Текст книги "Сюрприз для маркиза (СИ)"
Автор книги: Галина Горенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Глава 25. Если у вас нет ничего, то у вас есть ваша честь, если же у вас нет чести – у вас нет ничего
На четвертый день нашего импровизированного похода, мы минули несколько небольших городков, одно графство, метрополию* и свернули с наезженных дорог и трактов. Погода была к нам благосклонна, и пусть слабое зимнее солнце не приносило с собой такого же ласкового тепла, как летом, но конное путешествие проходило с относительными удобством и комфортом. Дальше, наш путь вел нас через несколько небольших деревенек к узкой дороге, которая выходила к горной гряде. Альбасетте́ находился рядом с перевалом, именуемым сейчас Пропасть Израила.
По мере приближения к перевалу, мы все выше поднимались в горы, становилось холоднее, воздух остро щипал щеки и пробирался холодными пальцами под одежду, а из ноздрей каурой лошадки, что была у меня под седлом, вырывался густой молочный дым, закручиваясь в колечки.
Мы старались выезжать ранним утром, затемно, чтобы встретить рассвет в дороге, пройти за день как можно больше и успеть найти ночлег в придорожных трактирах или постоялых дворах, руководствуясь не столько собственным удобством, сколько вынужденной необходимостью. Как не тяжело мне было сознаваться в этом даже самой себе, Тристану становилось всё хуже. С большим трудом он вставал вместе со мной по утрам, а вечерами мгновенно засыпал, обессиленно откинувшись головой на подушки. Кровь шла носом уже не только по ночам, кожа посерела, а глаза ввалились. В один из дней он пожаловался, что практически совсем не чувствует зверя, для оборотней это было сродни потере обеих ног. Не умер – но теперь инвалид.
С каждым днём всё с большим трудом он держался в седле, и всё раньше мы останавливались в гостиницах. Ночью покрытый холодным липким потом, он метался в постели и все отчётливее и громче говорил одни и те же фразы на древнем языке. Я даже записала их, что бы попробовать повертеть их на языке, пытаясь понять что они означают. К сожалению, в древнем языке было столько нюансов, что даже ударение на другую гласную в корне меняло смысл фразы.
Перед отъездом из родового имения Тристан имел весьма непродолжительный разговор с матушкой. Когда он сказал куда и зачем он едет, мать не ответила ему ничего кроме того, что жалеет, что не родила больше детей. На этом их разговор был закончен.
Это был пятый восход встреченный нами в сёдлах.
На западе небо чуть посветлело, далёкие звёзды стали бледнеть, а короткий месяц стал прозрачным как тающая льдинка в кружке с отваром. Четкая линия горизонта поплыла, а через квази, его осветила тонкая полоска, цвета жженного апельсина. Яркая нить восхода напомнила мне волосы Тристана, какими они были прежде. Сейчас же его некогда богатая грива была безжизненной, ржавого цвета. Я повернулась, чтобы улыбнуться ему, и поймала тень боли на его изможденном лице. Он был сосредоточен и старался не выдать себя, но того мгновения, что я видела его без маски, мне хватило, чтобы понять, у нас осталась не так много времени, как мы рассчитывали в самом начале. Мрак теперь окружал весь силуэт и в оболочке плескалась чернильная темнота, как будто кто-то облил его самой темной краской и равномерно распределил кисточкой.
Радостные слова застряли у меня в глотке, как толстая крыса в норе. Я сделала вид, что не заметила его слабости и сжав бока лошади, ускорила темп. Вороной Тристана с готовностью последовал за мной, переходя на галоп.
Сельская, наезженная дорога, такой ширины, чтобы две встречные телеги могли разехаться, вела нас вглубь редкого леса. Мрачноватый, но величественный, он был покрыт ковром пожухлой травки, сухих можжевеловых иголок, присыпан серебристым инеем, и вряд ли отличался от любого другого леса. Но незримое ощущение какого-то тягостного присутствия, заставило меня собраться, быть внимательнее и на стороже.
