Текст книги "Лучи смерти"

Автор книги: Ганс Доминик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Доктор Глоссин мог быть доволен. Щекотливое поручение президента-диктатора было выполнено. Три человека, которых он действительно опасался, были мертвы. Все произошло, как он и рассчитывал. Англичане выполнили за него опасную работу. Его мало трогало, что они малость обожглись при этом. Представляя себе самоуверенного Троттера, в конце концов, вынужденного охлаждать свои ожоги в Торнео, он испытывал известное удовольствие.

Эрик Трувор, человек, едва не приобревший власти, которая угрожала государствам, был мертв. Ужасный индус, этот черный дьявол, загипнотизировавший его самого, сгорел. И, наконец, умер Сильвестр Бурсфельд, мести которого он должен был опасаться… Сильвестр, похитивший у него Яну.

Отношение доктора к девушке все более усложнялось. Она нужна была ему, как незаменимый медиум, при помощи которого он мог видеть события, не считаясь с временем и пространством, вовремя узнавать о планах и действиях своих противников. Этого-то ему не доставало за последние недели, и он приписывал этому все свои неудачи. Яна снова должна была находиться в его руках. Она его медиум, его талисман, его любовь!

С силой отчаяния цеплялась одинокая душа стареющего Глоссина за мысль назвать Яну всецело своей. Он бессознательно чувствовал, что эта любовь очищает его. Ему грезилась новая жизнь в Рейнольдс-Фарм рядом с Яной. Теперь он направлялся в Дюссельдорф, чтобы снова завоевать ее.

Глоссин знал, что Яна находится в Дюссельдорфе, в доме Термэленов. Раскрыть ее местопребывание было просто; гораздо труднее должно быть вступить с ней в сношения.

Затруднения привлекали его. Он снял свою гипнотическую власть над Яной. Если ему удастся приблизиться к ней, пустить в ход свое влияние, то ему должно удаться снова всецело покорить ее, заставить ее забыть обо всех нежелательных ему воспоминаниях. Нужно было только удачно провести первое наступление. Первая минута являлась решающей.

Так он сидел неподвижно, пока аэроплан не прибыл в Кельн. Полчаса спустя он шагал по улицам Дюссельдорфа к дому Термэленов.

Его план был прост. Яна, ведь, должна когда-нибудь выйти из дому. Нужно подстеречь ее на улице, пустить в ход гипноз, покорить ее себе. Это было так просто, что не могло не удаться. Если же нет… было, правда, некоторое «если», но доктор Глоссин не считал его возможным.

Он плелся по улице, и случай благоприятствовал ему.

Яна вышла из дому и пошла по направлению к Раттингенским воротам. Доктор Глоссин жадным взглядом окинул ее фигуру. Она немного изменилась с тех пор, как он видел ее в последний раз.

Она шла по улице, изредка останавливаясь у витрин и рассматривая выставленные в них вещи.

В то время как Яна рассматривала драгоценности в витрине ювелира, он близко подошел к ней, стал за ее спиной и призвал на помощь всю свою энергию.

Яна как будто почувствовала что-то неприятное, похожее на физическое прикосновение. Она обернулась и свободно посмотрела ему в глаза.

Доктор Глоссин испугался. Это уже не была та девочка, которую он покорял взглядом в Трентоне и в Рейнольдс-Фарм. Он решил что игра проиграна, ожидал потока упреков, подумывал о быстром отступлении.

Ничего подобного не случилось.

Яна спокойно приветствовала его, как старого знакомого. Она пригласила его домой и там провела в гостиную. Здесь она стала осведомляться обо всех трентонских знакомых.

Доктор Глоссин обстоятельно отвечал на ее вопросы, стараясь найти объяснение ее странного поведения. Осторожно произнес он слово Элькингтон. Яна не реагировала на это. Доктор выразился яснее. Он заговорил об Элькингтоне, где в последний раз видел ее. Яна изумленно посмотрела на него.

– Элькингтон?.. Элькингтон?.. Я никогда не была в Элькингтоне. Насколько я помню, мы с вами в последний раз виделись в Трентоне не похоронах моей матери.

