Текст книги "Свет в Коорди"
Автор книги: Ганс Леберехт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Сааму беспомощно топтался на нагретом солнцем щебне дороги – сунулся направо, толкнулся налево, встал… Он с недоумением стащил шляпу и поднял лицо к небу, прислушиваясь. Лоб его опахнуло июльским зноем. Мухи назойливо летали вокруг лица, тихо звенели и больно кусали. По приметам Сааму – быть дождю с грозой. Вот и птицы кругом возбуждены; поют и щебечут беспокойнее, чем обычно, да и лягушка где-то под водой приглушенно квакнула… Быть тучам и грозе…
Сааму заблудился, хотя не так уж далеко отошел от родных мест. Нащупав ногой камень, присел на него, положил грубый холщевый мешок около, стал припоминать дорогу – весь путь, как он шел до этого.
От хутора Курвеста вышел на большую дорогу, оттуда свернул было к хутору Вао, но чем ближе подходил к нему, тем тише и неувереннее становились его шаги. Не доходя до хутора, стал, подумал, повернул обратно. Большой дорогой дошел до развалин старого трактира, – отсюда проселочная дорога вела на Журавлиный хутор. Но и до Пауля с Айно он не дошел – повернул обратно. И все время думал – куда же итти… К Вао? Лийна его иногда угощала праздничным пирогом и студнем, но ведь что из этого? На то он и праздничный, что дается гостю раз в месяц, это легче и проще, чем из милости давать ежедневно кров и кусок хлеба чужому человеку. Пойти к Паулю с Айно? Нельзя, – им самим кусок хлеба дорог… Разве в волость обратиться? Но Сааму никогда в жизни не был в казенном учреждении, – место это отпугивало Сааму: там решаются государственные дела, а у Сааму какое же дело – семейное, маленькое, можно сказать…
У вырубки Сааму встретили дети. Шумливой стайкой окружили его.
– Сааму, Сааму, Куда ты идешь?
И Сааму встрепенулся и оживился. Смеясь, он ловил и гладил шелковисто-льняные головы детей, узнавал ребят по голосам.
Они протягивали ему свои корзинки и кружки с земляникой.
– Сааму, от меня…
– Мои лучше…
– И от меня, Сааму.
Сааму испачкал подбородок и губы земляникой, пробуя, удивляясь и нахваливая.
– Сааму, куда ты? – требовали они ясного и исчерпывающего ответа.
Сааму никогда не лгал ни взрослым, ни детям и сказал просто:
– Я не знаю…
– Зачем же ты идешь?! – хором закричали дети.
– Иду – и все… – строго сказал Сааму и взял свой мешок.
Они хотели пойти с ним, но он рассердился, что случалось редко, и отвернулся от детей. Притихшие, они пошли добирать ягоды в свои плошки и корзины.
И так вот Сааму и семенил мелкими шажками меж тропинок и большой дорогой, пока не заблудился в родных местах. Теперь он сидел на камне, собираясь с мыслями, припоминая путь свой и пытаясь наметить дальнейший.
До того, как он вышел с хутора, был разговор с Юханом Кяндом. Юхан сказал, что с него довольно; он кормил, поил Сааму целый год, пусть теперь другие… Ему и так работник Яан дорого стоит, он не может двоих держать… Пусть Сааму поищет таких дураков, как он, Юхан, который кормит человека зря, только за то, что он там свиней кормит и коров доит. Пусть он пойдет на хутор Яагу – там всех нищих в колхоз собирают.
Юхан остался до конца щедрым, он положил в мешок Сааму целый хлеб, оставшийся от прошлой недели, да кусок вареной свинины.
– На дорогу до новин… – так сказал Юхан.
У него на каждый случай жизни находились шутки.
– И лучше тебе пойти пораньше, пока светло… Слышишь, – сказал Юхан, подозрительно взглянув на Сааму, который сидел неподвижно.
Сааму кивнул головой и промолчал. Да и что было сказать? Кянд был хозяин хутора. До него хозяином был Март Курвест. С Мартом не смела спорить даже жена Анна. Сестра Анна. С хозяевами невозможно спорить.
