Текст книги "Лучи смерти"

Автор книги: Ганс Доминик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глоссин замолчал. Его голос звучал все тише и тише. Он дышал с трудом. Поднявшись, он уставился на Яну, которая плакала, закрыв лицо руками.

Он был разочарован и удивлен, но не обескуражен.

– Простите меня, Яна, я испугал вас своим стремительным порывом. Я дам вам время для ответа. Вы узнаете меня ближе и полюбите.

– Нет, нет! Я не люблю вас и никогда не полюблю!..

Яна снова разразилась страстными неудержимыми слезами. Глоссин стал бледен, как смерть.

– Это ваш ответ? Разве у вас нет сочувствия к моим страданиям?

Его глаза жутко вспыхнули, грудь тяжело дышала. Страсть обуревала его. Он бросился к ее ногам и стал молить, чтобы она его выслушала.

– Нет, я не хочу вас больше слушать!

Яна вскочила и отступила перед доктором.

– Я не хочу, не хочу… – и, прежде чем он успел подняться, она повернулась и стремительно побежала вниз по склону.

Не то вздох, не то проклятие вырвалось у Глоссина. Он глядел ей вслед… Что предпринять?

Сжатым кулаком он ударил по лбу, словно желая разбудить дремавшие в нем злые силы.

– Какой я дурак! Какой дьявол ослепил меня? Она любит Логг Сар, а не меня. Но он не уйдет от меня, даже если ад выступит на его защиту.

Со всей возможной быстротой поспешил он к дому и без колебаний вошел в комнату Яны.

Сквозь полуоткрытую дверь спальни он увидел, что она стоит на коленях и складывает белье и платья в ручной чемодан.

– А, я так и думал! Но нет, дитя мое, будет не по твоему, а по моему. Я хочу приковать тебя к Рейнольдс-фарм крепче, чем это сделали бы сторожа и решетки.

Вытянув руку по направлению к Яне, он медленно подошел к ней. Она обернулась и раскрыла рот, словно желая громко крикнуть. Но ни один звук не сорвался с ее губ, снова медленно сомкнувшихся.

– Утренняя прогулка утомила вас, милая Яна. Ложитесь на диван и отдохните до второго завтрака. Мы позавтракаем вместе в беседке у ручья, и после этого я буду готовиться к отъезду. Вам будет жаль, когда я снова уеду?

– Очень, господин доктор. Мне будет скучно без вас.

Глоссин кивнул, горькая улыбка обозначилась вокруг его рта. Он подошел к кровати, на которую легла Яна, и сел возле. Он чувствовал ее теплое дыхание; аромат ее пышных волос, ее молодого тела обдавал его. Ее полуоткрытые губы, казалось, просили поцелуя. Он открыл объятия, словно желая схватить ее, но рассудок победил. Отвернувшись, не оборачиваясь, поспешил он к выходу. Губы его были сжаты, словно он выпил что-то горькое.

Рейнгарт Изенбранд, владелец большого сталелитейного завода в Элене беседовал с четырьмя главными директорами.

– Мы должны принять меры, которые требуются политическим положением. Я не думаю, чтобы разрыв между Англией и Америкой заставил себя ждать, атмосфера слишком сгустилась, чтобы можно было надеяться на мирное разрешение.

Энергичный молодой владелец завода выдержал паузу и посмотрел на собеседников. Лицо Филиппа Иордана, заведующего заграничным отделом фирмы, выражало полное согласие. Коммерческий директор Георг Бауманн утвердительно кивнул.

Они лучше разбирались в политическом положении, чем профессор Писториус, главный инженер, и Фриц Эльтьен, создатель нового способа обработки стали. Оба техника еще втайне надеялись на мирное соглашение, тогда как коммерсанты видели неизбежность вооруженного столкновения.

Рейнгард Изенбранд продолжал:

– Положение Германии и Европы в отношении конфликта крайне важно. Согласно информациям из Берлина, Европа сохранит нейтралитет. Печать, в течение нескольких дней распространяющая слухи об аннулировании Англией европейских долгов Америке, по моему, подкуплена. Непосредственное участие Европы в этой войне было бы равносильно самоубийству. Оно мыслимо только со стороны Англии, но тогда наша страна была бы беспомощна перед Америкой. Я думаю, что нам не нужно оглашать возможность непосредственного участия в войне. Тем значительнее должны быть наши мероприятия, как нейтрального государства.

