Текст книги "Аз-Зейни Баракят"

Автор книги: Гамаль аль-Гитани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Саид выносит большое блюдо с сушеными финиками и ставит перед ними. Вперед наклоняется шейх Рыдван – староста угольщиков и самый престарелый из присутствующих.

– Никто не убедит его! Никто, кроме тебя!

Слова повисают в воздухе. По дому разливается умиротворяющая тишина, шелестящая, как крылья птиц, пролетающих стаей на большой высоте. В это же время на улицах квартала сутолока, шум и гам. Но все звуки гаснут, ударяясь о стены дома.

В помещение проникает запах, не похожий на запах уже известного растения или благовония. Это смесь аромата базилика с запахом розовой воды и лилий.

Неторопливо текут мысли у собравшихся. Воздух сгущается, становится сероватым. Сердца наполняются благоговением и трепетом. Зерна четок звучат в такт мыслям шейха Абу-с-Сауда. Он обдумывает то, что слышит, и то, что видит на лицах.

– Мы никого не хотим, кроме Аз-Зейни Баракята.

Слабая улыбка трогает губы. Как стрелы молний среди туч, тонкие быстрые лучи света пронзают помещение сквозь узкие резные решетки…

– А вы его знаете?

– Его отказ принять должность – самое убедительное свидетельство в его пользу, о учитель! – говорит шейх Аль-Касабий, староста квартала Зувейля.

Саид помалкивает. Пусть выскажутся гости. В свой урочный час он сказал больше, чем все они вместе.

В конце дня шейха навещает Саид после окончания занятий в Аль-Азхаре. Мюриды[22]22
  Ученики.


[Закрыть] приходят утром – читают Коран и хадисы. Некоторые из них наводят чистоту в доме, подают шейху его пищу, состоящую из кислого молока и свежего теплого хлеба. Предел их надежд – услышать от шейха доброе слово.

Саид без стеснения говорит шейху обо всем, что вызывает его сомнения или возмущает. Здесь он высказывает то, о чем боится даже намекнуть среди рыночной толпы или в студенческой галерее. Аль-Азхара, даже если это может показаться шейху дерзостью. Учитель проницательным взором смотрит на него, без труда проникая в тайники его сердца.

Никто из присутствующих, в том числе и Саид, не знает, сколько лет шейху. Морщины на его лице – следы десятилетий. Может быть, ему и за сто. В его осанке стройность пальмы, которая не желает сгибаться, несмотря ни на что. Саид знает, как светлеет его лицо, когда, заслышав раскаты грома, шейх произносит: «Это глас мира, глас вселенной! Постичь и объяснить его может лишь аллах, всезнающий и милосердный!»

Никто не видел шейха в те мгновения, когда он прислушивается к раскатам грома и радуется падению первой капли дождя – первой прохладной слезы небес. Саид каждый год, услышав гром из своей кельи в Аль-Азхаре, либо из кофейни, или по дороге куда-нибудь, или в минуту туманных мечтаний о Самах, замирает, вспомнив, что шейх в такие мгновения стоит посреди двора и слушает. Его глаза светятся неземной радостью, душа обращается с восторгом к иному миру – она разговаривает с праведниками. Шейх с болью вспоминает о событиях в Кербеле[23]23
  Священный город мусульман-шиитов в Ираке, где был убит Хусейн, внук пророка Мухаммеда.


[Закрыть], молит о милосердии к тем, кого еще пощадили горе и гибель. Первые капли дождя он встречает без чалмы, с непокрытой головой, с протянутыми вверх руками.

Холодает. Ночная тьма достигает небес своим темным челом. Лик у зимы бесстрастен, взор холоден, нрав капризен. Вперед наклоняется шейх Аль-Бахджури – староста мраморщиков.

– Не бывало еще, о учитель, чтобы кто-нибудь, носящий чалму или без оной, каким бы ни было его положение или звание, отказался принять должность, предложенную ему. Все люди, от семинаристов до старост цехов, прослышав об этом, повторяют только одно имя: Аз-Зейни Баракят.

– А кто разносит эту новость, сын мой?

Ни у кого из присутствующих, по правде говоря, нет ответа на этот вопрос. Саид не знает, как эта весть вышла из зала аль-Бейсария в Крепости. Может быть, виной тому тамошние слуги? Может быть, кто-нибудь из мамлюков? Каждый из сидящих вокруг шейха слышал новость по-своему.