Первое время ничего не происходило. В кронах деревьев тоненько щебетали пеночки и свиристели. Мягко шуршала высохшая листва, хватающаяся за ветки впавших в сезонную спячку деревьев. Дорога ложилась легко, и я понемногу расслабилась отнеся свою нервозность на счёт самочувствия любимого. Деревья поредели, дорога стала чётче и влилась в другую, которая была поровнее и понакатаней нашей. Подлесок, то тут, то там зиял пустыми, вырубленными прорехами, впрочем они не частили, что говорило о грамотном подходе и бережливости деревенских жителей. На обочине, лежал плоский, темный камень, на котором покоились несколько жухлых букетиков полевых цветов и грязная тряпичная кукла, без одного глаза – пуговки. Кенотаф** подумалось мне.
Мы проехали меньше полумили, когда встретили идущих нам на встречу, вдоль обочины, двух мальчишек. Одному было около девяти, второму едва ли исполнилось пять. Они были одеты в простую чистую одежду, шли очень целенаправленно и неторопясь. Возможно, я не обратила бы на них пристального внимания, если бы меня не насторожило отсутствие у них теплой верхней одежды и некоторая заторможенность движений. Ребята не выказали никакого удивления незнакомцам, хотя уверена, в эти края не часто забредали путники. Для того чтобы попасть в Альбасетте́ обычно использовали более длинную дорогу, которая проходила через многочисленные населенные пункты, была широкой и ухоженной. Для нас же промедление, в буквальном смысле, было смерти подобно, и мы решили сэкономить день пути по вертлявым и извилистым проселочным дорогам. Когда мы поровнялись с мальчиками, меня обдало уже привычным могильным холодком. Ещё раз посмотрев на неспешно бредущую пару детишек уже другим зрением, я увидела, что между ними идёт призрак женщины, в длинном темно фиолетовом вдовьем платье. Ее белые, как снег руки, покоились на их плечах, она что-то ласково и с улыбкой шептала то одному, то другому, приветливо им улыбаясь и воркуя. За растрепавшимися почти черными волосами, которые путанной волной спускались с ее плеч на спину, я не сразу разглядела длинную пеньковую верёвку, оборванную с одного конца и обвивающую её шею с другой.
Я окликнула их: – Эй, мальчишки… Женщина резко повернула голову, поймала мой взгляд, и растворилась серым клочковатым туманом. На ее шее зияла огромная рана с рваными концами от висельной петли.
Старший мальчик остановился сразу, как будто налетел на невидимую стену, а младший продолжал движение, но сделав ещё несколько шагов, остановился тряхнув черными вихрами и начал крутить головой.
– Мальчик, – позвала я его, привлекая внимание, – ты куда-то шёл? Ребенок растерялся, прижал к себе младшего братишку, который подбежал к нему и заплакал, требуя маму.
– Нет… Я не знаю… Не помню, несси. Мы с Сэмом играли, он кидал мяч и мы наперегонки побежали за ним…, а как тут…
Мальчишка был в ступоре, он успокаивал брата, который размазывал грязными кулачками слезы по пухлым щекам, хотя у самого слегка дрожала нижняя губа. Я повернулась к Тристану, он понял меня без слов и кивнул.
– Далеко ли до вашего дома? Мы подбросим вас. – Безапелляционно заявил маркиз. Мальчишка все ещё находясь в шоке, подал мне брата, который продолжал всхлипывает уже на моей груди, запрыгнул позади Силье и стал показывать дорогу. Через пару миль показалась небольшая ладная деревушка, домов на сорок. Группа людей, в основном мужчин, стояла и что-то бурно обсуждала. Когда один из них заметил нашу компанию, он во всю мощь своей бычьей груди закричал: – Бээеееет, нашлась твоя пропажа. Из ближайшего дома, утирая мокрое, красное от слез лицо, белым передником, выскочила полноватая женщина, явно имевшая внешнее сходство с мальчишками. Она бросилась наперерез лошадям и схватила малыша Сэма из моих протянутых рук. Крепко прижав его, она целовала и ругала одновременно. А когда старший брат вышел из-за коня Тристана, вновь разразилась слезами.