– Но, милая мисс Яна, разве вы не можете вспомнить и о Рейнольдс-Фарм…

Яна отрицательно покачала головой и рассмеялась прямо в лицо доктору; он не мог больше совладать со своим любопытством.

– Смею ли я спросить, мисс Яна, что возбуждает вашу веселость?

– Меня забавляет, господин доктор, что вы все еще называете меня мисс. Я думала, мой муж давно сообщил вам о нашем браке.

Вид у доктора Глоссина был в достаточной мере глупый. Удивление было слишком велико, новость слишком неожиданна.

Яна увидела это и расхохоталась.

– Вы, значит не знаете, что я замужем? Не знаете, конечно, и того, кто мой муж?

– Не имею понятия, мистрисс… мистрисс…

– Мистрисс Бурсфельд, дабы вы знали мою фамилию, господин доктор.

– Я почти так и думал.

Доктор Глоссин неслышно пробормотал эти слова. Пусть Яна вышла замуж, сегодня она – вдова. Это ему не помеха. Но он должен ясно видеть, что в ней изменилось.

Но должно было произойти и что-то другое. Говоря с Яной, доктор Глоссин пытался применить свои прежние приемы. Он изливал на нее целые потоки магнетической силы, взяв ее руки во время разговора. Он старался снова подчинить ее своей воле. Некоторое время она предоставила ему действовать. Потом она одернула руки.

– Довольно, доктор! Вы так смотрите на меня… Чего вы хотите?

С этими словами она так уверенно и свободно посмотрела ему в глаза, что он отказался от своих попыток.

Доктор Глоссин откинулся на стуле и достал из кармана сложенный газетный листок.

– Прошу извинения, мистрисс Бурсфельд, если мой взгляд дольше обычного остановился на вас, если мои руки дольше обычного держали вашу. Изумительная новость о вашем браке поставила меня в своеобразное положение; известие, которое прежде вызвало бы лишь сожаление, превращается в траурное.

Яна смотрела на него широко раскрытыми глазами. Удивление и страх отразились на ее лице.

– Дурные вести из Линнея, – проговорил доктор Глоссин, протягивая Яне гапарандский листок с известием о гибели старого труворовского дома.

Яна кинула на него взгляд.

– Господин доктор, я пе понимаю шведского, вы должны перевести мне это.

Доктор Глоссин снова взял листок и стал переводить слово за словом. Сообщение о пожаре, о взрыве, о гибели старого дома, о верной смерти его обитателей…

Яна бледнела с каждой минутой. При последних словах она с легким криком без чувств скользнула со стула на ковер.

– Теперь или никогда!

Доктор Глоссин нагнулся над ней, провел рукою по ее лбу. Всю магнетическую силу, которой он располагал, пытался он ввести в ее тело, чтобы снова всецело покорить ее своей воле.

Он приказал ей встать, и Яна повиновалась. С полузакрытыми глазами стояла она перед ним.

На третье лицо эта сцена произвела бы своеобразное впечатление. Ни слова не было сказано. Доктор Глоссин беззвучно отдавал свои приказания. Яна беззвучно выполняла их.

Направление ее зрачков не понравилось доктору. Он приказал:

– Смотрите на меня! Смотрите мне прямо в глаза.

Яна не обратила внимания на этот приказ. Ее взгляд блуждал. Она повернула голову, а затем и все тело. Потом полуобернулась к доктору спиной. Если бы доктор Глоссин ориентировался в комнате, он бы заметил, что она смотрит прямо на север.

Минуты проходили. Доктор Глоссин напрягал всю свою силу, но безрезультатно.

Если окружавшее Яну гипнотическое кольцо и распалось, то в эти минуты оно снова сомкнулась.

Яна спокойно с веселым лицом повернулась к доктору, возобновляя разговор.

– Эти газетные сведения запоздали. Несчастный случай, пожар, вспыхнувший в лаборатории Эрика Трувора… Я слыхала об этом. Жаль! Это опять задерживает работы. Я еще несколько дней должна буду провести в разлуке с мужем. Но вы можете быть спокойны. Он невредим и изо всех сил работает над своим открытием.