Ясно, что мы можем обслуживать обе стороны, не нарушая своего нейтралитета. По счастью мы отвыкли от сентиментальностей. Пусть в публике преобладают симпатии к той или иной стороне, для нас это только вопрос сбыта, возможность, благодаря интенсивной работе, поднять народное хозяйство, уничтожить последние следы минувших войн.

Незачем нам ломать голову над вопросом транспорта. Мы доставляем товары в Эссен. Как заказчики будут получать их оттуда, их собственное дело. Какого вы мнения на этот счет?

Филипп Иордан попросил слова.

– Вопрос транспорта крайне прост для Англии. Она без труда провозит фабрикаты через пролив прямо на остров. До Кале транспорту покровительствует нейтралитет, а оттуда подводный туннель… если он не будет разрушен американцами.

– Что касается транспорта в Америку, то нужно принять во внимание подводные лодки и аэропланы. Я слыхал, что Союз теряет на этом двадцать процентов.

Но мы не должны заботиться о транспорте. Это даже не главная забота воюющих сторон. Обе стороны часто будут закупать лишь для того, чтобы не дать товаров противнику и преспокойно оставят их у нас.

– А вопрос о ценах? – сказал Рейнгарт Изенбранд, глядя на Баумана.

– Цены будут установлены германо-французским промышленным союзом…

Георг Бауманн положил руку на лист с расценкой.

– Здесь находятся основные цены на сталь и все остальные фабрикаты. Мы сговорились сообща и на случай войны наметили немедленное повышение на триста процентов.

– Что мы должны продавать? – спросил шеф.

Профессор Писториус ответил:

– Это будет главным образом, зависеть от продолжительности предстоящей войны. Если война будет короткой, то полуфабрикаты, если она затянется – в ход пойдут стальные изделия. Люди дела рассчитывают, что сорок процентов всех воздушных сил будет уничтожено в первые десять дней войны. Все будет зависеть от того, продолжится ли война настолько, что поднимется вопрос о замене уничтоженного материала новым. Американцы стараются заменить качество количеством. Они лихорадочно работают над постройкой своих Р.Ф.С. Между тем готов уже наш тип, развивающий полуторную скорость. Воюющие вырвут у нас из рук всякий мотор нового типа, по какой угодно цене.

На боковом столе раздался звонок пневматической почты и из щели выскочило письмецо, адресованное Филиппу Иордану. Рейнгарт Изенбранд невольно сдвинул брови: совещание не должно было прерываться.

Иордан вскрыл конверт.

– Паника началась. Мой представитель сообщает мне, что у него находится мистер Стаммфорд, уполномоченный Цируса Стонарда. Он хочет закупить наше сырье на два года. Тонна – две тысячи долларов.

– Черт побери! Этот американец торопится, – вырвалось у Фрица Эльтьена, озабоченного судьбой своей стали.

Изенбранд сказал коротко:

– Не пойдет. Могут быть проданы по установленной цене только большие партии.

Иордан набросал ответ и послал его по пневматической почте.

Профессор Писториус высказался о возможной продолжительности войны. Европейская война продолжалась четыре года – с 1914 по 1918. Первая Японская война два года, вторая девять месяцев. Цифры сходились. Надвигающаяся война тоже должна была быть короткой.

Пневматический аппарат снова заработал. Иордану сообщили, что мистер Стаммфорд хочет закупить миллион тонн необожженной стали. Это был заказ на два миллиарда долларов. Цирус Стонард не разменивался на мелочи. Если предположит, что его агенты в этот же самый час действуют на всех других стальных фабриках, то он должен сделать закупку на круглую сумму в пятьдесят миллиардов долларов. Бауманн стал вычислять. Иордан задал вопрос о способе выплаты.

Ответ получился минуту спустя.

«Чеки, принимаемые к уплате лучшими банками континента».

