Текст книги "Аз-Зейни Баракят"

Автор книги: Гамаль аль-Гитани

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЗАКАРИЯ БЕН РАДЫ

И полетели свитки депеш в страны Магриба и к королю Феса, к негусу Абиссинии и дожу Венеции, в Индию и Китай – во все края земли, кроме державы османов: дела не позволяют главе ее соглядатаев прибыть теперь в Каир, чтобы присутствовать на важнейшей встрече всех самых главных и многоопытных соглядатаев этих стран. Именно здесь они будут держать совет о своих делах и обязанностях, все вместе обстоятельно рассмотрят дела каждого. Исторические летописи отметят это событие, но сообщение о нем займет не более одной строки, ибо все, о чем пойдет разговор, останется тайной для посторонних. Но след от встречи протянется по всему свету. В Египте о встрече знают лишь Закария бен Рады да Аз-Зейни Баракят бен Муса – именно ему и пришла на ум эта мысль. Впервые случается такое событие. Закария не скрывает своей радости. Аз-Зейни дал ему понять, что во время встречи с собратьями по ремеслу Закарии следует разузнать, каким образом действует каждый из них, какие способы применяет. Нет спору, никто не раскроет перед ним секретов своей службы просто так: ему самому надо выведать их любым сподручным способом, дабы в случае, если встанет вражда между Египтом и властителем какого-нибудь из этих государств, Закария окажется осведомленным о его самых чувствительных тайнах и образе действий его соглядатаев. Так Аз-Зейни, оставаясь здесь, в Каире, сумеет проникнуть во все тонкости ремесла. Закария слушал Аз-Зейни и мысленно спрашивал себя: «Откуда он берет такие мысли?»

Вслух же он сказал:

– Ты знаешь, два года я имел намерение сделать то же самое – собрать главных соглядатаев всего мира. Но дела помешали.

– Еще бы! Чтобы тебя да минула такая мысль! – заметил Аз-Зейни, легонько ударив собеседника по колену.

Вот уже некоторое время Аз-Зейни ездит по Верхнему Египту с толпой своих самых ретивых помощников и наместников. Останавливается в каждой деревне. В руках у него – весы и гири. Аз-Зейни теперь хранитель мер и весов всей египетской земли, вершитель справедливости во всех ее пределах. Известия о его поездке приходят Закарии каждый день: ему удалось-таки склонить на свою сторону двух человек из окружения Аз-Зейни. Но он не нашел никого из соглядатаев казначея, готового служить ему.

После поездки в Верхний Египет Аз-Зейни отправится-в Дамьетту. Несколько месяцев назад он обещал султану получить с Дамьетты и аль-Мансуры определенную сумму денег. Закария не припомнит сейчас ее размера. Что-то в пределах тридцати тысяч динаров. После того как было дано обещание, некоторые эмиры направились к Аз-Зейни. Они решили между собой, что, если Аз-Зейни соберет эти тридцать тысяч, султан разгневается на них, укажет на пример Аз-Зейни и скажет: «Смотрите, вот что такое мусульманская добродетель, вот какой она должна быть!»

Эмиры встретились с Аз-Зейни и выразили ему свои опасения: Дамьетта и аль-Мансура не дают более десяти тысяч динаров в год. Как обернется дело, если Аз-Зейни не выплатит денег султану по истечении года? Или он будет изнурять себя, не давать покою крестьянам, ездить по деревням, вешать людей?

– Я не повешу никого за то, что он задержал выплату того, что с него причитается, – ответил Аз-Зейни. – Я прощу каждого, на кого легло непосильное бремя. – Помолчав несколько минут, он продолжил: – Аллах поможет мне собрать деньги для султана. А если Дамьетта не давала во все времена более десяти тысяч динаров, то я поправлю ее дела и возьму с нее столько, сколько раньше никому не удавалось.

Эмиры вышли от него в большом гневе. Закария тайно послал к каждому из них сообщить, что он ни на миг не забывает о принятом однажды решении. Намекнул им на черный замысел Аз-Зейни против них, Эмиры, возмущенные, явились к султану. Жаловались на Аз-Зейни и ругали его. Однако султан сказал им очень сухо:

– Вы всегда так: только явится человек, желающий справедливости, идете на него войной.

