. А если на хуторе Яагу тесно, разве они не смогли бы построить дом на той земле, что получила она весной от советской власти.
Легкое, сухое и теплое дуновение с полей донесло кремнистый запах нагретых колосьев. Оно напомнило Роози, что завтра предстоит молотьба у Коора; вспомнилась сегодняшняя ссора Пауля Рунге с Коором. Начала ссоры Роози не застала, но когда она вышла из хлева, они как злые петухи стояли друг против друга.
– Почему ты молотить не будешь? – видимо злясь, спрашивал Рунге.
– Хлеб сырой, оттого и не буду, – отвечал Коор.
– Ну, это враки, я видел твои копны, – сказал Рунге. – Маршрут молотилки не может из-за тебя прерваться.
– Я сам свое время знаю, – зло сказал Коор. – Хлеб мой… захочу – и совсем не обмолочу…
– Ну, приятель, нет, – там и государственного хлеба тонны полторы по госпоставкам… в этом-то и вопрос, – сдержанно усмехнулся Рунге. – Выходит, не только твое дело, понял?
Они спорили добрых полчаса, Рунге все сдерживая голос, Коор все повышая; наконец Пауль ушел, настояв на своем.
Михкель Коор громадными шагами вымерил двор, вынес из кладовой бутылку и, налив стакан, выпил самогон одним долгим глотком. Тупо и молча уставился перед собой на кухонный стол. Жена Марта, женщина сварливая и далеко не робкая, косо взглянув на него, молча вышла из кухни. В такие минуты лучше было не трогать Михкеля: он мог и ударить.
…Безветренную тишину сада нарушил легкий шелест, словно овца или корова боком задела куст. То мог быть человек… У Роози заколотилось сердце, ей стало жарко. Она бесшумно встала у косяка, напрягая зрение. Да, это был человек. Темная, высокая фигура не спеша, осторожно пробиралась, склоняя голову под кронами яблонь. Была секунда, когда с губ Роози готово было сорваться: «Кристьян…» Но… человек направлялся не к амбару, а в сторону старых необитаемых ульев. Хотя бы уж поэтому человек этот не мог быть Кристьяном. К тому же, как она теперь разглядела, Кристьян был шире в плечах.
Испуг обуял сердце Роози. Вор! Ее первым побуждением было протянуть руку и закрыть дверь, но боялась скрипнуть, выдать свое присутствие. К тому же за душу тянуло неистребимое любопытство – желание увидеть, что же будет дальше…
Человек наклонился над ульем, помешкал, потом выпрямился, постоял и пошел обратно в глубину сада. Он словно бы нес что-то подмышкой – сверток или мешок. Прошел близко, шагах в двадцати, – высокая молчаливая тень, – сутулясь, высоко поднимая ноги, словно шагал по воде. Что-то тревожно-знакомое, хотя и позабытое, в этой тени на миг померещилось Роози, но как она ни напрягала зрение и память, так и не узнала, и тень скрылась в вишеннике, растворилась в темноте. Только тогда Роози почувствовала, как у нее дрожат колени, и она заперла дверь на крючок.
Дрожа, с головой накрылась одеялом, спряталась в душном жарком мраке, и чем больше обдумывала происшедшее, тем в больший тупик приходила. Подумалось о «лесных братьях» – страшных, презираемых людях, немецких приспешниках, что во время немецкой оккупации запачкали руки братской кровью и теперь, скрываясь от кары, одинокие, по-волчьи прятались в лесах. Они грабили кооперативы, нападали на одинокие хутора, случалось – из-за куста воровски стреляли в сельских активистов. Но что делать им здесь, в этом яблоневом саду, где понятным было бы лишь появление Кристьяна? Что же это – вор не вор, неизвестно – кто такой?
Утром Роози осторожно подошла к улью и заглянула в него. Ничего там не обнаружила, если не считать хлебных крошек, рассыпанных на поде.
Услышав сбивчивый рассказ о ночном госте, Михкель Коор внимательно посмотрел на Роози и нахмурился.
– Да ты бредишь, какой вор? Ты узнала его?
Услышав, что не узнала, Коор чертыхнулся и насмешливо предположил, что Роози, наверное, наслушалась деревенских рассказов про банду «лесных братьев» и Роберта Курвеста, якобы появившегося в окрестностях Коорди, да и приняла какого-нибудь случайно забредшего теленка за человека.
Роози вздрогнула и уставилась на Коора. Уж и впрямь не старшего ли сына Курвеста напомнила ей тень? Она робко сказала об этом Коору.
– Ты глупа, вот что, – внушительно сказал он. – А можешь ли ты поклясться, что это был он? Да и уверена ли, что это вообще кто-то был?
Роози замялась и замолчала. Она вспомнила про хлебные крошки, но, в конце концов, не птица ли или мышь занесли их туда? Стоит ли настаивать, – как бы Михкель не стал сторожить в саду… Как же тогда притти Кристьяну? Роози уже жалела, что рассказала о ночном происшествии.
– И я тебе вообще советую язык придержать, – помолчав, продолжал Коор. – А если тебя в волость вызовут и спросят, кого ты видела в саду? Там ведь бабьим снам не верят, а путаться начнешь, тебя же заподозрят во лжи… Поняла?
Роози спрятала задрожавшие руки за спину и робко сказала:
– Это, наверное, был теленок или собака.
– Конечно… – согласился Коор. – И нечего тебе ночевать в амбаре, если тебе там чудится всякое…
Роози и сама боялась итти ночевать в амбар, но когда пришла ночь, ее стала мучить мысль – что же будет, если придет Кристьян и не найдет ее там?
И снова в амбаре в яблоневом саду Роози приготовила стол. Она в эту ночь совсем не спала, но не дождалась ни ночного гостя, ни Кристьяна. С Кристьяном ей довелось встретиться через несколько дней при совсем необычных обстоятельствах.