Рейнгарт Изенбранд обменялся взглядом с Иорданом.

– Доллар падет. Нам нужны реальные ценности, американские природные богатства в качестве залога. Рудники и нефтяные источники стоимостью в два миллиарда. Иначе мы не пойдем на это дело.

Ответ полетел в почтовый ящик. Профессор Писториус продолжал:

– Наше производство больше, на 99 процентов приспособлено к мирному времени. Но у нас есть две специальности, годные для войны: производство аэропланов и подводных лодок для торгового транспорта.

Снова звонок пневматической почты. Снова письмо Филиппу Иордану, но на этот раз от другого представителя. Мистер Белльгауз добивался для Англии немедленной поставки ста тысяч моторов. Цены промышленного союза. Уплата золотом.

Еще прежде, чем беседующие могли принять решение, ящик выбросил новое письмо. Мистер Стаммфорд не соглашался дать американские природные богатства под залог, обещая за это германский заем с уплатой золотом.

Рейнгарт Изенбранд отклонил предложение.

– Мы еще не так богаты, чтобы принимать обратно свой собственный заем. Залог, или они не получат стали.

Предложение Англии заслуживало обсуждения.

Следующее письмо касалось мистера Стаммфорда. Он должен был по радиотелеграфу получить информацию из Вашингтона. Через час он сделает новое предложение.

Английский заказ был хорош, но он был бы еще лучше после объявления войны. Тогда автоматически начислялось повышение в 300 процентов. Полномочия Изенбранда были ограничены промышленным союзом.

Ящик выбросил новое письмо, на этот раз к самому шефу.

– Сообщение нашего берлинского представителя: «Правительства Германии и Франции постановили сохранять нейтралитет. Валюта обеих воюющих стран падет, поэтому поставка возможна лишь при уплате в германской валюте или под залог природных богатств. Золото должно приниматься к уплате с осторожностью, так как его курс подвержен колебаниям.

Борьба за обладание нашими фабрикатами началась. Я слышал, что левая часть наших рабочих настроена против Стонарда. Постарайтесь выяснить это. Нам теперь нужно не заниматься политикой, а работать для восстановления народного хозяйства. Сообщите мне, если случится что-нибудь важное. При более крупных заказах нужно принимать в расчет удорожание рабочих рук».

Темной короткою летнею ночью Р.Ф.С.I опустился в Трентонском лесу. Сильвестр Бурсфельд знал этот лес, знал глубокий, похожий на могилу, овраг среди старых дубов, куда легко можно было спрятать аэроплан, сделать его незаметным даже вблизи. Кроме того, они собрали прошлогоднюю листву, большими кучами лежавшую на земле и покрыли ею корпус аэроплана.

Как два безобидных и случайных путешественника, направились Сильвестр Бурсфельд и Атма к городу. Они прибыли слишком рано, – часы на ближайшей церкви показывали лишь четвертый час утра. Сильвестр Бурсфельд горел нетерпением. Он успокоился лишь, когда они очутились перед хорошо знакомым домом на Джонсон Стрит. Тоскующим взглядом смотрел он на обвитые зеленью окна дома.

– Спокойствие, Логг Сар, не спеши! Если девушка еще здесь, мы и через три часа найдем ее.

Слова индуса посеяли новые мучительные сомнения в душе Сильвестра. «Если девушка еще здесь»… Что хотел Атма сказать этим? Где же Яне быть, как не у матери? Может быть Атма знал что-нибудь и не хотел сказать? Его охватила мука неизвестности. Со вздохом последовал он за индусом и опустился рядом с ним на скамью парка. На церкви пробило пять, шесть и, наконец, после мучительных шестидесяти минут семь часов. Сильвестр вскочил.

– Теперь пора! В семь часов Яна всегда уже возится по хозяйству.

Через несколько минут он звонил у калитки. Резкий звук электрического звонка был отчетливо слышен в утренней тишине. Но в доме все оставалось тихо. Три раза, четыре звонил Сильвестр, но ничто не шевелилось. Атма последовал за ним, медленно в раздумье, словно не желая мешать первому свиданию влюбленных. Теперь, стоя возле Сильвестра, он указал рукой на одно место стены.