Когда же эмиры перешли всякие границы, Аль-Гури вскочил, в гневе сорвал с себя чалму и бросил ее на пол:

– Клянусь аллахом, я отрекусь! Вы этого дождетесь! От вас самих как от козла молока! Казна пуста. Турецкий султан задевает нас по любому поводу. Народ волнуется. Европейские купцы больше не ездят из Александрии в Дамьетту. Наш доход упал. И когда появляется человек, который знает, как собрать деньги, мы поднимаемся против него и чиним ему препятствия.

Клянусь аллахом, такие речи не могут понравиться ни правоверному, ни гяуру!

Закария сам в недоумении: как Аз-Зейни удастся собрать тридцать тысяч динаров с Дамьетты и аль-Мансуры? Той же ночью он решил отправить к начальнику соглядатаев Дамьетты своих людей, чтобы следили за тем, как и что делает Аз-Зейни и какие новшества ввел в последние месяцы.

Закария не может не признать, что он в глубине души восхищен замыслами Аз-Зейни и его управлением. Закария оценивает людей по достоинству, как бы ни была сильна его неприязнь к некоторым из них. Вот, например, главный соглядатай османов. Он теперь его наипервейший враг. Закария его еще не видел, но знает, каков он, какой у него характер, знает о его чрезмерном увлечении женщинами и о том, какую роль он играет в принятии государственных решений. У Закарии в канцелярии целая книга о нем, словно они прожили бок о бок долгое время, хотя в действительности они никогда не виделись. В глазах Закарии он один из самых выдающихся соглядатаев времени. Закария его высоко ценит. Два года назад по его повелению была создана особая часть: в ней есть молодцы, которые так говорят по-турецки, будто родились в Константинополе. Закария определил одним из них изучать историю турецких султанов, их нравы и обычаи, другим – заняться делами османской армии, ее новым оружием. Однако полностью оценить главного соглядатая османов Закария сумел лишь тогда, когда было установлено как непреложный факт, что некоторые эмиры – мамлюки – связаны с османским государством. Закария был сильно уязвлен, когда ему донесли об этом деле. Он досадовал не на то, что есть мамлюки, связанные с османами. Что здесь особенного? Такое дело легко раскрыть. Закарию задело другое – звания этих эмиров. Например, Хайр-бек, один из самых приближенных к султану людей. Закария пока не сообщал об этом султану – хотел собрать больше доказательств. Он приказал вскрывать письма эмира Хайр-бека, но не обнаружил в них никаких особых знаков. Значит, эмир ведет переписку с османами тайным путем, который до сих пор ускользает от глаз соглядатаев Закарии. Все улики устные. Но даже когда соберутся неопровержимые доказательства, Закария на какое-то время придержит их у себя: наступит минута, когда он использует их как разящий меч, чтобы занести его над головой Хайр-бека в ответ на выпад против него самого. Султан без вещественных доказательств не поверит: Хайр-бек стоит к нему так близко, что он дал ему в управление Алеппо, вблизи границы с империей османов.

Но Хайр-беку надо намекнуть: Закария сжимает кольцо вокруг них. Они, конечно, примут все меры предосторожности. Однако нужно, чтобы им было известно: Закария знает и молчит. Кроме того, глубоко в душе у него затаилось сомнение: кто знает, может все обернуться так, что один из них взойдет на трон? Закарии не хочется и думать об этом. Ему претит, что эмиры дошли до измены своему господину и стране, соки которой они сосут. Все, что в ней есть, они готовы отдать на откуп османскому правителю. Это грех, преступление. Немного найдется вещей, которые вызывают у него такое чувство. Давно ему хочется, чтобы один из османских эмиров оказался у него на службе. Закария будет его поощрять, щедро вознаграждать, но в душе будет испытывать к нему чувство презрения. Однако пока главный соглядатай османов превзошел его: он заполучил нескольких эмиров, а Закария ни одного, тем более равных по должности Хайр-беку. Когда Закарии донесли о собрании эмиров, враждебных Аз-Зейни, он подумал: чего они хотят? Может, они думают так же, как и он, и хотят того же, к чему идет и он с величайшей осмотрительностью? Однако ни удар кинжала, ни яд, подсыпанный в пищу, ни нападение всадников на дороге в Верхнем Египте или на тропинке среди полей Дамьетты не годятся, чтобы покончить с Аз-Зейни. Аз-Зейни – вызов всей его жизни. Аз-Зейни легко может избавиться от него самого, и Закария при всех его возможностях не сможет ему помешать. Когда он принял решение уничтожить Аз-Зейни, у него не было намерения убить его. Закария хочет покончить с ним так, чтобы Аз-Зейни оставался здоровым и невредимым, ел, пил, навещал своих жен. Аз-Зейни ждет духовная смерть. Простому человеку не удостоиться такой участи. Люди, подобные Аз-Зейни, – редкость. Закария не преувеличивает и не преуменьшает его достоинств. Он внимательно приглядывается к тому, как действует Аз-Зейни, и перенимает у него то, что может пригодиться ему самому.