Мы спешились. Я начала сбивчиво объяснять, где мы их встретили. Мать не слушала, или не слышала меня и запричитав ещё сильнее, стала зазывать нас в дом.
– Пойдёмте, пойдёмте, – говорила она, – в ногах правды нет, отдохните с дороги, пообедайте, окажите честь. Вот спасибо. Великие сжалились…Спасли…Спасибо. – Ее непонятные бормотания все время прерывались то поцелуями и крепкими объятиями, то подзатыльниками старшему и шлепками по попе младшему, который все продолжал крепко держаться за матушкину шею.
В доме нас проводили в чистую, светлую кухню и налили теплого отвара. Тристан в изнеможении откинулся на спинку стула и пил теплую, парящую ароматным дымком, щедро сдобренную медом, жидкость. Он почти не разговаривал со мной второй день, сначала я думала, что он молчит, потому что расстроен или просто наговорился со мной за все это время, а потом поняла – ему очень тяжело сдерживать стоны – только сжав зубы он еще может сохранять остатки мужества и не кричать от боли. Пока мать наливала детям густой суп, я взяла любимого за руку, переплела наши пальцы и поцеловала каждую костяшку ледяной ладони. Он вымученно улыбнулся и просипел: – Моя, Соули.
Перед нами поставили две дымящиеся тарелки с густой мясной похлебкой и плетенку с утренним хлебом. Мы взяли ложки и приступили к трапезе, слова о том, что мы торопимся мама мальчишек слушать не желала, и настаивала на том, чтобы отблагодарить нас хотябы горячим обедом. Присев напротив, она запричитала: – Вы не думайте, нессы, я не какая то там кукушка вертлявая, я за детьми хорошо хожу. Со двора не отпускаю. А уж после того как детки пропадать стали, так вообще чаще в доме играют. Но сегодня солнышко такое, да и вообще развеж уследишь… то обед, то по дому прибрать…
– Остановитесь, – прервала я поток оправданий, – никто и не думает, что вы мать плохая… А что там с пропажей детей?
– Так непонятное что-то, нэсса, – снова запричитала хозяйка, – то один со двора ушел, нашли в овраге окоченевшего. А то, бывает по двое и по трое теряются. Одного нашли – волки задрали. А у соседки трое пропали, нашли только самого младшего. Старших мать до сих пор ищет. Да разве ж…
– А скажите, такая высокая, стройная женщина, с длиной темной косой и в платье с красивой вышивкой вам не знакома? – описала я давешнего призрака.
– Нууу, коли б жива была б, так на Марту похожа, а так, даже и не знаю. – ответили мне.
Тристан не осилил даже половины, но продолжал ковыряться в тарелке ложкой, изображая, что ест и усыпляя мою бдительность – от меня не укрылось то, что он надсадно глотал и сильно морщился, как будто у него болит горло. Когда мама мальчишек ушла, долить супа, я наклонилась к Тристану:– Милый, я знаю, что происходит. И как помочь тоже знаю. На обратном пути обязательно зайдём сюда. Сейчас у нас совсем нет времени, ты…
– Душа моя, – перебил меня маркиз, – я не смогу жить, зная, что с моего трусливого согласия гибнут дети.
– Ключевое здесь слово – ЖИТЬ. – Сказала я.
– Для меня, – парировал Силье, – жизнь в бесчестии – хуже смерти.
– Для мужчин, возможно, главное – это правила чести, которые они сами же и изобретают, а для женщин главное – веления их любящего сердца***,– ответила я, но Тристан был неумолим.
– Хорошо, но я иду одна, и это не обсуждается. – Силье хотел было возразить, но увидев мои подернутые черной пеленой глаза – благоразумно отступил. – Это не опасно, – убеждала я его. – Я знаю это наверняка. Одинокая, сошедшая с ума от горя женщина, это не демон или бес.
Тристан коротко кивнул, и я вышла во двор.
Мне не нужно было ничего говорить, показывать её могилу, я итак видела где она. За кладбищенской оградой, где по-дурацкому суеверию принято хоронить самоубийц, вместо погребальной доски из пещаника, так часто встречающегося на могилах этих деревенских усопших, лежал обычный неотёсанный камень.