– Смотри! – Маленькая дощечка белела среди плюща. В неверном блеске рассвета она ускользнула от взглядов Сильвестра. Теперь ее отчетливо можно было видеть и прочесть. Это было повседневное тривиальное объявление о том, что дом сдается и подробности можно узнать у соседей.

– Я предчувствовал, что мы здесь не найдем девушки. Но мы ее отыщем и отвезем в Европу.

Эти несколько слов, с убеждением произнесенные Атмой, влили новые силы в душу Сильвестра. Он последовал за товарищем, который направился к соседнему дому и заявил, что они хотят осмотреть отдающийся в наймы дом.

Вместе с Атмой ходил Сильвестр по так хорошо знакомым ему комнатам. У окна стоял рабочий столик. За ним сидела Яна, когда он видел ее в последний раз перед арестом. Вышивка, над которой она тогда работала, еще лежала там, словно вышивальщица только что встала. Если бы кто-нибудь покинул дом, чтобы переселиться в другое место, он бы не оставил там работу. Сильвестр Бурсфельд не мог удержаться от подобного замечания.

– Все произошло так быстро, – объявил провожавший их мальчик. – Мистер Глоссин усадил мисс Яну в свой автомобиль и тотчас же уехал с ней. Она захватила лишь немного вещей.

Наймут ли они квартиру? Может быть… Они подумают и зайдут после обеда. После короткого прощания друзья направились вдоль по Джонсон Стрит. Сильвестр шел, как во сне. Его губы механически повторяли последние слова индуса. «Мы найдем девушку и привезем ее в Европу». Монотонное повторение мало-помалу вернуло ему душевное равновесие. Он последовал за Атмой, который направился к вокзалу.

– Куда мы, Атма? Что будет с нашим аэропланом?

– Аэроплан хорошо спрятан. Мы должны поехать в Нью-Йорк, спросить у доктора Глоссина, где девушка.

Сильвестр почувствовал страх.

– Это значит положить голову в пасть ко льву.

Атма возразил хладнокровно:

– Лучеиспускатель с тобою. Сожги его, преврати его в пепел, если он причинит тебе зло, но не раньше, чем он ответит мне.

Доктор Глоссин сидел в частном кабинете президента-диктатора, Цирус Стонард отодвинул пачку писем и на одно мгновение остановил свой взгляд на докторе.

– Что вам удалось выяснить в Бурсфельдовском деле?

– Отец умер много лет тому назад.

– Знают ли англичане его тайну?

– Я убежден, что им ничего о ней неизвестно. Когда Гергарт Бурсфельд почувствовал, что у него хотят вырвать тайну под гипнозом, он покончил самоубийством. Я расспрашивал в Англии известных людей. Они ни о чем не знают.

В лице диктатора скользнуло удовлетворение.

– Тогда… по-моему, мы можем начать действовать, как только будет готова подводная станция на Восточно-Африканском берегу.

– Можем, господин президент, если нам придется иметь дело только с Англией.

Диктатор изумленно поглядел на него.

– А с кем же еще мы можем воевать?

Доктор Глоссин колебался. Заикаясь, он проговорил:

– С наследниками Бурсфельда…

Цирус Стонард скомкал набросанную телеграмму.

– С наследниками… Дело, кажется, усложняется. Недавно был всего один наследник, знаменитый Логг Сар, таким изумительным путем бежавший из Зинг-Зинг и захвативший наш лучший аэроплан… Кто еще прибавился?

– Два друга, на жизнь и на смерть связанные с Сильвестром Бурсфельдом.

– Трое, значит. Три слабых человека. Вы серьезно думаете, что три человека могут стать опасны нашему трехсотмиллионному населению? Господин доктор Глоссин, вы стареете. В прежние годы у вас было больше веры в себя.

Слова президента-диктатора подействовали на доктора, как удар хлыста. Он попеременно краснел и бледнел. Потом заговорил, сначала заикаясь, потом плавнее и, наконец, с жаром непоколебимого внутреннего убеждения.