Теперь Сааму припоминал дорогу… Должно быть, она вела к Змеиному болоту, не иначе… Проселочная дорога, на которую он вышел, километра через два выведет к Змеиному болоту. Там только опытному, знающему тропинки охотнику можно пройти меж обманчиво устойчивых трясин, сверху заросших яркозеленой травой. А незнакомый с местами человек, пусть и зрячий, может завязнуть в черной гнилой грязи, – засосет его…
Сааму принялся думать о Змеином болоте. Сколько раз он сам рассказывал детям о нем все, что слышал от людей.
Над Змеиным болотом даже в самые сухие и теплые летние вечера встает густой и холодный туман. Если человек надышится им, он одуреет, закружится голова, он заблудится и смерть ему не будет страшна. Есть там места, где редко ступала нога человека и змеи не боятся людей. Там во множестве обитают дикие утки да гуси, залетают журавли охотиться на змей. Лет десять назад пастух Антс пошел искать в болото отбившуюся от стада корову, так потом не нашли ни коровы, ни пастуха Антса.
Змеиное болото – огромное, чужое и холодное – враждебно людям. Вот Прийду Муруметс, приболотный житель, когда был молод, попробовал вступить с ним в борьбу, прорыл канавы, осушил полосу и вспахал черную мягкую землю. Но болото отняло свое от Прийду, и люди в Коорди только головами покачивали: «Захотел со Змеиным болотом тягаться…»
Сааму представил себе, как он к вечеру подойдет к болоту. Хотя солнце уже село, но в спину с полей еще несет теплом. Вот в лицо откуда-то резко пахнуло горьковатым болотным настоем, охватило волной холодного тумана, закружило голову странными гниловатыми запахами… Вот уж из-под теплого мягкого моха выступила холодная вода. Постоять, надышаться болотного дурмана, и уж дальше ничего не заметишь…
До слуха Сааму донеслись торопливые шаги. Человек шел и весело напевал шуточную песенку:
Сааремаа – маленькая страна,
А все ж поют и на Сааремаа;
Где вашим парням до наших парней, —
И песен таких у вас нет…
«Семидор», – узнал Сааму. Он сам не заметил, как притопнул босыми пятками и ударил ладонями по коленкам. Тонким голосом по-комариному подхватил:
Изо дня в день распевают у нас
Песни веселые Сааремаа…
И вместе они громко пропели:
Где вашим парням до наших парней, —
И песен таких у вас нет…
Тень от человека упала на Сааму.
– Ты чего тут сидишь, Сааму? И мешок у тебя с собой… – спросил Семидор и поставил перед собой на дорогу что-то тяжелое, должно быть мешок или чемодан.
– Сижу… Скоро пойду, – сказал Сааму обрадованно. – Да и у тебя мешок…
– Это чемодан… и полный… – важно сказал Семидор. – Так я-то далеко еду: на Черное море…
Сааму хотел было сказать, что он тоже далеко отправляется, но не сказал, чтоб не усложнять беседы. В душе удивился: «На Черное море?» Должно быть, очень далеко, гораздо дальше, чем на Змеиное болото. Судя по радостному голосу Семидора, дорога туда радостна.
– Что ж, там вода черная? – осторожно осведомился Сааму.
– Нет – синяя, хорошая вода, – объяснил Семидор. – Вода всюду одинакова, только небо разное… Эстонский колхоз у Черного моря еду смотреть с экскурсией. Сейчас на поезд, а потом еще трое суток в поезде.
– Богато живут? – спросил Сааму.
– Еще бы, – снисходительно сказал Семидор. – Там апельсины растут – как у нас картофель. Хотя, где тебе знать, ты их не едал, наверное…
Сааму в самом деле их не едал.
– А почему у тебя хлеб в мешке? – спохватился Семидор. – Или в открытое море без руля? Выставил, что ли, тебя этот шутник, а, Сааму?
Сааму вздохнул.
Семидор выразительно свистнул.
– Так чего же ты сидишь? – вскипел Семидор. – И сидит, как мешок со жмыхами… Да я этого Кянда, как цыпленка, в самый узкий колодец загоню! Ну что ты сидишь, я спрашиваю?
Сааму с недоумением встал.