Доктор Глоссин испытал такое ощущение, словно все вокруг него рушится. Только что он был уверен в победе, в гибели своих трех врагов, намеревался снова подчинить себе Яну…

А теперь? Молодая женщина стояла переть ним уверенно и свободно. Она смеялась над известием, которое должно было сразить ее.

– Господин доктор, ваши сведения запоздали. У меня есть лучшие, более свежие.

Этим замечанием, произнесенным обычным разговорным тоном, она отражала все его атаки, превращала в прах его усилия, подвергала его опасности стать смешным, если он продлить свой визит.

Доктор Глоссин простился вежливо, наружно беснуясь в душе.

– Не одна, так другая! Посмотрим, как примет известие леди Диана.

С этими словами он покинул дом.

Здесь расположились оба флота. Перед Брокен-бэй на рейде Порт Джексона стояли шесть больших австралийских крейсеров: – «Тасмания», «Виктория», «Каледония» и пр. С миноносками их было пятнадцать судов. Приблизительно в шестнадцати километрах к северу стала на якорь английская эскадра. Она вдвое превышала численностью австралийский флот.

Лишь командующий эскадрой Блейн и члены лондонского адмиралтейства знали, почему столь сильная английская эскадра внезапно появилась вблизи Сиднея. Может быть, это было сделано с целью придать особый вес уверениям английского полномочного посла Макнейля, а может быть это действительно являлось случайностью.

Как бы там ни было, команда австралийских судов, от адмирала Моррисона до последнего мичмана, была недовольна этим присутствием. Для адмирала Моррисона приказ его правительства не только вежливо, но и сердечно отнестись к английскому флоту, был ненарушим, но он был один против тридцатитысячной команды флота.

Капитан Джордж Шэффлеботам, командир «Тасмании», сидел один в своей каюте и за пряным обедом. В его комнату вошел вестовой и положил на стол радиотелеграмму.

Капитан Шэффлеботам прочитал ее, не переставая жевать. Проглотив кусок, он ударил кулаком по столу.

С телеграммой в руке оставил он каюту и прошел на дек, где люди кончали обед, и мигнул первому попавшемуся.

– Ты грамотен?

– Есть, господин капитан!

– Прочти-ка громко, чтобы все услышали.

Джимми Браун пробежал телеграмму и схватил ее содержание. Ставь в позу, он проревел:

– Внимание!.. Тихо!

Когда Джимми Браун кончил чтение, невероятный восторг охватил присутствующих. Капитан Шэффлеботам торжествующе наблюдал за действием чтения. Потом он отозвал Джимми Брауна в сторону, взял у него телеграмму и заговорил с ним.

Джимми Браун слушал, сначала спокойно, потом вытаращив глаза, словно не понимая, чего хочет капитан. Потом он начал смекать, в чем дело, едва скрывая свое удовольствие. Капитан вернулся в каюту. Медленно спустился английский флаг, развевавшийся на верхушке мачты. Некоторое время после этого Джимми Браун возился, что-то мастерил и связывал, под прикрытием нескольких товарищей.

Потом флаг снова пришел в движение, поднялся; но это был своеобразный, никому из моряков не знакомый флаг. Большая тряпка величественно взвилась кверху, а внизу под ней далеко оказался английский флаг.

Это было грубое бесчинство. Такие тряпки подымались на мачте, когда команда была недовольна пищей или чем-нибудь другим. Трудно сказать, как пришла капитану Шэффлеботаму мысль воскресить этот старый обычай и использовать его для публичного поругания британского флага. Достаточно того, что это случилось и встретило отклик на других кораблях.

Напрасно адмирал Моррисон со своего корабля «Мельбурн» посылал, одну за другой, настойчивые телеграммы, грозя предать капитанов военному суду. Они утверждали, что невозможно снять эти странные флаги против желания всей команды. Один капитан Шэффлеботам вообще ничего не ответил: лежа в своей каюте на диване, он спал сном праведника.

