Текст книги "Лучи смерти"

Автор книги: Ганс Доминик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

– Твоей Яне? Что тебе Яна Гарте?

– Моя невеста, мое все!

– Вернемся к работе. Я видел твои планы и рассматривал исчисления. Дай мне дальнейшие объяснения.

Сильвестр Бурсфельд с задумчивым видом ученого поглядел на лежащие перед ним бумаги.

– Мне удалось разрешить проблему передачи энергии на расстояние. Предположи, что здесь в нашем доме есть машина в тысячу лошадиных сил. Ясно, что здесь, на месте, я могу применить энергию ко всему возможному. Но до сих пор мне не было известно средство сосредоточить действие этой энергии в каком-нибудь пункте земного шара на любом расстоянии. При всякой попытке передать энергию, она ослабевала, соответственно расстоянию. Настоятельной причины, конечно, нет. Этим тысячам лошадиных сил должно быть совершенно безразлично, действовать ли здесь или в каком нибудь другом месте.

Эрик Трувор прервал его:

– Если бы мы имели здесь миллион или сто миллионов лошадиных сил, ты мог бы заставить их действовать где угодно?

– Конечно. Я мог бы сжать энергию на каком-нибудь пункте Австралийской пустыни или на Нью-Йоркском Бродвее до величины лесного ореха. Я мог бы так же заставить ее выступать в виде развернутых электромагнетических полей. Всякий вид действия возможен.

Эрик Трувор задумчиво покачал головой.

– Сто миллионов лошадиных сил, занимающих пространство лесного ореха… В пороховых камерах военных властей этого достаточно для вечного мира.

Сильвестр Бурсфельд продолжал давать объяснения.

– Передача энергии была исходным пунктом моей работы. Затем я подумал… Зачем обнаруживать энергию в одном месте, заставлять ее действовать в другом, когда все пространство переполнено избытком энергии. Я вывел заключение, что достаточно только небольшой части особой формы энергии, в отдаленном месте, приводящей к взрыву. Мое предположение оказалось правильным, но практическое применение никак не удавалось. Так обстояли дела, когда я прибыл в Трентон. Все свободное время я посвящал разрешению проблемы. У доктора Глоссина была хорошая лаборатория и он позволил мне работать там. Тогда я еще не знал, что он предатель.

– Который предал и твоего отца, – сказал Сома Атма.

Сильвестр поднял глаза, как человек, внезапно разбуженный от сна.

– Я всегда слышал, что мой отец подвергся нападению восставшего курдского племени.

Атма продолжал звучным голосом:

– К чему смущать ясное зеркало молодой души? Глоссин, друг твоего отца, был предателем. Навучи, англичане, были замешаны в это дело. Они не воспрепятствовали нападению, потому что твой отец обладал тайной великого открытия…

– Что изобрел мой отец? Где он остался? – возбужденно спросил Сильвестр.

– Его уже нет в живых. Его открытие давало большую власть. Поэтому Навучи дали его ограбить.

Эрик Трувор прервал индуса:

– Оставим мертвых в покое. Сильвестр, продолжай.

– …Я говорил о Глоссине. В его лаборатории я продолжал свои работы. Осторожно, потому что его любопытство было мне подозрительно. Я избегал делать ненужные заметки. То, что приходилось записывать, я записывал по-тибетски. Успех явился неожиданно. Я во сне с осязательной отчетливостью увидел лучеиспускатель.

Эрик Трувор покачал головой.

– Знаем мы это… Все в порядке. Когда просыпаешься, забываешь сон или решение бывает бессмысленным… Врут все сны…

– Не всегда, – вставил Атма.

– Проснувшись, я с полной отчетливостью увидел форму лучеиспускателя. Весь мой аппарат находился в маленьком ящичке…

– В ящичке красного дерева.

