Текст книги "Свет в Коорди"
Автор книги: Ганс Леберехт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
О том, что делается на Журавлином хуторе, крестьяне Коорди знали мало; сам хутор стоял далеко на отшибе, и с большой дороги нельзя было увидеть дымка из его трубы, да и сам Пауль Рунге довольно редко показывался в людных местах, не в пример вездесущему Юхану Кянду, новому владельцу хутора Курвеста. Между тем, ни одна семья в деревне не готовилась с таким напряжением к весне, как Пауль с Айно на Журавлином хуторе.
В хлеву теперь стояла краснопегая корова Минни, принадлежавшая когда-то Курвесту. Первые дни Айно поминутно выбегала к ней в хлев. Скребком и щеткой Айно выскребла ее до блеска, мыла вымя теплой водой и смазывала жиром. В углу похрюкивал поросенок, купленный у Мейстерсона на армейские сбережения Пауля. И, наконец, в загородке из еловых жердей стоял сам Анту, двадцатилетний серый мерин!
Из-за Анту Паулю пришлось повоевать. Юхан Кянд пожелал получить его себе, – как никак, у него лошади тоже не было. Дело дошло до Янсона. Пытаясь сдержать волнение, Пауль спросил председателя, что можно сделать без лошади, когда на хуторе нет ни полена дров и даже воду приходится возить за полкилометра в кадке. А на ком лес возить для постройки, с кем на пахоту выйти? Он упорно смотрел в глаза Янсону, и тот принял его сторону.
– Ты уж тоже… – с неудовольствием сказал он Кянду. – Из-за двадцатилетнего одра споришь, – смеяться будут… Новую не купить, что ли?
Юхан отступил. В самом деле, стоило ли лезть в историю из-за этого одра?
И Анту вместе со старой телегой Курвеста водворился на Журавлином хуторе. Теперь было на ком возить воду и даже хворост из леса. Старые дровни Пауль ловко починил.
Он съездил в уездный город, отыскал там старого плотника Йоханнеса Уусталу, вместе заходили в уком партии, в кооператив, на лесопилку. Всюду у Уусталу были друзья и знакомые, везде перед стариком в старомодном поношенном пальто снимали шляпы.
Через два дня грузовик доставил их обоих в Коорди и высадил на развилке дорог, – до хутора на машине не добраться было. С машины выгрузили дюжину досок, рулоны папки, бочку цемента, ящик стекла и новый стол, белеющий свежим деревом. Пауль сходил за Анту и доставил все это на хутор.
Великий строитель, к удивлению Айно, оказался маленьким седеньким стариком с подвижным лицом и веселыми, усмешливыми глазами. Он вежливо пожал руку Айно и с удовольствием оглядел ее.
Айно с испугом заметалась у плиты. Боже, чем кормить? Только картошка и кусок соленой свинины в горшке… Но старичок оказался на редкость догадливым.
– Не беспокойтесь, мы с Паулем захватили кое-что.
И он подмигнул ей дружески и весело.
В самом деле, в заплечном мешке этого удивительного елочного деда оказались и холодное мясо, и кислосладкий хлеб, и масло. Обедали на новом столе, свеже пахнущем еловой смолой.
– Ну, а теперь за дело, – решительно сказал Уусталу и быстро оказался в поношенной синей робе. Пауль также переоделся в старое.
Два дня в доме стучали топоры и молотки, визжала пила и шаркал рубанок Уусталу, и Айно растапливала плиту свежей стружкой. Как изменился дом за два дня, пока этот веселый старик командовал здесь! Иногда он ворчал на Пауля, щуря глаз, присматривался к шершавому куску доски, потом недолго колдовал над ним рубанком и стамеской, и доска превращалась в оконный наличник или в красивую кухонную полку для Айно. А старик все ходил, недовольно щурился, и Айно с восхищением следила за ним.
Пол перестал скрипеть, – его перебрали, вставили новые половицы. Стены с вылезшей паклей и закопченный потолок обили матовой светлокоричневои папкой, на места стыков набили аккуратные рейки. Стало нарядно и весело. Остеклили разбитые окна.
Когда все было готово и оставшиеся материалы снесли в сарай, Уусталу снял робу и собрался уходить. Оглядывая сделанное, сказал без улыбки и очень серьезно:
– Я в этом доме сам хотел бы жизнь начать с начала…
Айно не удержалась и поцеловала его в седой хохолок на виске.