– Господин президент, тридцать лет тому назад я видел, как Гергарт Бурсфельд простым аппаратом не больше моей руки на большом расстоянии взорвал динамит. Я видел, как он взрывал патроны в находившихся далеко ружьях, как он сжигал в воздухе летящих птиц… Я изумлялся, считал это волшебством… Гергарт Бурсфельд засмеялся и сказал, что это лишь зародыши нового открытия, слабая попытка, за которой последуют другие, гораздо более значительные.

– Гергарт Бурсфельд умер много лет тому назад. Вы сами только что сказали, что открытие было погребено с ним, – сказал Цирус Стонард. В его голосе не было обычной решимости.

– Тайна больше не погребена. Она воскресла. Логг Сар… Сильвестр Бурсфельд снова сделал это открытие и, вероятно, значительно усовершенствовал его. Отец говорил о возможности, при помощи передачи энергии на расстояние, сконцентрировать на теснейшем пространстве, в любом пункте земного шара, миллионы лошадиных сил. Он говорил о том, что его открытие положит конец всякой войне. Сын пошел по следам отца. Они втроем сидят в Швеции, у Торнеоэльфа и работают над открытием. Если им удастся так развить его, как предполагал отец…

Цирус Стонард встал. Вытянув правую руку, он приказал доктору замолчать.

– Не произносите того, что я не должен слышать. Вы назвали место, где изобретатели занимаются своим предосудительным делом… Вы хорошо знаете его?

– Хорошо. Уединенный дом на берегу Торнео… В восьми километрах от Линнея.

– В таком случае я приказываю вам уничтожить этих трех изобретателей… Дотла! Чтобы не было такой мазни, как в Зинг-Зинг. Через две недели подводная станция будет в полной боевой готовности. К этому времени я жду вашего сообщения о том, что мое приказание исполнено.

Доктор Глоссин был отпущен. Он не мог не понять диктатора. На сердце у него было тяжело, какое-то неясное предчувствие давило его.

Доктор вошел в дом на 317 улице. Лифт довез его в десятый этаж. Отдав слуге шляпу и палку, он уселся в удобную качалку и стал размышлять.

Цирус Стонард приказал ему устранить трех людей. По сравнению со многими другими это поручение было просто. Рецепт был несложный и испытанный. Нужно было взять аэроплан с дюжиной здоровых полисменов или солдат, ночью отправиться в Линней, окружить дом, арестовать находившихся в нем и убить их при аресте за оказанное сопротивление. Дело было совсем простое. Доктор не раз проделывал это на практике.

Однако на этот раз ему было страшно. Внутреннее чувство предостерегало его против Сильвестра Бурсфельда и его друзей… Но приказ диктатора! Когда Цирус Стонард приказывал, было только два пути: повиноваться или нести кару за неповиновение!

Гнездо в Линнее должно было быть уничтожено; внутреннее чутье подсказывало ему, что это опасно, но внешне это предприятие казалось довольно безобидным. Нужно было вмешать в дело третье лицо. Но кого? Кто был заинтересован в уничтожении изобретения и изобретателей?

Неожиданная мысль всплыла в его мозгу. Конечно, вот правильный путь! Англичане были также заинтересованы в гибели Сильвестра Бурсфельда и его друзей, как и американцы.

Все затруднительнее становилось для доктора Глоссина обдумывание дальнейших выводов и заключений своего плана. Ему никак не удавалось соединить звенья цепи. Он ощущал странное подергивание в затылочных мускулах. Неясная тяжесть давила на виски. У него было такое ощущение, словно его воля больше не принадлежит ему, но должна покориться чужой. Он попробовал собраться с силами. Попытался встать с кресла, но его руки и ноги были словно налиты свинцом.

С отчаянным усилием удалось ему, наконец, отделить руку от ручки кресла и поднести ее к голове. Он почувствовал, что его лоб покрыт мелким бисером пота.

Качалка стояла в углу кабинета. Рядом находилась дверь в соседнюю комнату. Она закутывалась лишь густой завескою из бисерных шнурков. Лакей всегда провожал посетителей доктора Глоссина сначала в эту комнату.