Этот странный парад флагов был замечен из многих мест. Заметил его и командующий английской эскадрой Блейн. На расстоянии шестнадцати километров он даже и в сильную подзорную трубу видел только, что темный одноцветный флаг покрывает британский. Поэтому он отправил аэроплан на разведку. Раздраженный известием, что старые порванные тряпки висят над английскими флагами, он по телефону вызвал адмирала Моррисона.

Разговор со стороны англичанина отличался замечательной краткостью и глубиной. Адмирал Моррисон заявил, что его флот находится в состоянии почти открытого бунта, что его собственный корабль не проделал этой глупости, что он старается привести все в порядок. Ответ Блейна был краток и резок:

– Теперь без четверти час. Если в час тряпки еще будут висеть, я открываю стрельбу.

Адмирал Моррисон призвал капитана и офицеров своего корабля. Было без двенадцати минут час, когда они вошли к нему. От них он узнал, что английская эскадра подняла якоря и направляется к северу. Торопливо сообщил он им о своем собеседовании с Блейном. Без десяти час они уяснили себе положение. Конечно, английский флот удалялся на боевое расстояние в тридцать километров куда-то, где он, в случае боя, будет под прикрытием, в то время, как адмирал Блейн будет знать, где искать противника.

Без девяти минут час… Без восьми минут час…

Было совершенно невозможно заставить команду снять эти проклятые тряпки. Уже в течение часа тщетно пытались это сделать. Но не надо, по крайней мере, бесславно сдаваться, позволять подстрелить себя тут же на якоре. Без шести минут час с адмиральского корабля был дан приказ как можно быстрее поднять якорь и готовиться к бою.

Без четырех минут час были подняты все якоря. Без трех минут час, австралийский флот несся на всех парах, держа курс на юго-восток.

Адмирал Моррисон посмотрел на часы. Без одной минуты час! Он взошел на капитанский мостик со слабой надеждой, что англичане не приведут угрозы в исполнение, что ему самому удастся ввести флот под прикрытие пушек Ботани-бэй.

Но английские аэропланы уже взвились ввысь, и затрещали первые выстрелы. Сначала они не попадали в цель, но все ближе к кораблям падали в воду тяжелые снаряды, подымая бешеные водяные валы.

Было, конечно, очень мало шансов попасть на расстоянии тридцати или сорока километров в быстро движущийся корабль. Но для этого современная техника изобрела снаряды, представляющие собою усовершенствованные подводные мины. Они взрывались на глубине сорока метров под водой, потом выбрасывали волну, которая должна была положить на бок всякое судно на расстоянии пятисот метров. Как и всегда, усовершенствовалось не только нападение, но и защита. Военные суда были снабжены особыми приспособлениями, оказывающими до известной степени сопротивление волнам.

Выстрелы англичан следовали один за другим. Адмирал Моррисон растянул свои суда на большое расстояние, чтобы выбраться из этого водоворота. Австралийцы тоже стреляли насколько позволяли пушки, аэропланы же корректировали стрельбу

Все же дело обстояло плохо с судами Моррисона. «Каледония» уже легла на бок, случайный снаряд превратил «Александра» в кучу стальных опилков и желтоватого дыма. Правда, австралийские канониры задели несколько судов противника, а одному из аэропланов удалось сбросить бомбу на палубу «Альцеста» и превратить его в развалины, но было ясно, что австралийский флот сражается за честь флага… Только какого флага.

При этой мысли горькая улыбка показалась на лице адмирала Моррисона. За каприз вывесить тряпку, его флот не на жизнь, а на смерть бился с превосходными силами противника, ради этого каприза он должен был в противовес приказам своего правительства, сражаться с флотом, с которым ему было предписано сохранить дружеские отношения. Но адмирал Моррисон находился под гнетом обстоятельств и решил вытерпеть до конца.

Сообщение одного из аэропланов привлекло его внимание.

«Английский бронированный крейсер „Алкион“ лег на бок. Выстрелов с нашей стороны не было».

Последовало известие с другого аэроплана:

«„Амфитрит“ идет ко дну. Мы не стреляли».

Третье сообщение следовало непосредственно за вторым.