Пауль отвез Уусталу на Анту до большой дороги. Крепко пожав ему руку, он пробормотал:
– Спасибо, старик… за все…
– Что – спасибо… – заворчал Уусталу. – Люди – тебе, а ты – людям, да… Я с тебя еще спрошу, помни!
Попутная машина увезла его.
– Какой старик! – с восторгом сказала Айно, когда Пауль распряг Анту и вошел в комнату. – Принес счастье и ушел.
– Я говорил, – с гордостью согласился Пауль. – Он так всю жизнь: один дом выстроит и за другой принимается.
После посещения Уусталу работы на Журавлином хуторе не убавилось. Отдыха не знали ни Пауль с Айно, ни Анту. Рано утром, в темноте, Пауль запрягал старого мерина и ехал на речку за водой; Айно в это время задавала корм поросенку и корове, доила, готовила завтрак. Позавтракав, Пауль, уезжал за десять километров в лес, где лесничество, по ходатайству волисполкома, выделило строевой лес на корню для будущих новостроек. Лес следовало спилить сейчас, пока зима, – через несколько месяцев не будет времени. Он взялся помочь выполнить Петеру Татрику нормы по государственным лесозаготовкам; за это Татрик обещал помочь Рунге.
Усталый приезжал Пауль в темноте; сваливал на дворе воз хвороста. С трудом отмыв клейкие и черные от смолы руки, садился на кухне у стола и жадно принимался за горячий картофель с мучной подливкой. Питались они сейчас неважно. Молоко от Минни Пауль два раза в неделю увозил на маслобойню – масло продавал сельхозкооперации. В новом хозяйстве дорог был каждый рубль, и тратился он только после длительных раздумий.
Неполный рацион получал и Анту. Утром и вечером Пауль выдавал ему по крошечной мерке овса. Овса был только один мешок, и его следовало приберечь к весне. Айно с тревогой поглядывала на тающую в сарае кучу сена, – его дали им в волости, так же как и овес, и семена для посева, – но Янсон предупредил, что больше не даст. Хватит ли? «А если не хватит?» – озабоченно думала Айно. Ведь тогда Анту не будет работником, и так вон ребра выступили… Да и Минни необходимо хорошо кормить: через два месяца она должна отелиться.
Вот и думай тут… И, сидя вечерами у керосиновой лампы, они думали.
Закурив после скудного ужина и озабоченно глядя на Айно, Пауль говорил:
– Все хорошо, но как с удобрениями? Поля пять лет удобрений не видели. В волости сейчас минеральных больше нет. А навоза с нашего скота только разве на огород хватит.
– На огород – зола, – проворно отвечала Айно.
Она сколотила ящик, куда собирала золу.
– Все равно мало… – качал головой Пауль. – Но где же взять на поля?
На это Айно не могла ответить.
– Если бы я в лесу успел справиться к концу февраля… – соображал Пауль. – Тогда бы можно хоть торфа навозить с болота…
Потом он брал карандаш и принимался вычерчивать план нового хлева и дома, высчитывал, сколько потребуется камней для фундамента, но вскоре начинал клевать носом.
– Спать, – решительно говорила Айно.
Часто и ночью на тихом хуторе продолжались бесконечные разговоры о строительстве.
– Нам не надо думать ни о чем другом, пока не построимся, – говорил Пауль. – Чтоб нас ничто не отвлекало…
– Тяжело начало… – рассудительно говорила Айно. – Но когда есть земля, корова и лошадь, и поросенок – тогда уже легче…
Дальше она говорила, что все это дарит хорошие надежды, и за них она, Айно, перед всей волостью готова сказать спасибо советской власти. Надо вспахать как можно больше земли, побольше посеять пшеницы, овса и посадить картофеля, не забыть кормовую свеклу. Тогда будет чем кормить Минни и Анту. Свеклой они откормят поросенка и зарежут его не раньше, чем он будет весить пудов двенадцать. Половину – в засол; половину продадут и купят двух поросят. Одного поросенка – на племя, и в будущем году у них будут свои поросята. У Минни будет теленок. Если будет хороший урожай, они купят еще одну корову. Вот тогда-то они заживут…
Дойдя в своих мечтах до пышного сада, разбитого у нового дома, Айно замолкала, словно завершив замкнутый круг в своих мыслях, и беспокойно спрашивала:
– Ну, а кто нам все-таки поможет? Плуга-то нет?