В квартале аль-Хусейния люди утверждали, что Аз-Зейни не склонял головы, не гнул выю перед султаном, не было у него ни дрожи, ни страха. Перед всеми эмирами он сказал: «Я не приму должности хранителя мер и весов – не хочу видеть несправедливость и молчать о ней».

А в аль-Джударии, в греческом квартале аль-Джувания и в аль-Батынии начисто отрицали его появление в Крепости. Говорили, что он направил султану послание. Он просил прощения за отказ принять должность потому, что кругом, дескать, порок и несправедливость, притеснение подданных, а добра и справедливости и в помине нет. Все это противно его естеству и натуре. Ответ велик, а помощи нет! Султан-де будет требовать все новых податей от правоверных, а такого Аз-Зейни Баракят бен Муса не примет никогда.

В Булаке, в общественных банях, особенно в женских, говорят, что он явился перед султаном, как самый доблестный из мужей и самый храбрый из рыцарей, толкнул султана легонько, но решительно в грудь – а такого еще не случалось никогда – и произнес: «Ты будешь мне приказывать чинить несправедливость над подданными, а я не буду подчиняться, ибо боюсь несправедливости к себе. С каким лицом я предстану перед создателем в день Страшного суда?

– По правде говоря, учитель, мы не знаем, как распространилась весть. Но подобные дела надолго не скроешь.

Глаза шейха – два ясных родника. Кто же, кроме Аз-Зейни, достоин этой должности? Только такой человек может установить справедливость среди людей. Он не лицемерит и не притворяется, открыто заявляет перед самим султаном, в присутствии важных, сильных и могущественных эмиров, что боится суда божия.

Некоторые говорят, что видели, как он вошел во дворец эмира Канибая и до сих пор не вышел от него.

Сам султан еще не принял окончательного решения.

Саид представляет себе сейчас мечеть Аль-Азхар: Омру бен аль-Одви переходит от студентов к семинаристам, направляется в ближайшие кофейни, лавки сладостей и пряников, слушает, что говорят люди, о чем толкуют.

Эх, если бы Саиду удалось приблизиться к этому Аз-Зейни! Ни разу в жизни он не видел такого человека! Все время думал, что нынешний век – не время храбрых и мужественных, что нет сейчас великодушия и добронравия. Шейх Абу-с-Сауд постоянно слышит от Саида рассказы о том, какие страсти творятся в городе. Повесят кого-нибудь или сгинет человек по несправедливости – Саид запоминает его имя. Посадят На кол крестьянина за украденный огурец, дадут женщине плетей за то, что проклинала распутного мамлюка, опозорившего ее дочь, – в тот же день Саид идет к своему учителю, говорит о жертве, вопрошает возмущенно и удрученно, как это земля терпит? Почему пропадает человек ни за грош и никто не требует расплаты? Губы его складываются в горькую улыбку, изредка он шепчет: «Смилуйся над нами, господи, в нашей горькой юдоли!»

В его глазах застыл страх перед миром. Мысленно он проходит по землям аллаха, доходит до края света, пересекает пустыню, где нет ни семени, ни племени, поднимается на горы, вершины которых упираются в небо, спускается в бедные деревни в землях сирийских, пересекает пустыни Хиджаза, Неджда, Хадрамаута и долины Йемена. Саид в жизни не видел снега. Иногда в Каире падает с неба град, но очень редко. Он постукивает, как камешки, но это не снег огромных белых равнин, где дыхание замерзает в воздухе, безмолвие вселяет страх в сердца. Пространство и время без начала и конца… Учитель говорит, когда мир не имеет конца, горизонта, предела, он неощутим. Но если, как моряк, поднявшийся на гребень волны величиною с гору, ты видишь сушу, как бы далека она ни была, каким бы призрачным виденьем ни казалась, в твоей душе собираются невиданные силы, и ты кричишь в лицо этой бесконечности и безграничности с такой верой, что твой крик достигает горы Каф[24]24
  Согласно кораническим представлениям, гора Каф окружает Землю.