Присыпаный пылью, грубый булыжник – вот и все, что осталось от Марты. Я присела у камня, смахнула грязь и сняв перчатку положила руку на шершавую поверхность.
Вся бездна горя и отчаяния, постигшая эту несчастную женщину обрушилась на меня.
*Метрополитенский район (англ. metropolitan borough – метрополитенский боро) – единица административно-территориального деления Ориума.
**Кенотаф – также ценотаф – надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного, своего рода символическая могила.
***Фраза – Джек Лондон "Сердца трех."
Глава 26. Небо больше радуется одному раскаявшемуся грешнику, чем ста праведникам, которые никогда не грешили
Я видела…
Пред моим внутренним взором пронеслись все моменты жизни бедной Марты, и того кошмара, что привел её под этот камень.
Я видела…
Как ясные дни ее жизни превращаются в мрачно пламенеющий закат.
…вот счастливая молодая женщина с пухлощеким младенцем на руках, хлопочет и провожает куда-то мужа из светлого счастливого дома. Двое деток постарше цепляются за папины руки, держаться по-детски крепко, чтобы он не уехал. А тот щекоча и подбрасывая их, хохочет и обещает скоро вернуться с гостиницами.
…здесь подросший малыш держит мать за юбку, и непонимающе заглядывает в ее красные от слез, опухшие глаза. Ветер полощет ее темно фиолетовую вдовью косынку, а близнецы, те что постарше, обняв друг друга и сжав зубы, чтобы вновь не расплакаться, смотрят как опускают в свежевырытую могилу осиновый гроб. Он пахнет опилками и ладаном, и на него кидают первые комья жирной земли, оставляя черные кляксы на бледно-жёлтом дереве.
…а вот осунувшаяся, обессилившая, измученная, утомленная, Марта беззвучно плачет и гладит спящих детей по волосам, склонившись над их кроватокой темной ночью, и вновь садиться при скудном свете свечного огарка, за удивительной красоты вышивку, на большом атласном отрезе. Рядом уже лежит высокая стопка законченной крапотливой работы.
… а тут оставшаяся семья, со всем своим нехитрым скарбом, который поместился на телеге едет по дороге в сторону города, к родственникам, которые ждут и помогут. Накрапывает затяжной противный дождь, небо сизое и тяжелое. Усталость…неподъемная, невыносимая… Ни одному человеку не под силу выдержать такую усталость…
…вот эта же телега, но уже сломанная, перевёрнутая, колесо валяется поодаль. Вокруг разбросаны смешаные с грязью и намокшие от небесной влаги, испорченые вещи. Несчастная мать сидит прямо на земле сельской дороги и держит худенькие, сломанеые тельца, раскачиваясь из стороны в сторону и жутко воет от горя запрокинув лицо к небу.
…старое дерево, чьи сильные ветви растут над обрывом, и веревка… прочная веревка, которая точно выдержит вес её тела.
Ясное и голубое с утра небо, заволокли тяжёлые сизые тучи. Казалось, вот-вот набрякшая свинцовая высь разверзнется тяжёлыми осадками. Ледяной ветер швыряет сухие листья и пыль мне в лицо, моя юбка развивается как парус в штормовом море. Но как только последнее видение растаяло белым туманом, передо мной появилась Марта, а взбесившаяся погода стихла, словно расшалившийся ребенок умаялся и прилег отдохнуть…
– Кто ты? Пойди прочь! – Поправляя передник, произнесла она. – Мне некогда, ну что ты тут уселась? Уходи, нет времени с тобой возиться, меня дети ждут, их нужно покормить и маленькому…
– Марта, – перебила я ее, – твои дети не ждут тебя на этой земле. Элизиум вот их дом. И они ждут там свою маму.
Несколько мгновений она невидяще смотрела сквозь меня, а потом, словно прозрев, стала озираться по сторонам. Окинула взором то место, где мы стоим и в ее темных глазах засветилось узнавание. Она встрепенулась, как дикая голубка, и упав на колени возле могильного камня, в голос завыла проклиная себя.