– Трактор вспашет… – сонно говорил Пауль. – Тот красный трактор Кянда, – он теперь в машинном товариществе…
Так, наполненные напряженным трудом, проходили дни новоземельцев на Журавлином хуторе. И хотя день ото дня прибавлялся, становился длиннее, им все нехватало его.
Отправив Пауля в лес, Айно принималась за домашние дела. Если за ночь выпал снег, сгребала его со двора, рубила хворост, привезенный мужем, и укладывала в штабеля перед сараем, резала солому в корм корове, мыла и чистила в доме, затыкала паклей разошедшиеся пазы в хлеве, приколачивала какие-то щеколдочки, сама сколотила из досок небольшую кладовушку в холодных сенях.
Она двигалась стремительно и легко я все напевала:
Были бы доски, была бы пила,
Лодка давно бы готова была.
Но – чтоб увидеться с милой своей,
Все-таки лодку построить сумей!
О, ради своего счастья она готова была поработать. Разве это работа, что она сейчас делает? Она все жалела, что не может вместе с мужем пилить в лесу бревна для их будущего дома. Но кто тогда будет ухаживать за коровой и поросенком?
– Вот придет весна, тогда поработаешь во весь аппетит, – обещал Пауль.
И она жадно дожидалась весны. Дали бы только ей посеять, уж она бы пожала!..
Кипучая здоровая крестьянская кровь переливалась в жилах Айно, просвечивала сквозь румяную кожу широкого круглого лица, сияла в жизнерадостных голубых глазах ее. Она могла поднять пятипудовый мешок с земли на телегу. Как-то на деревенской вечеринке она на спор протанцовала без перерыва больше часу, пока музыканты, утомившись, не бросили играть… Ей ничто не было трудно. Только достичь богатства казалось ей трудной и невозможной задачей. Она была крестьянкой и слишком хорошо знала, что значит строить свою жизнь, когда нет ни плуга, ни бороны. Раньше в деревне Коорди у людей на это уходила целая жизнь. Но Пауль верил, и это поддерживало в ней веру в новые силы.
Работа в лесу подвигалась. Норма лесозаготовок Петера Татрика была выполнена, и теперь, на лесной делянке падали деревья, для нового дома Пауля Рунге.
Широкая спина Пауля склонялась к пиле; в этой спине Татрик видел непреклонную решимость не отрываться от дерева, пока оно с шумом не рухнет на землю.
– Я и не рад, что связался с тобой, – добродушно ворчал Татрик, обтирая лоб, и бросал недокуренную папиросу. – Эдак ног не потянешь.
С упавшей сосны Пауль срубал сучья. Рубил с такой яростью, словно рогатые сучья преграждали путь к его новому дому. Острый топор смаху сносил сучья толщиной в руку.
Пауль работал бездумно, весь уйдя в дело, ни на что не отвлекаясь, как лошадь, пущенная в борозду. Теперь все зависело от него самого, от его работы. Все было ясно. Там в Коорди – земля: его земля. Тут лес. Его надо спилить, чтоб построить новый дом. Надо быстро успеть с лесом, потому что весна наступает. Надо еще успеть хоть немного вывезти с болота торфа на давно не удобрявшиеся поля. А снег уже тает под мартовским солнцем, становится ноздреватым, рыхлым… Снежные сугробы на солнечной опушке уже опадают, как мыльная пена…
Надо торопиться.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как ни торопился Пауль Рунге вывезти на поля торф, весна обогнала его. Она пришла апрельской ночью в густом влажном тумане, полном приглушенного шума и движения; словно громадные птичьи стаи пролетали высоко над головой. То шумели деревья, отряхиваясь от весенних капель, журчали невидимые ручьи в своем вечном стремлении к морю. Двор хутора почернел. Сани, оставленные Паулем вечером перед сараем на крохотной полосе хрупкого льда, утром оказались на раскисшей земле, и Пауль с трудом сволок их в сарай. Нечего было и думать ехать на болото.
Анту впервые за три месяца не был впряжен в хомут. Пауль долго чистил и скреб его; внимательно осмотрев, покачал головой.