Закария стал наблюдать за эмирами. Поставил своих соглядатаев в выезд каждого из них. Ему нужно знать, как они собираются избавиться от Аз-Зейни. Ему доносят, что говорится в залах за запертыми дверьми: и у их стен есть уши. Старухи несут ему новости. Эмирам стало особенно не по себе, когда Аз-Зейни взялся за эмира Аздмара и обязался вытрясти из него сто тысяч динаров чистого золота. Между собой эмиры решили: если мы не остановим Аз-Зейни, он сделает все, чтобы погубить нас одного за другим. Покроет нас позором в глазах народа, пошатнется положение мамлюков в Египте. Закария понимал, что дело серьезно. На следующий день ночью он тайно отправился в Баракят ар-Ратль. Аз-Зейни в то время готовился к своей второй поездке в Верхний Египет. У ворот аль-Футух Закария замедлил шаг. Как он мог решиться на такое? Ведь он и вправду идет к Аз-Зейни, чтобы предупредить о том, что его хотят убить, посоветовать ему менять место ночлега каждую ночь и предложить ему убежище, окруженное людьми Закарии, которые не будут спускать глаз с эмиров и их наймитов. Закария не забыл, какие неприятности ему причинил Аз-Зейни. Что же он спасовал перед ним? Разве это не его час пришел? Нет, это слишком быстрый способ расправы. Если эмиры убьют Аз-Зейни, народ будет его оплакивать, горевать о нем. Мертвый он опаснее, чем живой. Когда во времена Ан-Насера бен Калауна поднялся эмир Тейнбуга и призвал к справедливости и бедняк пошел на богача, эмиры испугались и подсыпали ему медленно действующего яда. Но его убийство не осталось тайной для простого народа. Горько они оплакивали Тейнбугу, били себя по щекам, разрывали на себе одежду. Потом по всякому поводу, важному и неважному, стали говорить: «Вот если бы Тейнбуга был с нами». Они продолжали держаться за него, даже когда главный соглядатай того времени по наущению улемов составил книжонку и письма, которые порочили эмира. Простые люди стали делать сладости с его изображением, которые продавались по случаю дней рождения святых. И теперь они расставляются на полках лавок в дни празднований рождения господина нашего Хусейна, либо господина нашего Исмаила аль-Имбаби, либо господина нашего аль-Лейса, или какого-нибудь другого угодника. Но эмиры, несчастные глупцы, не понимают этого! Разве Аз-Зейни нанес кому-нибудь из них такой же вред, какой он нанес ему, Закарии? Закария никогда не забудет ту ночь, когда у него оказались неопровержимые улики по делу, которое долго вызывало у него сомнения и он отказывался верить доказательствам…

Закария вошел в залу с перекошенным лицом, в неряшливо висевшей на нем одежде. И когда в обманчивом свете дня, проникавшем сквозь резьбу балкона, он встал перед ней лицом к лицу, то увидел правду, в которой боялся себе признаться. Он понял, что обманут. Такого унижения он не испытывал никогда, даже в те дни, когда работал лишь мелким доносчиком. Никакие улики не могли убедить его, но взгляд ее глаз в ту минуту покончил с колебаниями, убил все сомнения, Он вспомнил, как самый великий соглядатай Египта, аль-Казаруни, схватил одного из эмиров Аз-Захер Бербеса и истязал его в течение сорока пяти дней, пока эмир не испустил дух. Закария начал с того, что отрезал ее шелковистые волосы, которые текли струями по ее плечам, как ненависть в его жилах. Обезобразил ее лицо, чтобы сердце не дрогнуло при виде ее юных черт. Раскаленное острие его кинжала легко вошло в ее плоть. Закария стал медленно поворачивать его. Она не вынесла, и ее дыхание замерло после первой же ночи.