«„Ниобея“ гибнет. Вероятно, работают подводные лодки».

Ближайшие минуты принесли еще полдюжины подобных известий, пока адмирал Блейн не отказался от неравной битвы и не бежал на север с остатками своего флота.

Адмирал Моррисон собрал остатки своей эскадры и направился к тому месту, где до сих пор стоял английский флот. По окончании боя моряки были обязаны спасать оставшихся в живых.

На полпути им встретились сто подводных лодок. Килевой линией тянулись над водой эти тяжелые бронированные крейсера, какими никогда не обладала Австралия. Они двигались быстро и подоспели в одно мгновение.

Это могли быть враги, но ни одному человеку во всем австралийском флоте не пришла эта мысль. Все они – от капитана до простого канонира увидели в этих лодках спасение от неминуемой гибели и шумно приветствовали их. На одной из лодок взвился красноватый шар, распластался по ветру и оказался звездным флагом Соединенных Штатов. То были американские подводные лодки, вмешавшиеся в дело под предводительством адмирала Виллькокса. Незнакомый с последними решениями Цируса Стонарда, Виллькокс увидел бой австралийского флота с превосходящими его по силе англичанами. Дипломаты могли делать, что угодно. Морской волк Виллькокс знал только, что Австралия скоро присоединится к Америке. Этого ему было достаточно.

Австралийский флот вошел в Сиднейскую гавань. Американский подводный флот последовал туда же по внезапному решению адмирала Виллькокса. Ни мало не заботясь о дипломатических обычаях, – он решил, что надо ковать железо, пока горячо.

Весть о поражении и вмешательстве американцев по радио опередила оба флота. В течение часа дома Сиднея дрожали под огнем выстрелов. Потом пришло освобождение, американцы принесли с собой победу. Их встречали ликованием. Никто во всем Сиднее не думал об обычной работе. Улицы чернели густыми толпами, а фасады домов утопали во флагах.

Одним из немногих, не принимавших участия в этом всеобщем ликовании, был австралийский премьер мистер Эппльби. Государственный деятель, озабоченный мыслью о будущем, явился к английскому послу Макнейлю не без определенного плана.

Англичанин принял его холодно и высокомерно; изумление его было так подчеркнуто, что его вряд ли можно было счесть естественным.

– Что вам угодно, господин премьер-министр? Я думаю, нам не о чем говорит после этой истории.

Мистер Эппльби был готов к подобному приему.

– Разрешите мне быть другого мнения о событиях!

Английский адмирал первый открыл враждебные действия и произвел первый выстрел по нашему флоту, по нашему маленькому флоту, который в это несчастное мгновение был охвачен бунтом. Поверьте, что я осуждаю эти бесчинства с флагами так же, как наш адмирал Моррисон. Вся глупость произошла из-за пьяницы капитана, который сегодня же будет отрешен от должности. Но это обстоятельство не оправдывает грубого поведения вашего адмирала. Что из этого вышло? Именно то, о чем я сегодня утром считал нужным предупредить вас. Америка стала на нашу сторону.

Но несмотря на все эти происшествия… в высшей степени печальные происшествия, и вам, и нам стоившие человеческих жизней и хороших кораблей, я все же надеюсь, что дело уладится мирным путем.

Макнейль прислушался. Это давало делу новый оборот. Он ответил, что немедленно запросит по радио свое правительство.

Не прошло еще и часа после возвращения домой мистера Эппльби, как ему пришлось принять Макнейля. Английское правительство настаивает на выяснении событий. Его дальнейшие шаги будут зависеть от этого.

Мистер Эппльби облегченно вздохнул. В переводе с дипломатического языка на обиходный, это значило, что Англия тоже не хочет раздувать этого дела. Выяснение… оно потребует по меньшей мере двух недель. Большего и не хотел Цирус Стонард. Прощаясь, мистер Эппльби сердечно потряс руку англичанина.

Мистер Макнейль на автомобиле отправился в свой отель. В парке принца Альфреда автомобиль попал в поющую, кричащую, размахивающую флагами толпу. Давка заставила шофера замедлить ход. Австралийский матрос, размахивая звездным флагом, вскочил на ступеньку автомобиля.