[Закрыть], сотрясает землю, осушает океан:

«Аллах есть, аллах сущ…»

У шейха много сподвижников, и этот их клич звучит в разных местах. Он встречает их один раз каждый год по прибытии в священный город Мекка. Они рассказывают о пережитом, о том, что видели и что свершили во имя знамени ислама. Поминают семью пророка, невинно пролитую кровь Хусейна, память о которой не сотрут ни годы, ни века. В Каабе они оплакивают тех, кто ушел в мир, неведомый для живых.

После завершения хаджа[25]25
  Паломничество в Мекку к мусульманской святыне Каабе или в Медину к гробу пророка Мухаммеда.


[Закрыть], нескольких кругов вокруг Каабы и встречи каждый из них отправляется в свою сторону. И двух ночей подряд не проведет никто из них под одной и той же кровлей.

Несколько лет назад вернулся шейх Абу-с-Сауд на родину, в Египет, и с тех пор безвыездно живет а Кум-аль-Джарехе. В любой час, днем и ночью, к нему приходят странствующие дервиши, главы различных направлений в исламе. И никто не уходит, не повидав шейха, не представив ему того, кто прибыл, чтобы повидаться с ним. Только во время молитвы запрещается обращаться к нему. Но иногда шейх прерывает свои размышления, свое углубленное созерцание прошедших времен и выслушивает просителя, о приходе которого ему доложили или незаметно дали знать.

Саиду жаль, что он не принимает участия в беседе шейхов, что не зайдет к нему Омру бен аль-Одви выспросить у него о чем-нибудь. Здесь Саид говорил бы во весь голос. Здесь он не боится чужого глаза, не страшится, что его подслушают или напишут на него донос. Здесь он не боится самого Закарии бен Рады, от одного имени которого трепещет в страхе вся страна.

– Клянусь аллахом, учитель, не будет нам добра, если не назначат Аз-Зейни, – говорит шейх Аль-Касабий.

– Я, братья мои, в жизни не слышал его и не видел… Ничего о нем не ведаю, – вступает в беседу шейх угольщиков.

Вперед наклоняется шейх Абу-с-Сауд. Шейх Аль-Касабий умолкает.

– А как же его выбрал султан, хотя он не принадлежит к людям сановитым и… не известен никому?

Вопрос шейха заставляет всех задуматься.

– Мы не знаем, о учитель. Может быть, султан прошел мимо тех, о ком нам ведомо, что они лиходеи и распутники, и аллах привел его к Аз-Зейни Баракяту.

– Никто не сможет убедить его принять должность, кроме тебя, да благословит тебя аллах!

Шейх Абу-с-Сауд шепчет:

– О боже! Пошли нам добра и не посылай зла!

Среда. Десятого числа месяца шавваля

– Когда я услышал, что Аз-Зейни направляется в мечеть Аль-Азхар, чтобы обратиться к народу, я сказал себе: «Клянусь аллахом, что не упущу случая увидеть его». Я думал, что буду один, но, когда пришел, увидел, что там яблоку негде упасть, как будто настал день воскресения из мертвых.

Так говорил, поглаживая грудь, Ас-Сафди, торговец благовониями из аль-Хамзави, который лучше всех делает духи из лепестков лилий.

– Я его видел…

– К нему обращены все взоры!

– Какое благочестие! Какая праведность! То, что мы слышали, мог сказать только настоящий муж. Такие появляются на свет для того, чтобы не склоняться перед властью или силой!

– Он очень смуглый и маленького роста, да? Говорят, он темен лицом и у него большая черная борода?

– Ничего подобного! У него лицо как лицо, как у всех нас!

– Попал пальцем в небо! – засмеялся учитель Муршиди.

– Да простит меня аллах! Я только хотел сказать, что он лицом похож на тебя! – Потом продолжал серьезно: – Я видел его верхом на муле хранителя мер и весов, поэтому не разобрал, какого он роста – высокого или низкого. Я не видел его на кафедре мечети.

– Нельзя сказать, чтобы ты любил себя утруждать! – заметил Омру бен аль-Одви, быстро перебирая бусины четок.

– Клянусь, ты прав, шейх Омру!

Мальчик мастера Ас-Сафди принес на подносе чаши с харрубом[26]26
  Напиток из плодов рожкового дерева.


[Закрыть]. Омру взял фаянсовую пиалу. Запах напитка наполнил прохладный воздух. У Ас-Сафди обычай пить напиток из индийских фиников, харруб и лимон в холодные зимние дни. Он утверждает, что это облегчает работу сердца и расширяет грудь.