– Ну, ну, продержись, старина, эдак мы с тобой весну не вытянем, – пробормотал он. – Отдохнуть надо.
И положил Анту полную порцию сена и овса.
У Пауля впервые за последние месяцы выдался свободный день; это было непривычно и даже немного тяготило его. Айно не раз в этот день шутливо принималась ворчать, что он мешает ей и уж лучше отдохнул бы, полежал.
Но отдыхать он не мог. Снедаемый беспокойством, ходил по двору и дому; все казалось, что позабыл что-то сделать, упустил нечто важное… Но что? В хлеву Анту и корова Минни мирно дожевывали сено, в крошечном закутке прыгал рыжий двухнедельный теленок – любимец Айно, похрюкивал поросенок. Нет, тут все было в порядке…
Вошел в сарай, осмотрел телегу: стара, развалина, но еще послужит, – между делом он отремонтировал ее, сменил износившееся колесо. Пауль с удовольствием покосился в угол, где стояли две бочки с цементом, ящик стекла, железо для плиты – все для будущей стройки. Нет, что ни говори, а три месяца не прошли даром. Больше чем он сделал на Журавлином хуторе за это время, вряд ли кто успел бы…
Но беспокойство не проходило. Отчего бы оно? Пауль присел на камень у сарая и долго просидел задумавшись, глядя в сторону леса, закрытого синей пеленой тумана. Неизвестно почему вспомнилось, как год назад, тоже вот в такой туманный раскисший день в Курляндии, он с тремя разведчиками вошел во вражеский немецкий тыл. В кустарнике перед поляной они разошлись. Надо было перейти поляну, чтоб затем встретиться в лесу. Так же вот непонятно и смутно синел лес впереди… В тумане скрылись друзья. На миг острое чувство одиночества и осиротелости пронзило его, и захотелось увидеть своих троих спутников-товарищей, ощутить их присутствие, узнать, что с ними…
Так и сейчас вдруг вспомнилось, что все эти месяцы он не видел дружную компанию с хутора Яагу. Как-то они там со своими нуждишками? С парторгом Муули словно какие-то разговоры остались недосказанными. Может быть, Муули уже забыл о нем? Да и помнят ли о нем в волости, видят ли, как он тут копошится на Журавлином хуторе? Ведь у Янсона, как он сказал, две сотни хозяйств, а его, Рунге, хозяйство среди них, пожалуй, самое незначительное.
– Чепуха, – решительно сказал он себе, встряхнув головой. – Муули тебе не придет ставить дверь к сараю. А ее у тебя все нет…
И он принялся из обрезков досок, оставшихся от ремонта дома, сколачивать дверь к сараю.
На следующий день взошло солнце. Большие мелкие лужи посреди двора ярко засинели и приобрели обманчивую глубину; белые облака поплыли в них. Пауль замутил эти мирные маленькие озера, набросав туда камней, чтоб Айно могла, не замочив ног, бегать в хлев.
– Как по небу бежишь, – восхищалась Айно.
– Ничего, к будущему году осушим это небо, – ворчал Пауль. – Надо разровнять двор, прокопать к огороду канаву.
В этот день он сколотил из жердей клетку, в которых крестьяне возят сено, – пригодится. У него осталось даже время, чтоб сделать скворешник: его он приспособил на старую березу, растущую перед домом.
И на второй день отдыха Анту получил полную порцию овса.
Вечером наведался Петер Татрик в резиновых сапогах, забрызганных грязью.
– До тебя не доберешься, – заворчал он. – Сидишь среди воды, как Ной в своем ковчеге.
Он не сказал Паулю, что, будь его воля, он, может быть, и не пошел бы сюда, но ему как сельскому уполномоченному надо было давать сводки о готовности крестьян к весенне-посевным работам, и Янсон опять ругался, что он запустил дела и не успевает с отчетностью. Да и парторг Муули сегодня долго смотрел на него, что-то припоминая, и наконец спросил, как поживает тот новоземелец Рунге на полях Курвеста? Он толком не смог ответить.
Пауль пригласил гостя в дом, но тот по пути к порогу неожиданно юркнул в полуоткрытую дверь хлева и довольно долго задержался там, разговаривая с Айно и рассматривая скотину. Успел он кинуть взгляд и в полуоткрытые двери сарая.