Великая печаль завладела его сердцем. А печаль, если она находит путь к сердцу такого человека, как он, – свидетельство слабости. Закария ругал себя за то, что слишком быстро убил ее. Пытка оказалась выше ее сил. Ему непременно надо было выведать, когда и где Аз-Зейни проник к ней и сумел склонить ее на свою сторону. Он ввел ее в дом Закарии за несколько недель до того, как занял пост главного хранителя мер и весов. Закарии надо было обязательно узнать от нее что-нибудь о службе соглядатаев, принадлежащей Аз-Зейни. Начальник сыска Каира говорит, что эта служба либо засекречена так, что нет никакой возможности проникнуть в нее, либо такой службы не существует. Закария же верит, что она есть. А если не так, то в каком стане была Василя? Да, он слишком поторопился расправиться с ней. Есть ли в доме другие люди, которые помогали ей держать связь с Аз-Зейни? Как она передавала ему сведения? Необходимо установить наблюдение за всеми, кто живет в его доме. Надо перебрать в уме все случаи, когда Василя выходила на улицу, попытаться узнать, в каких лавках тканей и благовоний она побывала, с кем из продавцов говорила. За всем этим Закария проследит самолично. Случай с Василей нужно скрыть. Для его управления сыском такое оскорбление его мужской чести может стать анекдотом для соглядатаев будущих времен. Она, конечно, рассказала Аз-Зейни, что он делал, когда спал с ней! Мурашки побежали у него по спине, словно Аз-Зейни всегда был третьим с ними, когда Закария с Василей оставались наедине, и своими блестящими глазами внимательно рассматривал его наготу. Кто знает, может быть, кто-нибудь из жен Закарии тоже связан с Аз-Зейни? Одна только мысль об этом отталкивает Закарию от всех его жен. Разве кому-нибудь еще причинил Аз-Зейни такую боль? И все же Закария стучится к нему в дверь, чтобы сообщить о том, что задумали эмиры, чтобы защитить его. Но, спасая его, Закария точит втайне нож, который безошибочно найдет дорогу к сердцу Аз-Зейни.

Аз-Зейни встретил его с распростертыми объятиями. Заговорили о том, что происходит в Аль-Азхаре. Многие семинаристы открыто обсуждают особу султана, критикуют Закарию и самого Аз-Зейни.

– Я пришлю тебе имена семинаристов-смутьянов, – говорит Аз-Зейни. – Да, между прочим, что в последнее время слышно об этом парнишке, как его по имени?

– Саид аль-Джухейни?

– Да-да, о нем.

Закария улыбнулся.

– Ни одно его движение не ускользает от наших глаз. Мы знаем о нем больше, чем он сам о себе. После замужества своей Самах он сильно загрустил. Мы думали, что он бросится в Нил или примет яд. Потом он стал частенько заглядывать в кофейню Хамзы и подолгу сидеть в одиночестве. Иногда с ним бывает один из его приятелей, по имени Мансур.

– Мансур? – переспросил Аз-Зейни.

– Да, Мансур ар-Руккайбий. Я достаточно знаю о нем. Он разумнее своего дружка и приносит нам пользу.

Аз-Зейни сделал движение рукой.

– Хорошо, давай вернемся к Саиду.

– Он стал заядлым курильщиком и пристрастился к новому напитку, который пришел к нам из Йемена и называется кофе. Через несколько месяцев после свадьбы своей любимой Самах Саид стал частым посетителем дома Сунийи бинт аль-Хуббейзы. Отправляется туда каждый вторник. В чем тут секрет – мы не знаем.

Аз-Зейни наклонился вперед и подпер рукой подбородок:

– Увеличить число твоих людей, наблюдающих за ним, для того, чтобы они ловили каждое его движение и чтобы он чувствовал, что за ним следят…

Закария кивнул.

– Мы сделали даже больше: я приказал своим людям неотступно следовать за ним и время от времени неожиданно выкрикивать имя Самах… Он чуть не рехнулся…

Аз-Зейни засмеялся.

– Превосходно, прекрасно… А как прошла молитва?

– Зацеловали мне руку.