Губы Омру шепчут слова молитвы. Быстрым взором он окидывает лица собравшихся и прячет глаза под опущенными веками. Он говорит немного, больше слушает. С такими, как эти, невозможно оплошать. Они без стеснения говорят, что думают. Ему нет надобности бросать, как бы случайно, несколько слов, чтобы незаметно направить разговор в желаемое русло. Он чувствует, как живительная прохлада харруба разливается по его жилам. День был тяжелым. Вчера вечером люди не ложились спать. Лавки не закрывались ни на минуту, а их хозяева просидели перед ними всю ночь. Эмиры не запирали своих домов, и барабанщики били в барабаны после ужина дольше, чем обычно. Новости накатывали и отливали, как огромная морская волна, которая набегает на скалу, чтобы отхлынуть вновь.

«Аз-Зейни вышел из Крепости!» – «Аз-Зейни направляется в зал ад-Духейша в Крепости!» – «Ничего подобного! Аз-Зейни не покидал еще дома эмира Канибая!»

На рассвете прилетела новость о том, что шейх Абу-с-Сауд направил к Аз-Зейни Баракяту семинариста из Аль-Азхара. Тот прибежал к нему и привел его в Кум-аль-Джарех, где Аз-Зейни уединился с шейхом Абу-с-Саудом. Омру старался изо всех сил не пропустить чего-нибудь важного, не упустить со значением брошенного взгляда, особого смешка, анекдота, рассказанного одним из этих насмешников, которых даже сейчас ничего не заботит и не кручинит. Им бы только сидеть перед лавками, где продают сладкие лепешки и чебуреки, да смеяться и язвить. Омру знает, что он не один. Кроме него за людьми следит кто-то еще. Он следит и за самим Омру, доносит о нем начальнику соглядатаев Каира. Когда начальник сообщил ему об этом, Омру почувствовал себя как уж на сковородке. Долго он спрашивал себя: «Кто они?» Пытался угадать хотя бы одного из них. Ломал себе голову и, не мог ничего придумать. Казалось, вот-вот он уже у цели, но мысль куда-то исчезала и расплывалась. Если один из них донесет о чем-нибудь, что произошло на глазах у Омру, а он этого не заметил, Омру несдобровать. Его подвергнут допросу с пристрастием, обвинят в небрежности, неискренности в донесениях. Начальник будет ругаться, вызовет его, встретит собственной персоной: «Ты знаешь, что произошло из-за твоей небрежности?! Султан страшно разгневан. Он не спал целую ночь из-за того, что случилось с одним из его людей. Разве, не такие, как ты, глаза и уши его? Если ослепнут его глаза и оглохнут уши, как он будет знать о положении народа? Как сможет творить справедливость по отношению к своим подданным? Ты проходишь мимо происшествия, которое кажется для невнимательного глаза не заслуживающим внимания. А ведомо ли тебе, известно ли, что за ним скрывается? Во времена султана Кайтабая несколько его приближенных замыслили против него заговор. А знаешь, как сообщались заговорщики, скрываясь от глаз султана? Главный соглядатай в те времена следил за тем, что происходило, с таким вниманием и усердием, что раскрывал любой заговор или замысел против султана. Как мог султан Кайтабай так долго оставаться на троне? Целых тридцать лет он правил благодаря искусству своих соглядатаев, их бдительности и усердию. Зная это, эмиры пустились на новую хитрость. Один из них стал выходить за ворота Каира, делая вид, что прогуливается и дышит свежим воздухом около Баракят ар-Ратль, в Булаке и под деревьями аль-Узбекии в одно и то же заранее установленное время. С противоположной стороны появлялся другой эмир. Они махали руками друг другу и громко радовались встрече, как будто не виделись сто лет. Между ними происходил быстрый и короткий разговор, во время которого они договаривались о главном, а потом расходились. Кто тут может что-нибудь заподозрить? У кого может закрасться какое-нибудь сомнение или недобрая мысль? Однако дело не осталось незамеченным для шихаба Джаафара бен Абдель-Джуада, самого умного человека, когда-либо занимавшего пост хранителя мер и весов в истории мамлюков и султаната. Его превзошел лишь один Закария бен Рады. Покойный Джаафар разгадал дело с помощью древней старухи лет восьмидесяти. Так она выглядела, а по-настоящему ей было не более сорока. Джаафар первым стал использовать старух в роли соглядатаев под видом нищенок, которые сидели на главных улицах, около фонтанчиков для питья, кладбищ, перед домами, прося подаяние. На самом деле они следили за всем так, что муха не могла пролететь мимо незамеченной. Короче, эта осведомительница разгадала смысл того, что происходило перед ней каждые два дня, поняла, как встречаются эмиры друг с другом. Каждый раз один, увидев другого, восклицал: «Как давно я тебя не видел!»