– Алло, трижды ура дяде Саму!

Тысячеголосая толпа подхватила крик, громом прокатившийся по широкой улице. Макнейль почувствовал, что Австралия невозвратно потеряна для Англии. Автомобиль выбрался из человеческого потока и выехал на тихую боковую улицу.

– Скорее, шофер! – коротко и резко крикнул англичанин и откинулся на подушки.

Напряженное политическое положение заставило и четвертого лорда английского адмиралтейства на неопределенное время прервать свой летний отдых. Лорд Гораций Мейтланд со всей семьей переселился в городской дом.

Небольшой кружок близких знакомых сидел за чайным столом, когда лорд Гораций вернулся с заседания. В этом кругу он мог выражаться довольно свободно.

– Мнения в кабинете разделились. Некоторые надеются, что войны можно будет избежать. Решение зависит от парламента, который соберется завтра.

– Тяжелая ночь для всех, кто своей кровью должен защищать родину, – сказал один из гостей.

Когда гости простились, леди Диана вздохнула, словно с нее свалилась тяжесть. Лорд Гораций видел, как принужденна была ее прощальная улыбка.

Напрасно ожидал он ее возвращения.

– Миледи прошла на свою половину, – услышал он в ответ на свой вопрос. Таким образом невозможно было разобраться в причине этой перемены. Приходилось ждать, пока жена не заговорит сама.

С лихорадочно раскрасневшимися щеками беспокойно шагала леди Диана по своей комнате. Ее губы были раскрыты, словно ей хотелось пить.

Столовые часы пробили шест.

Диана Мейтланд остановилась и поглядела на циферблат.

– Опять прошел день… Известий нет… Я не переживу такой ночи, как прошлая… За что все это?.. Ради человека, имя которого я считала давно вычеркнутым из своей жизни. Ах!..

Она бросилась на диван. Одной рукой нетерпеливо поправила подушку, другой отвела волосы с висков. Ее глаза были закрыты, но длинные ресницы изредка вздрагивали.

– Зачем я позволяю этим снам наяву мучить себя? Разве не довольно беспокойных ночей? Зачем этот страх?.. Что я сделала, в чем бы не могла сознаться перед самой собой, перед целым светом? Я труслива… Или может быть больна… А могла бы быть счастливицей, какой считает меня свет.

Леди Диана порывисто встала.

– Гораций наблюдает за мной… Мое волнение не укрылось от него… Я не обязана быть откровенной с ним. Нет, нет! Неужели я должна во второй раз каяться в несуществующем грехе?

– Один лежит на Пер-ла-Шез… Другой в Линнее?..

В дверь постучали. Камеристка принесла на серебряном подносе большой серый конверт с германской почтовой маркой. Почерк показался ей знакомым, но все же она не могла угадать, от кого письмо.

– Положите письмо на стол. Я после прочту его, – сказала она безразличным тоном. Но едва камеристка вышла из комнаты, как она вскочила и дрожащими пальцами вскрыла конверт. В нем лежал номер шведской газеты. Ее знакомство с этим языком позволило ей на половину расшифровать, на половину угадать его содержание. Один заголовок, напечатанный жирным шрифтом, был подчеркнут красным карандашом.

Вернувшись к дивану, она заставила себя слово за словом прочесть эти несколько строк.

«Линней, 20 июня.

Необъяснимая катастрофа разразилась вчера в находящемся поблизости поместье Труворов. В полночь господский дом от сильного взрыва взлетел на воздух. В нем обитали недавно вернувшийся из-за границы его владелец и двое его друзей. Можно с уверенностью сказать, что все они погибли. О причине катастрофы ходят слухи, которые мы, вследствие их непроверенности, пока не хотим повторять».

С легким криком опустилась Диана Мейтланд на диван. Словно во сне увидела она, как открылась дверь, впуская в комнату лорда Горация, и снова захлопнулась.

– Ты получила неприятное известие?.

– Неприятное известие… Откуда ты взял это?