Доктор почувствовал, как могучая чужая воля грозит покорить его собственную, проникает через это дверное отверстие. Ему смутно вспомнилось, что неизмеримое время назад он слышал звонок. Волевой ток, более сильный, чем его собственный, грозил покорить его.

Первый натиск должен был последовать в те минуты когда он всецело погрузился в мысли и комбинации по поводу приказа диктатора. В то время, как его мысли были сосредоточены на этом, он представлял удобное поле для чужого влияния, иначе он раньше почувствовал бы его и сразу мог бы принять оборонительные меры. Все это он понял, когда было уже почти поздно. Лишь ослабление его собственных мыслительных способностей заставило его почувствовать чужое влияние.

Доктор Глоссин отчаянно боролся. Всю свою оставшуюся волю он сосредоточил в одном приказе, направленном к самому себе.

– Не хочу… не хочу.

Без конца повторял он мысленно эту короткую фразу, и почти, как физический удар действовал на него контр-приказ чужой воли: «ты должен… ты сделаешь это»…

Минуты проходили. Тонкие фарфоровые часики на камине пробили четверть. Доктор Глоссин ясно услышал удар и напряг все свои силы. Если бы ему удалось встать… невозможно!

Доктор Глоссин пытался делать движения. Глядя на свое колено, он попробовал приказать своим ножным мускулам поднять тело. И в тот же миг он почувствовал, что чужой приказ «ты должен» с усиленной стремительностью обрушился на его «я», что все его существо становилось беззащитным, как только он хотел влиять на какой-нибудь свой член, принуждая его к движению.

Снова прошло полчаса в молчаливой борьбе. Часы пробили два раза. Доктор Глоссин слышал их словно издали, как воспринимают засыпая, последние звуки. С отчаянным напряжением сосредоточил он остаток своей волевой энергии на одном внушении, и на три четверти парализованное тело покорилось. Одним коротким движением доктор повернулся в кресле, так что его лицо очутилось напротив бисерного занавеса. Одно мгновение казалось, что мускульное движение сломит чужую волю. Но это было лишь мгновение. В то время, как доктор Глоссин приказывал своему телу повернуться, все его «я» находилось во власти чужой воли. Со вздохом опустил он голову на грудь, широко раскрыв глаза.

Сквозь бисерный занавес вошел в комнату Атма и вплотную подошел к спящему. Он тоже выглядел утомленным. Следовавший за ним по пятам Сильвестр Бурсфельд со страхом заметил это. Индус подошел к спящему и провел рукой по его глазам и лбу. Сильвестр заметил, как он старается победить свою усталость, и снова струить целые токи своей собственной гипнотической воли в тело спящего. Потом он отступил и упал в кресло. По его знаку Сильвестр Бурсфельд стал за портьеру вне поля зрения Глоссина.

Снова проходили минуты. Часы пробили трижды. Тогда спящая фигура ожила и зашевелилась. Доктор Глоссин поднялся, как человек, проснувшийся от глубокого сна. Он провел рукой по лбу, словно собираясь с мыслями. Потом стал разговаривать сам с собой.

– Что я хотел делать?

Сильвестр взялся за висевший на его боку аппарат. Если изменит искусство Атмы, он обладает средством разорвать этого человека на атомы, сжечь его, превратить в кучку золы или облачко пара. Но тогда он никогда не узнает, куда этот дьявол затащил бедную Яну.

Он снял руку с аппарата, поняв, что победа Атмы над Глоссиным необходима.

Борьба близилась к концу.

Индус встал и вплотную подступил к столу. Сильвестр видел, что он собирает последние остатки своей могучей гипнотической силы, чтобы внушить противнику свою волю. И, наконец, внушение подействовало.

Внезапно голос Атмы вырвал из мечтаний Глоссина.

– Где Яна Гарте? – впиваясь взглядом в взгляд Глоссина, спросил индус.

Короткая судорога пробежала по членам доктора. Казалось, что он снова хочет бороться. Но его сопротивление было сломлено. Выражение безмерной усталости проступило на его лице, когда он ответил:

– На Рейнольдс-фарм, в Элькингтоне, близ Фредерикстаун.