Аз-Зейни засмеялся громче.

– Послушай, Закария, тебе нужно завоевать еще большее их расположение. Завтра садись на коня, и пусть один из твоих людей оденется крестьянином, а другой – мамлюком и «мамлюк» начнет избивать «крестьянина». Тут ты слезай с коня, принимай сторону крестьянина и хватай мамлюка. Разыгрывай такие сцены почаще, и аллах заставит людские сердца возлюбить тебя. Когда прибудут иноземные соглядатаи, они впервые в истории увидят человека, который являет собой не только пример великого соглядатая, знающего свое дело, но и любимого и уважаемого людьми. Это поможет нам в установлении справедливости и равновесия.

Закария молчал. Мысль Аз-Зейни понравилась ему. Он чуть было не забыл, зачем пришел. Догадался ли Аз-Зейни о цели его прихода и поэтому оставил свои занятия ради беседы? Не отложить ли разговор об эмирах? Но если Аз-Зейни не узнает, зачем Закария приходил, он будет ломать голову над причиной его прихода. После молчания, длившегося всего несколько мгновений, но показавшегося особенно тягостным из-за слабого света единственной свечи, Закария неожиданно сказал:

– Ты будешь убит, Зейни…

Аз-Зейни стал слушать его…

Через два дня, когда Закария прогуливался в саду своего дома, перед ним неожиданно предстал Аз-Зейни. Он обнял Закарию, смахнул настоящие слезы волнения, навернувшиеся на глаза, и произнес: «Человеку, подобному мне, не прожить без тебя, Закария!» После этой встречи Закарии показалось, что он чувствует скрытую симпатию к Аз-Зейни, в особенности после того, как тот принял совет Закарии ночевать в разных местах по его указанию и под его защитой. Но был ли Закария искренен с Аз-Зейни? Нет. Сдаться, отказаться от своего прежнего решения – это равносильно самоубийству. Чтобы утвердиться в неизменности своего решения, Закария начал проращивать семена старого, давно похороненного им плана. Он вызвал Абу-ль-Хайра аль-Мурафи. Абу-ль-Хайр, старый соглядатай, служил какое-то время в захолустье в Верхнем Египте. Несколько дней тому назад он прибыл в Каир. «За свою жизнь, – говорит он, похваляясь, – я разорил десятки домов и разбил такие семьи, которые, по мнению всех, невозможно было разрушить». Если Абу-ль-Хайр начинал кружить вокруг человека, тот в конце концов неизбежно оказывался повергнутым, в особенности если Абу-ль-Хайр узнавал, что дела у этого человека идут хорошо и он счастлив а своей семье и со своей женой. Абу-ль-Хайру нравится, когда радость становится горем, веселье – печалью, а довольство – унижением. Он не покладая рук трудится, чтобы разрушить счастье, испортить радость людям. Он пускается в пляс от радости, когда жену отвергает муж.

Закария рассматривает его вытянутое лицо, горб, согнутую дугой спину, глаза, которые всегда смотрят вверх. Время от времени Абу-ль-Хайр с силой выпускает воздух через ноздри, как будто он испытывает смущение и хочет спросить о том, что должно произойти в следующую минуту…

ОБРАЩЕНИЕ

 
Жители Каира!
Творите добро и избегайте зла!
Зейни Баракят,
главный хранитель мер и весов,
вали Каира и голос других городов,
в пятницу к народу обратится,
чтоб глаза его раскрыть
на состояние дел, как оно есть,
в разных углах земли
и дабы извлечь тайну того,
что об том говорилось и говорится.
Кто хочет правду знать-узнать,
пусть приходит в Аль-Азхар опять
в пятницу, после молитвы.
 

Месяц зу-ль-ка’да 920 года хиджры

Из записок венецианского путешественника Висконти Джанти, который прибыл в Каир во второй раз в 917 году хиджры и после недолгого пребывания там отправился в путешествие по Сирии и странам Хиджаза. Вернувшись в Каир, он вновь задержался в нем на некоторое время. На этот раз он знал язык жителей этой страны и уже не нуждался в помощи арабского переводчика.