– Да. Сон не давал мне покоя. Было еще рано, летние сумерки только начинали спускаться. В восемь я должен был приняться за работу. Лишь после обеда можно было отправиться в лабораторию. Я не мог терпеть так долго. При помощи простых средств, находившихся под рукой в квартире, я составил машину. Я проделал опыт, и он удался. Кусок железа растаял и превратился в бесформенную массу. Задача была решена. После обеда я пришел в лабораторию… Мне хотелось проделать простой опыт. Аппарат должен был отразить электромоторную силу… Я придал ему надлежащее положение у зажимов. В тот же самый момент из-за распределительной доски показался густой дым. Провода, рассчитанные на десятитысячный вольтаж, раскалились докрасна. Предохранитель перегорел. Я рванул аппарат к себе, но это было уже излишне. Предохранители были испорчены. Я тогда узнал две вещи: что мой аппарат работает и что со мной попытались сыграть скверную штуку. Кто-то, свой человек в лаборатории, произвел опасное соединение. Три дня спустя, во время прогулки по лесу за мной последовал автомобиль. Внезапно он остановился подле меня. В один момент меня втянули внутрь, связали и оглушили. Я пришел в сознание только в тюрьме. Увидев среди судей Глоссина, я понял, кто хозяйничал в лаборатории.

Эрик Трувор вскочил.

– Смерть собаке! Мы обладаем властью уничтожить его. – Он схватился за аппарат. – Освободимся от этой гадины!

Сильвестр хотел ответить, хотел сказать, что точный прицел на таком расстоянии еще не возможен, что огонь и вихрь, кроме одного виновного уничтожат тысячи невинных, но его прервал спокойный голос Атмы.

– Его судьба связана с нашей. Все исполнится в свое время. Час еще не настал…

Он снова погрузился в задумчивость. Эрик Трувор занял свое место у стола и рассматривал аппарат.

Его возбуждение улеглось.

– Что ты можешь сделать при помощи этого лучеиспускателя?

– При помощи этого маленького аппарата я могу привести в действие энергию в десять тысяч киловатт. Для большего количества энергии аппарат должен быть больше…

Эрик Трувор взял подзорную трубу и стал разглядывать горный гребень по другую сторону Эльфа.

– Видишь сосну над камнем?

Сильвестр взял трубу.

– Ее нельзя не заметить.

– Можешь ли ты сжечь ее?

Улыбка прошла по лицу Сильвестра.

– Если бы сосна стояла в Канаде, и тогда это было бы возможно. – При этих словах он подвинул ящичек и повернул несколько рычагов.

Эрик Трувор глядел сквозь стекло через реку, он увидел, как над вершиной сосны поднялся голубой дым и как яркое пламя вырвалось из ствола. Двадцать секунд спустя дерево пылало. Минутой позже оно исчезло превратившись в крохотную, невидимую кучку золы. Но огонь распространился дальше: горели верхушки соседних деревьев. В сухом июне мог разгореться лесной пожар. Эрик Трувор понял опасность.

– Лес горит, Сильвестр! Можешь ли ты приостановить огонь?

Сильвестр был в своей сфере.

– Хороший повод испытать действие аппарата на давление воздуха. Я сконцентрирую жар перпендикулярно линии горящих сосен. Горячий воздух должен подняться кверху. Холодный устремится со всех сторон, и вихрь должен затушить огонь.

Давая это объяснение, он нажал какую-то кнопку на своем аппарате. Даже невооруженным взглядом можно было заметить, как внезапный вихрь захлестнул деревья на горном гребне. Стволы склонялись, там и сям ломались верхушки. Вихрь затушил огонь. Обычный ветер раздул бы его, но этот циклон настолько бурно пронесся через горящие ветви, что в одну минуту затушил пламя и охладил раскаленное дерево.

Эрик Трувор схватил теоретические положения своего друга. Он сам, по чертежам последнего действовал аппаратом, чтобы взорвать машину в Зинг-Зинг, и все же действие лучеиспускателя повергало его опять в глубочайшее изумление. Его мысли проникали дальше, чем мысли Сильвестра. Тот был только инженером, его интересовала лишь научная сторона, Эрик Трувор одним взглядом охватил практические возможности, таившиеся в этом открытии.

Мейтланд Кастль, старинное родовое поместье Мейтландов, ко времени летнего солнцеворота давал приют многочисленным гостям. Согласно старому английскому обычаю, обязательным являлся только совместный обед.

Остальное время дня гости могли проводить по своему усмотрению, и хозяева пользовались той же свободой, какую предоставляли гостям.

По темной буковой аллее, прямой, как стрела, ведущей с вышины замкового холма до ворот в конце парка шла леди Диана Мейтланд.