Сильвестр жадно впивал ответ слово за словом. Фредерикстаун в Колорадо! Элькингтон он даже знал случайно. Ферму можно будет найти. Все трудности были преодолены. Еще немного времени, и он увидит Яну, в быстролетном аэроплане спасет ее от вражеской силы.

Атма стоял перед доктором, настойчиво внушая ему свой последний приказ.

– Ты проспишь до четырех часов. Проснувшись, ты забудешь обо всем – Логг Саре и Атме.

Голова доктора Глоссина опустилась на лежавшие на столе руки. Он спал глубоким сном.

– В четыре часа ты разбудишь своего господина, – мимоходом сказал Атма лакею, дремавшему в сенях на кресле. Бегло провел он руками по его лбу и глазам. Потом входная дверь захлопнулась за друзьями.

Огорченный и разочарованный, покинул Глоссин Рейнольдс-Фарм в тот день, когда Яна отклонила его предложение. Но и она сама была потрясена этим объяснением, выведена из состояния обманчивого покоя. Она нуждалась в ком-нибудь, кто бы мог ее поддержать; после смерти матери Глоссин стал для нее такой поддержкой. Она доверяла ему, как отечески расположенному другу, поскольку позволяло инстинктивное, ей самой непонятное доверие.

Сватовство Глоссина одним ударом разрушила отношения, снова вызвало в Яне тяжелую душевную борьбу. Чувство глубочайшего одиночества снова охватило ее. Что ей после всего этого еще оставалось на земле? Мать умерла… Сильвестр потерян… Дружба Глоссина была лишь маской…

Она больше не выходила из дому. Прогулки и катания прежних дней прекратились. В своих усталых мыслях искала она ответа на вопросы; что с ней будет?

Что предполагал Глоссин сделать с ней? Почему он привез ее именно сюда? Что ей предпринять дальше?.. Если бы она взяла какое-нибудь место… где-нибудь… только прочь отсюда!.. прочь!.. если бы она осталась в Трентоне! Ни письма, ни весточки оттуда…

Прочь!.. прочь!.. Почему она до сих пор не уехала? Почему не покинула фермы тотчас же после сватовства Глоссина?

Она могла уйти незаметно для Абигайль: уже вскоре после своего прибытия сюда, она открыла, что старая негритянка была привержена к бутылочке. Сейчас же после обеда она исчезала, и Яне не раз приходилось самой заботиться об ужине. Она знала, что Абигайль в бессознательном состоянии часами валялась где-нибудь в углу. В это время она могла беспрепятственно покинуть дом.

Внезапным движением поднялась она и направилась в спальню. Торопливо схватив несколько необходимейших предметов туалета, она стала складывать их в маленький ручной чемодан. При этом ей вспомнилось, как часто она бралась за это раньше, никогда не достигая цели. Сегодня все шло гораздо лучше.

Теперь запереть! Ключ находился в ее сумочке на столе. Она вынула его, снова повернулась к чемодану и почувствовала, как прежнее онемение снова охватывает ее. Ее ноги налились свинцом; лишь с трудом удалось ей пройти несколько шагов от стола к чемодану. Наконец она справилась с этим, но теперь отяжелели руки. Она попыталась вложить ключ в замок. Он со звоном упал на пол.

Одно мгновение она безнадежно смотрела на блестящий металлический предмет, лежащий перед ней на полу. Потом рыдание потрясло ее тело.

– Почему… я не могу?.. Почему?.. почему?..

Упав на чемодан, она неподвижно лежала так в течение некоторого времени. Власть, влияние, ей самой непонятные и необъяснимые мешали покинуть этот, никем не охранявшийся дом… Она прошла в другую комнату и бросилась на кровать.

– Какая мука!.. Почему… я должна переносить ее?.. Где ты, Сильвестр?.. Мама, если бы я умерла с тобой.

Умереть… ниже дома… Ручей образует маленькое озеро. Там я найду покой и освобождение от муки…

Она встала с кровати.