Я не ношу одежду турецкого купца: дело в том, что население и полиция следят за каждым османом. Если схватят, то в лучшем случае передадут его главному соглядатаю государства, чтобы тот подверг пленника жестокому допросу и заставил сказать, какие сведения ему поручено собирать и передавать турецкому султану. Я вышел на улицу с короткой палкой в руках, чтобы отгонять от себя собак. Город бурлил. Очень редко жители восточного города, особенно женщины, выходят из дома после вечерней молитвы. В особенности это касается Каира, порядок в котором поддерживает сильный человек, неукоснительно следующий всем предписаниям религии. Незыблем его авторитет среди людей. Он и был причиной всеобщего возбуждения. Я имею в виду Аз-Зейни Баракята. Никто до него еще не удерживался так долго в этой должности, хотя положение здесь переменчиво и часто тот, кто вечером владел этим местом, утром уже терял его. Я заметил, что фонари висят только перед лавками. Старик сидит у старой стены: я вижу его и днем и ночью, ни один мускул на его лице не дрогнет, словно он каменное изваяние. Я припоминаю, что видел его в прошлый свой приезд. Он совсем не изменился. Мне бы хотелось понаблюдать за ним, чтобы узнать, когда он ест, когда разжимает руку, держащую посох.

Дородная женщина сидит перед большой корзиной с петрушкой и кресс-салатом. Мужчина торгует сладостями из муки, масла и сахара, которые называются «бусбуса». Жителям Востока она очень нравится. Несколько торговцев в Каире славятся своим искусством приготовления бусбусы. Один из них – человек маленького роста, кривой на один глаз. Он выходит из своего дома перед заходом солнца и направляется в сторону квартала, где живут только торговцы благовониями. Тут он останавливается. К нему со всех сторон подходят мужчины, женщины и дети. Все спокойно ждут. Если кто-нибудь повысит голос, требуя, чтобы торговец пошевеливался, тот лишь выразительно взглянет на нетерпеливого покупателя и сделает движение рукой, означающее: «Уходи!» После этого торговец не продаст ему ничего, как бы покупатель ни уговаривал его. Торговец разрезает бусбусу коротким ножом с широким треугольным лезвием. Движения его рук так точны, как будто он работает по золоту или высекает из мрамора. Когда на его противне остаются только сладкие крошки, которые блестят желтыми лучами на тонком слое масла, он ножом собирает их и подвигает к краю листа. Как только он заканчивает собирать крошки, появляется пожилой мужчина, высокий, худой, с повязкой на глазах. Он тихо подходит, держа на руках младенца. Торговец подает мужчине остатки бусбусы, завернутые в небольшой кусок бумаги, берет под мышку треугольную деревянную подставку и уходит. Мне нравится стоять неподалеку и наблюдать за его руками и неподвижным лицом.

Все места, где можно поесть, открыты. Проходя мимо них, слышишь звон посуды, чувствуешь запахи пищи – жареной рыбы, цыплят, начиненных луком, самбуков – треугольной формы пирожков с мясной начинкой, поджаренных в масле до румяной корочки.

Издали доносятся громкие голоса. Они принадлежат группе столяров, которые едут в тележках, запряженных ослами. Столяры хлопают в ладоши, славят аллаха и через равные промежутки времени повторяют в такт: «Ибн Муса… Ибн Муса». Постепенно их голоса удаляются, слова становятся невнятными. И наконец они замирают совсем. Я слышал, кто-то говорил: «Такой человек, как Ибн Муса, появляется только один раз в сто лет». А другой ответил: «Если бы к ним явился человек, совершенно такой, какого они хотят, они бы и у него обнаружили недостатки». Странно мне было слышать слова старого человека, которые он говорил, стоя у древней лавки благовоний в квартале аль-Хамзави: «Ибн Муса – знамение конца света… В дрожь бросает от того, что мне известно о нем!» Но собравшиеся вокруг него люди только молча смотрели на него. Внезапно все принялись наперебой восхвалять Ибн Мусу, словно хотели отогнать подбирающуюся к ним беду и поскорее забыть слова старика. Странное дело! Ничего подобного мне не приходилось видеть ни в одной стране: они любят этого человека, восхваляют его деяния, расхваливают его самого, но в глубине души испытывают к нему чувство страха. Во всем – живом и неживом – таится страх перед Аз-Зейни. Ты не видишь его в выражении лиц, но ощущаешь его внутренним чутьем. Это наблюдение повергло меня в смущение.