С противоположной стороны навстречу ей появилась фигура, в которой она узнала доктора Глоссина. Невольно замедлила она шаг. Инстинкт подсказывал ей избегать встречи. Она хотела остановиться и вернуться обратно в аллею, но мысль, что доктор Глоссин тоже узнал ее, заставила ее продолжать путь по тропинке.

Доктор Глоссин остановился перед ней.

– Должен сознаться, леди Диана, что я редко видел такие чудные розы, как эти. Вы любите розы?

– Очень, господин доктор. Но их вид для меня приятнее запаха. В комнатах этот одуряющий аромат расстраивает меня.

– О, как жаль тех бесчисленных розовых лепестков, которые каждый вечер летели к вашим ногам, когда вы чаровали слушателей в Метрополитен-Опере.

Леди Диана сорвала розу и сунула ее за пояс, не отвечая на вопрос. Она сама при случае говорила о своей прежней артистической жизни, но не любила, когда другие напоминали ей об этом.

Доктор Глоссин, казалось, не понял знака.

– Те часы, когда я слушал ваш несравненный голос, принадлежат к счастливейшим в моей жизни. Особенно памятны мне те вечера, где вы выступали с Фредериком Бойс. Ваш голос никогда не звучал прекраснее.

Легкая краска залила лицо леди Дианы. Такие слова в устах столь малознакомого человека, как доктор Глоссин, могли быть приняты как грубая бестактность или…

Она почуяла врага и переменила тактику.

– Вы любитель музыки, господин доктор? Может быть, и любитель розовых лепестков?

Она попыталась придать голосу насмешливый оттенок.

– Не могу отрицать, миледи, что принадлежал к числу ваших почитателей. Прочтя о вашем уходе со сцены… Я был тогда в Сан-Франциско… Я собрался лететь в Нью-Йорк, в день вашего последнего выступления. Если не ошибаюсь, тогда шел «Фиделио»,[11]11
  Фиделио (Op. 72; нем. Fidelio) – единственная опера немецкого композитора Людвига ван Бетховена. Опера в двух действиях. Авторы либретто Иозеф Зоннлейтнер и Г. Ф. Трейчке по драме «Леонора, или Супружеская любовь» Жана Николя Буйи.
  Бетховен начал работу над оперой в 1803 году. 20 ноября 1805 года опера была представлена публике под названием «Леонора», но успеха не имела.
  Композитор вернулся к работе над произведением только спустя восемь лет.
  Опера была поставлена 22 мая 1814 года в венском Кернтнертор-театре и имела огромный успех.


[Закрыть] гимн супружеской любви.

– Почему же вы не явились?

Леди Диана произнесла это механически. Ее мысли лихорадочно работали. Она чувствовала, что это только легкая перестрелка. Главного удара нужно было ожидать с другой стороны… Но с какой?

– Почему?.. Странный случай задержал меня на несколько дней…

Он выдержал паузу.

– Пожалуйста, доктор, расскажите, если это интересно.

– Интересно? Для всех вряд ли, но для тех, кого это касается – пожалуй. Если бы я не боялся пробудить неприятные воспоминания…

– К чему увертки, господин доктор? Пожалуйста…

Леди Диана знала, что теперь последует удар. Но несмотря на неизвестность, откуда он будет нанесен, ее голос звучал спокойно и твердо.

– Если таково желание вашей светлости… Когда знаменитая певица Диана Рачинская вступила в брак с певцом Фредериком Бойс, все знавшие Фредерика Бойс за игрока и пьяницу, пророчили быстрый конец этого союза. Уже через полгода брак настолько был расшатан, что начался развод; Диана Бойс ожидала лишь судебного приговора, чтобы вступить в новый брак с Горацием Клинтоном…

– Вы хотели рассказать интересную историю… и вспоминаете старые вещи, в достаточной мере известные мне.

– Короткое введение было необходимо, миледи. В тот вечер вашего последнего выступления я прибыл из Сан-Франциско и заблудился в портовом квартале. Проходя мимо одного из кабаков, откуда несся рев пьяных матросов, я увидел, как внезапно открылась дверь и какой-то человек, подталкиваемый грубыми кулаками, взлетел вверх по ступеням и у моих ног упал на мостовую. Я хотел пройти дальше, но, при свете фонаря, увидел, что вокруг тела пьяницы образовывается кровавая лужа. Кровь струилась из глубокой раны на затылке, нанесенной, вероятно, ударом ножа. После некоторых поисков я нашел патруль, который доставил раненого в полицию. Так как я отчасти был свидетелем происшествия, мне пришлось дать необходимые показания. Между тем полицейский врач наложил раненому повязку и смыл с его лица кровь и грязь. Этот человек был…

– Кто?