Говорят, хотя только господу известно, правда ли это, что осведомительница была слепа и дошла до всего по слуху. Благодаря этому пустяковому случаю заговорщики были раскрыты. Шихаб Джаафар захватил их в ту ночь, когда они собирались напасть на Кайтабая, да смилуется над ним аллах! Читайте историю, о люди! Вы глаза справедливости, вы сама справедливость! Как вы можете пренебрегать даже ничтожной мелочью? Как?..

Поднялся мастер Ас-Сафди.

– Слава господу, дела идут так, как нам хочется.

Шейх Аль-Касабий стал искать свою палку.

– Вечером, даст бог, встретимся в бане… Поплескаемся в горячей водичке, чтобы встретить нового казначея чистыми душой и телом, когда он заедет к нам.

– Признайся, что тебе хочется попариться и подкрепить здоровье, – сказал Махмуд-молочник.

Послышался смех. Ночь темным покрывалом опустилась на дома. Все стали прощаться.

– Может быть, приду… Я очень люблю баню.

– И сладости, Омру!

Омру хихикнул. Пальцы у него дрожали. Лишь один раз начальник соглядатаев Каира говорил с ним грубо. Это было, когда он не передал разговор между тремя семинаристами из Сирии. С того момента он понял, что за ним следит неусыпное око. Один из этих? Мастер Ас-Сафди? Молочник? А может быть, сам шейх Аль-Касабий? Нет, не будет он думать об этом! Зачем спрашивать себя, кто из них за ним следит? А вдруг призовет его к себе начальник и спросит: «Ты почему решил, что за тобой следят?» Он не станет думать об этом!

Все меняется, меняется и отношение начальника. Когда за ним прислали в первый раз, он ходил потом довольный собой – начальник очень расхваливал его расторопность. Сколько азхарийцев сгинуло в этой жизни! Начальник сказал ему, что знает о нем все. Знает, что он живет только тем, что Аль-Азхар выдает студентам на пропитание, что из дома он не получает ни одного дирхема, но очень нуждается в этих дирхемах, чтобы посылать их своей престарелой матери. Тогда же начальник сказал ему, как зовут его мать, хотя Омру не говорил об этом ни одной живой душе. И не только это. Начальник сказал, сколько ей лет, хотя она сама не знает, в каком году появилась на свет.

Омру дрожал от негодования, слушая о том, как бьет его мать человек, за которого она вышла замуж после кончины отца Омру. Живет она сейчас в Такибе-Бос. Если бы воды Нила или дожди смыли эту деревню, то он бы не узнал, как она погибла. Могла она умереть от холода и голода раньше, чем весть об этом дошла бы до него. Месяцами Омру не имел известий о своей родительнице. Начальник заверил его, что будет сообщать ему о матери один раз в неделю, что может снабжать его самыми точными сведениями о ней хоть ежедневно, но не хочет тревожить его.

Каждое утро в самый холод Омру направляется в большой дом какого-нибудь купца и читает священные строки. В оплату купец дает ему кусок сыра алум, горсть бобов, кружку козьего молока и полдирхема.

– Чтение Корана в домах богачей, Омру, недостойно семинариста Аль-Азхара, – сказал начальник. – Это дело слепых чтецов. Мне лично больно за тебя, меня это очень смущает и беспокоит. Поверь, Омру, мне неудобно за тебя, ты же студент-азхариец! Может быть, когда-нибудь ты станешь, по воле Единственного и Вечного, большим судьей, вершащим дела тех, кто посылает тебе козье молоко и бобы, чтобы дать позавтракать, чтобы ты утолил голод. С помощью аллаха мы поможем тебе стать судьей, главой дивана, человеком с положением и весом. А теперь поговорим о твоем нынешнем положении. Разве ты им доволен? Думаю, что нет. Конечно же нет… Нет, Омру! Считай меня своим братом. Не скрывай от меня ничего, даже твоих личных дел, да, личных! Откройся мне! Я один помогу разрешить все твои затруднения. Поверь мне. Верь мне, прошу тебя!