– Возись с тобой, а мне на поезд, – нервничал Семидор. – Ты бы хоть на наш хутор пошел; скажи, что я прислал. Чтоб в волисполком обратились насчет тебя. Эх, да ты ведь и дороги не найдешь. Тебя бы хоть до Рунге довести…
Семидор выдернул из кармана часы, щелкнул крышкой; после мучительного раздумья отчаянно махнул рукой и схватил Сааму за рукав.
– Ну, бери свой мешок… Я вечером товарным доберусь….
И почти бегом поволок Сааму за собой.
– Ты плюнь на этого пса, – утешал по дороге Семидор. – Мне хуже было: я пять раз через смерть перешагнул, ничего, – вышел… Попробуй меня теперь взять голыми руками… Меня вон уезд на Кавказ посылает посмотреть достижения.
Сааму быстро семенил за Семидором. Многого он не понимал в хвастливых словах Семидора, но одно для него было ясно – то, что они теперь удалялись от дороги, ведущей на Змеиное болото с его туманами и трясинами. Радостная и вместе с тем виноватая улыбка не сходила с лица Сааму. Как бы из-за него Семидор не опоздал на поезд, отходящий в тот чудесный край, на Черное море…
На семейном совете с участием Пауля, Айно и Семидора решено было, что Сааму останется на Журавлином хуторе, пока не будет решен вопрос о пенсии Сааму в волисполкоме. А там видно будет.
– К тому времени я вернусь с Кавказа, – обещал Семидор.
Так маленькая семья на Журавлином хуторе выросла.
Еще один новый обитатель должен был скоро появиться на хуторе, – ожидали его не без волнения и больших приготовлений. Когда Пауль на постройке дома дошел до стропил, Айно уже не могла помогать ему. Она больше сидела дома, похудевшая, с резко выступившими веснушками, с выражением сосредоточенности на лице. Выкраивала пеленки и распашонки и шила, сидя у окна; напротив, через стол, сидел Сааму с ворохом ивовых прутьев на коленях.
Здесь теперь шла тихая углубленная беседа, звякали ножницы, мерно мелькали прутья в руках Сааму, – он оплетал легкие каркасы из можжевеловых обручей.
Иногда, после ужина, когда Пауль, уставший от работы, сидел за вечерней трубкой и подремывал, ему и сквозь сон слышались их голоса. О чем они говорили? О вещах самых различных и обыкновенных, о том, как пчела находит свой улей, как бы далеко ни улетала, о змеях и муравьях, о том, как лучше испечь хлеб, чтоб он подольше держался свежим, о том, сколько надо человеку хлеба и счастья, чтоб прожить хорошо и не уйти раньше времени из Коорди в объятия Земляного Аннуса.
И в смутной дреме ему уже казалось, что то не Айно и слепой Сааму у окна сидят, а отец и мать там, в подвальной конуре мызы Коорди, где даже летом по каменным стенам просачивалась густая испарина сырости. Они тоже больше всего говорили о хлебе, о том, как прожить. Но, странно, откуда появилось это легкое золотистое прозрачное сияние вокруг их голов – закатный свет из окна?.. То окошко, в доме, где прошло его детство, было на уровне земли и туда не светило ни утреннее, ни вечернее солнце. А этот счастливый смех? Ведь мать не смеялась никогда…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Возвращаясь из города воскресным вечером, незадолго перед жатвой, Каарел Маасалу, вместо того чтоб проехать домой прямой дорогой, сделал громадный крюк и завернул на Журавлиный хутор.
Судя по тому, что от самого города Каарел не выпускал изо рта трубки и усиленно дымил ею и, не щадя лошадь, подгонял ее, видно было, что он торопился и что важные мысли занимали его; из-за пустяков Каарел не вышел бы из равновесия. И фуражка на голове его была сдвинута на самый затылок, что с аккуратным и уравновешенным Маасалу случалось редко. Вообще, вид Каарела был так странен, что тетушка Тильде, встретившая его на дороге, с любопытством навострила нос, стараясь решить, не выпил ли тот в городе лишнего.
Как будто нет… Маасалу даже придержал лошадь и поговорил с Тильде. Но слова его были так необыкновенны, что повергли тетушку Тильде в еще большее изумление.