Леди Диана почувствовала, как кровь отлила от ее сердца. Невольно склонила она голову. Теперь должен был последовать удар…

– …Фредерик Бойс, ваш мнимо умерший супруг.

– Фредерик…

Леди Диана покачнулась и упала бы, не подхвати ее доктор Глоссин.

– Мужайтесь, миледи! Ради Бога! Я вне себя. Простите мою неловкость.

Он подвел ее почти без чувств к скамейке и сел возле нее.

– Фредерик… Фредерик…

Эти слова беспрерывно срывались с ее бледных губ.

– Фредерик Бойс умер, леди Диана.

– Умер? – Ее глаза неестественно расширились. – Вы сказали… только что…

– Фредерик Бойс умер два часа спустя. Удар был смертелен.

Тело Дианы напряглось.

– Это правда?

Доктор вынул из кармана бумагу и передал ей.

Леди Диана покачала головой и опустила листок.

– Что это?

– Это свидетельство полицейского агента из Фриско о последовавшей 9-го мая 1950 года смерти Фредерика Бойс.

Леди Диана скрестила руки на груди и откинула голову на спинку скамейки. Так она долго сидела, словно мраморная статуя.

– Продолжайте, господин доктор. – Она сказала это так спокойно и твердо, что доктор изумился.

– При мертвеце не было найдено бумаг. Полиция недоверчиво отнеслась к моим показаниям относительно этой личности: ведь десять дней назад газеты объявили о смерти певца Фредерика Бойс в городском госпитале. Я стоял на своем. Начались розыски. Они выяснили, что умерший в госпитале не был законным обладателем найденных при нем бумаг. Он в состоянии опьянения похитил их у настоящего владельца. Таким образом было установлено, что Фредерик Бойс умер 9-го мая.

Доктор Глоссин продолжал:

– Создается своеобразное положение, что ваша светлость была обвенчана с лордом Мейтланд, или, как его еще звали тогда, с мистером Клинтоном в то время, как ваш первый супруг был еще жив. По законам вас вряд ли можно упрекнуть, так как у вас были подложные сведения о его смертном часе. Но голос общественного мнения много значить для принадлежащих к высшему обществу.

Настороженно ожидал он действия своих слов.

– Вы кончили, господин доктор?

Глоссин кивнул. Леди Диана смерила его взглядом.

– Сколько вы хотите за свое молчание?

Доктор вскочил, словно от удара хлыста.

– Вы хотите предложить мне денег… Берегитесь! Я никогда не забываю оскорблений!

– Чего же вы хотите, господин доктор?

– Я прошу не продолжать в таком тоне. Я мог бы прервать наш разговор… Это было бы не выгодно для вас.

– Для чего вы рассказываете мне эту историю, господин доктор?

– Придет день, леди Диана, когда вы пожалеете об этих словах, когда вы добровольно протянете мне руку. Тогда я напомню вам о сегодняшнем дне. Сегодня я прошу вас о простой любезности, которая не доставит вам труда, а для меня значит очень много.

Леди Диана задумчиво посмотрела на свои красивые белые руки. Она сомневалась, что когда-нибудь протянет их доктору Глоссину.

Она победила в этой борьбе. Но внутренне она была более потрясена, чем это было заметно внешне. Она охотно согласилась простой любезностью отделаться от стеснительного гостя.

– В чем дело, господин доктор?

– Для объяснения я должен вернуться назад и сделать вашей светлости признание. Я не всегда был американским гражданином. В 1927 году я жил, как английский подданный в Месопотамии. Там работал инженер, который сделал открытие, грозившее Англии. Я уведомил об этом Английское правительство, и изобретатель исчез в Тоуэре. Ваш супруг, лорд Мейтланд, должен знать об этом деле или по крайней мере легко найти его. Помогите мне, – я должен знать, находится ли еще Гергарт Бурсфельд в Тоуэре. Ему теперь было бы шестьдесят пять лет. Помогите мне и вы можете быть уверены в моей благодарности.