Послышался бой барабана глашатая. Итак, завтра Ибн Муса обратится к народу. Город не спит. Я не заметил ни одного конного мамлюка. Мой слуга говорит, что они нанесли непоправимый вред стране. Выходить на улицу после вечерней молитвы значило подвергать себя большому риску. Жители каждого квартала запирали ворота и нанимали караульных. Когда от мамлюков не стало житья, Ибн Муса явился к султану, чтобы заступиться за народ. «Все придет в разорение, – сказал он, – если положение не изменится, если будут продолжать похищать женщин и убивать невинных». Султан удовлетворил просьбу Аз-Зейни и приказал запретить всем мамлюкам покидать свои казармы и выходить в город после вечерней молитвы без особого на то разрешения, а также запретил носить платок, скрывающий пол-лица. Эти события не застали меня в Египте. Но мой слуга сообщил, что в течение трех дней после этого в мечетях служили молебны во славу Аз-Зейни Баракята. Такой чести не удостаивался ни один человек до него. Аз-Зейни даже приказал прекратить эти молебны. Слуга сказал мне, что в те дни три юноши были растерзаны толпой за то, что порицали Ибн Мусу, говорили, что дела Аз-Зейни сомнительны: он-де сам дал волю мамлюкам, чтобы потом обратиться к султану с просьбой заступиться за народ. А когда султан запретил мамлюкам выходить, Ибн Муса стал просить прекратить молебны в свою честь.

Я возвратился домой. Голова у меня шла кругом от противоречивых сведений, но в одном нет сомненья: люди здесь, живут в безопасности. Я повсюду видел шумную, веселящуюся толпу.

На следующий день я поднялся спозаранку, чтобы пойти в мечеть. Если мне на роду написано, чтобы меня схватили, я попрошу отвести меня к Аз-Зейни.

Ни один чужеземец, особенно из Европы, не может ступить на землю Египта, пока не сообщит властям свое имя и страну, из которой прибыл. Это новое правило, которого не придерживались во время моего первого посещения Каира. Если Аз-Зейни меня спросит, что я здесь делаю, я скажу ему, что путешествую, чтобы повидать мир. Ибн Муса поймет меня. Надо обязательно добиться встречи с ним. Я видел его лишь во время казни его предшественника самым странным из когда-либо виденных мною способом – пляской до смерти! Я решил не упускать случая послушать Аз-Зейни. Для этого я пошел в мечеть. Я сразу же заметил среди молящихся каких-то людей в одежде синего цвета с желтыми воротниками. Они наблюдали за всем, что делали молящиеся. Чем ближе к первым рядам, тем их становилось больше. Чтобы чувствовать себя в безопасности, я сел так близко к одному из этих людей, что почти касался его плечом. Я вовремя вставал и опускался на колени, ибо знаю порядок совершения молитвы. Здесь проще, чем в деревнях Индии, где религиям и обычаям нет числа.

Среди собравшихся прошло какое-то движение, которое распространилось дальше, как круги от брошенного в спокойную воду камня. Взоры всех были прикованы к деревянной кафедре. На ступенях лестницы, ведущей к ней, появился правитель Каира, хранитель мер и весов всей египетской земли Аз-Зейни Баракят бен Муса. Я напряг свой слух. Он говорил на диалекте, что было нарушением обычая, насколько мне известно. Я вынужден был приложить руку к уху, чтобы лучше слышать его. Он начал тихо, потом его голос окреп и стал громче.

Я видел, как Аз-Зейни входил в свою должность, как ревностно следил за установлением справедливости (что нравится одним и не нравится другим). Перед ним открылась возможность награбить денег и накопить яхонтов, рубинов, жемчуга и кораллов, как делали его предшественники и делают другие. Но он отверг этот путь, страшась суда лишь Его одного (я имею в виду аллаха). И вот сейчас у него есть лишь то, что положил ему господь.