Глядя на замшелую, грозившую обвалиться крышу хутора Тильде, Каарел сказал:
– А дом-то твой сгнил, Тильде. Новый бы хорошо, а?
Приняв обращение за шутку, бравая тетушка Тильде подбоченилась и тоже ответила шуткой.
– Да уж как ни хорошо бы… Только до тебя никому не догадаться было…
Каарел кивнул и поехал дальше.
Пауль при одном взгляде на лицо приятеля понял, что тот заехал не случайно. Не такой человек Маасалу, чтобы ради праздной беседы гонять лошадь лишних три-четыре километра.
– На Сааремаа первый колхоз начал организовываться, – с необычной торопливостью начал рассказывать Каарел, – от верных людей слышал…
Пауль с силой хлопнул приятеля по плечу, одобрительно свистнул и не спеша полез в карман за табаком, – предстоял долгий разговор.
– Ну, старина, – торжественно сказал он, – мне кажется, это и нас затрагивает… Да и время, пожалуй…
– Время, – кивнул головой Каарел. – Я так думаю: осенью надо вместе вспахать и посеять. Тут ведь что главное: на месяц раньше начнем – год выиграем.
Посмотрели друг другу в лицо и задумались. Давно привыкшие понимать друг друга с полуслова, они оба сейчас думали, примерно, об одном и том же.
– Ну что же, первую-то борозду нам проводить? – спросил Пауль.
– А то кому же? – подтвердил Каарел. – Конечно, нам.
Они прошли в дом и прочно и надолго уселись за столом. До Айно и Сааму доносились обрывки разговора, не совсем понятного им.
– Если умно взяться, ты за пять лет Коорди не узнаешь, – говорил голос Маасалу. – Самое место изменится, – каменные ограды снести, межи вспахать, поля до горизонта вытянем, как на Украине. Свиную ферму на двести голов… На посевы только сортовые семена… Удобрений сколько потребуется полям…
– Свою автомашину, электростанцию надо, – сказал Пауль.
– Свет в каждом доме, в хлеву, в курятнике, – согласился Каарел. – Радио… Да что свет – и дома-то новые… Дом тетушки Тильде – на слом, в компостную яму! Хутор Яагу в курятник переделаем. Хватит с меня, пожил в нем – не хочу больше!
Маасалу стукнул кулаком по столу.
Его голос так загремел, что Айно с беспокойством оглянулась. Вот уж не думала она, что у этого человека есть нервы. Что случилось? Какой это воздушный замок они строят?
Потом они долго что-то подсчитывали, разворачивали газеты, спорили. В разговоре все чаще стало упоминаться имя Муули. Наконец поднялись, и Пауль, надевая пиджак, сказал, что они с Каарелом съездят неподалеку по одному делу.
Телега ехала меж полей медленно, куда быстрее поспевал разговор сидящих в ней мужчин.
– Я это не сегодня и не вчера решил, – веско говорил Маасалу. – Ты думаешь, как мы собрались трое на хуторе – случайно? Жизнь нас столкнула и свела, вот что… Значит не случайно, а друг другу в помощь. А если бы нас в десять раз больше, а земли и скота в двадцать раз больше!.. И тракторы в помощь, и удобрений дать земле сколько влезет… Вот я о чем думаю. Ну, да вот что Муули скажет?
– А знаешь, когда я впервые об этом подумал? – и отвернувшись от друга, чтоб тот не видел лица, Пауль сказал сурово: – Вот когда от пожара меня спасали, тогда я понял…
Муули нашли в его маленьком фруктовом саду у саженцев. Он пригласил присесть на скамейку и со вниманием выслушал Пауля и Каарела. Оба в разговоре с Муули были довольно сдержанны, – кто его знает, как парторг отнесется, вдруг по каким-нибудь причинам найдет несвоевременным… Они слышали, что на Сааремаа организуется колхоз. А раз на Сааремаа, то почему не в Коорди? Оба они и сами непрочь бы вступить. Наверное, в Коорди подберется еще группа желающих, надо думать – подберется… Условия, подробности хотелось бы выяснить. Что Муули думает об этом?
Муули, с мужицкой обстоятельностью, не высказывая своих чувств, вытер о траву испачканные в земле руки и широким жестом пригласил в дом. Он привел их в комнату и усадил за стол.