– Хорошо, господин доктор, я поговорю с мужем. Будет сделано все возможное, чтобы доставить вам желаемые сведения.

Часть вторая

Настал день, когда три человека в Линнее молча обнялись. Это был день полного завершения великого открытия.

Дни напряженнейшей работы в лаборатории и мастерской остались позади. Предстоявшая теперь работа над постройкой была физической игрой и умственным отдыхом.

Главную работу выполнил Сильвестр. Его исследовательский гений победил неожиданно возникавшие препятствия.

После последней ночи усиленной работы Сильвестр с улыбкой отбросил перо. С его губ сорвалось победное «эврика». Потом он уснул глубоким, похожим на смерть, сном.

Теперь, когда важнейшая работа была сделана, и его создание удалось, мысли Сильвестра беспрепятственно вернулись к прошлому, к Трентону, к Яне.

Он не понимал самого себя. Как мог он в течение этих дней так забыть Яну? Околдовала ли его работа? Вмешалось ли тут чье-то влияние? Он не находил ответа.

Он увидел свою невесту, ухаживающей за любимыми цветами в маленьком садике. Увидел ее при уютном освещении лампы; заметил розоватый оттенок, при разговоре окрашивающий ее нежные щеки, и блеск ее глаз. Он увидел ее, в тихие вечерние часы, легким колеблющимся шагом идущую рядом с ним по полям.

Потом он увидел доктора Глоссина, и обеспокоился. Он должен быть с Яной, охранять ее. Любовь его смешивалась со страхом.

С нетерпением ожидал он возвращения Эрика Трувора. Торопясь, раскрыл он ему свои планы и желания. Открытие было закончено. Практическое выполнение – пустяки. Если оно, благодаря его отсутствию продлится несколько дольше, беда не велика.

Эрик Трувор слушал Сильвестра с неподвижным лицом.

– Ради женщины ты хочешь стать изменником?

– Изменником? Что значит это слово в твоих устах? Яна имела бы право произнести его.

– А наша миссия? – с силой проговорил Эрик Трувор.

– Миссия? Моя задача выполнена. Открытие закончено. Я дал то, что должен был дать. Работа в мастерской может идти без меня. Несколькими днями раньше или позже – не все ли равно?

– За несколько дней могут погибнуть тысячи мужчин, стать вдовами тысячи женщин. За несколько дней может случиться больше горя, чем можно сгладить за десятилетие.

– Ты видишь все в черном свете. Разве ожидается объявление войны в ближайшее время?

– Конечно! Ежедневно, ежечасно могут раздаться первые выстрелы. Поэтому аппарат должен быть готов как можно скорее. Мы отдохнули. Ничто не мешает нам тотчас же взяться за работу.

Сильвестр молчал. Противоречивые чувства боролись в нем. Он представлял себе Яну в руках Глоссина, поля битвы, покрытые убитыми и ранеными… Совесть и честь заставили его принести свою любовь в жертву.

– Но… – На его лице отражалось возбуждение… – Но откуда в тебе эта уверенность, что война разразится в ближайшее время? Ты основываешься только на предположениях.

Эрик Трувор молча указал на индуса.

– Ты, Атма? Ты сказал это?

– Я сказал то, что видел в тихие ночи, когда вы работали. Я видел блестящие мечи в руках врагов.

Сильвестр склонил голову и отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Индус обвил рукой его плечи.

– Война не начнется, пока не умрет луна. Когда я прошлой ночью бодрствовал возле тебя, я увидел, как мечи были вложены в ножны, но руки остались на рукоятках.

– Что ты говоришь, Атма? Война отложена?

Эрик Трувор ближе подошел к индусу. В руках у него были бумажные полосы полученных телеграмм.

– Отложена! Это объясняет изменившийся тон этих телеграмм.

– Отложена, пока не возродится луна. У нас есть время исполнить и твою волю, и желание Сильвестра.

Эрик Трувор покорился.

Помощь Сильвестра нужна была ему еще в течение двух суток, чтобы подготовить части новой машины и потом самому составить их.

Напрасно Сильвестр пытался бороться с этим приказом. Атма стал на сторону Эрика.