– Да!.. Да… Да…

На ее лице отражалась непоколебимость принятого решения. Быстро подошла она к двери. Пусть какая-то жуткая сила препятствует ей бежать из дома к людям, никто не запретил ей уйти в вечность.

Она взялась за ручку и распахнула дверь.

Ворчливый голос Абигайль достиг ее слуха. Видимо, старуха старалась заградить какому нибудь посетителю доступ в дом, может быть, гнала разносчика товаров.

– Неужели я не могу даже умереть? – она хотела снова тихо закрыть дверь, но ее рука судорожно вцепилась в ручку.

Чей это голос… Чужой… Сразу распахнула она дверь.

– Сильвестр.

Этот крик вырвался из глубины сердца. Закрыв глаза, прислонилась она к двери и протянула к нему руку.

– Сильвестр.

Она видела, как Абигайль отлетела в угол от сильного удара кулаком, как кто-то громадными прыжками вбежал по лестнице. Она почувствовала, только, что нежная рука гладит ее лицо, что над ее ухом звучат слова любви.

Эрик Трувор работал в своей лаборатории в Линнее. По планам Сильвестра строил он новый лучеиспускатель. Аппарат был гораздо больше первого, который его друзья взяли с собой. Он по величине напоминал небольшой шкаф.

Но он был до смешного мал по сравнению с оказываемым им действием. Он мог передавать энергию в десять миллионов киловатт. Это гигантское действие достигалось тем, что аппарат действовал не только находившейся на месте энергией, но пользовался энергией, находившейся всюду в пространстве.

– Задача передачи энергии на расстояние практически разрешена, – с гордостью сказал Сильвестр, перед своим стремительным отъездом на Запад.

Последнее затруднение, еще подлежащее устранению, касалось точного прицела. Нужно было видеть отдаленный объект, на который направлялся ток. При чтении заметок Сильвестра, Эрик Трувор почувствовал умственное наслаждение. Изучавшаяся аппаратом энергия возвращалась обратно и давала изображение. При чтении это казалось ему до смешного простым. Обыкновенное отображение, какие употреблялись в технике уже сотню лет. Согласно теории на белой матовой пластинке нового лучеиспускателя должно было показаться точное изображение того места, в котором концентрировалась энергия.

Он включил аппарат. Туман застлал пластинку. Намечались какие-то изображения, но отчетливой картины не получалось.

Снова попробовал он включение. Потом взялся за работу. Часы проходили, но он не замечал этого. Прошла полночь и настало утро. Нильс Нильсен, старый слуга, нашел своего господина в лаборатории, погруженным в работу.

– Господин Эрик, ваша постель осталась нетронутой.

Эрик Трувор отмахнулся и сердито вытянул неправильно включенную проволоку.

– Не мешайте мне!

Эрик кончил работу над включением. Включил опять и увидел еще меньше чем прежде. Серьезная ошибка! Без устали продолжал он работу.

Нужно было отказаться от немедленных результатов, так как они могли испортить желаемый эффект.

Эрик Трувор работал, и в перерывах ел. Настала вторая светлая северная ночь.

Пришел лакей. Эрик выпроводил его из лаборатории и потребовал крепкого кофе. Чем больше он строил и включал, тем яснее становились ему преимущества измененной коммутации.

Прошла вторая ночь и еще пол дня. Он укрепил последний винт и попытался победить свое волнение.

Дрожащей рукой включил он ток. Туман затянул пластинку.

Он урегулировал микроскопический винт. Туман рассеялся. Показались голубые и зеленые просторы.

Он должен был сесть; колени отказывались служить ему. Потом он собрался с силами, повернул рычаг. Резко и отчетливо выступили сосны, находившиеся в двадцати километрах возле устья Торнео. Эрик Трувор знал это место.

На матовой пластинке появилось изображение, подобное изображениям в фотографической камере. Но достигалось оно совершенно иным путем, не зрительно.

Попытка удалась. Он отставил аппарат и бросился утомленный, на стоявшую в лаборатории кровать.

Лежа с открытыми глазами, глядел он в потолок. В его руках теперь была власть покорять людей своей волей, превращать в пепел непокорных, власть, какой никогда еще не обладал отдельный человек.