…я отпустила в город…
Виновата…
…я заснула и упали поводья…
Виновата…
…деточки мои погибли…
Виновата…
…я сама… Сама…
Мой грех…
– Никто не виноват! Не ты. Не они. Фатум. Судьба. Доля. Случай. – Ответила ей я.
– Я убила себя. Сама. Мой грех. Мой. – все продолжала она стоять на своем.
– А вот с этим я тебе помогу, – сказала я, – и ты мне.
Набрав как можно больше хвороста, благо, лес подступал к самой границе кладбища, я крепкой веткой начертила непрерывный круг – круг силы, вокруг могильного валуна. Не замкнув его я позвала Марту:– Решайся!
И она, теребя подол тонкими нервными пальцами, шагнулала в круг.
Я замкнула кольцо и оно замерцало бледно голубым цветом. Быстро, я разожгла большой костер на ее могиле. Красные языки пламени пробовали ледяной воздух на вкус, а сноп искр взмывающий от каждого порыва ветра острыми колючками цеплялся за мои руки.
Марта смотрела на меня испуганно и протянув руку, я попросила: – Позволь мне.
Она послушно наклонила голову, и я, путаясь в ее волосах, сняла обрывок висельной веревки. Как только удавка оказалась у меня в руках, из горла женщины вырвался сиплый выдох, а ее грудь начала вздыматься и опадать. Она вновь ровно задышала лишившись смертельного ошейника. Женщина упала на колени, шепча слова благодарности. Края страшной раны на покалеченной шее перестали кровоточить, а из мерзлой земли в самую высь неба взмыли слепящие синие стрелы. Я швырнула верёвку в пламя, она извиваясь и шипя, как гадюка вспыхнула мириадой черных искр и рассыпалась прахом. Призрак подернулся белой дымкой и исстаял с прощальным: Спасибо и счастливой улыбкой освобождения на устах.
Когда погребальный костер погас, я сгребла золу в холщевый мешочек, вытряхнув из него сбор сонных трав. Тристану настой перестал помогать уже на второй ун, а мне нужно было закончить обряд. Золу нужно перенести!
Я быстро отыскала могилу ее детей. Высыпала содержимое пакетика на землю, и приступила к чтению освобождающего заклинания.
– Покойся с миром! – Сказала я, глядя, как серая пыль разлетается по ветру.
Как только смолкли последние звуки ритуальных слов, я подхватила юбки амазонки и со всех ног помчалась в гостеприимный дом, ставший для нас временным пристанищем.
Глава 27. У старых грехов длинные тени
Я так спешила к Тристану, что даже упала, очень неудачно, больно ушибив коленку. Так и ворвалась в маленькую светлую кухоньку, слегка прихрамывая, но любимого за столом не обнаружила. Вилли, которого я оставила сторожить больного, тявкнул откуда-то из глубины дома. Я обернулась, чтобы поискать его и натолкнулась на пышную хозяйку дома.
– Спит он, – сказала мне она, – за столом прям слег. Лихорадит его немного. Простудился наверно. Я травок кое-каких заварила… Порывался за вами поехать, сел на коня, да так и свалился с него – кулем.
– Да, – обманула я добрую женщину, – под сильный дождь попали, я вот ничего…
– Несса, – прервала мои бормотания хозяйка, – это Марта? да? Она деток уводила? – И выжидательно уставилась на меня, как будто я фокусник со шляпой и сейчас покажу чудо, вытащив пушистого кролика из черного целиндра? – слухи ходили, люди шептались, её видели иногда то у дома, то у камня…
– Она, – ответила со вздохом я, присаживаясь за стол, меня ощутимо потряхивало после пережитого напряжения и грызло чувство вины, что потеряла столько времени. Ноющая коленка подогнулась и я пердпочла сесть на лавку, а не распластаться на полу, у ног мамы спасённых нами мальчишек. – Она с ума сошла от горя, не понимала, что дети умерли, что сама не живёт. Попала во временную петлю, все возвращалась в тот, последний день перед трагедией. Брала малышей и отправлялась в дорогу, в новую жизнь. Но она же призрак, а не мать, спасти детей от мороза или дикого зверя не может.