– Два дня и две ночи, Сильвестр. После этого мы найдем девушку.

Со вздохом сдался Сильвестр. Снова закипела работа. Сталь и медь выливались в новые формы, и в течение сорока восьми часов были готовы части будущего нового лучеиспускателя.

Доктор Глоссин сидел в здании английского адмиралтейства перед пухлой запыленной папкой и перелистывал страницу за страницей.

Перед ним, на пожелтевшей бумаге, лежало, написанное его собственной рукой, короткое сообщение, которым он когда-то обратил внимание английского окружного комиссара на Гергарта Бурсфельда. Письмецо нашло дорогу к туманным берегам Темзы и сделало свое дело. Об этом говорили остальные бумаги.

Вот донесение другого окружного комиссара главному комиссару о похищении инженера Бурсфельда разбойничьей бандой туземцев. Сообщение о том, что войска подняты на ноги. Экспедиция, снаряженная для освобождения пленника. Рядом с этим сообщение о том, что дача Бурсфельда при его похищении сгорела. Сведения о том, что Бурсфельд находится на борту маленького крейсера «Алкион», о невозможности найти его жену и ребенка. Вплоть до сих пор сведения могли быть помещены в любой газете, английское правительство играло роль освободителя и ничто не выдавало, что похищение было совершено по заказу. Потом они стали серьезнее и уже не годились для огласки.

Перемещение Бурсфельда в Тоуэр. Первый допрос по поводу его открытия. Его отказ что либо сказать. Допросы, повторяющиеся в течение ближайших четырех недель. Все те же отрицательные ответы.

А вот и последняя бумага в папке. Сообщение о том, что Гергарт Бурсфельд на пятой неделе своего заключения был найден мертвым на кровати. Врач констатировал паралич сердца.

Доктор Глоссин свободно вздохнул. Тридцатилетняя тяжесть свалилась с его души. Гергарт Бурсфельд умер, и английское правительство ничего не узнало о его тайне. Доктор Глоссин воскресил в своих воспоминаниях то немногое, что ему тогда удалось узнать от друга – утверждение теоретической возможности передать в любое место энергию, выявившуюся в другом. Небольшая попытка, при которой взорвался динамитный патрон, находившийся в пятистах метрах расстояния, когда Бурсфельд маленьким аппаратом проделал несколько маневров. Упорный отказ друга сказать что-либо еще.

Слова «передача энергии», долбили его мозг. Гергарт Бурсфельд употреблял эти слова. Он знал тайну, обеспечивающую владеющему ею государству мировое господство. При помощи этого средства можно было издали взорвать любой склад взрывчатых веществ, вызвать взрыв патрона в ружье отдельного солдата или же в гигантских пушках морской стражи.

Папка заканчивалась большим желтым конвертом. Он содержал те немногие бумаги, какие были найдены при покойнике. Его паспорт, и маленькую записную книжку с карандашными заметками. С дрожью поглядел доктор Глоссин на хорошо знакомый почерк. Короткие заметки о тогдашней службы в Месопотамии. Отрывочные слова о похищении и увозе. Потом трагедия в Тоуэре. Чистая бумага кончилась, и Гергарт Бурсфельд нацарапал последние сообщения по-немецки между печатными строками календаря. Таким образом они, вероятно, ускользнули от бдительности его сторожей.

«Четверг, 13 мая. Верное известие о смерти Рокайи и Сильвестра».

«Суббота, 15 мая. Они пытаются вырвать у меня тайну моего изобретения под гипнозом».

«Воскресенье, 16 мая. Сегодня ночью я говорил во сне… Пора кончать. Я все же спасусь от них. Вскрыл вену, и я свободен… Еще сегодня до наступления ночи… Рокайя… Сильвестр… Я снова увижу вас».

На этом заметки обрывались.

В комнату вошел лорд Мейтланд.

– Нашли ли вы все, что искали?.

– Я увидел, с сожалением, что мои тогдашние усилия оказать услугу британскому правительству были напрасны… Мир выглядел бы теперь иначе, если бы это удалось. Гергарт Бурсфельд обладал средством перевернуть мир. Он унес эти средства с собой в могилу.

Доктор Глоссин медленно проговорил эти слова, наблюдая за лордом. Но в лице последнего ничто не изменилось.