В распахнутые окна, раздувая полотняные занавески, врывался ветер и порывисто перелистывал книгу на столе. Этот ветер, полотняные занавеси, надутые как паруса, карты на стенах и старенький барометр на стене придавали комнате Муули сходство с каютой корабля, плывущего среди деревьев.
Обведя глазами комнату и остановив их на Муули, Каарел и Пауль заметили, что он усмехается.
– Ну что, начинается? – спросил он и, словно за них, ответил одобрительно: – Да, теперь, конечно, начинается.
Не садясь, меряя комнату ровными шагами, он заговорил. Дело новое здесь, дело ответственное… Чтоб начать его, чтоб зажечь других, надо притти к ним с чем-то определенным, твердым, обдуманным. Они сейчас могут все прикинуть, сообразить, в общих чертах конечно. Нужные запросы он, Муули, сделает завтра же, а сейчас – за дело… Их интересуют расчеты, – хорошо…
Муули присел за стол, и расчеты начались вновь. Сначала считали на три хозяйства с хутора Яагу – доход теперешний и доход предполагаемый – колхозный. Разница получилась значительная. Потом к хозяйствам Маасалу, Тааксалу и Семидора прибавили Журавлиный хутор, поля Роози Рист и бывшие поля Коора и землю Татрика. Разница получилась еще более разительная – в пользу объединенного хозяйства.
У Маасалу от волнения ходили желваки на скулах. Пауль тискал в потной ладони огрызок карандаша.
– Учтите, мы сейчас считались только с существующими у вас капиталами – с чем вступаете… – бросив карандаш, сказал Муули, и снова заходил по комнате… – А ведь государство поможет кредитом. Грузовую машину можете купить, динамо… Может быть, свет захотите провести…
Муули разложил на столе карту волости. Головы склонились над ней. Рука Муули вычертила на карте фигуру отдаленно напоминающую подкову. Стержень ее составили поля всех, кто, по мнению Пауля и Каарела, мог войти в ядро нового хозяйства. Полукружье подковной дуги разрывалось хутором Курвеста – землей Кянда. В середине подковы широко лежало громадное изумрудно-зеленое пятно Змеиного болота.
– Земель-то хороших у костяка нет, – жаль… Массива нет, – с досадой заметил Муули, углубляясь в карту. – Вон ведь как… Могло бы быть лучше.
– Как нет массива?.. – Каарел, подняв голову, посмотрел на Пауля и Муули. – Вот массив – Змеиное болото. Я и об этом подумал.
Пауль с удивлением уставился на Каарела. Даже Муули, никогда ничему не удивлявшийся, с любопытством поднял голову и вопросительно поднял брови.
– Тут самое большое дело – прорыть мелиорационную магистраль в два километра, – пояснил Каарел. – Остальное проще. В первый же год гектаров сорок осушим. Через два-три года на всем болоте будет расти овес и пшеница… и какой овес! Конечно, если кредит получим на удобрения, – подумав, добавил он.
– Кредит получим, – сказал Муули и, проведя карандашом жирную черту, соединил концы подковы в одно целое. – Видите? Получается совсем другая картина…
Он встал и положил карандаш на карту. Поднялись и Пауль с Каарелом. Хотя беседа продолжалась долго, но как будто осталось еще много недоговоренного.
– В работе договоримся… А народ собирайте, – сказал Муули. – Поздравляю, товарищи!
Они пожали друг другу руки, крепко встряхивая их, неуклюже топчась и застенчиво улыбаясь, как это делают мужчины, когда растроганы.
Домой Каарел и Пауль ехали задумавшись, молча. Над полями Коорди, поспевающими к жатве, ложились легкие сумерки. В росистой ложбине кричал дергач, словно разрывал на мелкие куски твердый холст. Заяц проковылял через дорогу и юркнул в недвижную, дремлющую в безветрии рожь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Прийду Муруметс на своем дальнем заболотном хуторе ожидал Каарела, или Пауля, или кого-нибудь, кто бы смог объяснить, что же случилось там, в Коорди, – с ума там, что ли, посходили?