Аз-Зейни сказал, что обязался перед султаном собрать денег в некоторых местностях и даже смог получить в несколько раз больше, чем они обычно выплачивают. И никто при этом не пожаловался и не пострадал, ничего не было отнято у крестьянина-бедняка, и никто не был вынужден покинуть страну. Кроме того, он положил конец нападениям кочевников на дома крестьян. Таковы его успехи в деревне. Если же говорить о налогах, то разве выразил недовольство по их поводу хоть один человек? Множество обложений было отменено. Тут Аз-Зейни немного помедлил, и… люди услышали одну из тайн султана, о которой ни одна живая душа не осмеливалась даже заикнуться: султан намеревался ввести новый налог, но благодаря своему милосердию и справедливости он удовлетворил ходатайство Ибн Мусы и отказался от своего решения. «Да хранит тебя аллах! Да хранит тебя аллах!» – кричала толпа. «Чего стоит заступничество, если оно не встречает милосердного сердца, такого, как сердце нашего султана? – продолжал Аз-Зейни. – После моего возвращения из Крепости, а это было в субботу, и отъезда в Верхний Египет, дабы удостовериться, в каком положении находятся там дела… – голос Аз-Зейни задрожал от волнения, и речь его прервалась. Среди собравшихся поднялся шум. Люди в синей одежде с желтыми воротниками посовещались о чем-то, потом разошлись в разные стороны, но встали уже в других местах… – В полдень в субботу, – продолжал Аз-Зейни, – в Крепости появился этот человек, да простит его аллах! Абу-ль-Хайр аль-Мурафи. Тот самый Абу-ль-Хайр, который за один год погубил тридцать три семьи». Ибн Муса не порицает Абу-ль-Хайра, а только приводит факты, подкрепленные неопровержимыми доказательствами. Дома были разрушены, а сироты свидетельствуют, что их родители преждевременно скончались. Кто предоставил Аз-Зейни эти сведения? От кого он узнал, кем в действительности был Абу-ль-Хайр аль-Мурафи? От своего верного и преданного наместника, который так же ревностно оберегает справедливость, как и собственный дом. Аз-Зейни указал перстом на первый ряд: от Закарии бен Рады… Люди вытягивали шеи, чтобы разглядеть Закарию, и кричали: «Долгие лета Закарии! Долгие лета Закарии!»

Одетые в синюю одежду оказались в том углу мечети, где, кажется, происходило что-то неладное.

Ибн Муса возвысил голос и ударил кулаком себя в грудь. Абу-ль-Хайр оклеветал его. Он обязался перед султаном взять с Аз-Зейни Баракята шестьдесят тысяч динаров, если Аз-Зейни будет выдан ему. Люди закричали: «Да проклянет аллах Абу-ль-Хайра!» Однако султан с присущим ему умом и проницательностью приказал заковать Абу-ль-Хайра аль-Мурафи в кандалы и вот что сказал ему: «Ты полагаешь, что я не знаю, чем владеет Ибн Муса? Рассказать тебе один случай? Собрались мы на вечерний совет. Невеселым был эмир Мамай ат-Табрдар (сиречь «несущий секиру и топор»), «До сего дня, – сказал он, – я считал, что Ибн Муса один из тех богачей, у которых денег куры не клюют. Но вот он явился ко мне расстроенный, глаза смотрят в сторону, и попросил ссудить ему пять динаров. Да, клянусь аллахом, пять динаров!» Неужели ты надеешься, – продолжал султан, – с человека, который просит такую ничтожную сумму в долг, получить тысячи динаров? И потом, почему именно шестьдесят тысяч? Ибн Муса принес моей казне тысячи и тысячи динаров и не взял из нее для себя ни одного дирхема. У меня есть свои глаза, которые видят в его доме все – важное и неважное». Ропот в дальнем углу мечети стал громче, люди начали перешептываться. Ибн Муса продолжал молча стоять на кафедре с опущенной головой. Вокруг закричали, требуя тишины. Я увидел людей на крыше мечети со стороны внутреннего двора: они то исчезали, то появлялись вновь. Потом показались трое в синей одежде и стали прогонять тех, кто пробрался наверх, чтобы украдкой наблюдать за происходящим. Вид с нового минарета, построенного нынешним султаном, прекрасен. Этот минарет напоминает четырехъярусный минарет новой мечети, возведенной султаном у входа на рынок аш-Шарабшин. Я не устаю любоваться им. Его разноцветный мрамор излучает блеск. Далекие века проходят передо мной, когда я созерцаю минарет в утренние часы. Я сижу в лавке, где подают напитки, возле Аль-Азхара, и наблюдаю, как пик минарета и его четыре яруса постепенно погружаются в темноту ночи, растворяясь в ней.