Лорд Гораций указал на лежавшую на полу газету.

– Кто прислал тебе эту газету?

Ответ последовал не сразу. Наконец, она, колеблясь, произнесла:

– Доктор Глоссин.

– Доктор Глоссин?!

Лорд отступил на шаг.

– Доктор Глоссин?.. Пожалуйста объясни мне это. Ты должна это сделать. Что в этой газете?

Леди Диана колебалась. Лишь через некоторое время она заговорила.

– Ты не должен сердиться, Гораций. Это случилось внезапно… По-видимому, в результате последних дней. Они подействовали на мои нервы… Эта газета…. тебя, конечно, заинтересует, каковы результаты посланной в Линней экспедиции. Доктор Глоссин прислал газету с заметкой об этом.

– Почему он послал газету на твое имя?

– Я думаю… я думаю… очень просто…: вы мужчины теперь ведь враги.

Диана Мейтланд пыталась шутить.

– Его патриотизм не позволяет ему иметь с тобой что-либо общее… Я переведу тебе эти несколько строк.

Она прочитала заметку.

– А, прекрасно… план, значит, удался. Непонятно, почему еще нет сообщения от полковника Троттера. Но ты?.. Ты не радуешься? А ведь сначала ты принимала такое участие в этом плане!

Диана откинулась назад. Она прижала ко лбу тонкий кружевной платок. Ее грудь тяжело вздымалась.

– Диана, что с тобой?

– Ничего! Будь терпелив, Гораций! Это пройдет. Прошу тебя, оставь меня сегодня одну.

– Доверься мне, Диана! Освободись от давящей тебя тяжести. Скажи мне, что тебя мучает.

Лорд Мейтланд подошел к ней и обнял ее.

Диана сжалась.

– Оставь меня! Оставь меня! Я больше не…

В этих словах одновременно звучали жалоба и требование. Лорд Гораций отдернул руку. С изумлением следил он за меняющимся выражением ее лица.

– Я не стану больше молчать. Только правда может мне помочь! – с силой проговорила она. – Выслушай меня, как муж, как друг… как судья.

Ты знаешь, Гораций, что мои родители были поляками. Князь Мечинский был нашим соседом. У него был единственный сын, Рауль, на три года старше меня. Уже в детстве нас считали обрученными. Семьи хотели этого. Мой отец был богат, Рауль происходил из старинного рода, имея княжеский титул. Знатность и богатство так хорошо гармонировали! В сущности это был простой коммерческий расчет, придуманный обеими семьями. Ни я, ни Рауль ничего об этом не знали. Мы по-детски любили друг друга, ничего не зная о жизни и о любви.

Рауль стал офицером и узнал жизнь. В то время, как мое сердце билось по-прежнему ровно, он стал страстнее. Наш брак должен был совершиться через год. Но тут разразилась война. Ты знаешь, что после короткой борьбы Польша должна была сдаться. Перед отъездом Рауля, были сделаны все приготовления для быстрого бракосочетания. Мы уже собирались, когда во двор ворвался вражеский кавалерийский патруль. Собравшиеся гости бросились врассыпную. Рауль выстрелом сбросил с лошади предводителя неприятельского отряда и бежал.

В наказание наше имение было сожжено. Отец умер вскоре после этого, мать бежала на свою родину, в Финляндию. Я не захотела последовать за нею и поступила сестрой милосердия в армию.

Однажды, когда в наш лазарет привезли новую партию раненых, я узнала среди них Рауля, которого считали мертвым. Он был смертельно ранен в грудь и знал об этом. Только сознание, что я возле него, поддерживало в нем угасающую искру жизни.

Но если мое присутствие облегчало его последние дни, оно делало тяжелее предстоящую разлуку.

Я видела, как он гаснет от тоски и любви ко мне. Его непрестанная мольбы проникали вглубь моего существа. Моя любовь, говорил он, спасет его. Я защищалась, но он побледнел, словно от потери крови. Я закричала, думая, что он умирает. Он посмотрел на меня взглядом, в котором отражались все его чувства – любовь, разочарование, отчаяние… Он схватился за грудь, словно желая сорвать повязки. Тогда… у меня больше не хватило сил сопротивляться…

День за днем сидела я у его кровати, пока не угасла его жизнь. Он умер счастливым.