Со вчерашнего дня он не знал покоя. Не будь поры горячего сенокоса, он бы сам сходил к Паулю на Журавлиный хутор – узнать, но трава уже пошла в семя, дни стояли жаркие и надо было косить.
Прийду мерно помахивал косой на мягких болотных кочках, пахнущих нагретым мохом и брусничным листом, хотя и хотелось воткнуть косу в землю и бежать к соседям, – такие поразительные донеслись вести.
Порой поглядывал на тропинку, пропадающую в кустарнике, – не идет ли девчонка сказать, что пришел Маасалу. Был дома отдан строгий приказ: как придет кто – немедля бежать за отцом.
Приходя домой, первым делом с нетерпением спрашивал жену Маали:
– Никто не приходил?
– Нет, никто, – отвечала Маали.
Прийду снова, в который раз, заставлял повторить удивительный рассказ Маали о ее вчерашней поездке в маслобойню Коорди.
Не успела Маали привязать лошадь к коновязи, как ее обступили знакомые женщины, расспрашивая, правда ли, что Прийду организует колхоз? То, что услышала Маали затем, было совершенно непонятным. В волости говорили, что Прийду пришел к Каарелу Маасалу с предложением объединиться в колхоз и осушить Змеиное болото…
– Так и говорят? – беспокойно ерзал Прийду на скамье. – А я тут сижу и не знаю ничего… Ну, а Каарел что на это сказал?
– А Каарел, значит, согласился и уже собирает народ…
– Но где же он? – с отчаянием спрашивал Прийду. – Почему не приходит?
Дальше Маали рассказывала, что, по слухам, многие собираются принять участие в деле. У кооператива эту же историю рассказывали по-другому: дескать, Семидор прислал телеграмму с Черноморского побережья и требовал от своих друзей Маасалу и Рунге создать колхоз. И снова повторялись имена Рунге, Маасалу и Тааксалу и даже называлось имя Вао.
– Семидор? – ревниво спрашивал Прийду. – Где ему с болотом справиться. Он там пропадет, как курица. Нет, это Каарел или Рунге… Ведь что-нибудь да есть, не может быть, что разговор?
Прийду взволнованно смотрел на жену. Та с недоумением смотрела на него.
Прийду занялся обычными делами: отбил косу к завтрашнему дню, поправил клеть для возки сена. И когда уже Маали решила, что Прийду перестал думать о странной истории, он вдруг улыбнулся и сказал:
– А это бы можно… Я всегда говорил…
И какая-то необычная для Прийду нотка гордости прозвучала в его голосе.
– Что можно?
– А с болотом-то…
Неслышно ступая кожаными лаптями по плотно убитому земляному полу кухни, он подошел к двери и сказал:
– Мы бы тогда и белый хлеб попробовали… Да… А почем знать еще…
Прийду открыл дверь и встал на пороге, весь в лучах немилосердно припекающего полуденного солнца. Резко выступили глубокие морщины на его жилистой шее, загоревшей до лиловатой коричневости. Неказисто выглядел маленький Прийду, весь узловатый, с кривыми, сведенными от работы пальцами, в рабочих лаптях, в рубашке, потемневшей на спине от пота, но Маали любила его и такого. Она родила ему четверых детей. Он был добр к ней и к детям. Не его вина, если за двадцать лет совместной жизни они не стали богаты. В том виновато было Змеиное болото. В нем бесследно пропадали труды Прийду, оно в один год затягивало канавы, прорытые за два года; болотные травы заглушали чахлый овес, – у Прийду нехватило сил и средств, чтоб удобрить полоски, отвоеванные с таким трудом у Змеиного болота.
А вот если прорыть магистральную канаву, дать выход стоялым черным болотным водам, – высохнет громадное болото, затвердеет почва под ногами… Тут ее и бери плугом. Ведь там десятки и сотни гектаров земли можно превратить в поля, лишь нашлась бы сила, – ведь не может же Прийду один… Так вот, когда пришло время, поняли люди Коорди, где их счастье зарыто!
Прийду щурил бесцветные глаза, зоркие, как у птицы, пытаясь разглядеть, не видно ли кого на тропинке, спускающейся с холма, к низине. Маали поняла, что Прийду ждет Маасалу.