– Я тоже проглядывал эту папку. Нашему правительству тогда было немало хлопот, и совершенно напрасно, как видите. Часто бывали люди, воображавшие, что они изобрели невесть что. Они спокойно могли бы оставить беднягу строить свою дорогу. Во всяком случае, я рад быть вам полезным в этом деле. Прошу вас располагать мною, если у вас есть другие желания.

Доктор Глоссин поблагодарил. Он крайне обязан его светлости и больше ничего не хочет. Если его светлости когда нибудь в свою очередь понадобится услуга…

Он осыпал лорда Мейтланда градом любезностей. Они срывались с его языка почти бессознательно. С величайшим напряжением внушал он своему собеседнику: «Если ты знаешь что-либо об открытии, то скажи». Но остерегался сам думать об открытии, зная связанную с этим опасность: эта мысль могла бы подействовать на его собеседника и быть репродуцирована, как собственная мысль последнего.

Лорд Мейтланд остался спокоен. На американские любезности он ответил английскими. Разговор был одинаково пуст с обеих сторон. Доктор Глоссин знал теперь, что Гергарт Бурсфельд унес тайну в могилу.

Условие, которым Эрик Трувор связал свое обещание, заставляло Сильвестра лихорадочно работать. Не обращая внимания на время, он работал целыми днями и светлыми ночами, подгоняемый одним желанием закончить новый аппарат и затем отправиться на поиски той, кто была ему дороже всего.

Неустанно работал он, пока не была отлита последняя часть, вырезан последний винт. Тогда он опустил инструмент и повернулся к Эрику Трувору:

– Если бы ты знал, с каким отчаянием я работал, если бы ты мог понять мою теперешнюю радость, но ты…

– Я не понимаю, что такое любовь, хочешь ты сказать?

Сильвестр уловил горечь в этих саркастических словах.

– Ты, Эрик? Ты тоже…

Сильвестр замолчал. Он увидел глубокие складки, избороздившие лоб Эрика Трувора. Значит и у Эрика, казавшегося забронированным против всех земных приманок, была тайна, скрытое горе.

– Прости, Эрик, если я невольно затронул рану, о которой не знал. Я не думал, что твое стальное сердце когда-либо знало женскую любовь.

– Никто не рождается со стальным сердцем. Тот, кто им обладает, приобретает его после горьких разочарований и жертв. Рана затянулась…

Словно говоря с самим собой, он тихо продолжал:

– Совершенно затянулась с позавчерашнего утра. Без сожаления и волнения могу я теперь рассказывать о том времени, когда был сначала счастливейшим, а потом несчастнейшим человеком на земле…

Это было во время моего пребывания в Париже. Клевета коснулась моего идеала. Я вызвал клеветника и смертельно ранил его. Потом отправился к невесте требовать объяснения. Ее оправдания не удовлетворили меня. Я вернул ей кольцо. Покинул Париж, бродил по свету. Много лет понадобилось, чтобы снова обрести покой. Сегодня я иначе думаю об этом. Если бы я сегодня… Но к чему об этом говорить.

Дело идет о том, чтобы перевернуть наш мир… Когда ты снова вернешься, когда твое сердце будет свободно от забот, я скажу тебе, что уготовила нам судьба.

– Когда я вернусь, Эрик! Теперь подумай о своем обещании. Я сделал то, что должен был сделать.

Прежде, чем Эрик Трувор мог ответить, заговорил Атма:

– Нехорошо оставлять девушку в руках врагов.

Атма сидел, откинувшись назад. Его широко раскрытые глаза глядели вдаль, зрачки суживались все больше и больше. Руки покоились на тибетских четках.

– Такой вид у него был, когда он мне посоветовал, или, вернее, приказал отправиться в Трентон, – шепнул Эрик Трувор Сильвестру.

Через несколько минут глубокий вздох потряс грудь Атмы. Его зрачки приобрели нормальный вид. Он сказал:

– Враг за работой. Он замышляет недоброе. Мы должны освободить девушку.

Эрик Трувор согласился.

– Пусть будет так. Я останусь здесь строить машину. Отправляйтесь завтра пораньше. Делайте, что вы должны делать.

– Еще сегодня ночью. Через час. Надо спешить.

Сома Атма был теперь воплощением деятельности.