Пауль только усмехался про себя. Он подозревал, что, показывая свое хозяйство болтливому Татрику, показывает его всей деревне.
Вошли в дом.
– А я уже неделю тут человеческого лица не видел, – весело сказал Пауль. – Ну, рассказывай, какие новости.
Татрик охотно принялся рассказывать. Что касается до него самого, то все в порядке: озимые, видно, неплохи, только бы заморозки не напортили. В сельсовете и в волости опять, как во время больших кампаний, наступило оживление, телефон целый день звонит, из уезда запрашивают, как идет подготовка к севу, обойдутся ли семенами? Янсон сообщил, что с зерновыми обойдутся, а вот клевера и тимофеевки нет. Из уезда ответили, что и в этом должны обойтись своими силами. Ну, что же еще? Да, вот неприятная новость: в соседней деревне бандиты хутор разграбили, воз добра увезли на хозяйской лошади. Хозяина связали, убить пригрозили.
– Поймали? – спросил Пауль.
– Поди поймай, – пожал плечами Татрик. – В лес ушли. Они с оружием… С немецким… – многозначительно пояснил он.
– Хм… – Пауль внимательно посмотрел в лицо Татрику. – Хозяин узнал кого-нибудь?
– Кто его знает, может и узнал… – уклончиво ответил Татрик, посмотрев на Айно, и спрятал небольшие свои линялые голубоватые глаза под тяжелыми и обветренными веками. – Иногда лучше не узнавать. Хутор-то на отшибе. Волость далеко, а лес близко… – проворчал он.
Больше Пауль от него ничего не добился. Петер решительно замолчал и окутался вонючим дымом самосада.
С откровенным любопытством Татрик оглядывался вокруг, поводя головой на жилистой шее. Что и говорить, небогато тут жили пока, но… было в этом доме что-то такое, что не мог не заметить старый Петер наметанным своим крестьянским глазом. Стол, табуретки, кровать – все хотя было и грубоватое, но новое и крепкое, видимо сделанное своими руками. Татрик заключил это по некоему подобию плотничьего верстака у окна, на котором лежал рубанок с еще не вынутой из него завивающейся стружкой. На столе, на влажной тряпице в тарелке, лежали какие-то зерна, вероятно испытываемые на всхожесть. Татрик покосился на мешок с семенным луком, висевший в сухом месте на стене. Тут, повидимому, думали о семенах… Все кругом говорило об энергичных намерениях хозяев. Даже стены и потолок, искусно обитые светлой папкой, казалось непримиримо и решительно раздвигали когда-то узкую задымленную нору.
– Когда я женился на Мари… – вдруг раздумчиво сказал Татрик. – Да, когда я женился на своей Мари, то взял за ней в приданое хутор Мяэ. Четыре гектара земли да банька – вот и вся усадьба. Были еще теленок и овца. Тоже так вот табурет с табуретом через комнату перекликались… Да вот…
Татрик посмотрел на Пауля, посмотрел на улыбающуюся Айно и пошевелил кривыми пальцами больших рук своих, словно силясь выразить не совсем понятные ему самому чувства.
– Теперь у нас пара коров и лошадь и пять овец, – пробормотал Татрик. – И свиньи есть… Но я уже не могу есть свинину: желудок не принимает; доктор Тынисберг сказал, что у меня язва желудка от тяжелой работы. Как никак, я тридцать лет ворочал, чтоб Мари могла подавать на стол свиной бок не только по воскресным дням, а и по будням…
– Ну, а у нас с Айно это будет скоро… – сказал Пауль весело и подмигнул Айно. – Верь…
– Я начинаю в это верить… – кивнул Татрик. – Ну, а как сказать о тебе в волости? Посеешься? Семян хватит?
– Не думают ли там в волости, что мы зерно поели? – подала голос от плиты обиженная Айно.
– Что получили ссуды, все посеем. Все четыре гектара пахоты – или я не Пауль Рунге, – сказал Пауль.
– Ответ мужчины, – одобрил Петер. – А семян клевера нет?
– Чего нет, того нет… – согласился Пауль. – Клевера и тимофеевки нет.
– У меня будет излишек… За клевер сейчас хорошие деньги дают, – сказал Татрик. – Но ведь ты не купишь?