В ожидании прошел и следующий день, уже и сено было скошено, а Маасалу и Рунге не приходили. «Если никто не придет и завтра, я пойду сам, вот только сено вывезу», – решил Прийду. Одолеваемый беспокойными догадками, он сидел на скамье в кухне. «А вдруг бабьи слухи, а на самом деле и нет ничего…» Вырезывал грабли. На поделку граблей шло дерево трех сортов: ель, береза и яблоня. Для рукоятки граблей хороша была молодая ель, гибкая и тонкая; Прийду высушил ее под потолком до того, что в ней появился легкий звон при ударе. Державку надо было вырезать из дерева покрепче, чтоб плотно держала зубья в гнездах; для этой цели годилась береза. Ну, а зубья надо было вырезать из дерева плотного и крепчайшего – из яблони. Прийду дорезывал державку, когда в дверь постучали и вошел Маасалу.
– Долго заставляешь себя ждать, – укоризненно сказал Прийду, поднимаясь навстречу.
Он с восхищением смотрел на Маасалу, на могучую его шею, на жиловатые руки, словно вырезанные из яблони, когда она в расцвете лет и нет в ней ни одного гнилого и непрочного волоконца, – материал, который можно пустить без опасения на крепчайшие поделки.
– Ты, наверное, догадываешься, Прийду, что меня привело к тебе? – просто спросил Маасалу и, взяв со стола искусно вырезанную державку, с одобрением оглядел неоконченную работу; не все зубья еще были вставлены в державку.
– Слух ходит… – сказал Прийду. – Я привык к тому, что раз слух, значит – неправда… Но на этот раз я хотел бы, чтоб он оказался правдой.
Коорди всколыхнулась от края до края. Никогда еще в волости не велось столько разговоров вокруг хозяев хутора Яагу и Журавлиного, как в дни, когда с необыкновенной быстротой по самым отдаленным хуторам разнеслась весть, что новоземельцы начали организовывать колхоз. Об этом только и говорили всюду, где только встречались жители Коорди.
Встретились и Пауль Рунге с Йоханнесом Вао. Пауль сказал, что теперь можно бы продолжить весенний разговор, – время: прежде чем журавли поднимутся над Змеиным болотом, улетая на юг, в Коорди будет колхоз.
– Ага… – глубокомысленно кивнул головой Вао. – Я еще не додумал, – это ведь не поросенка покупать… Но я тебе не говорю – нет… Понял? Мне только тут кое с кем счеты свести, и тогда я додумаю – скажу…
Он сидел перед Паулем, широкий и кряжистый, плотно преградив собой выход – задвинув зятя в угол между столом и стенкой, и Пауль подумал, что нельзя позавидовать тому, с кем собирался сводить счеты Йоханнес, неотвратимо упрямый в исполнении своих решений.
С каждым днем в дело вливались новые люди. В общем хоре выделился совсем новый голос – тетушки Тильде, однокоровницы с хутора Ярве, соседки Татрика. Эта сорокапятилетняя женщина, успевшая вырастить кучу детей, сохранила при этом незаурядное здоровье и бодрость. Когда волна докатилась до нее, она с первого слова заявила, что вступает в колхоз, и поспешила сказать это во всеуслышание всей деревне. А язык у тетушки Тильде был хорошо подвешен.
– С меня хватит этой жизни, – кричала она, воинственно подбоченясь. – Я-таки попробовала, что значит ворочать в одиночку, когда плуг у Татрика займешь, лошадь у Мейстерсона, а за семенами к Михкелю Коору идешь. И если Татрик да Мейстерсон по-соседски платы не требовали, то уж Коору приходилось за всех троих отработать.