– Мы отправляемся через час. Нужно привести сюда аэроплан. Меньший лучеиспускатель мы должны взять с собой, он может нам понадобиться.

Атма приказывал, и друзья повиновались его указаниям.

За час можно многое успеть. Было сделано все, что оказалось доступным человеческим силам. Аэроплан стоял на лугу перед труворовским домом. Последние приготовления были сделаны. Потом короткое рукопожатие, и серебряная звезда взвилась к облакам.

Рейнольдс-Фарм с трех сторон окружена крутыми утесами и покрытыми лесом возвышенностями, окружена морем зелени. Деревья на опушке леса почти касаются своими верхушками крыши здания.

В бледно-голубом платье, закрывшись от солнца большой шляпой, Яна перешла узкие мостки, переброшенные через ручей. Легким шагом стала она подниматься по каменистому склону, на вершине которого красовалось листвой гигантское буковое дерево. Это было ее любимое место. Среди реброобразных корней могучего ствола она нашла местечко, где можно было отдыхать, как в кресле. Отсюда она могла, как с птичьего полета, обозревать Рейнольдс-Фарм и покрытую зеленой травой равнину.

Она не услышала шагов доктора, вернувшегося после ее ухода и попавшего сюда по указанию Абигайль.

Глоссин стоял перед ней и восхищенно любовался этой, словно скульптором созданной фигурой, мягким и благородным рисунком лица, его розовой окраской и нежным ртом. Он опустился возле нее на колени, осторожно взял ее руки и продолжал смотреть на нее. Все это, думал он, принадлежало ему навсегда. Никто больше не будет этого оспаривать у него.

Доктор Глоссин был человек железной силы воли. Единственным слабым местом в нем была совесть. До сих пор он не знал глубоких сердечных привязанностей. Если какая-либо женщина мимоходом будила в нем страсть, он умел всякими хитростями покорить ее. Если бы стены Рейнольдс-Фарм могли говорить, они рассказали бы о многих трагедиях, начавшихся где-то в другом месте и закончившихся здесь.

Только однажды испытал доктор Глоссин великую страсть – когда Рокайя Бурсфельд пересекала его жизненный путь.

Впервые увидя Яну Гарте, он нашел в ней хороший объект для своих гипнотических опытов, ценное средство для выполнения своих планов. Только поэтому он заинтересовался ее судьбой. Так продолжалось, пока он не увидел, что в лице Сильвестра Бурсфельда ему грозит опасность и пока пламя внезапной страсти не вспыхнуло в его стареющем сердце.

Доктор Глоссин наклонился над рукой Яны и прижался к ней губами. Она с легким криком испуга вскочила. В первый момент изумления она даже не обратила внимания на странную позу доктора.

– Ах, это вы, господин доктор… Как я рада, что вы вернулись. Вы побраните меня за неблагодарность, но должна вам сказать, что одиночество в Рейнольдс-Фарм гнетет меня.

– Значит, вы хотите, чтобы я приезжал чаще, оставался подольше… чтобы я всегда оставался возле вас, Яна?

Яна, краснея, наклонила голову. Чувство, в словах доктора, смутило ее. Она хотела сказать, что он ее неправильно понял, что она хочет уехать из Рейнольдс-Фарм. Но эти неблагодарные слова не прозвучали на ее губах.

Ослепленный своей страстью, доктор Глоссин, подумал, что сдержанность Яны скрывает более теплое чувство.

– Яна! Должен ли я всегда оставаться возле вас?

Она ответила не сразу. Ее рука задрожала в его руке. Выражение молящей беспомощности появилось на лице.

– Не знаю, – сказала она беззвучно. – Здесь… – она положила руку на сердце, – здесь так пусто.

– Не только здесь, а всюду на свете. Мы должны быть друг возле друга. Яна, взгляните на меня. Я буду открыто говорить с вами. Мне нужен дом, жена, семейный очаг. Взгляд ваших глаз, звук вашего голоса, ваша близость дадут мне все. Я знаю, что недостоин вас, что неблагородно связывать вашу юную, цветущую жизнь с моей. Но я не могу иначе, Яна, я люблю вас, люблю больше, чем могу это высказать. Хотите последовать за мной, куда бы я не шел, как моя жена? Вы не отвечаете, Яна? Вы отдергиваете руку и отворачиваетесь от меня?