Студенты Аль-Азхара говорят, что под третьей мраморной колонной справа у старой стены закопан талисман – он хранит мечеть от птиц, змей и скорпионов. У этой самой колонны подолгу сиживал Омру, обращаясь мыслями к своей уже немолодой матери, которая нанимается выкапывать редис и картошку в огородах Банхи и соседних деревень, разжигать печи, в которых пекут лепешки, собирать хворост и сучья на дрова, вязать в охапки стебли тростника, срезать лук-порей. Трудится не покладая рук. Не может сомкнуть глаз, лежа на жестком матраце.

Как-то Омру узнал, что шейх молельни Слепых отправляется в Банху. Шейх приторочил свою поклажу на муле и был готов двинуться в путь, а у Омру не было ни гроша в кармане. Вот приедет шейх в деревню, где живет мать Омру, узнают люди, а с ними и мать его о том, что приехал человек из Каира, из самой мечети Аль-Азхар, а ее сын не прислал с ним ничего, ни кусочка сахару, ни куска черной материи, которым она могла бы обертывать свое тело целый год[27]27
  Женщины из народа в Египте носят поверх платья род покрывала из черной материи, которое накидывают на голову и обертывают вокруг тела.


[Закрыть]. Она может подумать, что сын ее умер, попав под копыта мамлюкской конницы или сраженный чумой. Целую ночь Омру не мог заснуть. Тошно ему было. Камень, тяжелый, как гора Мукаттам, давил ему на грудь. Как потерянный бродил он среди семинаристов в своей галерее, подсаживался то к одному, то к другому, вступал в разговор, посмеивался с теми, кто веселился, а как доходило дело до того, чтобы попросить взаймы, язык не слушался, голос дрожал, слова путались. «Нет, – говорил он себе, – не у этого, пойду к другому». Омру пересекал двор мечети прямо, не сворачивая в сторону. Но едва он опускался рядом с кем-нибудь, как терял дар речи, пот выступал у него на лбу, мысли путались в голове. Он не мог произнести, что хотел. Стыд охватывал его.

Те времена Омру вспоминает с горечью и тоской. Они как пыль, которую приносит ветер с Мукаттама и которая омрачает ясный день. Тогда Омру еще не знал никого из хозяев лавок или завсегдатаев бань, с которыми посиживает теперь, чтобы послушать, о чем они говорят, и донести. В те времена он был стеснительным и застенчивым. У него не хватало смелости занять денег, чтобы послать матери то, в чем она испытывала нужду.

Семинаристы останавливались прямо перед Аль-Азхаром, чтобы продать свои пайки или обменять на какую-нибудь закуску. А он взял свою дневную порцию хлеба и пошел дальше. Один прохожий обменял свою пару лепешек на кусок старого сыра. Во всех кварталах, по которым он проходил, даже нищие у ворот аль-Вазира качали головами и говорили: «Аллах поможет!» Приближался вечер, и на душе у него становилось все мрачнее. Ему казалось, что гора совсем нависла над ним и ему не хватает воздуха. Он упал ничком на старый камень около мечети аль-Хакема, вблизи сакии, потом встал на колени, воздел руки к небу и громким голосом начал читать стихи Корана. Холод пробирал его до костей. Он представил себе глаза матери и почувствовал, как тепло разлилось по его телу. Приближался рассвет. Со скрипом стали открываться ворота кварталов. Взошло солнце, и в руке у него было десять дирхемов, которые бросили ему прохожие. Он не видел их лиц, не знал, кто они. Омру купил сахар и сладости. Но в молельне Слепых, как острый нож, в его сердце вонзились слова:

– Шейх уехал на заре, Омру.

И вот начальник соглядатаев Каира говорит:

– Это не для тебя, Омру! Мне не хочется, чтобы это было твоим уделом!