Во мне все погасло. Казалось, все произошло во сне. Только последнее слово Рауля осталось у меня в памяти… Это слово было «Диана». Этот предсмертный шепот бледных губ дышал бесконечным счастьем.

Годы и события проходили, не задевая того уголка моей души, где все это было похоронено. Лишь однажды приподнялась скрывавшая его завеса…

Легкая дрожь пробежала по ее телу.

– После гибели нашей родины, мы потеряли все. Я стала компаньонкой одной шведской графини, приятельницы моей матери. Большую часть года проводили мы в Париже. На одном вечере я познакомилась со шведским инженером. Он показался мне не похожим на других мужчин. Казалось, что в нем сочетались все физические и духовные преимущества… Мы полюбили друг друга… Я была счастлива…

Легкая улыбка прошла по ее губам Она чувствовала непривычное облегчение. Эта добровольная исповедь придавала ей мужество. Потом ее лицо снова омрачилось. Голос стал монотонным.

– Один лазаретный врач незаметно для нас стал свидетелем смертного часа Рауля. В один прекрасный день он появился в Париже, узнал меня и стал мне надоедать своей настойчивостью. Это не укрылось от моего жениха, который потребовал у него объяснений. Он указал на меня. Я рассказала обо всем случившемся. Мой жених застрелил его на дуэли… А я… на следующий день получила обратно его кольцо… Без единого слова…

Она опустила голову и сомкнула веки. Воспоминание о тех событиях и теперь еще вызывали в ней дрожь.

– Я была смертельно унижена. Я не понимала, как буду жить…

Сотни раз желала я тогда смерти. Любовь сменилась ненавистью. Я ненавидела так сильно, как только может ненавидеть женщина… Ты знаешь, что было потом. Я стала певицей. Я думала забыться в вихре жизни, но скоро разочаровалась еще горше.

Я решила жить исключительно искусством и посвятила ему все мое существование…

Тогда явился ты… Ты был благороден, был добр ко мне. Ты выказывал предо мною удивление, почтительность, доверие. Ты был готов связать свою судьбу, свою жизнь с моею, дать свое имя женщине, которую едва знал…

Лорд Мейтланд слушал с неподвижным лицом.

Настала мучительная пауза.

Лорд Гораций стиснул зубы. Противоречивые чувства охватили его. Безудержная откровенность Дианы казалась ему благотворной, но другой инстинкт боролся против этого чувства. Что-то, чуждое его существу, всплывало в нем, заставляя собрать все свое мужество, подавить любовь и сострадание, отвернуться от жены.

Диана, казалось, угадала его мысли.

– Гораций! Гораций! – крикнула она полузадушенным голосом. В ее лице не было ни кровинки.

Лорд услышал этот испуганный голос. Бросившись к ней, он дрожащими руками зажал ей рот, закрыл неподвижно раскрытые глаза. Его ресницы увлажнились.

Она почувствовала его движение, прикосновение его пальцев к своим глазам, прикосновение, полное любви и сострадания.

Она обвила руками шею мужа.

– Ты любишь меня, веришь мне?

Лорд Гораций схватил ее руки.

– Дай мне время… Ты воскресила призраки прошлого… Нужно время, чтобы снова вернуть их в небытие…

– Ты не спрашиваешь об его имени, Гораций?

– К чему имя? Пусть оно будет погребено, Диана.

– Я должна его тебе назвать, чтобы ты все понял… Это был… Эрик Трувор…

– Лорд Мейтланд желает говорить с вашей светлостью, – доложил лакей, и сейчас же после этого лорд Гораций вошел в кабинет английского премьер-министра. Положение было серьезно. Два часа назад в Лондоне получилось официальное сообщение о сражении в Сиднее. Английское правительство еще скрывало его, но слухи уже носились по улицам английской метрополии. Рассказывали о неслыханном унижении, которому подвергся английский флаг со стороны американских вооруженных сил.