– Во дела творятся… кошмар какой… спасибо Великим. И вам несса? спасибо. Кабы не вы…Мальчики мои… – сбивчиво говорила хозяйка. – Да на вас же лица нет, несса. Давайте я вам отвара налью. – И даже не слушая мои возражения, она стала хлопотать на кухне. – А на счёт ночёвки вы не волнуйтеся, мы несса в спальню провели, он вас дождаться порывался, да вроде так и заснул… да вы сами посмотрите.
Она проводила меня в маленькую, чистую спаленку с занавесками в цветочек и домотканным ковром и попрощавшись – ушла, тихо затворив за собой дверь.
На узкой кровати, сжавшись в комок, скрючившись, и трясясь в ознобе свернулся Тристан.
Его морозило так, что даже одеяло ходило ходуном. Я бросилась к нему, попыталась его позвать, но в ответ услышала только клацанье зубов и стоны. Лоб был горячий, но пот ледяной.
– Хххххоллллодддно, – простучал зубами Тристан. – Соль, каккккк же ххолоддддно. Я обняла его пытаясь согреть своим телом, растерла его пылающие жаром лихорадки конечности, укрыла его ещё одним одеялом – ничего не помогало. На протяжении всего пути, я без ведома Триса вливала в него свои силы, я лечила его одним единственным способом возможным для некроманта – делилась своей сущностью, это не приблизило его к Грани, он и так уже одной ногой стоял на рубеже, я скорее остановила его на тонком пределе, не давая уйти за край. Поймала, как стрекозу в каплю смолы. Я не дам ему умереть, чего бы мне это не стоило. Все оставшиеся силы я пустила на его лечение. Вытащив острый кинжал из ножен на ноге, я проткнула указательный палец, и начертила им тейваз* на его груди. Ничего мощнее сочетания руны здоровья и крови некроса, отданной добровольно, не было. Я выпустила черный туман, обволокла им тело Тристана и погрузив его в мягкий кокон тьмы легла рядом, поддерживая его до тех пор, пока он не перестал трястись и расслабился. Ночью он практически не метался и краем бдящего сознания я надеялась, что мое лечение ему хоть немного помогло.
Утром, я проснулась лёжа на спине и долго лежала с открытыми глазами. В комнате было так темно, что мне подумалось, что я ослепла. Ощущение, что кровать подпрыгнула, не покидало меня. Занемевшие от лежания в одной позе конечности мелко подрагивали, казалось их только только отпустила судорога, это вроде бы сходило на нет, но тревога, граничащая с паникой не уходила. Я не могла понять, что же не так. Повернувшись к Тристану меня накрыло новой волной ужаса, он не дышал, не шевелился. Я стала будить его и поняла, что меня насторожило: абсолютная тишина. Нет, за окном гулькали дикие голуби, брехала собака, на кухне стучали ложки и слышались тихие разговоры, шорохи, смех детей. Тишина была там, где быть её не должно. Его сердце не билось! Совсем! Когда я начала трясти его ещё сильнее, то услышала слабый толчок где-то глубоко внутри. Затем ещё один. Ещё. Тихий, и слишком редкий для живого. Он сипло застонал и повернулся. Нет. Все таки жив.
Я пыталась его разбудить, молила, целовала, трясла, угрожала, даже больно ущипнула за руку. Все без толку. Его губы были синими, в глазах плескалась тьма, заняв не только зрачок и радужку, но и белочную оболочку. Из его рта вырывался холодный воздух, как будто лёгкие были изо льда. По всему телу проступили темные пятна, я не могла понять, что это пока на моих глазах не появился ещё один, наливаясь темной кровью лопнувших сосудов и капилляров, его когда-то гладкую загорелую кожу рассвечивал темно фиолетовый кровоподтёк. Как будто его били. Или кидали в него камни.