С приездом Семидора оживление и общее напряжение усилились. Он приехал к началу жатвы, словно помолодевший, с ворохом рассказов и свежих впечатлений. Его наперебой зазывали в гости, и всюду он должен был без конца рассказывать, как он кормил шелковичных червей в эстонском колхозе в Абхазии, как пил красное вино из бочонка и как выглядят быки, на которых пашут, и сколько там колхозники получили на трудодень пшеницы, меду и винограду. Его расспрашивали о больших русских и украинских колхозах, где комбайны убирают пшеницу, а молотят электрические моторы. Семидор частенько с важным видом раскрывал записную книжку, в которой было записано множество подробностей, изумлявших людей из Коорди. Записана была чуть ли не вся биография старика-колхозника, у которого жил Семидор. Старик, родом из мест, соседних с Коорди, с полсотни лет назад в поисках земли попал в Абхазию. Поселились на болоте… «На болоте! – дивились хозяева из Коорди. – Да оно и в Коорди есть, зачем ехать далеко? А теперь там все сады и виноградники, говоришь?»
– А теперь слушайте, слушайте! – возбужденно восклицал Семидор, и ему смотрели в рот. – Старик по трудодням получил две тонны пшеницы и полтонны меду, не считая изрядного куша денег!
Йоханнес Вао, пришедший послушать Семидора, густо засопел. Полтонны меду! Да он, Йоханнес, за жизнь свою столько меду не получал. Йоханнес локтем легонько отодвигал женщин, мешавших ему слушать Семидора, придвигался со стулом вплотную к нему и требовал подробностей. Женщины жарко дышали Йоханнесу в затылок.
Показывал Семидор и нездешние фрукты: апельсины и гранаты. Поражали всех гранаты, похожие на громадные луковицы, подернутые ярким румянцем, внутри – сочные красные зерна, – ягоды.
– Колхозные? – допытывались у Семидора.
Тот с уважением кивал головой.
Но и яркие апельсины и гранаты отступали на задний план, когда Семидор вытаскивал из кошолки клубни обыкновенного картофеля и давал посмотреть каждому. То были образцы новых сортов ракоустойчивого картофеля, выведенного в братских республиках, подаренные Семидору для крестьян Коорди. Клубни разглядывали почти с благоговейным вниманием. Для этих мест картофель был посущественнее гранат; здесь издавна выращивали картофель – понимали толк в этом. Со времени оккупации, когда немцы завезли в Коорди страшную картофельную болезнь – рак – и у самого Йоханнеса Вао половина прошлогоднего урожая погибла из-за нее, борьба с этим злом обретала важное значение.
– Tublid mehed[14]14
Tublid mehed – молодые ребята.
[Закрыть], – одобрительно сказал Йоханнес Вао.
– Tublid… – как эхо подтвердил приболотный житель Прийду Муруметс со своего места.
Взглянув на него, Семидор вспомнил и с воодушевлением рассказал о чудесной мелиоративной машине, чью работу он видел на землях одного колхоза. Сложная и умная машина эта успевала за день вырыть такой длины канаву, которую не смогли бы выкопать сотни людей за несколько дней.
– Я съем свою старую шляпу, – поклялся Семидор, – если эта машина не двигалась быстрее по болоту, чем «Северония» по морю… И за собою оставляла глубокую канаву…
– Вот нам бы, – завистливо вздохнул кто-то.
– Но машины эти в состоянии иметь только большие хозяйства… Колхозы, – покровительственно сказал Семидор.
И в комнате наступило задумчивое молчание.
За всеми этими важными событиями и подошедшей жатвой отступило в тень и почти незаметно прошло одно немаловажное происшествие в Коорди. За неделю до жатвы состоялось экстренное общее собрание пайщиков машинного товарищества Коорди. Доклад ревизионной комиссии – делал его Йоханнес Вао – оказался настолько неблагоприятным, для Кянда, что председателя почти единогласно было решено переизбрать. Тогда-то на собрании Пауль понял, о каком это сведении счетов говорил Вао.
Когда же спустя неделю Пауль Рунге, выполняя долг сельского уполномоченного, явился на хутор Курвеста вручить Кянду одну очень неприятную для Юхана бумагу, он долго стучался за запертой дверью, но так и не достучался. Странная тишина на хуторе поразила его. Он прошел в хлева, – там было пусто, ни коров, ни свиней – все исчезло. Свежая коровья шкура валялась в сарае. Тогда-то Паулю бросился в глаза след грузовой машины на дворе хутора.
Когда открыли двери, то в комнатах не нашли никого – ни Кянда, ни жены его с крошечной круглоглазой собакой. Пол покрывали обрывки бумаги, сор.
Снова проклятый хутор опустел.