– На это денег нет, – и с этим согласился Пауль и поугрюмел. – Придется тебе, Петер, продать другим…
– Когда я женился на Мари, – после молчания вновь пробормотал Татрик, – нам нехватило ржи посеять, – мешок ржи только, семь пудов в нем, – и мне никто не одолжил, даже Кукк, лавочник. Думали, прогорим мы с Мари. И пришел я к старому Курвесту, отцу Марта: «Одолжи, говорю, или под отработку дай». Он на меня немного зол был: сам на хутор Мяэ рассчитывал, купить его хотел, ну, а я ему помешал своей женитьбой на Мари. Вышел он на двор, посмотрел на меня гордо и говорит: «Мне мешок ржи – воробьев накормить… По мешку я не одалживаю, а захочу – даром отдам. Но только, смотри, донеси, не снимая со своей спины, от моего амбара до своего хутора». И кричит работнику: «Дай ему мешок!» Силен я был, ничего, взял мешок на спину, понес. Версту прошел, ничего; вторую выжал, – весь мокрый, ноги в землю врастают, в глазах круги красные. А Курвест с работником в телеге сзади едет… Я тогда полверсты не дошел, свалился. Работник мешок на телегу взвалил и уехал с Курвестом обратно.
– Он, говорят, любил пошутить… – проворчал Пауль. – Жаль, что не донес…
– Я и сам об этом жалею; хотел бы я посмотреть его рожу тогда, – сказал Татрик. – Сил нехватило донести. Но я это запомнил крепко. И вот сегодня вспомнил и думаю, почему бы я тебе не смог одолжить клевера…
Пауль с удивлением посмотрел на Татрика, но лицо того было, как всегда, простодушно и спокойно, словно он предлагал одолжить не семена клевера, стоившие на базаре бешеных денег, а какие-нибудь, чорт побери, старые грабли! Поэтому Пауль ничего не нашелся сказать и только переглянулся с просиявшей Айно.
– Так ты приходи завтра, – лениво пригласил Татрик.
– Я… приду… – кашлянув, сказал Пауль. – Ты, Петер, меня, надо сказать, здорово выручил… Да, здорово…
Посидев еще немного, Татрик попрощался. Пожимая на дворе руку Паулю, Петер оглянулся на лес и пустынные поля и проворчал вполголоса:
– Пса бы завел… Веселее. Знаешь, хозяин тот с ограбленного хутора, говорят, узнал одного бандита. Будто бы сын Курвеста, Роберт… Не знаю, может и болтают…
– О! – Пауль нахмурился. – В родные места пожаловал?
Татрик ничего не ответил и пожал плечами.
Весть о старшем сыне Курвеста в этот сияющий весенний день прошла мимо сознания Пауля как что-то очень далекое и не нужное и сразу забылась, не возбудив никаких тревог.
Радостно улыбаясь, он вошел в дом и, заложив руки в карманы, что у него служило признаком хорошего настроения, оживленно сказал жене:
– Видишь, а? Татрик-то?
– Что? – спросила Айно.
– Как он осматривал все? Мол, какие хозяева на Журавлином хуторе, стоит ли с ними считаться… Мы с тобой сегодня еще одного друга нашли. Семена обещал… Это хороший день. Я вот только все думаю, чему мы обязаны… Ты не знаешь? Ну, подумай, здесь есть над чем подумать…
Насвистывая, Пауль принялся шаркать рубанком и весь день работал не покладая рук; веселое настроение не покидало его.
Вечером, ложась спать, Айно спросила его:
– Так кому же мы обязаны приходом Татрика?
Смеясь и ущипнув ее за щеку, он с нежностью, которой нельзя было ожидать от этого неповоротливого и сдержанного человека, сказал:
– Глупая, конечно – тебе. Он увидел, какая ты у меня хорошая хозяйка, и понял, откуда весенние ветры дуют…
А весенние ветры дули не переставая, и непрерывно светило апрельское солнце. Лужи на дворе и на полях просыхали. На опушке, – словно из лесу вышли, – выступили желтым цыплячьим пухом покрытые ивы; сочная кора на их гибких прутьях, серая зимой, теперь потемнела и заглянцевела, наливаясь соком. Гребень дальнего холма, в первые дни весны казавшийся однотонно-серым, постепенно менял цвет свой. На нем ясно обозначились зеленые полосы озимых Йоханнеса Вао и Петера Татрика и день ото дня становились ярче. Только многолетняя залежь вокруг Журавлиного хутора все еще была однообразно соломенно-серой.