Я не могла больше терять время и вышла в кухню. За столом сидели хозяйка с мужем. Крепкий мужчина с умными глазами произнес: – В себя не пришел? Да, несса? Вам бы за лекарем в Альбасетте съездить, это недалеко миль десять. У нас жил один, да от старости умер. Повитуха, значит есть, а врачевателя нету, сами всё, травками…
Я боялась задавать вопрос, и все же:– Я могу оставить его у вас? Пока за лекарем съезжу? – здраво размышляя, я понимала, что если я сегодня не доберусь наконец-то до города, не сниму проклятье, то Тристан умрет. Но если эти люди откажут нам в гостеприимстве, я просто не знаю что делать…
Вперёд вышла женщина, вытирая пухлые руки о передник, она сказала: – Что вы несса, вы наших мальчиков спасли! Мы с Гари так рассудили, хоть живите тут, пока несс не поправится. Я пошатнулась от облегчения, поблагодарила отзывчивых людей. Я так боялась, что нас выставят вон, испугаясь заразиться…
– Поеду прямо сейчас, только поговорю с ним. – с облегчением произнесла я. Тристан не двигался, но его губы шевелились. Я подвинулась ближе и наклонилась ухом к его губам.
– Агнесссссс, – удолось мне разобрать чье-то имя. – Агнеееееееееееесс**. -и он вновь затих.
Я не могла больше терять ни минуты, поцеловала его горячий лоб и наказав Вилли и дальше охранять любимого, вытирая злые слезы вышла из комнаты. Когда я вскочила на лошадь, я услышала жалобный вой призрачного друга. Не оглядываясь назад, я сжала бока лошади и отправилась в город.
Дорога почти не петляла, шла по прямой. Близость гор сильно влияла на понижении температуры, особенно, это было заметно по утрам, до того, как неяркое зимнее солнце прогреет остывший разряженный воздух. Я куталась в теплый плащ и никак не могла согреться. Мое сердце то и дело сжимало ледяным обручем отчаяния и паники. И каждый раз, я собравшись, отбрасывала упаднические мысли и, стараясь не унывать, подстегивала лошадь. Когда каурая, торопливой рысцой отмахала половину пути, я выехала на перекресток дорог. Справа от меня в землю был утоплен грубо отесанный деревянный столб, на котором были прибиты стрелки с надписями. Прямо был Альбасетте́, до него оставалось около четырех миль, назад указывала стрелка к деревушке, в которой остался любимый, а налево шел указатель на Израилову пропасть. Высокие пики покрытые шапками снега высились на горизонте, солнечный диск почти касался обного из них.
Огромная, зияющая пропасть нетерпения рвущая сердце острыми, ледяными клыками: только бы успеть…, только бы не опаздать… Я двинулась прямо и пришпорила лошадь. Я отъехала совсем немного от перекрестка, когда неведомая, непреодолимая сила дернула меня назад. Как зарвавшуюся собаку за ошейник отшвыривает хозяин. Я тряхнула головой, намереваясь продолжить путь, и вновь почувствовала стальную цепь поводка предчувствия. Доверяясь своему внутреннему чутью, я развернула лошадь и направилась в ущелье. Кобылка беспокойно стригла ушами, раздувая ноздри, постоянно переходила на шаг, и косилась на меня налитыми кровью глазами.
Через несколько сот футов, по дороге стал стелиться серый холодный туман, оплетая ноги лошади и касаясь моих, вставленных в стремена. От дымки уверенно тянуло озоном и серой, запах забивался в ноздри и притуплял все остальные ароматы. Вдруг лошадь споткнулась, заржала, припадая на ногу и встала, как прикованная. Спешившись, я потрепала ее по длинной гриве и пошла проверить копыто. С сожалением пришлось признать, что дальше придется идти пешком, каурая охрамела – мало того, что она потеряла подкову, так ещё и нога кровоточила. А через полсотни шагов я уверилась, что лошадь и так пришлось бы оставить. Дорога практически полностью была разрушена, огромные валуны преграждали широкую тропу, то там, то здесь путь зиял глубокими ямами и рытвинами. Туман, то собирался клочками облизывая мои сапоги, то рассеивался до прозрачности и можно было рассмотреть сухие изломанные, покореженные деревья, заросший сухим бурьяном и колючим шиповником склон.