Вначале он казался любезным. Омру качает головой. Но у каждого начала есть конец! Омру когда-то стыдился перечить людям. Где он, его стыд? Сторонился людей. Где она, его застенчивость? Чего он боится сейчас? Гнева начальника. Первую оплошность он ему простил. А вторую? Кто знает? Может, его телу придется расстаться с головой? Ничего нет проще. Может быть, они убили его будущее, сделали из него марионетку, и люди будут указывать на него пальцем. Уважаемые люди станут гнать его от себя. Слава богу, пока никто не смотрит на него с подозрением, никто не обращается с намеком.

Вот и день следует за уходящей ночью. Свободнее становятся речи перед лавками торговцев сладостями и портняжных дел мастерами. В молельне Сиди аль-Халлуджи толпятся жители квартала Каср аш-Шок, беседуют после вечерней молитвы, обсуждают смысл коранических изречений, сны, которые видели накануне. Чужак не проникнет в их братство. Но Омру часто наведывается в молельню. Творит молитву, молчит и вежливо слушает их, всегда согласно кивает головой в ответ на их речи. Являет собой вид ученика, только и радеющего о том, чтобы набраться ума-разума у людей, умудренных жизнью, познавших науки. Время сблизило его с ними. Если Омру пропустит один вечер, они о нем спрашивают. Начальник благодарит его, хвалит за то, что он сумел втереться в доверие к «этим». В отличие от других они говорят тихо. Его слух привык к их манере тихо говорить, и теперь ему кажется странным, когда повышают голос. Может быть, о нем услышит сам султан? Возможно, начальник приблизит к себе Омру, выразит ему свое удовольствие, похвалит его? Уже прошло немало времени с тех пор, как Омру передал свое донесение начальнику. Теперь Омру принимает заместитель – эфиоп. Уж не прогневал ли Омру начальника? Не замышляет ли тот против него чего-нибудь?

Вот муаллим[28]28
  Учитель, уважаемый, почтенный человек.


[Закрыть] Халим ад-Дин говорит, презрительно скривив губы:

– Клянусь аллахом, почтенные, мне непонятна эта всеобщая радость!

– Правда, истинная правда, – бормочет Омру.

– Годы научили меня осторожности. Мы не видели от Аз-Зейни ни хорошего, ни плохого. Так к чему весь этот шум и суета?

Все взоры обратились к муаллиму.

– Мне не понравилось, что он сделал сегодня.

– Почему, шейх Халим ад-Дин? – скороговоркой спросил Омру.

Ах, к чему было спешить? Не вызвал ли подозрений его вопрос? Кто-нибудь и без него непременно бы его задал! Ему все еще не хватает выдержки. Когда много народу, наверняка его промах заметит один из тех, кто его знает, но которого не знает он. Может быть, у стен есть уши? Может быть, за ним следит кто-нибудь, кто читает по губам? Омру знает, что такие соглядатаи есть. Разве не говорил начальник: «Мы имеем такие способы выведать правду – даже если ее прошептали за горой Каф, – которые не придут на ум ни человеку, ни духу». Нужно сохранять спокойствие и осторожность, чтобы выведать, что они думают.

Среда, десятое число месяца шавваля, вечер

Вот наконец и Мабрук. Принес свиток. Закария уже давно его поджидает. Утром Мабрук вручил ему срочное донесение начальника соглядатаев Каира о передвижениях Аз-Зейни Баракята: на заре он отправился из своего дома в сопровождении студента-азхарийца в Кум-аль-Джарех, провел какое-то время с шейхом Абу-с-Саудом, потом вышел от него, и с появлением первых лучей солнца новый глашатай, которого никогда не слышали раньше, уже появился на улицах Каира. Говорили, что это один из слуг Аз-Зейни. Он передал жителям города решение Аз-Зейни отправиться в Аль-Азхар и сообщил, что у Аз-Зейни есть что сказать народу. Новый глашатай, о котором Закария понятия не имеет. У казначея есть право назначить себе глашатая, чтобы сообщать людям о своих намерениях и решениях. Это предусмотрено законом. Однако на деле этого не бывает. По обычаю, заведенному со времен шихаба Джаафара, главного соглядатая досточтимого Кайтабая, все глашатаи подчнняются главному соглядатаю. Ему отсылаются тексты всех сообщений. То, каким образом сообщается о событии или как передается новость, может иметь большие последствия. Только главный соглядатай может решать, как должен глашатай возвещать о происшедшем: с радостью, огорчением или бесстрастно. Все это влияет на народ. В городе есть места и улицы, где глашатаи вообще не должны появляться. Как мог выйти на улицы глашатай, которого Закария не знает? Как он мог сообщить то, чего предварительно не просмотрел Закария? Кроме того, Аз-Зейни Баракят еще не вошел в должность. По какому же праву он обращается к людям без надзора и посредничества? Начинает с нарушения порядка и пренебрежения обычаями.