С каждым днем возрастало беспокойство. Пауля. Подступало время пахоты. Хозяин Журавлиного хутора отправился к председателю машинного товарищества, Юхану Кянду. Он нашел его на дворе хутора Курвеста. Юхан возился у красного трактора, выведенного из сарая.
Он встретил Пауля Рунге по-приятельски, потряс руку, предложил закурить и рассеял все сомнения насчет готовности трактора.
– Как часовой механизм… – безоговорочно сказал он. – Можешь не тревожиться, раз договор заключен. У нас строгий график. Твоя очередь после Розалии Рист, а ее очередь первая, – у нее совсем лошади нет. Сначала ей, потом тебе…
Последние слова утонули в реве взвывшего трактора; тот заплевался синим нефтяным перегаром и задрожал как живой.
Это было убедительнее всяких слов, и Пауль, успокоенный и веселый, отправился в обратный путь. Он был настолько занят мыслями о тракторе, что даже забыл как следует поговорить с Сааму, который повстречался ему у хлева с ведрами в руках; Сааму что-то был невесел.
На следующее утро до Журавлиного хутора донеслось резвое тарахтенье трактора;. целый день оно не умолкало.
– Но ведь это на хуторе Курвеста, а не у Розалии Рист? – удивилась Айно.
– Ну и что же, он пробует… Его поля, кстати, и повыше, и посуше… – объяснил себе Пауль, внимательно прислушиваясь к этим звукам, и не без раздражения прибавил: – К тому же он ведь тоже новоземельцем считается…
Прошел еще день. Пара сытых коней медленно взобралась на гребень холма, видный со двора Журавлиного хутора, и не спеша пошла по краю земли, отчетливо видная на фоне голубого неба.
– Отец боронит… – прищуриваясь, узнала Айно. – Видишь, как шагает. Словно благодать несет в руках.
Теперь и Пауль, напрягая зрение, узнал Йоханнеса Вао, мерно и важно шагавшего за конями с вожжами в вытянутых перед собой руках. Йоханнес и в самом деле выступал с таким видом, словно бы знал, что вся волость следит за тем, как хозяин хутора Вао боронит в поле.
В этот день тарахтенье трактора наконец донеслось откуда-то из-за леса, со стороны полей Коора, смежных с новым хозяйством Роози Рист. Тогда Пауль не вытерпел:
– Я… пройдусь… – сказал он Айно.
И, размашисто шагая, пошел прямо полем к лесу, откуда то приглушенно, то громко, словно рядом, слышались удары неутомимого металлического сердца.
У свежевспаханной борозды он нашел Роози Рист. Она принесла в кувшине молока трактористу, уже час тому назад как принесла, и молоко было выпито, а она все стояла у межи, не в силах оторваться от вида перевернутых пластов земли. Как зачарованная, опустив по бокам свои громадные, почти мужские руки, следила она за мерным бегом трактора, на котором с напряженным лицом восседал восемнадцатилетний юнец-тракторист, по слухам – какой-то родственник Кянда. Черная полоса вспаханного все росла. Ее поле! Поле, на котором впервые в жизни пшеница вознесет свой колос для Роози Рист, только для нее. Это было так прекрасно, что даже не верилось, что так будет на самом деле.
– Здравствуй, Роози… – сказал Пауль.
Она не пошевелилась. Он громче сказал.
Она обернулась, и Пауль увидел, что лицо ее блестит от обильных бабьих слез.
– Здравствуй, Рунге, – сказала она, сияющими глазами глядя на него. – Это – под пшеницу…
И больше они друг другу ничего не сказали, хотя и долго простояли рядом, следя за тем, как плуги отваливают все новые пласты земли, готовой открыть им великие свои щедроты.
Вечером на Журавлином хуторе было много разговоров о тракторе, ожидавшемся на следующее утро. Так обещал Кянд. Пауль подготовил бидончики с горючим. Айно беспокоилась о завтрашнем обеде. Решено было пожертвовать последним куском соленой свинины, приберегавшейся Айно на торжественный случай.