Я поднималась все выше. Становилось отчетливо ясно, что мне не нужно в Альбасетте – мне нужно туда, на самый верх. Сердце бухало в груди, как выстрел дворцовой пушки в средине уна, адреналин гнал кровь и мои пальцы нервно подрагивали, кончик косы встал дыбом. Непроизвольно сжимая рукоятку кинжала, я поднималась выше. Не смотря на то, что вокруг явно не было ни души, мое беспокойство только усиливалось. Благоразумие и спокойствие сбежали от меня, сверкая пятками. Чтобы как-то унять клацанье зубов, я начала напевать дурацкую детскую песенку себе под нос. Сердце перестало грозиться выпрыгнуть через уши. Меня немного отпустило, и тут… из-за большого валуна, который я с опаской обошла, потянуло острым, могильным холодком. Защипало щеки и больно прострелило предчувствием позвоночник. Я уже знала, что увижу через мгновение, но все же, я испугалась.
Я видела много разных призраков с тех пор, как ко мне пришел дар. Они умирали по разному, смерть мало кого красит. Но этот… Его смерть была не просто некрасивой. Она была ужасной, страшной, уродующей, уничтожающей, сокрушающей. Призрак мужчины в форме был изломан как сухая палка, одежда порвана и в земле, лицо было сплошной раной, длинные волосы мокрые от грязи и крови. Он ничего не сказал, лишь проводил меня пустыми глазницами черных провалов и пошел за мной следом. Поводок тянущий меня на верх натянулся сильнее, и я уже была не уверена смогу ли я оборвать эту нить. Она как пуповина младенцу давала возможность дышать и жить дальше.
Я медленно поднималась, стараясь не обращать внимания на саднящее колено, оно пульсировало тупой болью, как будто кузнец стучал горячим молотом по наковальне. Из-за дерева вышел ещё один неупокоенный дух. Он был в таком же плачевном виде, что и предыдущий, но у этого я разглядела перевязь шпаги и затертый петличный знак. Что изображено на эмблеме было не разглядеть. И этот дух проводил меня взглядом, полным кромешной тьмы, встал и пошел рядом с первым. Я не чувствовала от них угрозы, они не бросались на меня, не стенали или вопили – просто не издавая ни звука шли за мной. Один за одним мне на встречу вставали павшие воины, искалеченные, изуродованные, умершие ужасной смертью, не в ратном бою, не во славу чести или Родины. У многих не было конечностей, обезображенные, незаживаюшие культи вместо рук или ног, изломанные тела… Вот мне на встречу попался призрак, раздирающий ногтями горло, как-будто он не мог дышать… А этот со страшно перекошенным лицом – раззявленный в предсмертном крике рот был залит черной засохшей грязью… Все новые и новые погибшие солдаты и офицеры, вставали из своей братской могилы. Вот почему такое название дали ущелью, только Ангел Смерти мог быть здесь полноправным властелином и законным хозяином. Почему никто не пел по ним поминальных песен? Почему не зажигались погребальные костры?
Почему эти мертвецы в забвении? Так не должно быть, даже если это враги Ориума. Они были людьми и верно служили своему государству. Больше десяти сентов прошло с той битвы, а их призраки до сих пор бродят по грешной тверди.
Солдаты все шли и шли. Когда десятки превратились в сотни, а сотни в десятки сотен, я достигла небольшого горного плато. Туман клубился внизу, давая возможность осмотреться. И я, стоя на небольшом возвышении ужаснулась, окидывая ошарашенным, взором призрачное войско.
На встречу мне поднялся ещё один, в форме офицера, на его мундире я увидела то, что заставило меня внутренне закричать от горечи и боли. На его груди красным золотом алела эмблема рода Вивернов.
В горестный миг узнавания, костлявая ледяная рука сомкнулась на моем предплечье, обжигая холодом до кровавых пузырей. Я резко повернула голову и встретилась взглядом с прозрачными льдинами глаз призрака.
– Я знаю зачем ты здесь, Соланж Де Бург, – промолвила она, – и мой ответ: НЕТ!
*Тейваз руна – мобилизует силы организма и помогает исцелиться от болезни. Усиливает защитные функции иммунитета, компенсирует влияние негативной энергии