День только начался, а Закария чувствует себя утомленным. Прошлую ночь он провел вдали от своего гарема, от маленькой рабыни Васили, которая появилась у него всего четыре дня назад.

Он пытался заглянуть за покров времени. Какие события теперь последуют? Этот Аз-Зейни не сулит спокойствия. Непонятные дела он творит с тех пор, как Закария услышал его имя. Еще до рассвета Закария послал нарочного к начальнику соглядатаев Каира и приказал ему сделать три вещи: прежде всего собрать возможно больше сведений и показаний об Аз-Зейни Баракяте, потом бросить клич среди всех соглядатаев Каира, чтобы смотрели во все глаза и замечали и малое и большое в местах скопления народа и чтобы внимательно слушали, что скажет Аз-Зейни; и, наконец, чтобы увеличили число донесений Закарии до двадцати четырех подробных докладов, то есть чтобы противу обычая каждый час поступало новое донесение. Посылать донесения даже в часы всех пяти молитв[29]29
  Мусульманин обязан совершать молитву пять раз в сутки.


[Закрыть], а также подробный доклад после вечерней молитвы о положении в деревнях и городах.

Сон бежал от Закарии. Он лихорадочно проглатывал пищу, не замечая ее вкуса, забыл о Василе – дамаскианке в поре шестнадцатой весны, перестал холить и лелеять свою бороду, пить свежее молоко с сахаром, потому что один вопрос не давал ему покоя: что еще намерен предпринять Аз-Зейни? Что он собирается сказать простонародью? Каким языком будет говорить с ним? Разве случалось подобное тому, что он намеревается сделать? Нет! Закария знает историю – и недавнюю, и далекую. Главный казначей никогда не обращался непосредственно к толпе. Не делали этого и эмиры, ни великие, ни ничтожные. Прямое обращение придворного к толпе роняет его престиж, ставит под сомнение величие власти и правителей. Так простолюдины начнут наседать на великих мира сего: если главный хранитель мер и весов обращается к ним, почему этого не делают эмиры? Неужели никто не обратил на это внимания?

Около полудня Закария вошел в гардеробную. Это длинная узкая комната, в которой хранятся все виды одежды, которые только можно себе вообразить: чалмы, которые носят султаны и тысячники, меховые пальто, сирийские шальвары, гильбабы, рясы шейхов Аль-Азхара, кафтаны, дешевые галабийи торговцев сладостями, фруктами и мясом. Закария знает, зачем пришел. Он выбрал белую просторную джуббу[30]30
  Верхняя одежда с широкими рукавами.


[Закрыть], маленькую зеленую чалму с красной лентой, взял палку из пальмовой ветки и вышел через заднюю дверь дервишем ордена Сиди Марзука, ученика Сиди Ахмада аль-Бадави. Он шел неторопливым шагом, останавливаясь время от времени, и издавал протяжный крик:

– Аллах велик! Аллах велик! О Сиди Ахмад, продли нам жизнь.

Закария шел медленно. За ним следовал немой силач Джубран. Именно с ним Закария всегда отправлялся в путь. Тот хранил его в дороге от беды и людской злобы, которая шарит клинком, выдернутым из ножен, чтобы найти путь сквозь ребра к сердцу. Несмотря на тревогу, одолевавшую его, Закария, как обычно, ощутил радость, оказавшись среди людей: никто не сможет узнать его, даже самый приближенный к нему человек – начальник соглядатаев Каира. Все они у него в руках. Разве не он глаза и уши султана? Тысячи мужчин, женщин и детей находятся у него под рукой, не зная друг друга в лицо. Они доносят Закарии, о чем в домах осмеливаются говорить лишь шепотом, кто и куда направляется с каждого клочка земли. Если человек говорит недозволенное, Закария тотчас узнает, кто он такой.